Шульгин об отречении николая 2 кратко

Обновлено: 05.07.2024

Эта картина – уникальный исторический документ. Кинодокумент.

Член 3-х Государственных дум, один из принимавших отречение последнего царя, один из идеологов белого движения 85-летний (он прожил ещё 13 лет) Шульгин откровенно свидетельствует о ключевых событиях русской истории XX века, очевидцем и участником которых являлся:

О царской власти и отречении Николая (подробно рассказав, как происходило отречение): «9 января 1905 года много тысяч рабочих пошли к Зимнему дворцу. Их остановили залпами. Полегло, как говорят, более 1000 человек. И казалось, что монархия, династия устояли, но на какой срок? Всего на 12 лет…

Об эмиграции: «Если бы мы в эмиграции сохранили единство, то мы представили бы известную духовную силу… Мы сами себя разбазарили в бесконечных распрях, как партийных, так и личных. Великая миссия превратилась в житейскую свару. Между эмигрантами шла война всех против всех. Никакого всеобъемлющего центра не было – были центрики, группки, партии…

Не было программы, не было идеи, которая могла бы стать целью жизни. Допустим, мы пришли бы в Россию в качестве властителей, и кого-нибудь из нас посадили бы диктатором на московский престол. И мы растерялись бы, потому что не знали бы, что нам делать. Целиком восстановить прошлое – это было бы совершенно невозможно. А значит, необходимы были новые мысли, привлекательные идеи… А их-то у нас как раз и не было.

Дочитали статью до конца? Пожалуйста, примите участие в обсуждении, выскажите свою точку зрения, либо просто проставьте оценку статье.

Станции проносились мимо нас… Иногда мы Останавливались… Помню, что А.И. Гучков иногда говорил краткие речи с площадки вагона… это потому, что иначе нельзя было… На перронах стояла толпа, которая все знала…

То есть она знала, что мы едем к царю… И с ней надо было говорить…

Ему было приказано усмирить бунт… Для этого, не входя в Петроград, он должен был подождать две дивизии, которые были сняты с фронта и направлялись в его распоряжение…

Разве переходы монаршей власти из рук одного монарха к другому не спасали Россию? Сколько раз это было…

В 10 часов вечера мы приехали. Поезд стал. Вышли на площадку. голубоватые фонари освещали рельсы. Через несколько путей стоял освещенный поезд…

Мы поняли, что это императорский…

Сейчас же кто-то подошел…

– Государь ждет Вас…

И повел нас через рельсы. Значит, сейчас все это произойдет. И нельзя отвратить? Нет, нельзя… Так надо… Нет выхода… Мы пошли, как идут люди на все самое страшное, – не совсем понимая…

Иначе не пошли бы… Но меня мучила еще одна мысль, совсем глупая…

Мне было неприятно, что я являюсь К Государю небритый, в смятом воротничке, в пиджаке…

С нас сняли верхнее платье. Мы вошли в вагон.

Это был большой вагон-гостиная. Зеленый шелк по стенкам… Несколько столов… Старый, худой, высокий, желтовато-седой генерал с аксельбантами…

Это был барон Фредерикс…

– Государь император сейчас выйдет… его величество в другом вагоне…

Стало еще безотраднее и тяжелее…

В дверях появился Государь… Он был в серой черкеске… Я не ожидал его увидеть таким…

Лицо? Оно было спокойно… Мы поклонились. Государь поздоровался с нами, подав руку. Движение это было скорее дружелюбно…

– А Николай Владимирович? Кто-то сказал, что генерал Рузский просил доложить, что он немного опоздает.

– Так мы начнем без него.

Жестом Государь пригласил нас сесть… Государь занял место по одну сторону маленького четырехугольного столика, придвинутого к зеленой шелковой стене. По другую сторону столика сел Гучков. Я – рядом с Гучковым, наискось от Государя. Против царя был барон Фредерикс.

Говорил Гучков. И очень волновался. Он говорил, очевидно, хорошо продуманные слова, но с трудом справлялся с волнением. Он говорил негладко… и глухо.

Государь сидел, опершись слегка о шелковую стену, и смотрел перед собой. Лицо его было совершенно спокойно и непроницаемо.

Я не спускал с него глаз. Он изменился сильно с тел пор… Похудел… Но не в этом было дело… А дело было в том, что вокруг голубых глаз кожа была коричневая и вся разрисованная белыми черточками морщин. И в это мгновение я почувствовал, что эта коричневая кожа с морщинками, что это маска, что это не настоящее лицо Государя и что настоящее, может быть, редко кто видел, может быть, иные никогда ни разу не видели…

Да, они передались. Западная Россия заразила Восточную Национальными чувствами. Но Восток заразил Запад… властеборством. И вот результат…

Гучков – депутат Москвы. и я, представитель Киева, – мы здесь… Спасаем монархию через отречение…

Гучков говорил о том, что происходит В Петрограде. Он немного овладел собой… Он говорил (у него была эта привычка), слепа прикрывая лоб рукой, как бы для того, чтобы сосредоточиться. Он не смотрел на Государя, а говорил, как бы обращаясь к какому-то внутреннему лицу, в нем же, Гучкове, сидящему. как будто бы совести своей говорил. Он говорил правду, ничего не преувеличивая и ничего не утаивая. Он говорил то, что мы все видели в Петрограде. Другого он не мог сказать. что делалось в России, мы не знали. Нас раздавил Петроград, а не Россия…

В это время вошел генерал Рузский. Он поклонился Государю и, не прерывая речи Гучкова. занял место между бароном Фредериксом и мною… В эту же минуту, кажется, я заметил. что в углу комнаты сидит еще один генерал, волосами черный, с белыми погонами… Это был генерал Данилов. Гучков снова заволновался. Он подошел к тому, что может быть единственным выходом из положения было бы отречение от престола. Генерал Рузский наклонился ко мне и стал шептать:

– По шоссе из Петрограда движутся сюда вооруженные грузовики… Неужели же ваши? Из Государственной Думы.

Меня это предположение оскорбило. Я ответил шепотом, но резко:

– Как это вам могло прийти в голову?

– Ну, слава богу, простите… Я приказал их задержать.

Гучков продолжал говорить об отречении.

Генерал Рузский прошептал мне:

– Это дело решенное… Вчера был трудный день… Буря была…

Гучков окончил. Государь ответил. После взволнованных слов А.И. голос его звучал спокойно, просто и точно. Только акцент был немножко чужой – гвардейский:

– Я принял решение отречься от престола… До трех часов сегодняшнего дня я думал, что могу отречься в пользу сына, Алексея…

Но к этому времени я переменил решение в пользу брата Михаила… Надеюсь, вы поймете чувства отца…

Последнюю фразу он сказал тише…

К этому мы не были готовы.

Кажется, А.И. пробовал представить некоторые возражения…

Кажется, я просил четверть часа – посоветоваться с Гучковым…

Но это почему-то не вышло…

И мы согласились, если это можно назвать согласием, тут же…

Это мнение совпало с решением его собственным… а если бы не совпало? Что мы могли бы сделать?

Решение царя совпало в главном…

Но разошлось в частностях…

Если что может еще утишить волны, – это если новый Государь воцарится, присягнув конституции…. Михаил может присягнуть. Малолетний Алексей – нет… –

Если здесь есть юридическая неправильность… Если Государь не может отрекаться в пользу брата… Пусть будет неправильность. Может быть, этим выиграется время…

Все это, перебивая одно другое, пронеслось, как бывает в такие минуты… как будто не я думал, а кто-то другой за меня, более быстро соображающий…

Когда Государь вышел, генерал, который сидел в углу и который оказался Юрием Даниловым, подошел к Гучкову. Они были раньше знакомы.

– Не вызовет ли отречение в пользу Михаила Александровича впоследствии крупных осложнений, в виду того что такой порядок не предусмотрен законом о престолонаследии?

Гучков, занятый разговором с бароном Фредериксом, познакомил генерала Данилова со мною, и я ответил на этот вопрос. И тут мне пришло в голову еще одно соображение, говорящее за отречение в пользу Михаила Александровича.

–Отречение в пользу Михаила Александровича не соответствует закону о престолонаследии. Но нельзя не видеть, что этот выход имеет при данных обстоятельствах серьезные удобства. Ибо если на престол взойдет малолетний Алексей, то придется решать очень трудный вопрос: останутся ли родители при нем или им придется разлучиться.

В первом случае, т.е. если родители останутся в России, отречение будет в глазах тех, кого оно интересует, как бы фиктивным… В особенности это касается императрицы… Будут говорить, что она так же правит при сыне, как при муже…

При том отношении, –какое сейчас к ней, – это привело бы к самым невозможным затруднениям. Если же разлучить малолетнего государя с родителями, то, не говоря о трудности этого дела, это может очень вредно отразиться на нем. На троне будет подрастать юноша, ненавидящий все окружающее, как тюремщиков, отнявших у него отца и мать… При болезненности ребенка это будет чувствоваться особенно остро…

Барон Фредерикс был очень огорчен, узнав, что его дом в Петрограде горит. Он беспокоился о баронессе, но мы сказали, что баронесса в безопасности…

Через некоторое время Государь вошел снова. Он протянул Гучкову бумагу, сказав:

Это были две или три четвертушки – такие, какие, очевидно, употреблялись в Ставке для телеграфных бланков. Но текст был написан на пишущей машинке. Я стал пробегать его глазами, и волнение, и боль, и еще что-то сжало сердце, которое, казалось, за эти дни уже лишилось способности что-нибудь чувствовать…

Текст был написан теми удивительными словами, которые теперь все знают…

Во имя горячо любимой Родины, призываем всех верных сынов отечества к исполнению своего святого долга перед ним, повиновением царю в тяжелую минуту всенародных испытаний помочь ему, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы.

Да поможет Господь Бог России.

Каким жалким показался мне набросок, который мы привезли. Государь принес и его и положил на стол.

К тексту отречения нечего было прибавить… Во всем этом ужасе на мгновение пробился один светлый луч… Я вдруг почувствовал, что с этой минуты жизнь Государя в безопасности… Половина шипов, вонзившихся в сердце его подданных, вырывались этим лоскутком бумаги. Так благородны были эти прощальные слова… И так почувствовалось, что он так же, как и мы, а может быть, гораздо больше, любит Россию…

Почувствовал ли Государь, что мы растроганы, но обращение его с этой минуты стало как-то теплее…

Государь сейчас же согласился.

–Затем я просил Государя:

Потом мы, не помню по чьей инициативе, начали говорить о верховном главнокомандующем и о председателе Совета министров. Тут память мне изменяет. Я не помню, было ли написано назначение великого князя Николая Николаевича верховным главнокомандующим при нас или же нам было сказано, что это уже сделано… Но я ясно помню, как Государь написал при нас указ Правительствующему Сенату о назначении председателя Совета министров…

Это Государь писал у другого столика и спросил:

– Кого вы думаете?. Мы сказали: – Князя Львова… Государь сказал как-то особой интонацией, – я не могу этого передать:

– Ах, Львов? Хорошо – Львова… Он написал и подписал… Время по моей же просьбе было поставлено для действительности акта двумя часами раньше отречения, т .е. 13 часов.

Государь встал… Мы как-то в эту минуту были с ним вдвоем в глубине вагона, а остальные были там – ближе к выходу… Государь посмотрел на меня и, может быть, прочел в моих глазах чувства, меня волновавшие, потому что взгляд его стал каким-то приглашающим высказать…

И у меня вырвалось:

– Ах, ваше величество… Если бы вы это сделали раньше, ну хоть до последнего созыва Думы, может быть, всего этого… Я недоговорил…

Государь посмотрел на меня как-то просто и сказал еще проще:

– Вы думаете – обошлось бы?

Обошлось бы? Теперь я этого не думаю… Было поздно, в особенности после убийства Распутина. Но если бы это было сделано осенью 1915 года, то есть после нашего великого отступления, может быть, и обошлось бы…

Государь смотрел на меня, как будто бы ожидая, что я еще что-нибудь скажу. Я спросил:

– Разрешите узнать, Ваше Величество, ваши личные планы? Ваше Величество, поедете в Царское?

– Нет… Я хочу сначала проехать в Ставку… проститься… А потом я хотел бы повидать матушку… Поэтому я думаю или проехать в Киев, или просить ее приехать ко мне… А потом – в Царское…

Теперь, кажется, было уже все сделано. Часы показывали без двадцати минут двенадцать. Государь отпустил нас. Он подал нам руку с тем характерным коротким движением головы, которое ему было свойственно. И было это движение, может быть, даже чуточку теплее, чем то, когда он нас встретил…

Русские люди… Обнажите головы, перекреститесь, помолитесь богу… Государь император ради спасения России снял с себя… свое царское служение… Царь подписал отречение от престола. Россия вступает на новый путь… Будем просить бога, чтобы он был милостив к нам… Толпа снимала шапки и крестилась… И было страшно тихо…

Мы пошли в вагон генерала Рузского, по путям – сквозь эту расступавшуюся толпу. Когда мы пришли к генералу Рузскому, через Некоторое время, кажется, был подан ужин. Но с этой минуты я уже очень плохо помню, потому что силы мои кончились И сделалась такая жестокая мигрень, что все было как в тумане.

Первого марта генерал Алексеев запросил телеграммой всех главнокомандующих фронтами. Телеграммы эти запрашивали у главнокомандующих их мнение о желательности при данных обстоятельствах отречения государя императора от престола в пользу сына. К часу дня второго марта все ответы главнокомандующих были получены и сосредоточились в руках генерала Рузского. Ответы эти были:

1) От великого князя Николая Николаевича – главнокомандующего Кавказским фронтом.

2) От генерала Сахарова – фактического главнокомандующего Румынским фронтом (собственно главнокомандующим был король Румынии, а Сахаров был его начальником штаба).

3) От генерала Брусилова – главнокомандующего Юго-Западным фронтом.

4) От генерала Эверта – главнокомандующего Западным фронтом.

5) От самого Рузского – главнокомандующего Северным фронтом. Все пять главнокомандующих фронтами и генерал Алексеев (ген. Алексеев был начальником штаба при Государе) высказались за отречение Государя императора от престола.

В час дня второго марта генерал Рузский, сопровождаемый своим начальником штаба генералом Даниловым и Савичем – генерал-квартирмейстером, был принят Государем. Государь принял их в том же самом вагоне, в котором через несколько часов было отречение. Генерал Рузский доложил Государю мнение генерала Алексеева и главнокомандующих фронтами, в том числе свое собственное. Кроме того, генерал Рузский просил еще выслушать генералов Данилова и Савича. Государь приказал Данилову говорить.

Генерал Данилов сказал приблизительно следующее:

– Положение очень трудное… Думаю, что главнокомандующие фронтами правы. Зная ваше императорское величество, я не сомневаюсь, что, если благоугодно будет разделить наше мнение, ваше величество принесете и эту жертву родине…

Савич кратко сказал, что он присоединяется к мнению генерала Данилова. На это Государь ответил очень взволнованно и очень прочувственно, в том смысле, что нет такой жертвы, ко торой он не принес бы для России.

После этого была составлена краткая телеграмма, извещавшая генерала Алексеева о том, что Государь принял решение отречься от престола. генерал Рузский взял телеграмму и удалился, но несколько медлил с отправкой ее, так как он знал, что Гучков и Шульгин утром выехали из Петрограда: он хотел посоветоваться с ними особенно по вопросу о том, кто станет во главе правительства. Генерал Рузский не доверял Львову и предпочитал Родзянко. Гучкова и Шульгина ожидали с часу на час. Но уже в три часа дня от Государя пришел кто-то с приказанием вернуть телеграмму. Тогда же генерал Рузский узнал, что Государь передумал в том смысле, что отречение должно быть не в пользу Алексея Николаевича, а в пользу Михаила Александровича. После повторного приказания вернуть телеграмму, телеграмма была возвращена и, таким образом, послана не была. День прошел в ожидании Гучкова и Шульгина.

Все это, должно быть, тогда же рассказал нам генерал Рузский. Во всяком случае, события этого дня можно считать точно установленными в таком виде, как я их изложил. Позднее это подтвердил мне генерал Данилов, который лично был свидетелем вышеизложенного.

Около часу ночи, а может быть двух, принесли второй экземпляр отречения. Оба экземпляра были подписаны Государем. Их судьба, насколько я знаю, такова. Один экземпляр мы с Гучковым тогда же оставили генералу Рузскому. Этот экземпляр хранился у его начальника штаба, генерала Данилова. В апреле месяце 1917 года этот экземпляр был доставлен генералом Даниловым главе Временного правительства князю Львову. Другой экземпляр мы повезли с Гучковым в Петроград. Впрочем, обгоняя нас, текст отречения побежал по прямому проводу и был известен в Петрограде ночью же…

Мы выехали. В вагоне я заснул свинцовым сном. Ранним утром мы были в Петрограде…

В марте 1917 года Василий Шульгин, являвшийся ярым монархистом, принял от Николая II манифест об отречении от престола. Впоследствии он уехал за границу, однако в 1925 году тайно вернулся в Россию. Одной из главных целей визита Шульгина на родину стал поиск пропавшего сына.

До победы красных

Уже 2 марта того же года Василий Шульгин, являвшийся лидером националистов, а вместе с ним и лидер октябристов Александр Гучков пожаловали к Николаю II для того, чтобы получить от него подписанный манифест об отречении от престола. Тем не менее Шульгин являлся убежденным монархистом, а потому принял революцию без восторга.

Тайный визит в Россию

Дальнейшая судьба

Василий Шульгин принимал отречение Николая 2. Для тех кто интересуется. ВАСИЛИЙ ШУЛЬГИН " ДНИ".

мы приехали. Поезд стал. Вышли на площадку. голубоватые фонари освещали рельсы. Через несколько путей стоял освещенный поезд…