Постсоциалистическая трансформация стран центральной и восточной европы кратко
Обновлено: 02.07.2024
Постсоветское пространство как политико-географический регион
Крах коммунистических режимов в странах Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) и последовавший за ним распад СССР поначалу сформировали убеждение многих политиков и исследователей в том, что государства и народы, составлявшие после Второй мировой войны советский блок, отныне пойдут по общему пути строительства демократических обществ с открытой рыночной экономикой. Транзитологические концепции казались универсальной схемой для объяснения социальных перемен во всех посткоммунистических странах. Однако к концу 90-х годов стало очевидно, что демократический транзит, успешно осуществлявшийся в государствах ЦВЕ, на постсоветском пространстве явно затормозился.
Россия стремилась добиваться своих целей в регионе не только с помощью силы или политического давления, но и благодаря роли гаранта поддержания и воспроизводства специфической социально-политической и общественно-экономической модели, повсеместно утвердившейся в постсоветских государствах, о чем будет сказано ниже.
Эта особенности отражали двойственную и противоречивую природу постсоветского пространства. С одной стороны, для него характерна тенденция к разбеганию расположенных на нем стран от былого центра, их стремление политически дистанцироваться от России. А с другой, (особенно в 1990-е – первой половине 2000-х годов), попытки элит ННГ постоянно оглядываться на Москву, копировать ее опыт, а в случае угрозы их власти опираться на российскую поддержку. Отмеченные особенности постсоветского пространства, его двойственная природа в значительной мере предопределили рамочные условия посткоммунистических трансформаций в регионе.
Разнообразие исходных условий трансформаций
Постсоветское пространство изначально было разнородным по уровню экономического, политического и культурного развития расположенных на нем стран. Это в значительной мере определяло позиционирование, отношение этих стран к перспективам их дальнейшего развития.
Так, государства Балтии еще в годы горбачевской перестройки сформулировали в качестве своей цели восстановление национальной независимости, утраченной в результате аннексии их Советским Союзом в 1940 году, и возвращение в европейскую цивилизацию. В дальнейшем это желание было осуществлено в политике, направленной на вхождение в НАТО и Европейский Союз. Поэтому разрыв стран Балтии с советским прошлым и только начавшим формироваться постсоветским пространством был стремительным и резким. В дальнейшем они интегрировались в иной политико-географический регион мира – Большую Европу. Поэтому в настоящее время их вообще неправомерно рассматривать как часть постсоветского пространчества.[3]
Правящие элиты Казахстана, не испытывавшие сильного давления со стороны общественных движений, выбрали свой, технократический путь трансформации, который сочетал доставшийся в наследство от советской эпохи авторитаризм с курсом на рыночную модернизацию экономики и внешнеполитическую открытость. В Узбекистане, где гражданские структуры были еще слабее, и Туркменистане, где они практически отсутствовали, новые элиты установили жесткие авторитарные режимы, сохранив в целом государственные экономики и сведя рыночные изменения к минимуму. К тому же в Узбекистане существовали определенные угрозы активизации исламистских группировок, что позволяло властям обосновывать укрепление авторитаризма задачами сохранения стабильности и светского характера государства.
При этом в момент распада СССР правящие круги Казахстана, Узбекистана и Туркменистана, по-видимому, испытывали сомнения в своей способности обеспечить независимое развитие своих стран и поэтому до конца поддерживали стремление ослабевшего союзного центра сохранить Советский Союз.
Белоруссия оказалась единственной республикой в европейской части бывшего СССР, не проявившей стремления ни к независимости, ни к рыночным реформам. Тому было несколько причин. Национальная идентичность и национальное самосознание белорусского народа были развиты слабее, чем в других республиках. Экономически Белоруссия играла роль сборочного цеха в Советском Союзе, уровень жизни населения республики был высоким по советским стандартам. Поэтому серьезных мотивов к выходу ее из состава СССР у основной массы населения не было. Это объясняет, почему в Белоруссии и после распада СССР в течение длительного времени сохранялись основы советской системы, особенно в экономике.
В качестве альтернативы социализму советского образца в общественном мнении стран ЦВЕ сложилось устойчивое стремление к возвращению их народов в европейскую цивилизацию через осуществление демократических и рыночных реформ. Благодаря сложившемуся про-демократическому и прозападному консенсусу устранение с исторической сцены коммунистических режимов в государствах ЦВЕ повсеместно осуществилось практически бескровно (за исключением Румынии). В дальнейшем на основе этого консенсуса в странах ЦВЕ были построены устойчивые демократические системы и осуществлена успешная интеграция в евроатлантические структуры.
Постсоциалистичекие национализмы и их роль в формировании посткоммунистических режимов
Другая черта этнического национализма в постсоветских странах заключалась в том, что чем заметнее он проявлялся в тех или иных внутриполитических сферах, тем сильнее становились авторитарные тенденции в политике правящего режима.
Но если во внутренней политике постсоветских стран прослеживалась разная степень ее этнизации, то на международной арене этнический национализм, провозгласивший своим лозунгом преодоление колониального прошлого, стал универсальным средством в руках правящих элит ННГ в их усилиях по укреплению национальной независимости. Практически все страны постсоветского пространства действовали по формуле: чем дальше от Москвы, тем больше национальной государственности. Из этого правила было только одно исключение – Белоруссия. На протяжении длительного периода эта страна придерживалась противоположного подхода: чем ближе к Москве, тем больше национальной государственности. Это объяснялось общей слабостью белорусского национализма, длительным доминированием в сознании как элит, так и массовых слоев населения настроений в пользу тесного союза с Россией. Такие настроения вплоть до последнего времени позволяли правящему режиму в Белоруссии твердо рассчитывать на заемные российские ресурсы в поддержания национальной экономики в рабочем состоянии, в строительстве национальной государственности. Однако по мере ее укрепления такие подходы в политике Белоруссии в 2010-е годы стали заметно ослабевать, и официальный Минск в меру своих возможностей на международной арене стал склоняться в пользу проведения многовекторной политики, отказываясь от односторонней ориентации на Россию.
В то же время неверно было бы считать этнизацию политики в постсоветских странах результатом реализации некой преднамеренной стратегии, чьего-то злого умысла. В условиях, когда разрушение Советского Союза после августовского путча 1991 года произошло стремительно, стихийно, в течение трех месяцев, и прежние институты, идеология, социальные отношения перестали существовать, а прежние союзные республики, иногда вопреки своей воле, как уже отмечалось, неожиданно стали независимыми, этничность оставалась чуть ли не единственным понятным массовым слоям фактором, скреплявшим общество. При этом новые элиты ННГ постарались с максимальной пользой для себя использовать эту ситуацию. Этнизация политики, способность отстаивать независимость новых государств стала важнейшим инструментом легитимации их власти.
Авторитарный реверс в постсоветских и посткоммунистических странах
Важнейшим следствием произошедших изменений стали девальвация демократических процедур, переход в ряде государств к их имитации, свертывание демократических реформ. Разумеется, отмеченные тенденции касались только тех стран, в которых в 1990-е были предприняты демократические преобразования, разные по степени последовательности и глубины. Эти изменения не затронули государства, где с момента их возникновения установились авторитарные режимы (Узбекистан, Туркменистан), а также страны, в которых демократические процессы, развитие соревновательных начал в политике было прервано после завершения крупных внутриполитических конфликтов, завершившихся победой одной стороны (Азербайджан, Таджикистан). Там победители в спешном порядке устанавливали авторитарные политические режимы.
Неоднократные попытки установления авторитарных режимов в Грузии (на завершающем этапе правления Эдуарда Шеварднадзе, на втором президентском сроке Михаила Саакашвили) оказались неудачными в силу различных причин: сильных антиноменклатурных настроений, укоренившихся в грузинском обществе после трагических событий 9 апреля 1989 года, когда советские войска разогнали мирную демонстрацию протеста; традиций национальной культуры, а также такому фактору, как наличие среди политически активной части грузинской интеллигенции большого количества граждан, получивших образование в странах Запада.[12]
В Киргизии авторитарные устремления президентов Аскара Акаева, Курманбека Бакиева и Алмазбека Атамбаева, в конечном итоге, закончились для них фиаско, поскольку политико-географический раскол республики на Север и Юг, особенности построения национальной элиты, разделенной на несколько соперничающих кланов, создавали неблагоприятную среду для укоренения авторитаризма.
В странах же, где не существовало препятствий на пути усиления авторитарных тенденций (Россия, Белоруссия), стал осуществляться возврат к авторитаризму. Причины такого поворота были различными. В Белоруссии – это отсутствие демократических традиций в политической культуре и сильные просоветские симпатии. В России важную роль сыграло разочарование значительной части населения в либерально-демократическом капитализме, под лозунгами которого осуществлялись демократические и рыночные реформы 90-х годов. Августовский дефолт 1998 года ознаменовал поворот массовых настроений в пользу возвращения к государственному патернализму и жесткому регулированию экономики. В дальнейшем авторитарный запрос усилился благодаря возрождению и широкому распространению в общественном мнении неоимперских стереотипов, затруднявших помимо всего и формирование гражданской нации.
В Казахстане авторитарный режим с самого начала активно использовал имитационные демократические процедуры. Но по мере того, как оформились и укрепились новые элиты, нажим на оппозиционные президенту Нурсултану Назарбаеву силы, партии, группы, НПО и СМИ усилился. Сам же режим приобрел отчетливо персоналистский характер.
Пока трудно сказать, следует ли в этой связи вести речь о неожиданно появившемся феноменологическом сходстве некоторых тенденций внутриполитического развития в регионах с различными типами трансформации? В этом случае необходимо изучать причины этого сходства. Или же мы имеем дело с простым хронологическим совпадением процессов, имеющих разную природу, и происходящих в странах, находящихся на разных этапах демократической эволюции. Если в Венгрии и Польше, этих странах-лидерах процессов демократизации в бывшем социалистическом лагере, устойчивые демократические системы сложились еще в 2000-е годы, то Молдова и Грузия в лучшем случае находятся лишь на стадии электоральной демократии. Думается, дальнейшие исследования помогут дать аргументированный ответ на этот вопрос. При дальнейшем анализе, думается, нужно также учитывать фактор устойчивости подобного рода режимов. Так, в Македонии режим Николы Груевски продержался около десяти лет и ушел со сцены в 2016, а в Молдове фактическая власть Влада Плахотнюка продолжалась несколько лет и закончилась в 2019 году.
Новая парадигма: патронажное государство и институт власти-собственности
Закрытость, неподотчетность и бесконтрольность элиты является важнейшим условием существования патронажно-клиентелистской политики. Она представляет собой важнейший фактор, определяющий алгоритм функционирования политических систем постсоветских государств вне зависимости от типа политического режима (в одинаковой степени это присуще и авторитаризму, и электоральным демократиям) и от того, какая форма собственности доминирует в экономике – государственная или частная.
Патронажно-клиентелистская политика порождает системную коррупцию, которая тормозит демократизацию, превращает демократические процедуры в сугубо имитационные. При системе патронажно-клиентелистских отношений политические институты, законодательство зачастую подвергаются различным изменениям и реформам в угоду их приспособления к конъюнктурным потребностям отдельных кланов и правящей элиты в целом. Это препятствует консолидации политической среды, формированию устойчивых субъектов политических изменений. Господство именно такой системы властных отношений во многом объясняет стагнационный характер состояния постсоветских обществ.
Следует отметить, что патронажно-клиентелистские отношения оказывают огромное воздействие и на внутриполитическую жизнь некоторых стран ЦВЕ, чему уже посвящены специальные исследования.[14] Однако в отличие от государств постсоветского пространства, их влияние на политику и устойчивость все же ограничиваются как институтом свободных выборов, так и внешним давлением со стороны Европейского Союза.
Признавая значимость патронажно-клиентелистской политики для понимания специфики постсоветских трансформаций, мы исходим из того, что фундаментальным фактором, определяющим эту специфику, политэкономическую основу постсоветских обществ, все-таки является институт власти-собственности. В России этот феномен уже давно изучается учеными-экономистами, специалистами по институциональной экономике.[15] Однако исследований того, как он влияет на политические процессы в постсоветских странах, практически нет.
В качестве наследства советской эпохи институт власти-собственности достался и ННГ. После распада СССР, в тех странах, где была проведена приватизация и в состав правящих элит поначалу вошли представители национально-демократических движений, институт власти-собственности на какое-то время был парализован, либо вообще прекратил существование. В государствах же, где массовой приватизации не проводилось (Белоруссии, Узбекистане, Туркменистане), этот институт сохранился практически в неизменном виде с советских времен. Однако и в странах, в которых частная форма собственности стала преобладать, этот институт уже во второй половине 90-х годов стал восстанавливаться по мере возвращения прежней номенклатуры во власть.
В электоральных демократиях (Украина, Молдова, Грузия) благодаря различным ограничителям правительство не может рассчитывать на то, чтобы стать единственным актором. И в этом случае разрешения на вход на политический рынок получать не нужно. Однако здесь возникает проблема получения ресурсов под реализацию политических проектов. И власть предержащие располагают широкими возможностями для того, чтобы отсечь политических активистов от ресурсов, если продвигаемый ими проект покажется правящим элитам нежелательным и неугодным.
Следует отметить, что существование института власти-собственности затрудняет развитие процессов демократизации, переход от первоначального этапа, связанного с установлением электоральной демократии к более высоким стадиям, содержание которых определяют такие факторы, как соблюдение (а не только их провозглашение!) гражданских прав, создание независимого правосудия и правового государства.[18] Ни в одной из постсоветских стран, добившихся заметных успехов в создании электоральных демократий, эти цели так и не были реализованы. Думается, они и в будущем вряд ли станут достижимыми, если не удастся разделить власть и собственность.
Институт власти-собственности и порождаемая им патронажно-клиентелистская политика обусловили возникновение и воспроизводство в ННГ рентной модели капитализма (rent-based capitalism) рентно-ориентированных политических режимов (rent-seeking regimes).[19] Во внутриполитической сфере это означает, что борьба между конкурирующими группами и кланами ведется за перераспределение и контроль над источниками ренты (природной, там, где она есть, административной и бюджетной), а не за осуществление стратегий общенационального развития.[20] Соответственно и квази-конкурентные партийные идеологии играют роль не соперничающих проектов будущего, а лишь выполняют функции маркеров, обозначающих принадлежность этих проектов той или иной группе. В таких условиях внутриполитический процесс приобретает циклический характер, воспроизводящий одни и те же ситуации и проблемы, а не линейный с открытым и неопределенным будущим, как при развитых демократиях.
Заключение
Трансформационные процессы в странах постсоветского пространства имеют значительную специфику по сравнению с государствами ЦВЕ. В значительной мере она обусловлена историческими причинами, а также особенностями возникновения независимых государств на руинах бывшего Советского Союза. Несмотря на разнообразие политических режимов и экономических систем на постсоветском пространстве, высокую конфликтогенность самого этого региона, в их политике постсоветских стран по-прежнему сохраняется много общих черт, затрудняющих модернизацию постсоветских независимых государств и усиливающих стагнационные тенденции в их развитии. Это связано с сохранением патерналистских настроений в массовом сознании, заметным влиянием этнизации политики, патронажно-клиентелистской структурой властных отношений. Но главным препятствием на пути развития остается институт власти-собственности, формирующий политэкономическую основу постсоветских обществ и их политических систем.
На фото к публикации актер Жерар Депардье и Александр Лукашенко, президент Белоруссии. Источник
[2] Празаускас А. СНГ как постколониальное пространство //Независимая газета, 7 февраля 1992 года.
[4] Фукуяма Ф. Конец истории? Пер. с англ. //Вопросы философии, 1990, №3, с. 134-155.
[7] Hellman J. Winners Take All. The Politics of Partial Reform in Postcommunist Transitions //World Politics, 1998, vol. 50, no 2, pp.203-234.
[8] Пантин В., Лапкин В. Трансформация национального государства в условиях меняющегося мирового порядка //Мировая экономика и международные отношения, 2019, т.63, №11, с.100.
[10] Пантин В., Лапкин В. Трансформация национального государства в условиях меняющегося миропорядка, с.100.
[11] Даль Р. А. Полиархия, участие и оппозиция/Пер. с англ. С.Деникиной, В.Баранова. М.: Изд. дом ГУ-ВШЭ, 2010, с.13.
[12] Мосаки Н. Образованный бэкграунд властной элиты Грузии и российско-грузинские отношения //Мировая экономика и международные отношения, 2015, № 9, с. 93-104.
[14] См. например: Мадьяр Б. Анатомия посткоммунистического мафиозного государства. На примере Венгрии/Пер. с венг. П.Борисова. М.: Новое литературное обозрение, 2016.
[16] Плеханов Г.В. История русской общественной мысли //Плеханов Г.В. Соч., т.20, с.165-167.
[17] Восленский М. Номенклатура. М.: Захаров, 2005, с. 115.
[18] Moller J. “Post-communist Regime Change: a Comparative Study”. London and New York: Taylor&Francis, 2009, p.23.
[19] Pikulik A. Belarus, Russia, and Ukraine as Post-Soviet Rent-Seeking Regimes //Stubborn Structures…pp. 489-505.
[20] Рябов А. Постсоветская общественная модель: характерные особенности и современное состояние //Вестник общественного мнения, №1 (107), январь – март 2011, с.7.
Тенденция к глобализации стран Центральной и Восточной Европы. Изменение структуры потребления в сфере культуры. Книгоиздание в постсоциалистических странах Центральной и Восточной Европы.
Проблема распространения западной массовой культуры. Трудности в развитии культуры постсоциалистических стран Центральной и Восточной Европы. Развитие культуры в постсоциалистических странах. Однобокость культурной политики постсоциалистических стран Центральной и Восточной Европы.
Новые концепции в сфере социокультурного развития стран Балтии
Социально-культурный облик мусульманского Востока
Модель еврокапиталистического существования отдельных стран мусульманского Востока (Турция, Египет, Ливан, Пакистан). Концепции досуга в научной литературе мусульманского Востока. Основные характеристики досуга в исламе.
Этнокультурная специфика Японии
Культура как важный объект капиталовложений японских монополий.
Деятельность фонда Тойоты.
Специфика социально-культурного развития Австралии
Этнокультурная специфика Австралии
Организации и общественные объединения, осуществляющие планы культурного развития страны. Развитие индустрии сферы культуры и досуга как прерогативное направление деятельности правительства.
Финансовая поддержка культуре по программам льготного налогообложения культурных учреждений.
Темы семинарских занятий
Раздел 1
Социально-культурная работа как феномен современного мира
Тема 1.2 Глобализационные процессы в социокультурной сфере
1. Понятие и сущность глобализации в современном мире и ее исторические предпосылки.
2. Необходимые условия глобализационных процессов.
3. Цели и задачи глобализации в социокультурной сфере.
4. Позитивные и негативные факторы глобализации.
5. Основные принципы глобализационных процессов в социокультурной сфере.
Литература:
1. Дуликов, В.З. Социальные аспекты культурно-досуговой деятельности за рубежом: учеб. пособие - М.: МГУК, 1999.
2. Дуликов, В.З.Социально-культурная работа за рубежом: учеб. пособие. – М.: МГУКИ, 2003
3. Исаков, В.А Мегаполис в зеркале социальной философии. - М.: Голден Би, 2001.
4. Киселева, Т.Г Теория досуга за рубежом - М., 1992.
5. Киселева, Т Г. Глобализация общества и культура мира. - М.:МГУКИ, 2002
Тема 1.4 Социальная работа в контексте социокультурных проблем
1. Цели и задачи социальной работы в зарубежных станах.
2. Характер и направления деятельности социальной работы в зарубежных странах.
3. Уровни социальной работы за рубежом.
4. Межпрофесснональные группы социальных работников за рубежом.
5. Профессиональный кодекс этики социального работника в зарубежных странах.
Литература:
1. Акимова, Л А Социология досуга – М.: МГУКИ, 2004
2. Бочарова, В Г. Педагогика социальной работы – М., 1944
3. Бутенко, М.Э. Зарубежный опыт социально-культурного развития
4. Доэл, М., Практика социальной работы. – М.: Аспект-Пресс, 1995.
5. Дуликов, В.З. Социальные аспекты культурно-досуговой деятельности за рубежом: учеб. пособие - М.: МГУК, 1999.
6. Дуликов, В.З.Социально-культурная работа за рубежом: учеб. пособие. – М.: МГУКИ, 2003
7. Исаков, В.А Мегаполис в зеркале социальной философии. - М.: Голден Би, 2001.
8. Зарубежный и отечественный опыт социальной работы: учеб. пособие. – М., 1999
9. Михайлова, ЛИ. Социология культуры: учеб. пособие. – М.:ФАИР-ПРЕСС, 1999
10. Мудрик, А.В. Социальная, И А.
11. Шаннн. Т. Социальная работа как культурный феномен современности: новая профессия и академическая дисциплина. -М., 1998
Раздел II
© 2014-2022 — Студопедия.Нет — Информационный студенческий ресурс. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав (0.004)
Читайте также: