Ники лауда авария причины и последствия кратко
Обновлено: 28.06.2024
Истории автоспортивного мира захватывают скоростями, авариями и происшествиями. Для того гонки и существуют — для острых ощущений, для демонстрации пределов возможностей человека и техники.
Рожденный ползать полетел
Еще в самом начале своей карьеры молодой австриец получил прозвище Крыса. По легенде, так назвал Лауду его соперник Джеймс Хант, который постоянно на публике язвил и пытался подзадорить Ники. Австриец на это прозвище отреагировал нормально: он считал крысу умным и расчетливым существом, а эти качества на трассе — то что надо для успеха.
Авария Ники Лауды
Трасса Нюрбургринг, Западная Германия, 1976 год. С начала сезона Ники выиграл пять из девяти гонок, а еще в двух финишировал вторым. Шансы на титул — более чем отличные. В остальных семи ему достаточно не вываливаться из тройки лидеров. Для Ferrari это не было проблемой. Гонку в Германии из-за погодных условий могли отложить, но совет пилотов большинством голосов и спонсоры настояли на старте. Лауда был против езды на старой и опасной трассе, да еще и на мокром покрытии, но остался в меньшинстве.
Но уже через шесть недель Ники покинул больницу, ограничившись лишь одной пластической операцией, чтобы освободить от отека веки. Обгоревшую голову он после этого всю жизнь скрывал под кепкой, без которой не появлялся на людях. Внешность не главное, считал Лауда — и от дальнейших операций отказался.
Он говорил, что ничто так не дисциплинирует человека, как полеты в небе. Лауда увлекся авиацией: купил несколько самолетов, организовал собственную авиакомпанию, получил лицензию летчика и занялся внутренними пассажирскими перевозками.
История, где все красиво
Наступил 1980 год. В СССР начались Олимпийские игры, которые игнорировали многие страны Запада из-за политики Советского Союза в Афганистане. В основном в Играх принимали участие спортсмены из соцблока. Но были атлеты и из других стран, которые приняли решение ехать на Олимпиаду.
Среди них была и Элизабет Тойрер по прозвищу Сисси. Спортсменка представляла Австрию в конном спорте. Она на своей лошади по кличке Мон Шери прошла отбор на Игры, но столкнулась с практически непреодолимой проблемой. Дело в том, что Федерация конного спорта Австрии отказалась оплачивать Тойрер расходы на поездку в опальный СССР, а это очень немалые деньги: самолет, где нужно перевозить лошадь, тренера, медика и саму спортсменку. Плюс расходы на проживание, питание и так далее. Вот тут и случилось чудо.
Пассажиры были доставлены в Москву 26 июля 1980 года, когда самолет с надписью Lauda Air на борту приземлился на советской земле в аэропорту Шереметьево-2. В соревнованиях по выездке на Олимпиаде участвовали 12 спортсменов из шести стран. Тут были представители СССР, Польши, Финляндии, Болгарии, Румынии и австрийская наездница.
Так Лауда пролетел над железным занавесом, привез в СССР будущую олимпийскую лошадь с наездницей и увез из Москвы золото. Элизабет и Мон Шери набрали тогда 1 370 очков. Австриячка опередила ташкентского наездника Юрия Ковшова и спортсмена из Минска Виктора Угрюмова.
Послесловие
Ники Лауда умер в кругу своей семьи 20 мая 2019 года от болезни почек, которая преследовала австрийца с той самой страшной аварии 1976 года.
Феррари
Ники Лауда
В четвертой главе автобиографии Ники Лауда делится воспоминаниями об одной из самых ужасных аварий в истории Формулы-1.
Я разбился на Нюрбургринге 1 августа 1976 г.
В СМИ говорили о каком-то личном противостоянии между мной и трассой, излишне драматизировали ситуацию и писали о превратностях судьбы. Они умудрились найти мистику там, где ее никогда не было. Позвольте рассказать эту историю с самого начала.
Впервые я познакомился с Рингом в 20 лет (1969 г.), выступая в Формуле-Ви. Все были в восторге от увиденного и не могли дождаться начала заездов. Мы получали истинное удовольствие от проезда по трассе. Вылетая с трека, ты оказывался в густых зарослях, скрывавших тебя от людских глаз. Мы вовсе не боялись, это было захватывающе.
Я проникался все большим интересом к трассе. Можно сказать, был ею увлечен. Но речь уже шла не об испытываемых мною эмоциях, а о технической составляющей. Я стремился идеально проехать Ринг. Невероятно длинная трасса, сложнее других, но этим она и привлекала меня.
Конечно, у меня случались аварии. В 1973 г. я проскользил 300 метров вдоль ограждения. А в 1974 г. столкнулся с Джоди Шектером. Что поделать, все это неотъемлемая часть спорта.
Но к 1976 г. число погибших в гонках пилотов – как на Ринге, так и на других трассах по всему миру – стало велико. Скорости увеличивались, а для повышения безопасности ничего не предпринималось. Было абсолютно ясно, что, закрывая на это глаза, мы подвергали опасности не только свои жизни, но и спорт как таковой. Заинтересованные в реформе пилоты, журналисты и организаторы приступили к совместной работе. Джеки Стюарт был главным поборником изменений.
Недостатки Нюрбургринга были видны невооруженным глазом. По своей конструкции это была самая сложная трасса, которую только можно представить. Оборудовать защитными сооружениями прорубленные сквозь лес 22,5 км. было почти невозможно. В долгосрочной перспективе Рингу не было места в календаре чемпионата. Тем не менее была запущена трехлетняя программа реконструкции (1974-76 гг.), предусматривавшая повышение мер безопасности на трассе, например, установление отбойников. Но даже это не могло спасти Ринг. Было ясно, что в скором времени ФИА лишит автодром лицензии на проведение гонок.
Я заставил себя проехать тот круг в 1975 г. так быстро, хотя подсознание твердило, что это абсолютная глупость. Контраст между современным гоночным болидом и трассой каменного века был так велик, что жизнь каждого пилота была буквально в его руках.
На собрании пилотов весной 1976 г. я высказался за бойкот гонки. Большинство меня не поддержало и я смирился с его решением; в конце концов, следовало признать, что на повышение безопасности были потрачены значительные суммы денег. Но одного только моего предложения об отмене этапа оказалось достаточно для создания мифа о Лауде и его нелюбви к Нюрбургрингу. Чушь – я лишь высказал профессиональное мнение.
Собрание пилотов в 1976 г.
Моя авария произошла позже по ходу сезона. В конце года ФИА, как и планировала ранее, лишила Нюрбургринг лицензии. Это решение никак не было связано с тем, что произошло со мной. Чистое совпадение.
Возвращение к месту, где все произошло, не пробуждает во мне никаких эмоций. Хоть 50 раз туда вернусь – ничего не изменится.
Фрагментарно я помню то, что было до и после аварии. Но ею саму вспомнить не могу. Ни черта, кроме большой черной дыры.
Итак, какие события мне удалось восстановить?
Я прибываю во вторник и еду в своем автомобиле через паддок. Попадаю в небольшую пробку. К машине подбегает человек и бросает в открытое окно фотографию: могила Йохена Риндта. Очевидно, он очень доволен собой и тем, что сделал. Что он пытался этим сказать? Какую реакцию ждал от меня? Понятия не имею.
Этот эпизод всплывает в сознании, потому что тогда много говорилось о смерти, и, кажется, некоторые люди испытывали от этого извращенное удовольствие.
Затем вспоминается спортивная телепередача. Я смотрю ее в номере отеля в Аденау. Кто-то разглагольствует о том, что такой-растакой трусливый Лауда стоит во главе всей этой направленной против Нюрбургринга кампании. В двух словах тирада сводилась к следующему: если Лауда такой трус, если ему страшно, пусть убирается из Формулы-1. Я сидел один в номере перед телевизором, взбешенный тем, что я вынужден терпеть эти оскорбления.
Помню встречу с журналистом Хельмутом Цвиклем воскресным утром. Он рассказывает об обрушении моста Райхсбрюке. Да это же просто невероятно: крупнейший во всей Австрии мост вот так вот взял и рухнул в Дунай. Но, так как это произошло рано утром, погиб только один человек, а не несколько сотен, если бы это случилось в середине дня. Я не знаю, как реагировать на эту абсурдную новость. Я потрясен. Нужно как можно скорее забыть о ней.
Последнее воспоминание о гонке – замена дождевой резины на слики и выезд из боксов.
Следующее воспоминание – шум вертолета. Я лежу в постели. Я устал. Хочу спать. Больше ничего не желаю знать. Скоро все кончится.
Только спустя 4 дня интенсивной терапии становится ясно, что я сумею выкарабкаться. Кровь и легкие серьезно пострадали в результате вдыхания дыма и паров бензина. Ожоги лица, головы и рук серьезные, но не критические, хотя шрамы от них, скорее всего, останутся навсегда.
Признайте, не так уж все и плохо, как они предсказывали.
Фотографии свидетельствуют о том, как беспомощны были маршалы из-за отсутствия огнеупорной экипировки. И как другие водители – Бретт Лангер, Гай Эдвардс, Харольд Эртль – пытались спасти меня. Но своей жизнью я обязан Артуро Мерцарио, который, пренебрегнув опасностью, бросился в пламя и расстегнул ремни.
Кажется, непосредственно перед аварией, я заехал на поребрик левым передним колесом. Конечно, это было ненамеренно, и ошибка была незначительной, т.к. поребрики на Нюрбургринге практически плоские и не представляют серьезной опасности. Но я допускаю, что именно эта встряска могла стать причиной поломки.
Примечание. После премьеры фильма "Гонка" итальянские журналисты взяли интервью у Мауро Форгьери. По версии бывшего технического директора "Феррари", причиной аварии стала ошибка Ники Лауды.
- Лауда покинул боксы на холодных покрышках и сразу же попытался набрать гоночный темп. Я тогда не был на трассе, остался на фабрике, чтобы посвятить время разработке будущих узлов, но знаю, что Ники очень энергично вышел из поворота перед Bergwerk, и попал задним колесом в канал для стока воды. Машина разбалансировалась, Лауда потерял контроль над ней и разразился ад.
Я всегда утверждал, что авария никак не сказалась на моем психическом состоянии, характере и поведении. Это так, хотя я не уверен, в какой степени пройденное испытание огнем влияет на мое подсознание.
Во сне или наяву, события того дня не преследуют меня, не завладевают моими мыслями. Я был без сознания, когда пламя объяло болид. Лишь однажды, находясь в беспамятстве после курения марихуаны, я вспомнил, как боролся за свою жизнь. Это было в 1984 г. на Ибице.
Один приятель забыл у нас в доме самокрутку. Марихуана популярна на Ибице, но мы с Марлен никогда этим не баловались. Тем не менее, почему-то в ту ночь мы решили попробовать и закурили косяк.
Сидим в гостиной. Проходит 20 минут или около того. Ничего не происходит. И вдруг меня так резко и сильно накрывает, что уже потом, наутро, я понимаю – травка-то явно была необычной. Может, какой-то особый сорт. Не знаю.
Мы болтаем о том и сем и хохочем от самых обычных фраз. Марлен просто не может остановиться. Оцепенелый, я лежу на диване и ощущаю, как тяжелеет мое тело. Не могу пошевелить ни единой конечностью. Изо рта высунут язык. Прекрасное чувство.
Наркотик явно оказал на Марлен меньший эффект. Внезапно, она пришла в себя и, увидев меня, не на шутку встревожилась.
- Сконцентрируйся, - говорит она мне, - сконцентрируйся, сделай что-нибудь.
А Марлен не сдается.
- Сделай что-нибудь! ДА СДЕЛАЙ ЖЕ ТЫ ЧТО-НИБУДЬ! Щелкни пальцами!
Я вытягиваю пальцы, фокусируюсь, пытаюсь щелкнуть ими и промахиваюсь. Марлен не знает что и делать. Ее охватывает паника.
- Давай поговорим о чем-нибудь, - говорит она. – О чем угодно. Скажи первое, что придет в голову. Кто изобрел пенициллин?
Я потерял всякий контакт с реальностью.
И вдруг меня словно осенило. Нюрбургринг. Отделение интенсивной терапии. Я проваливаюсь в большую, черную дыру. Я медленно падаю, переворачиваясь в этом огромном пространстве. Скоро наступит конец.
- Пожалуйста, позволь мне умереть, - прошу я Марлен.
Такое потрясающее чувство. Я падаю. Я словно невесом. Все так же, как тогда в госпитале.
- Прекрати нести эту чушь! - говорит Марлен. – Вставай на ноги.
Ноги не слушаются меня. Все-таки с помощью Марлен мне удается подняться. И тут я начинаю валять дурака. Это продолжается какое-то время, и затем Марлен предлагает пойти спать.
Я иду в ванную. Мое внимание привлекает сливное отверстие раковины. Я смотрю на него как завороженный. Еще одна дыра. Я заглядываю в нее. И вот опять.
- Дай мне провалиться в нее.
Но Марлен ни на секунду не оставляет меня. Она дает мне пинка под зад.
- Ну все, идиот, довольно!
Да я и не думал дурачиться. Все это отнюдь не кажется мне смешным, напротив – смертельно опасным. Вот дыра, и я хочу упасть в нее. Точно так же я чувствовал себя после аварии.
В отделении интенсивной терапии я слышал обрывки разговора, – Марлен с хирургом – что помогло мне вернуться к реальности, понять где я, и что со мной произошло, заставить себя бороться за жизнь. Я должен был выжить. Нужно было думать о чем-то реальном. Нельзя было поддаваться этому прекрасному чувству, нельзя было падать в пустоту. Всеми силами я ухватился за этот кусочек жизни, – разговор между двумя людьми – и это помогло мне выжить.
В ту ночь на Ибице я спал отвратительно, и наутро все еще пребывал в оцепенении. Я отправился в кафе в Санта Эулалии, где рассеянно улыбался всем посетителям. От моей серьезности не осталось и следа: я вел себя непринужденно и готов был болтать с кем угодно.
Протрезвев, я поклялся больше никогда не прикасаться к этой дряни. Опыт, конечно, был занимательным. В том плане, что я чувствовал себя точно так, как после аварии. За 10 лет, прошедших после катастрофы, это был единственный раз, когда я невольно вновь пережил те мгновения в госпитале.
Жизненно важные органы быстро восстановились. Хуже проходило заживление обожженных участков лица.
Веки сгорели. Каждый из шести хирургов, к которым я обращался, предлагал свой подход к их лечению. В итоге я остановил свой выбор на швейцарском специалисте из Санкт-Галлена. Он пересадил кожу с заушной области. На протяжении нескольких лет меня ничего не беспокоило, но к концу 1982 г. я начал испытывать проблемы с правым глазом. Нижнее веко даже во время сна закрывалось не полностью, сам глаз сильно воспалился.
Я обратился к лучшему специалисту в этой области – Иво Питанги, Микеланджело среди пластических хирургов, как его называли. Он живет в Рио, но я впервые встретился с ним в Гштаде, где Микеланджело катался на лыжах.
Едва взглянув на меня, его глаза загорелись. Ему понадобилось не более двух секунд, чтобы осмотреть то, что меня действительно волновало: нижнее веко правого глаза. А затем он с восторгом начал рассматривать другие повреждения. Половинку моего правого уха, брови, рубцы.
- Прекрасно! - сказал он. – Для создания нового уха используем часть реберного хряща; волосы возьмем с затылка – будут у вас новые брови; таким же образом избавимся от лысины справа; пересадим это отсюда туда и т.д.
Он был в своей стихии.
Понадобилось не менее получаса, чтобы объяснить ему простую вещь: я буду участвовать в следующем сезоне, который стартует через три месяца, и мне всего лишь нужно вылечить глаз. Одно только это потребует достаточно времени, а новое ухо из реберного хряща мне не нужно.
Питанги явно расстроился от того, что ему удалось уговорить меня не на полный техосмотр, а лишь на 500-мильный прокат. Наконец, мы назначили дату, и я полетел в Рио с Марлен и Лукасом. Это был первый полет Лукаса, что делало поездку более приятной.
Операция прошла под наркозом. Я проснулся 4 или 5 часов спустя с перевязанными глазами. Меня тошнило. Через три дня мне позволили вернуться в отель, оставив перевязанным только правый глаз. Полоска кожи длиной в дюйм и шириною в четверть дюйма была пересажена с затылка на нижнее веко. Для фиксации оба века сшили.
Пересаженная кожа прижилась, и через неделю швы сняли. Я ничего не видел. Дело в том, что глазное яблоко впервые за несколько лет вновь соприкасалось с веком, терлось об него, что доставляло дискомфорт. Но через пару дней все пришло в норму, и с тех пор я ни на что не жалуюсь.
Что касается других ожогов – уха, лба, головы – пусть остается, как есть. Они меня не беспокоят, поэтому нет и надобности в косметической операции.
Нюрбургринг – это ад для гонщиков: сложные повороты, тяжелые условия, сотни аварий и несколько десятков смертей за всю историю.
Гонка в Нюрбургринге в 1976-м могла стать последней для Лауды: врачи практически отчаялись, но он выкарабкался
Перед той гонкой Ники Лауда чуть ли не впервые заговорил о безопасности пилотов. Его напрягала дождливая погода в тот день и репутация трассы – при мокром асфальте трасса с крутыми поворотами превращалась в самую опасную в мире.
Тогда случилось голосование, инициатором которого был именно Лауда. Он был против гонки. Лауда и его единомышленники проиграли в голосовании – пришлось ехать.
Лауда уверенно начал старт. Но на втором круге потерял управление, неправильно вошел в поворот и влетел в борт. Дальше в него врезались Харальд Эртль и Брет Ланджер – они моментально покинули свои машины и побежали помогать Лауде. На момент столкновения с Эртлем и Ланджером болид Лауды уже горел. Во время столкновения с бортом с него слетел шлем. А когда машина перестала летать по трассе, он чуть больше минуты просидел в болиде – при температуре более 400 градусов по Цельсию.
Его руки, веки, лоб, уши были в ожогах. Также во время аварии он надышался токсичными парами, выделяемыми болидом при пожаре – дополнительная трудность при его восстановлении.
1. Лауда действительно собирал пилотов перед гонкой. Это подтверждали большинство пилотов, участвовавших в том собрании (некоторые говорили, что не помнят этого), и секретари команд тех времен.
Единственная разница между фильмом и реальной ситуацией – вариант за отмену гонки собрал на один голос меньше, и Лауда должен был участвоват ь. Об этом рассказали в департаменте безопасности Формулы 1. Фильм же описал ситуацию так: у сторонников Ханта (он был за проведение) было огромное преимущество в голосовании.
2. Состояние Лауды после гонки было намного хуже, чем было показано в фильме . Его состояние было критическим. В какой-то момент, когда Лауда был в коме, священник даже исполнил последние обряды перед погребением. Но врачи стабилизировали состояние Лауды.
3. Хант и Лауда были друзьями еще до гонки в Нюрбургринге . В фильме показано, что они соперничали вплоть до катастрофы с участием Лауды. На самом деле у них были нормальные приятельские отношения еще до гонки. А во время голосования за ее проведение Хант не подговаривал толпу против Лауды.
Гонка в Нюрбургринге стала поворотным событием для Формулы 1. До августа-1976 Ф1 не задумывалась о переносе Гран-при Германии в другое место. После – из-за катастрофы с участием Лауды – его перенесли в Хоккенхаймринг.
Трасса в Нюрбургринге повлияла и на другие виды автоспорта: куча аварий и много смертей
Эту трассу построили в 1927 году за 14,1 миллиона рейхсмарок (почти 40 миллионов долларов на сегодняшнюю валюту). Ее изначально усложняли – сделали 33 левых поворота и 40 правых – для увеличения интриги на всей дистанции трассы. В отрыве от гонок трасса является частью платной дороги Нордшляйфе. Главный пунктик: если вы притормозите движение на ней или сломаете заградительный барьер, штраф будет стоить целое состояние.
Формула 1 отказалась от Нюрбургринга в 1976-м и вернули в 1984-м, когда трассу переделали в соответствии с самыми высокими требованиями безопасности. В 2013-м руководители серии снова отказались от нее. Хотя предпосылки на возвращение были – бывший босс Формулы 1 Берни Экклстоун мечтал о покупке трассы (он был и главным инициатором этого возвращения). Но он не сошелся в цене с владельцами.
В Нюрбургринге страдали не только представители серии. За многие годы натерпелись и любители, и представители мотоспорта. По разным данным, за почти 100-летнюю историю на трассе в Нюрбургринге погибли от 68 до 73 человек. В среднем в каждой гонке было по 3-4 аварии.
Сейчас на ней соревнуются любители, там устраивают квалификации. Действие страховок для обычных водителей на этой трассе не распространяется. Хотя в определенных точках можно арендовать специально застрахованные авто.
Этот материал был опубликован в октябре 2017 года. Сегодня мы вновь разместили ссылку на него в связи с новостью о смерти Ники Лауды, который скончался в понедельник в возрасте 70 лет.
«Когда я очнулся в больнице, я услышал, как врачи обсуждают: "Если мы дадим ему кислород, он умрет". Хм, интересное замечание. Я умру. Потом только какие-то обрывки – хорошо запомнил я только этот момент.
Спустя 10 лет я встретил того же доктора в Хоккенхайме и спросил его, что же на самом деле тогда со мной произошло. Он ответил: "Ты на какое-то время остался в сознании и не сдался, решив заснуть". Так делают многие люди, когда дело идет совсем плохо – они просто вырубаются. И врачи уже не могут достучаться до пациентов. "Тебе помогло то, что мы говорили с тобой". В этом был главный секрет. Я оставался в сознании и пытался следовать их указаниям. Для меня тогда было очевидно – единственный способ остаться в живых, это если врачи смогут что-то сделать. Сам я сделать ничего не мог.
Фото: Sutton Motorsport Images
Ко мне привели священника. Я тогда не мог ничего видеть, только слышал. У меня в горле была трубка, поэтому говорить и даже кивать мне было непросто. Медсестра спросила: "Тебе нужен священник?" Но зачем он мне? "Чтобы совершить последнее причастие", – продолжила она. Я никогда раньше не имел дела со священниками, подумал я, но решил, что если наверху кто-то и есть, то почему бы не использовать эту возможность. Я кивнул. Но после этого ничего не произошло. Священник думал, что я без сознания, и просто стоял рядом и двигал руками. А потом ушел. А я-то думал, что он будет говорить со мной, как делала медсестра. Но он просто коснулся моего плеча, совершил причастие и ушел. Я подумал, ну как же так! Меня тогда это сильно задело. Вот теперь, сказал я себе, я точно останусь в живых. Это так сильно меня расстроило, что заставило мозг работать, а мое сознание – следовать инструкциям врачей.
Лечить легкое было просто ужасно. Врачи сказали, что просто кислород мне не поможет. Но если поместить прямо в легкое трубку и попытаться высосать оттуда все обгоревшие частицы, кусочки пластика, это может помочь восстановиться. Этот метод только изобрели и никогда раньше не использовали. Конечно, я был готов делать все, что мне скажут. Но, добавили они, очень важно помнить: чем чаще это делать, тем быстрее получится восстановиться.
Фото: LAT Images
Они опускали трубку в легкое и высасывали оттуда все. Когда это происходит, легкое полностью сжимается. Дышать невозможно. У тебя нет воздуха, и ты начинаешь паниковать. Это было очень больно и просто ужасно. Но спустя полчаса после первой процедуры я сказал: "Давайте повторим". "Нет-нет, – ответил доктор, – слишком рано. Подожди. Ты можешь от этого умереть". Потом я делал это так часто, как только мог. Спустя три дня я понял, что выживу.
Через пять-шесть дней после того, как починили мое легкое, меня отправили в другую больницу для трансплантации кожи. Мне пересадили кожу на лбу, на макушке и нижнее веко правого глаза. Они взяли кожу с моей ноги и пересадили на голову – обычная операция.
Проснувшись, я обнаружил, что лежу на больничной койке, сверху на меня светят лампы, а мои руки крепко привязаны. Рядом сидела медсестра и читала книгу. Мой первый вопрос после пробуждения был такой: "Что вы тут делаете?" – "Я слежу, чтобы вы не трогали свое лицо. Потому что если вы к нему прикоснетесь, вся операция пойдет насмарку". Поэтому меня и привязали – чтобы я случайно не коснулся кожи, когда сплю.
Потом, когда мне стало лучше, я начал вставать. Другая медсестра – более приветливая, чем первая – спросила: "Хотите посмотреть в зеркало?" Она подняла меня с кровати, привела в туалет и поставила перед зеркалом. Мои глаза были закрыты. Она сказала: "Попробуйте открыть один глаз". Я приоткрыл левый глаз и уставился на себя. Я не мог поверить в это. Моя шея и голова были огромными. Я в жизни такого не видел. Я спросил ее: "Это изменится?" – "Конечно изменится. Это жар и вода. Вы понимаете, что сильно обгорели? После таких травм люди именно так и выглядят". "И как долго эта дурацкая вода будет болтаться в моем лице?" – "Я не знаю".
Фото: LAT Images
Потом я начал размышлять: я буду выглядеть так до конца своих дней. Что я могу сделать? Ничего. Ничего не поделаешь. Я попал в аварию, потерял ухо, выгляжу теперь вот так – ну и слава богу, что я жив. Я должен принять это. Конечно, можно обратиться к пластическим хирургам. Но зачем? Они же не сделают мне новое лицо. С тех пор я шокирую людей. Но теперь меня это вообще не волнует – я могу с этим жить, ведь я уже прошел через все это.
Но затем у меня появилась проблема. Когда я говорил с людьми, они все время пытались заглянуть мне под кепку. Я всегда ношу кепку, потому что это моя защита от глупых людей, которые глупо пялятся на меня. Им все время интересно, что за черт творится под этой кепкой. Так что она стала для меня способом чувствовать себя более защищенным. Но даже если я был в ней, они все равно странно на меня смотрели. Я стал говорить: "Смотрите мне в глаза".
Бывали случаи, когда мне делали этим больно. Некоторые люди не понимают, что если ты встречаешь кого-то уродливого, обгоревшего – неважно, относись к нему нормально. Некоторые общались со мной только ради того, чтобы заглянуть мне под кепку. И это меня бесило. Мать твою, в глаза мне смотри!
У меня хотя бы есть авария в оправдание моего уродства. У некоторых такого оправдания нет. Так я и восстанавливался. Если кто-то гадко вел себя со мной, я отвечал ему точно так же.
Фото: Sutton Motorsport Images
На первой же пресс-конференции после аварии, когда я объявлял о том, что вернусь в Монце, один парень спросил меня: "А что ваша жена говорит про то, как вы выглядите?" – "В каком смысле?" – сказал я. "Ну представьте, ее должно быть расстраивает просыпаться рядом каждое утро, а вы теперь выглядите вот так". – "Вы шутите или спрашиваете на полном серьезе?" – "Я серьезно". После этого я встал и ушел с пресс-конференции. Это было тяжело. После пресс-конференции этот же парень подошел ко мне и задал тот же вопрос. Я сказал ему: "Если ты не перестанешь прямо сейчас, я тебе так врежу по яйцам, ты просто не поверишь". Только тогда он ушел.
Моя память никогда не возвращала меня к аварии. Но был один случай. Спустя много лет после нее ко мне как-то пришел мой двоюродный брат и предложил покурить марихуану. Я никогда раньше ее не пробовал, но тут согласился. Мне стало от нее так плохо, как не было никогда. Я пошел в туалет, и перед тем, как избавить свой организм от этой идиотской дури, я уставился в унитаз. Я смотрел на отверстие, через которое уходит вода, и меня на нем как будто замкнуло.
Читайте также: