Тихий мальчик рассказ кратко
Обновлено: 04.07.2024
Уверен, что буду не первым, кто пишет об этом. И вряд ли последним. Но высказаться хочу.
Сперва процитирую Стивена нашего Кинга , его труд "Как писать книги". Ну да, автор шестидесяти (или сколько там у него) романов имеет право на эту тему рассуждать.
Меня особо заинтересовало то место, где он сначала насмехается над наречиями при дистрибуции диалогов. Например: "– Отдай, – униженно взмолился он, – это мое!" Дескать, наречие здесь лишнее. Далее говорится о том, что даже если убрать наречие, то ничего хорошего не получится:
Затем следует вывод:
Это вкратце. А если ещё короче, то: если диалог, пиши: "он сказал, она сказала" и не выделывайся. А интонации и смыслы должны угадываться из контекста.
Несколько лет назад участвовал в конкурсе переводчиков, толмачил рассказ "Тихий мальчик" американского хоррор-писателя с чудесным именем Ник Антоска . Ничего, разумеется, не выиграл, но. Поразило то, что они реально так и пишут: he said, she said - и всё.
Главный вопрос: можно ли вообще применить это правило к нашему великому языку, богатому синонимами и оттенками?
Не буду трогать классику XIX века, возьму классику века XX-го - любимую "Сестру печали" Шефнера:
— А гордая дивчина эта Олюха Богданова! — задумчиво прокричал Краюшный, закидывая удочку. — К ней кое-какие ребята подходы делали, а она — никакого внимания.
Чистый кайф же! Особенно если знать, почему герой "прокричал", а не "сказал" (он привык кричать, потому что работал в шумной обстановке). Да ещё и "задумчиво прокричал" - должно быть, забавно прозвучало. Равно как и "грубо, но с затаённой грустью". Вот как это понять из контекста? А никак, только написать прямо.
Без слов "переспросил" и "подтвердил" можно было бы, конечно, обойтись, но они, право же, картины не портят.
Справедливости ради (пункт 1): Кинг, не считая редких заездов на территорию реализма, пишет сугубо жанровую литературу, беллетристику. А там особо выделываться действительно смысла нет, главное - развивать сюжет, язык же выполняет чисто техническую функцию. Впрочем, Стивен явно считает себя выше авторов "криминального чтива в бумажных обложках" ( что не мешает ему потыривать сюжеты, о чём я писал тут ). И то ладно. Высокая самооценка - это хорошо.
Справедливости ради (пункт 2): во многих случаях все эти наречия и синонимы к слову "сказал" действительно не нужны.
Возьмём гипотетический пример:
А какой-нибудь графоман начинающий автор и вовсе написал бы: "горячо одобрил его намерение "/ "с большим энтузиазмом поддержал друга" . Они это любят, знаю по долгу редакторской службы. Как вы понимаете, без всего этого можно обойтись, написав просто "Конечно, пойду!" И так понятно, что Вася согласился, а восклицательный знак подсказывает, что с энтузиазмом.
И совсем другое дело, когда мы пишем:
Тут уже создаётся интрига: читателю хочется узнать, почему Вася чуть не отказался от такого заманчивого предложения. И эту его неуверенность есть смысл отметить в тексте.
Льву Толстому приписывают фразу: "Лучшая правка - это сокращение" (кто бы мог подумать, да?). Если слово (и не только наречие) можно выкинуть, его нужно выкинуть. Если вместо "задумчиво промолвил" можно написать просто "сказал" - напишите.
Один вопрос: как понять, что выкинуть, что оставить, какое слово употребить? Тут-то и начинается писательское мастерство.
"Я настаиваю, чтобы наречия в атрибуции диалогов использовались только в редчайших и самых особых случаях…" - пишет Кинг. А я вот не настаиваю.
Мать привезла Шуру Кокосова в дом отдыха на весенние каникулы. Хотела остаться сама, но ее срочно вызвали на несколько дней обратно в город. Уезжая, она проинструктировала Шуру, в каком чемодане учебник истории, в каком - носки и мармелад, и потихоньку от него пошепталась с соседями по комнате:
- Вы только не подумайте, что он какой-нибудь шумный. Он у меня мальчик тихий, воспитанный, мешать никому не будет. Я уж очень вас прошу, присмотрите за ним. Первый раз один, без родителей.
- Не волнуйтесь, гражданка, - успокоил ее отдыхающий Слойкин, - я человек культурный, я с ним займусь.
- У меня у самого два племянника в Костроме живут, - поддержал его второй отдыхающий, Самогубов, - я детей насквозь чувствую. Ребенок как воск: поживет, поживет и вырастет.
- Очень, очень вам благодарна, - шептала Кокосова, глотая материнские слезы, - я очень надеюсь.
И особенно ей стало легко, когда третий отдыхающий - публицист Гридасов - вставил в свое веское обещание:
- Я вашего ребенка, гражданка, возьму под анализ. Мне уже давно нужна душа советского ребенка для выводов.
Успокоенная Кокосова девять раз поцеловала смущенного Шуру и уехала.
В тот же день поздно вечером Шура Кокосов, проскучав у себя в комнате, осторожно пробирался по коридору в библиотеку.
- Мальчик! - остановил его на полдороге Слойкин. - Почему ты ходишь на цыпочках?
- Мне мама сказала, - ответил смущенный Шура, - чтобы я вечером не беспокоил отдыхающих. Может, кто-нибудь спит.
- Неправильное воспитание. Подавление личности в ребенке. Советский ребенок не должен ходить на цыпочках. Отрыжка старого прошлого. Это только в благородных институтах спали и ели на цыпочках. Чистокровная реакция. Вырастешь - сам схватишься за голову.
- Хорошо, - согласился Шура, - я не буду ходить на цыпочках, если это подавление.
И он защелкал каблуками вниз, в библиотеку.
Там он сел в кресло-качалку и стал читать Пушкина. Через десять минут в библиотеку вошел Самогубов.
- Пожалуйста, - сказал Шура Кокосов, поднимаясь с качалки, - садитесь.
Самогубов удивленно посмотрел на мальчика.
- Ты это зачем? - строго спросил он.
- Хотел уступить место, - покраснел Шура.
- Отрыжка феодализма, - наставительно заметил Самогубов. - Глухое средневековье. Это какой-нибудь курфюрст бранденбургский уступал место Пипину Короткому. Мы уже смели это наследие. Экономика нашего времени говорит, что советский ребенок должен сидеть там, где сидит.
- Хорошо, - вздохнул Шура, - я не буду уступать места.
- Хороший бытовик. Только это тебе рано. Зачем советскому мальчику все эти одинокие парусы, которые белеют?
- Это из Лермонтова.
- Все равно - лирика. Тебе нужна пища для фантазии. Зарядка бодростью. Вот почитай Буссенара, как одному мулату ноги отрезали.
На другой день, когда все сели завтракать, Шура Кокосов вошел в столовую и поклонился.
- Ты это кому? - заинтересованно спросил Гридасов.
- Всем, - робко ответил Шура.
- Так. Введение театральных моментов в воспитание советского ребенка. Отрыжка сороковых годов. Герцог вошел в столовую замка и поклонился графам и виконтам. Запомни, мальчик, что советский ребенок должен активно подходить к столу, где эпоха подготовила для него кусок баранины. Пусть кланяются дети в мещанской Европе, у которых баранина вырвана изо рта неимущих. Ты же - дитя сегодняшнего нашего дня. Понял?
- Понял, - сказал Шура и втиснулся к столу. - Вам, кажется, горчицу надо?
- Не растрачивай себя на буржуазный альтруизм, - строго остановил его Гридасов, - не один человек обслуживает общество, а общество - человека. Каждый возьмет себе, что надо. Каждый имеет право на свою долю уксуса, перца и горчицы, но если один индивидуум будет протягивать другому перец, другой третьему - уксус, получится внеплановая анархия.
- Хорошо, - послушно сказал Шура, - я больше не буду передавать горчицу.
- Сентиментальное воспитание, - вздохнул Слойкин. - Розовая водица. Пастушеский период.
- Трудный ребенок, - согласился Самогубов. - Болезненная оторванность от эпохи. Такого не перекуешь.
В этот же день после обеда Слойкин сделал Шуре еще одно замечание:
- Хитрый ты мальчишка. Себе на уме. Все молчишь и молчишь. Камень за пазухой держишь. Все говорят, а ты сидишь и слушаешь.
- Мне мама говорила, что когда старшие.
- Мама, мама. Все мы мамы, когда воспитать не умеем. Мнение у тебя собственное есть? Значит, высказывай. Настоящий советский ребенок должен заставить прислушиваться к своему голосу.
Его сменил Самогубов.
- Пришибленный ты какой-то, - грустно сказал он. - Дефективный. На улице весна. В лужах плескаться надо, камнем в воробьев запустить. Пушкин - и тот птиц камнями бил. Мама запретила, поди?
- Мама, - согласился Шура. - Впрочем, если это надо, я буду.
Через шесть дней приехала Кокосова. Прямо со станции она попала к обеду, вошла в столовую и побледнела.
За столом, развалившись, сидел Шура и, громко чавкая, глотал баранину.
- Ну, как мой Шура? - тихо и тревожно спросила она у Слойкина.
- Непонятный ребенок, трудный ребенок, - покачал тот головой и, отвернувшись, продолжал: - Так я говорю, что если сравнить лирику Байрона с Лермонтовым.
- А ну их, - неожиданно вмешался Шура, - один хромой, а другой на дуэлях почем зря дрался, да о парусах разорялся. Скукота.
И он лихо бросил под стол баранью кость.
- Шура, - дрожащим голосом попросила Кокосова, - передай мне масло.
- Сама возьмешь, - сухо ответил Шура. - Я тебе не грузчик, чтобы масло да сало растаскивать.
Через десять минут плачущая Кокосова уводила Шуру в комнату. Он отщелкивал в коридоре чечетку и плевал на стены.
- Чего там тише, - хладнокровно сплюнул он, - я тебе на цыпочках, как какой-нибудь курфюрст бранденбургский, топать не желаю. И пусть тебе отрыжки место уступают, а с меня довольно! Да не реви ты - не разводи феодализмов в этой паршивой дыре.
- Шура, - схватилась за голову Кокосова, - что с тобой стало? Что с тобой сделали?
Шура запустил палец в нос и сухо заметил:
- Воспитали, мамаша. Ну, поворачивайся скорее! У меня там в комнате два голубя подбитые в умывальнике лежат. Ощипли их, - вечером жрать будем.
Аркадий Сергеевич Бухов - Тихий мальчик, читать текст
См. также Бухов Аркадий Сергеевич - Проза (рассказы, поэмы, романы . ) :
Трое рассказывают
- В дом мистера Норгама я прибыл в светлом гробу с большими кистями, -.
Убийство на ходу
Неопытные в светских правилах люди измеряют достоинство зубочистки кол.
Приехал Володя с другом домой. Мать и тётка бросились обнимать и целовать его. Вся семья обрадовалась, даже Милорд, огромный чёрный пёс.
Володя представил своего друга Чечевицына. Сказал, что привёз его погостить.
Немного погодя Володя и его друг Чечевицын, ошеломлённые шумной встречей, сидели за столом и пили чай. В комнате было тепло.
Три сестры Володи, Катя, Соня и Маша — самой старшей из них было одиннадцать лет, — сидели за столом и не отрывали глаз от нового знакомого. Чечевицын был такого же возраста и роста, как Володя, но не так пухл и бел, а худ, смугл, покрыт веснушками. Волосы у него были щетинистые, глаза узенькие, губы толстые, вообще был он очень некрасив, и если б на нем не было гимназической куртки, то по наружности его можно было бы принять за кухаркина сына. Он был угрюм, все время молчал и ни разу не улыбнулся. Девочки сразу сообразили, что это, должно быть, очень умный и учёный человек.
Девочки заметили, что и Володя, всегда весёлый и разговорчивый, на этот раз говорил мало, вовсе не улыбался и как будто даже не рад был тому, что приехал домой. Он тоже был занят какими-то мыслями, и, судя по тем взглядам, какими он изредка обменивался с другом своим Чечевицыным, мысли у мальчиков были общие.
После чаю все пошли в детскую. Отец и девочки сели за стол и занялись работой, которая была прервана приездом мальчиков. Они делали из разноцветной бумаги цветы и бахрому для ёлки. В предыдущие свои приезды Володя тоже занимался приготовлениями для ёлки или бегал на двор поглядеть, как кучер и пастух делали снеговую гору, но теперь он и Чечевицын не обратили никакого внимания на разноцветную бумагу и ни разу даже не побывали в конюшне, а сели у окна и стали о чем-то шептаться; потом они оба вместе раскрыли географический атлас и стали рассматривать какую-то карту.
Рано утром в сочельник Катя и Соня тихо поднялись с постелей и пошли посмотреть, как мальчики будут бежать в Америку. Володя сомневался, но все-таки поехал.
На другой день приезжал урядник, писали в столовой какую-то бумагу. Мамаша плакала. Но вот у крыльца остановились розвальни, и от тройки белых лошадей валил пар.
Оказалось, что мальчиков задержали в городе, в Гостином дворе (там они ходили и все спрашивали, где продаётся порох). Володя, как вошёл в переднюю, так и зарыдал и бросился матери на шею. Папаша повёл Володю и Чечевицына к себе в кабинет и долго там говорил с ними.
Что скажете о пересказе?
Что было непонятно? Нашли ошибку в тексте? Есть идеи, как лучше пересказать эту книгу? Пожалуйста, пишите. Сделаем пересказы более понятными, грамотными и интересными.
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
The Quiet Boy: краткое содержание, описание и аннотация
Nick Antosca: другие книги автора
Кто написал The Quiet Boy? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
The Quiet Boy — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
Illustration: Ansellia Kulikku.
It happened during her second month as a teacher. She was 23 and frustrated. She’d expected to end up in a city, but Teach For America had sent her here, to this little town built around a dead railroad station: Rexford, West Virginia. Another teacher had told her the unofficial town motto was “Hills, Whores, and Liquor Stores.” She hadn’t seen any whores, as far as she knew, but there were definitely hills and liquor stores.
“Okay, guys,” Julia told her fourth graders. “Settle down and start writing your stories.”
She was lucky, she knew. She’d been born with a teacher’s voice. Confident but kind, pleasing to the ear but full of authority. They listened when she spoke. If you couldn’t get them to listen, you were dead.
You needed other things too. Patience. A good memory of who you had been at that age. But most of all, you had to love the kids—suffer when they struggled or when something bad was going on at home—be happy for them when they succeeded or when they laughed wildly at a dumb joke. And she did. She loved her kids.
She just wasn’t sure she loved being a teacher. Especially not here, in this town.
She herself had had a few teachers, particularly one in high school, who told her she could be something. What she wanted now was to be that kind of teacher: one who made a difference for her students, or at least for a few of them. But most of the Rexford kids didn’t seem to want anything different. They already looked forward to dropping out of high school at sixteen.
“Your story can be a fable, a tall tale, or a fairy tale,” she told the class. “But remember, what do all stories have?”
“Miss Grey! I know!” said Travis, his arm shooting up. “A beginning, a middle, and an end.”
Travis was loud and bossy, the kind of kid they always joked would become a teacher. He lived in Ballard Creek, a newish suburb outside of Rexford, filled with D.C. commuters who lived out here because taxes were lower. Julia had gone there last month to drive a kid home after he’d missed the bus. The lawns were neat. She’d talked briefly to the kid’s mom, who was a little drunk. The mom had pointed up the street at all the saplings in their swollen beds of dirt.
“Tiny trees,” she’d said. “All planted at the same time. That’s why they’re all the same size. There’s nothing I hate more than tiny trees.”
Julia had nodded politely. Your poor husband…
You could tell the Ballard Creek kids from the Rexford kids right away. They had cleaner clothes. They weren’t smarter, but they had parents who actually made them do homework.
“That’s right,” she told Travis. “A beginning, a middle, and an end.”
Miss Grey. It felt like a glove that didn’t fit.
When the recess bell rang, they leapt from their seats to line up at the door.
Except Lucas Weaver. He stayed at his desk, feverishly writing.
All the Rexford kids were poor. But Lucas seemed really poor. He had dark hair and scabby hands. The pair of Wrangler jeans he wore every single day had been patched up so sloppily she wondered if he’d done it himself.
“Okay, guys,” she said to the line of rowdy nine- and ten-year-olds, “quiet down. I said a line, not a circus.”
They got quiet, and she let them go. Other teachers were already outside to watch them on the playground.
She and Lucas were alone. Her desk was covered with unfinished lesson plans and papers she needed to grade, and part of her wanted to tell him to go outside so she could get her work done. But she sat beside him.
“Lucas, you don’t want to go to recess?”
He didn’t look up. “I’m writing my fairy tale.”
“Okay,” Julia said. She saw that he wasn’t just writing, he was illustrating. The illustrations were detailed and swift. She didn’t want to interrupt—he was so engrossed!—so she watched. His shoulders were frail, his bones birdlike and distinct. Did he have enough to eat? Did he get breakfast in the morning?
She had asked around about him. He lived down in the Mudders, which was what they called a row of homes out past the train tracks. The real name was Perlmutter Road. It was the poorest part of town.
In her two months’ experience, Lucas had been the hardest to make a connection with. He had no friends. If you got close to him, he seemed to subtly withdraw, like he was scared he smelled bad. He actually did have a faint odor, but it wasn’t anything revolting, exactly. He smelled like damp leaves, like the outdoors, and like… pets. Damp animal fur.
“Do you have a dog or a cat at home?” she said.
Lucas stopped writing. The question seemed to trouble him. “No.”
“Oh,” she said. “Did you ever ask your mom and dad if you could have one?”
He still didn’t look at her. “I just live with my dad. And my little brother.”
“I didn’t know you had a brother,” she said. “What’s his name?”
“How old is he? Does he go here?”
“He’s homeschooled,” Lucas said.
She saw that he’d almost finished another illustration. It was a large animal, burly and dark. Suddenly he stood, as if embarrassed, and crumpled up the pages.
“What are you doing?” she said.
He ran to the trash can, tearing the pages up, and threw the scraps away. He looked at her with a shy, ashamed expression that made her heart go out to him. But then he fled outside. She observed through the window as he crouched at the edge of the playground, arms around knees, watching the other kids.
She was in the teacher’s lounge when a third grade teacher named Bret Goucher approached her.
“A story one of my kids drew,” Julia said. She was taping Lucas’s story back together like a jigsaw puzzle. She thought Bret would go away after a moment—he was like an older version of the guys in college who seemed to think that if they just hovered long enough, you might spontaneously become their girlfriend—but instead, he sat down.
Bret made a soft, sympathetic chuckle.
“Kind of a lost cause, isn’t he? Never had him in class, but I think he’s a little out there.”
“He’s smart,” Julia said. “I wonder if the dad has any idea.”
Bret said, “I was at the cleaners a few months ago—the laundromat, by Paul’s Pizza? And the kid, Lucas, comes in with an armful of sheets, and he goes to a machine, puts the sheets in, puts a quarter in… and then he strips down to his underpants and puts all his clothes in, too! So he’s sitting there, buck naked except his Batman underpants, just watching the clothes go round and around, like a dog.” He gave another chuckle.
“He doesn’t have any other clothes to wear,” Julia said quietly.
“You know,” Bret said, “I did Teach For America too when I was your age. They had me in Baltimore. It was like The Wire. Those people name their kids the craziest shit. I had this pair of twins in my class. The one was named Yahighness and the other one was Yamajesty—”
“I gotta go,” Julia said, getting up. She had finished taping the story together.
Читайте также: