Спор чаадаева и пушкина кратко
Обновлено: 05.07.2024
Исторический путь России по П. Я. Чаадаеву и А. С. Пушкину
Богданова Татьяна Владимировна,
аспирантка Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова.
С тех пор как человек научился мыслить, он начал задаваться вопросом о смысле своего существования. Он размышляет и пытается найти ответ на такие, теперь ставшие вечными, вопросы, как: с какой целью все происходит, какова моя роль в этом, что останется потом и чем запомнюсь именно я. Как один человек, так и целые страны, народы оценивают свою историческую важность, стараются постичь свое предназначение и предсказать свой дальнейший путь. И Россия здесь не исключение. Как известно, без прошлого нет будущего, в связи с этим пересматривают историю и трактуют ее, исходя их своих идей. Было высказано множество предположений, некоторые из которых на время завладевали умами и даже становились официальными теориями, но до сих пор никто так и не пришел к единому ответу.
В 1836году в печати появляется первое философическое письмо, в котором Петр Яковлевич Чаадаев высказывает свой взгляд на исторический путь России.
детский сад, One! Идёт набор в группы. Звоните
Конечно с такой теорией, которая стирала все прошлое, критиковала настоящее и пророчила незаметное и бесславное будущее, были многие не согласны. В спор вступил давний друг Чаадаева Пушкин.
Он по-прежнему утверждает, что русский народ не видит различий, или вернее не хочет видеть между истиной и ложью.
1. Гершензон М.О. П.Я.Чаадаев: жизнь и мышление. СПб. 1908.
2. Гессен А.И. Все волновало нежный ум…Пушкин среди книг и друзей. М. 1983.
3. Пузанов Н.Н. П.Я. Чаадаев и его мировоззрение. Киев 1906.
4. Пушкин А.С. Собрание сочинений в десяти томах М. 1974-1978.
5. Чаадаев П.Я Философические письма // Гершензон М.О. П.Я.Чаадаев: жизнь и мышление. СПб. 1908.
6. Чаадаев П.Я. Апология сумасшедшего // Гершензон М.О. П.Я.Чаадаев: жизнь и мышление. СПб. 1908.
7. Чаадаев П.Я. Три письма к А.И. Тургеневу // Гершензон М.О. П.Я.Чаадаев: жизнь и мышление. СПб. 1908.
Чаадаев и ПушкинКогда они впервые встретились у Карамзина в Царском Селе, Чаадаеву было года 22, Пушкину – 17: он еще учился в Лицее. Дружба их началась несколько позже, по окончании Пушкиным Лицея, и оборвалась с его высылкой из Петербурга в 1820 г. Оба были, значит, еще очень молоды; но в то время в образованном дворянском кругу юноши созревали рано.
Легко представить себе, как с шумом и хохотом, сверкая белыми зубами, врывается в кабинет Чаадаева смуглый, курчавый, невысокий, быстрый в движениях юноша – Пушкин. Он, может быть, кутил до утра, но у него крепкие нервы, и очень вероятно, что, проснувшись поздно, он еще час – другой, полулежа в постели, писал свою поэму о Руслане, потом оделся небрежно-щегольски, вышел на Невский, прошелся и решил зайти к Чаадаеву. Он всегда ходит к Чаадаеву, тот у него не бывает. Они – закадычные друзья. И как странно! Между ними, казалось бы, не должно быть ничего общего. Чаадаев – аристократ, блестящий гвардейский офицер, и вместе с тем, ученый и мыслитель. Ему всего 24 года, но он уже занимает прекрасное положение в свете: он с успехом проделал французскую кампанию и теперь состоит адъютантом при командире гвардейского корпуса, князе Васильчикове; он хорош собой, его знает двор, он свой человек в аристократических гостиных Петербурга. Он богат и независим; его спокойная уверенность в обращении с людьми – вероятно, предмет страстной зависти для Пушкина; он импонирует сдержанной любезностью – вот в чем его сила. Его кабинет – сочетание элегантности и учености. Чаадаев – домосед и аккуратен до щепетильности; если хорошенько присмотреться, на обстановке, как и на самом хозяине, лежит отпечаток педантизма, и Пушкин здесь точно олицетворение буйной шалости и беспорядка. Что свело этих двух несходных молодых людей? – Но это будущий величайший поэт России и ее сильнейший философский ум. У обоих – острая потребность интеллектуального, и так как каждый из них по-своему неистощимо своеобразен, то во взаимном общении оба находят наслаждение; вот почему и память об этой дружбе осталась столь яркой для обоих. Один широко образован и умом свободно господствует над своими знаниями, другой чуток, быстр в понимании и гениально-прозорлив: это ли не чудесная пара для дружбы и особенно для бесед!
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы.
Это – идея нравственного долга перед самим собой и перед родиной: таков был характер этих бесед.
Ты был целителем моих душевных сил;
О неизменный друг, тебе я посвятил
И краткий век, уже испытанный судьбою,
И чувства, может быть, спасенные тобою!
Ты сердце знал мое во цвете юных дней;
Ты видел, как потом в волнении страстей
Я тайно изнывал, страдалец утомленный;
В минуту гибели над бездной потаенной
Ты поддержал меня недремлющей рукой;
Ты другу заменил надежду и покой;
Во глубину души вникая строгим взором,
Ты оживлял ее советом иль укором;
Твой жар воспламенял к высокому любовь;
Терпенье смелое во мне рождалось вновь;
Уж голос клеветы не мог меня обидеть:
Умел я презирать, умея ненавидеть.
И наконец, напомню строки, так хорошо дорисовывающие и портрет Чаадаева, и картину этой дружбы:
Когда соединим слова любви и руки?
Когда услышу я сердечный твой привет?
Как обниму тебя! Увижу кабинет,
Где ты всегда мудрец, а иногда мечтатель
И ветреной толпы бесстрастный наблюдатель;
Приду, приду я вновь, мой милый домосед,
С этой ссылки пути обоих друзей далеко расходятся, и не только потому, что Пушкин оказался вдруг выбитым из прежней колеи: жизнь Чаадаева вскоре изменилась не менее круто. В конце 1820 г. он подал в отставку и бросил Петербург; в 1823 г. он уехал заграницу и, прожив там три года, вернулся в Москву чуть ли не в один день с Пушкиным – в начале сентября 1826 г., но вернулся совершенно другим человеком, и в ближайшее время, до 1829 г., едва ли даже поддерживал сношения с Пушкиным.
Он пережил за эти годы тяжелый душевный перелом. Подобно Заратустре, и он надолго ушел в пустыню, и жил там один лицом к лицу со своим грозным богом, пока не познал его и не покорился ему; когда он снова вышел к людям, он нес им скрижаль завета.
В 1829 году внутренняя борьба была кончена, и Чаадаева снова потянуло к людям из мрачного одиночества, в котором он прожил почти четыре года; в то же самое время он начал излагать свое учение в форме философских писем. Пушкин, живший тогда в Москве, был одним из первых, кому он дал для прочтения свое первое, знаменитое впоследствии письмо.
«Ну, мой друг[31], что же вы сделали с моей рукописью, уж не пристала ли к ней холера? Говорят, впрочем, у вас холера не показывалась. Разве не сбежала ли рукопись как-нибудь? В таком случае, пожалуйста, дайте знать. У меня было большое удовольствие увидеть опять ваш почерк. Он мне напомнил то прежнее время, в котором, сказать правду, было немного хорошего, но когда еще жива была надежда, когда еще не наступала пора великих разочарований. Понимаете, я говорю о себе; но и вам, думается, было лучше, когда еще не до дна исчерпалась действительность. Друг мой, ваша действительность была светла и блестяща; но существует ли такая действительность, которая могла бы сравняться с обманчивыми ожиданиями и предчувствиями, лживыми призраками блаженного возраста неведения?
«Вам, говорили вы, хотелось бы побеседовать; давайте беседовать. Но берегитесь: я, вы знаете, не из веселых, а вы – человек нервный. Ну те, о чем мы станем беседовать? У меня одна идея, вы это знаете. Если бы, по какой-нибудь случайности, и оказались в моем мозгу еще какие-нибудь другие мысли, то они не замедлили бы приклеиться все к той же одной идее: глядите, будет ли это вам удобно? Если бы вы еще возбудили во мне какие-нибудь мысли от вашего мира, если бы вы вызвали меня! Но вам угодно, чтобы я заговорил первый, быть так; но еще раз, право, берегите нервы!
«Вот что я вам собираюсь сказать. Приметили ли вы, что в недрах нравственного мира совершается нечто чрезвычайное, подобное тому, что, говорят, происходит в недрах физического мира? Скажите же, как это на вас действует? По-моему, в этом великом перевороте – поэзия природы; а вы не можете оставаться к нему равнодушным, уже потому, мне кажется, что в этом представляется обильная пища для эгоизма поэта. Есть ли возможность не чувствовать себя задетым в своих самых сокровенных чувствах, когда задеваются все основы человеческой природы! На днях мне случилось видеть письмо вашего приятеля, великого поэта[32]: это беззаботная веселость, наводящая ужас. Скажите на милость, каким это образом человек, который в былое время печалился по всякому поводу, не находит в себе ни малейшей скорби теперь, когда валится целый мир?! Ибо, поглядите, друг мой, разве же это не погибель мира? Разве тот, кто неспособен предчувствовать иной, новый мир, имеющий возникнуть на месте прежнего, может видеть во всем этом что-нибудь, как не одно ужасное разрушение?! Неужели и у вас тоже не найдется по этому поводу ни одной мысли, ни одного чувства? Я уверен, что мысль эта, чувство, они есть у вас, только запрятанные глубоко, неведомо для самих вас, в каком-нибудь затаенном уголке вашей души; пробиться на свет божий им нельзя – они затеряны под грудой старых понятий, привычек и условностей, из каких, что ни говорите, неизбежно слит всякий поэт, что он ни делай; ибо, друг мой, со дней индуса Вальмики, певца Рамаяны, и греческого Орфея, до шотландца Байрона, все до одного поэты обречены до сего дня пересказывать вечно одно и то же, в каком бы уголке вселенной ни раздавалась их песнь.
«О, как бы хотелось мне разом вызвать наружу всю мощь вашего поэтического дарования! Как бы хотелось мне теперь же добыть из ее глубины все, что, я знаю, таится в ней, дабы и вы дали нам услышать один из тех гимнов, которых жаждет век наш! О, тогда как поразились бы вы мгновенно всем, что теперь проходит перед вами, не оставляя ни малейшего следа в вашем духе! Как преобразилось бы тогда все пред вашим взором!
«А покамест давайте все-таки побеседуем. Недавно, всего какой-нибудь год назад, мир жил себе с чувством спокойной уверенности в своем настоящем и будущем, мирно припоминая свое прошедшее и поучаясь им. Дух возрождался в спокойствии, память человеческая обновлялась, мнения примирялись, стихала страсть, раздражения не находили себе пищи, честолюбие получало удовлетворение в прекрасных трудах, все потребности человека мало-помалу сводились в пределы умственной сферы, все интересы были готовы сойтись на едином интересе всеобщего прогресса разума. Для меня это было – вера, доверчивость бесконечная! В этом счастливом мире мира, в этом будущем я обретал и мой собственный мир, видел мое собственное будущее. И случилась вдруг глупость одного человека, одного из тех людей, которые, неведомо для них самих, бывают призваны управлять человеческими делами, – и вот: спокойствие, мир, будущее, все вдруг разлетелось прахом. Подумайте хорошенько: все это произведено не одним из великих событий, сокрушающих царства и народы; нет, дурость одного человека! Вам в том вихре, в котором вы вращаетесь, нельзя было почувствовать этого так, как почувствовал я: это понятно. Но может ли быть, чтобы это изумительное приключение, которому еще не бывало подобных, всецело отмеченное перстом промысла, представлялось вам лишь обыденной прозой, или много-много дидактической поэмой, вроде какого-нибудь Лиссабонского землятрясения, для вас ни к чему непригодной.
Скорее можно думать, что он принимает ее, – по крайней мере, в своих возражениях он от нее исходит. Его замечания касаются исключительно прикладной стороны чаадаевской теории – его взгляда на Россию; они настолько последовательны, что в главном Чаадаев и сам уже несколько раньше додумался до них, и так полны ума и чувства, как мог писать тогда о России, кроме Чаадаева, один Пушкин.
Проходя мимо церкви Вознесения у Никитских ворот в Москве, вы непременно каждый раз вспомните, что здесь венчался Пушкин, – и что-то милое, уютное, родное глянет на вас и с этого ветхого домика насупротив, и из крутого переулочка, откуда входят в церковь. Особенное очарование лежит для нас на всем, до чего в своей жизни дотронулся Пушкин. И потому, как ни значителен для нас Чаадаев сам по себе, как ни дорого нам его собственное наследие, дружба с Пушкиным что-то еще прибавляет ему: одна из самых теплых черт его облика, несомненно, заключается в том, что его любил Пушкин.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Продолжение на ЛитРес
Пушкин
II. Пушкин
II. Пушкин Гераклит учил, как сказано, что человек не в себе обретает истину, но воспринимает ее из воздуха. Это положение можно применить к нему самому: мы увидим дальше, что гигантская мысль, проникающая его учение, была подлинно впитана им из атмосферы общечеловеческого
П. Я. Чаадаев. Жизнь и мышление
П. Я. Чаадаев. Жизнь и мышление О Чаадаеве много писали и его имя знакомо почти всякому образованному русскому; но понимать его мысль мы научаемся только теперь. По разным причинам, частью общего, частью личного свойства, его имя стало достоянием легенды: он, решительно
И мой Пушкин
И мой Пушкин Все, что украшает русскую народную душу — равнодушие к суетным земным благам, тоска по иному лучшему граду, неутолимая жажда правды, широта сердца, стремящегося обнять весь мир и всех назвать братьями своими, светлое восприятие жизни, как прекрасного дара
Пушкин
Пушкин Как многолик певец творенья — Вот гениальности пример. Но как едино вдохновенье, Как в нем слились в одно мгновенье И слезы, и стихи, и
Пушкин
Пушкин 1От обыкновенной Америки Довлатова, как и других русских писателей на Западе, отделял тамбур, населенный славистами. Сергей оправдывал свой неважный английский тем, что единственные американцы, с которыми ему приходится общаться, говорят по-русски.Я тоже знаю
Мой Пушкин
ЧААДАЕВ Петр Яковлевич (1794–1856),
ЧААДАЕВ Петр Яковлевич (1794–1856), философ и публицист, столбовой дворянин, друг А. С. Пушкина. В 1808–1811 гг. учился в Московском университете. Не кончив курса, поступил в лейб-гвардии гусарский полк, с которым участвовал в Отечественной войне 1812 г. и в заграничных походах
В. Л. Пушкин
В. Л. Пушкин ОТВЕТ ИМЯНИННИКА НА ПОЗДРАВЛЕНИЕ ДРУЗЕЙ Стихотворец я смиренный И судьбою угнетенный, Стар и дряхл я становлюсь И, любя, любви боюсь. Красота меня пленяет; Я молчу — тайком вздыхает Сердце, милые друзья! Жалкий имянинник я. Вы все молоды, здоровы; Всякий час
А. С. Пушкин
А. С. Пушкин <ЭПИГРАММА> В жизни мрачной и презренной Был он долго погружён, Долго все концы вселенной Осквернял развратом он. Но, исправясь по не многу, Он загладил свой позор, И теперь он — слава богу Только что картёжный вор. 1820 (II, 142)<ЭПИГРАММА> Певец Давид был
ПУШКИН
ПУШКИН …Перстень Пушкина, который звал он — не знаю почему — талисманом, для меня теперь настоящий талисман… Как гляну на него, так и пробежит во мне искорка с ног до головы, и хочется приняться за что-нибудь порядочное. В. Даль — В. Одоевскому. 5 апреля 1837 года. Был я у
Пушкин
Мой Пушкин
Войти
Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal
Письмо Пушкина Чаадаеву: два взгляда на историю России
В 1830-е гг. в России сложились два общественных течения:
либералы, называвшие себя западниками, считавшие, что Россия должна идти по пути западноевропейских стран, ставившие в пример общественное устройство Англии и Франции, и –
«У нас [в России] ничего этого нет. Сначала — дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть, — такова печальная история нашей юности. Этого периода бурной деятельности, кипучей игры духовных сил народных, у нас не было совсем. Эпоха нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была заполнена тусклым и мрачным существованием, лишенным силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании. Окиньте взглядом все прожитые нами века, все занимаемое нами пространство, — вы не найдете ни одного привлекательного воспоминания, ни одного почтенного памятника, который властно говорил бы вам о прошлом, который воссоздавал бы его пред вами живо и картинно. Мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя.
Годы ранней юности, проведенные нами в тупой неподвижности, не оставили никакого следа в нашей душе, и у нас нет ничего индивидуального, на что могла бы опереться наша мысль; но, обособленные странной судьбой от всемирного движения человечества, мы также ничего не восприняли и из преемственных идей человеческого рода…
Все народы Европы имеют общую физиономию, некоторое семейное сходство. Вопреки огульному разделению их на латинскую и тевтонскую расы, на южан и северян — все же есть общая связь, соединяющая их всех в одно целое и хорошо видимая всякому, кто поглубже вник в их общую историю.
И вот я спрашиваю вас, где наши мудрецы, наши мыслители? Кто когда-либо мыслил за нас, кто теперь за нас мыслит? А ведь, стоя между двумя главными частями мира, Востоком и Западом, упираясь одним локтем в Китай, другим в Германию, мы должны были бы соединить в себе оба великих начала духовной природы: воображение и рассудок, и совмещать в нашей цивилизации историю всего земного шара. Но не такова роль, определенная нам провидением. Больше того: оно как бы совсем не было озабочено нашей судьбой. Исключив нас из своего благодетельного действия на человеческий разум, оно всецело предоставило нас самим себе, отказалось как бы то ни было вмешиваться в наши дела, не пожелало ничему нас научить. Исторический опыт для нас не существует; поколения и века протекли без пользы для нас. Глядя на нас, можно было бы сказать, что общий закон человечества отменен по отношению к нам. Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его; мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих, ничем не содействовали прогрессу человеческого разума, и все, что нам досталось от этого прогресса, мы исказили…
В нашей крови есть нечто, враждебное всякому истинному прогрессу…
Все европейские народы шли вперед в веках рука об руку; как бы ни старались они теперь разойтись каждый своей дорогой,— они беспрестанно сходятся на одном и том же пути…
«Что касается мыслей, то вы знаете, что я далеко не во всем согласен с вами. Нет сомнения, что схизма (разделение церквей) отъединила нас от остальной Европы и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые ее потрясли, но у нас было свое особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена. Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие Европы было избавлено от всяких помех…
Результаты дискуссии Пушкин-Чаадаев-современники являются на сегодня скальной основой для формирования здоровой национальной идеи, сплочения русских людей для решения трудных и масштабных задач по возрождению России. Другой основы для возрождения страны мы не имеем
Фото: ссылка
Новых идей, как установили философы, давно уже нет. Всякий претендующий на абсолютную новизну автор легко подвергается критике, и быстро обнаруживается, что корни его идей находятся в более ранних работах, вплоть до Аристотеля и Платона, реже — у самых древних: Гомера, Эпикура, Пифагора.
Если хорошо и профессионально искать, то корни всегда находятся. Сам этот факт наводит на грустно-смиренные размышления о сверхзаданности всего каркаса идей, на которых основаны человеческая культура и цивилизация. Остается только уповать на милость и благонамеренность Творца — Вседержителя идейного богатства, не переставая удивляться его многомудрию, многообразию и многоцветию.
Сложнее обстоит дело с конфликтом идей. Разрешение таких конфликтов предполагает наличие некоей новой идеи, которая будет по уровню выше тех, которые конфликтуют, поглотит обе старые идеи в себе в процессе снятия конфликта. Новые идеи рождаются редко, роды сопровождаются чередой трагических и кровавых событий, непростых условий, требуют участия в них людей ответственных, талантливых, а всего лучше — гениальных.
Дискуссия Пушкин—Чаадаев длилась более двадцати лет, с 1816 года до января 1837 года. Участниками её был весь круг близких к ним людей. Читая их переписку, проникаешься невольным почтением, дружественной гордостью за авторов этих писем.
За скобками остаются многочисленные устные беседы во время частых встреч между Пушкиным и Чаадаевым. После прочтения становится ясным, что эти письма — всего лишь отголосок непростых разговоров двух лучших мыслителей Отечества. Они подпитывали друг друга своей гениальностью, провоцировали себя на творческие взлеты и прозрения в поисках истины по самым трудным вопросам Бытия. При этом ясно, что они всегда говорили конкретно, по существу темы, не упражнялись в риторике и полемике ради победы в красноречии. Никогда не прикрывались авторитетами и не искали истину в заключениях иностранных мыслителей и философов. Все истины зарубежных мыслителей, которыми они оперировали в дискуссиях, критически преломлялись к судьбе и животрепещущим проблемам своего Отечества. Нет ни тени, ни намека на преклонение или заискивания перед знаниями зарубежных авторитетов. Они были с ними или на равных, или выше их уровня. Едва ли мы можем сегодня найти такой пример в публичных и частных дискуссиях по мировоззренческим проблемам в собственной истории. Независимость и откровенность Пушкина—Чаадаева не привились в российском обществе после их ухода из жизни, не стали для отечественных ученых доброй традицией в поиске истин на основе самобытных фактов, собственных аналитических выводов и заключений.
Интеллектуальный, философский, этический и эстетический уровень дискуссий Пушкина—Чаадаева был необычайно высок. Спустя почти 200 лет он являет собой пример-образец честного, профессионального, принципиального, глубокого обсуждения всего спектра проблем по жизнеустройству Отечества. Эти суждения следует распространить на дискуссии и обсуждения проблем России между всеми участниками ближайшего пушкинского окружения. Участники использовали весь арсенал научных знаний, методов, аргументов и фактов своего времени для взыскательного и масштабного анализа проблем развития страны с целью определения путей ее выживания, исторической судьбы, места России в Европе и мире. По факту Пушкин и Чаадаев сгенерировали за двадцатилетний период творческой дружбы колоссальный пакет идей философского, естественнонаучного и духовного характера, имеющий для нас и мировой науки непреходящее значение. Это драгоценное наследие пушкинской эпохи еще не получило должной оценки в Отечестве и мире.
По результатам этих дискуссий нам в XXI веке следует провести широкий комплекс исследований с самых современных системно-аналитических позиций, применением информационных технологий, с учетом новых знаний, фактов и двухвекового исторического опыта.
Лучше поздно, чем никогда! Если мы не восстановим тот уровень профессионализма, принципиальности и независимости, мы никогда не выйдем на уровень победы над леденящим хаосом бытия, получения конкретных новых знаний, необходимых нам для выживания и развития не по чужим лекалам и сценариям, а по реальным обстоятельствам места и времени, которые нам диктует жизнь.
До сего дня, к стыду нашему, в России этого не сделано, кроме поверхностных описаний мемуарного характера о мировоззренческих поисках Пушкина и Чаадаева почти ничего нет. Существующие оценки и свидетельства, в лучшем случае, редуцируют позиции участников дискуссии к тем или иным позициям западных мыслителей и авторитетов.
Перечислим без комментариев основные результаты дискуссии Пушкин-Чаадаев-современники длительностью более двадцати лет.
— Впервые в мире показана природа угроз социально-экономического противостояния между социализмом и его противниками, опасность построения глобального общества потребления, ведущего к тотальной деградации человека на Земле. Замечание П.Я.Чаадаева: "социализм победит не потому, что он прав, а потому, что не правы его противники" убедительно показывает принципиальную, теоретическую тупиковость обоих "-измов".
— Обозначены новые подходы к природе единичного и всеобщего, доказан приоритет общего перед частным в социальной природе, принципиальная ущербность примата индивидуализма, характерного для европейской традиции со времен позднего средневековья.
— Намечены мировоззренческие и методологические подходы к новому разрешению природы физической и духовной реальности, сформулирован ряд гипотез для дальнейших исследований закономерностей в сфере метафизической реальности, её тесная, но не простая связь с наблюдаемой природой вещественного мира.
— Показаны коренные отличия отечественной общественно-политической истории и реальности от европейских традиций, драматическая природа парадигмы убеждений и интересов.
— Обоснованы принципы и направления построения самобытной общественно-политической конструкции страны, без ненужных иностранных заимствований, но с учетом опыта тупиковых и ошибочных направлений в Европе и Азии. Намечены контуры проблем геополитического характера, роль и место России в ходе их решения. Эти результаты нашли дальнейшее развитие в работах Н.Я.Данилевского, но после его работ в отечественных политологических исследованиях не использовались.
— Показана неразрывная связь исторической судьбы тела европейской культуры с судьбой России, ее героическая роль в защите и развитии Европы, исторические обязательства и долги Европы перед славянскими народами.
— Сформулированы исторические и мировоззренческие предпосылки для последующего формирования идей "общего дела" и русского космизма.
— Обозначены направления развития российского общества, необходимость достижения гражданского мира и сотрудничества, единства между властью и народом, требования к культурным элитам, задач просвещения широких народных масс, роста их культурного уровня.
Результаты дискуссии Пушкин-Чаадаев-современники являются на сегодня скальной основой для формирования здоровой национальной идеи, сплочения русских людей для решения трудных и масштабных задач по возрождению России.
Другой основы для возрождения страны мы не имеем.
Читайте также: