Карлейль французская революция кратко
Обновлено: 05.07.2024
В свое время, никак не мог осилить фундаментальный труд Томаса Карлейля "Французская революция", где в обстоятельной и вместе с тем занимательной форме излагалась история Французской революции от зарождения революционной ситуации и до падения Робеспьера. При всей богатой фактической части, книга грешила чрезмерным морализаторством и отвлеченными сентенциями, которые затрудняли восприятие материала, который был более расплывчатым, нежели структурированные и более выдержанные работы академика Тарле посвященные Революции и Наполеону.
Тем более приятно было узнать, что в формате аудиокниги, когда текст читают профессиональные актеры, Карлейль вполне нормально слушается, даже несмотря на все его морализаторство. Трехтомник "Французская революция", при всех недостатках стиля Карлейля и его общей направленности "за порядок", рисует вполне себе широкую картину гниения старой власти и старого общества и зарождение тех процессов (к которым Карлейль относится скажем так скептически), которые сокрушат старый и создадут фундамент нового мира.
Конечно, его анализ причин революции уступает трудам того же Тарле - скорее он описывает проявление тех причин, которые с научной основательностью изложили более поздние авторы, но яркость картины беспечной элиты, погрязшей в роскоши и различных общественных и нравственных пороках, вполне хорошо знакома по более поздним революциям, так же как и последующее буйство "черни" и "предателей" из элиты. Так что с моей точки зрения, у Карлейля хорошо получилось изложить не причины, а именно симптому революционной бури, причем сделано это с позиций буржуазной историографии.
В Советском Союзе Карлейля не очень любили, увязывая его взгляды с ницшеанством и прото-фашизмом, да и сама концепция о роли личности в истории, которую продвигал Карлейль не могла встретить понимания у историков марксистско-диалектической школы.
На мой взгляд, книга Карлейля, дает может быть и не такую полную картину как работы Тарле, но вместе с тем предлагает солидный такой срез реалий Великой Французской Революции с позиции викторианского историка XIX века. Объективности тут ждать не стоит, да собственно сам автор и не скрывает своих предпочтений в бурном водовороте изменившем Францию и весь остальной мир. По научному стилю, если не брать тяги к излишнему нравоучению и морализаторству, напоминает выдающегося немецкого историка Теодора Моммзена.
В общем, вполне могу рекомендовать для прослушивания, тем более что актеры стараются во всю, демонстрируя разнообразные интонации и хороший французский язык.
Классический труд, написанный выдающимся английским мыслителем в 1837 г., рисует эпически пространную картину истории Французской революции.
"Французская революция" считается лучшим историческим сочинением Карлейля благодаря соединению исторически точного описания с необычайной силой художественного изображения великой исторической драмы, ее действующих лиц и событий. Книга полна живых зарисовок быта, нравов, характеров, проницательных оценок представителей французского общества. Аудиоиздание подготовлено по переводу Ю.В.Дубровина и Е.А.Мельниковой, впервые опубликованном в 1907 году.
Часть №1. Бастилия.
Часть №2. Конституция.
Часть №3. Гильотина.
http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=3735611 - скачать аудиокнигу "Французская Революция" (всего 50 часов интересного текста).
PS. Так же стоит отметить, что "Рабочий университет имени Хлебникова" подготовил новое издание http://prometej.info/new/objavleniya/4496-stalin-trydi.html nbsp;собрания сочинений Сталина, куда обещает включить материалы, которые не входят в общеизвестное собрание сочинений в 18 томах. Называться новая серия будет скромно и со вкусом "Сталин И.В. Труды".
Из ценных нововведений, авторы бьют все сталинские тексты на три группы - полностью авторизованные, те, по поводу которых есть вопросы и те, по поводу которых есть серьезные сомнения в том, что их написал именно Сталин.
По ссылке уже можно предзаказать первый том, который будет посвящен самым ранним работам Сталина до 1904 года. Заказчикам всей серии - скидки. Все подробности о проекте и заказе - по ссылке выше.
Я пока подожду с покупкой, дабы ознакомится с содержанием и качеством первого тома, дабы оценить расхождения с обычными изданиями собрания сочинений Сталина.
Томас Карлейль - Французская революция, Бастилия краткое содержание
Классический труд, написанный выдающимся английским историком в 1837 г., вышел на русском языке в 1907 г. и теперь переиздается к 200-летию Великой французской революции. Его сделало знаменитым соединение исторически точного описания с необычайной силой художественного изображения великой исторической драмы, ее действующих лиц и событий. Книга полна живых зарисовок быта, нравов, характеров, проницательных оценок представителей французского общества. Это захватывающее и поучительное чтение, даже если сегодня мы не во всем соглашаемся с автором.
Комментарий в конце книги написан кандидатом исторических наук Л. А. Пименовой; примечания, обозначенные звездочкой, написаны Ю. В. Дубровиным, Е. А. Мельниковой и Л. А. Пименовой.
Французская революция, Бастилия - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Французская революция. Бастилия
Diesem Ambos vergleich' ich das Land,
den Hammer dem Herrscher; Und dem Volke das Blech,
das in der Mitte sich krьmmt. Wehe dem armen Blech,
wenn nur willkьrliche Schlдge UngewiЯ treffen,
und nie fertig der Kessel ercheint.
Я уподоблю страну наковальне; молот - правитель,
Жесть между ними - народ, молот сгибает ее.
Бедная жесть! Ведь ее без конца поражают удары.
Так и сяк, но котел, кажется, все не готов.
Книга I. СМЕРТЬ ЛЮДОВИКА XV
Глава первая. ЛЮДОВИК ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ
Председатель Эно[1], рассматривая вопрос о том, каковы были причины и обстоятельства, которыми могли быть обусловлены почетные королевские прозвища, признает, что вопрос этот труден, и при этом пускается в следующие "философические" рассуждения, обличающие в нем льстивого чиновника. "Король, носящий имя Возлюбленный[2], - говорит он, - вне всякого сомнения, не будет забыт следующими поколениями. В 1744 году он спешно выехал из Фландрии[3], где его войска добились значительных успехов, на помощь другим своим войскам в Эльзасе и на полпути, в Меце, был поражен недугом, который едва не пресек его дни. Весть об этом повергла Париж в такой ужас, словно город ожидал неприятельского штурма: в церквах звучали одни только молебны о здравии короля, то и дело прерываемые рыданиями прихожан и священников. Именно это всеобщее и искреннее сочувствие и породило имя Bienaime (Возлюбленный), которое этот великий монарх ставил выше всех своих остальных титулов"
Вот, оказывается, что можно написать об этом событии 1744 года в назидание потомству. С тех пор прошло тридцать лет, и опять "великий монарх" сражен недугом, но обстановка теперь круто изменилась. Теперь Париж принял эту весть стоически равнодушно. Нет, вы не услышите в церквах рыданий, да и кто станет рыдать на казенных молебнах, которые оплачиваются по установленной таксе за час. Отец народа, пастырь, в очень тяжелом состоянии перевезен из Малого Трианона[4] к себе домой в Версаль[5]. Ну а стадо, которому он отец и пастырь, узнав о его болезни, не очень-то взволновано. Разумеется, в полноводном, как океан, потоке французской речи (звучащей изо дня в день и смолкающей, как океан, лишь в часы отлива, т. е. глубокой ночью) упоминается наряду с другими событиями и болезнь короля. Даже пари по этому поводу заключаются, и некоторые люди, "не стесняясь в выражениях, громко говорят об этом на улицах" Но в общем-то в этот яркий майский день, согретый сияющим над зелеными лужайками и колокольнями Парижа солнцем, и в наступивший затем теплый майский вечер парижанам, занятым делом или бездельем, совершенно все равно, что Возлюбленный находится при смерти.
Графиня Дюбарри[6], конечно, могла бы молиться о здравии короля, если б в ее душе имелась хоть малейшая склонность к этому. Вместе с ней мог бы молиться и герцог д'Эгийон[7] или Мопу[8] вместе со своим "парламентом". Все эти высокопоставленные лица, которые обращались с Францией как извозчик со своей клячей, прекрасно понимали, чем они держатся. Что же касается тебя, д'Эгийон, будь отныне предельно осторожен, каким ты был тогда, когда, находясь на Сен-Кастской мельнице, что на полуострове Киберон, ты смотрел на высаживающийся на французской земле английский десант. Ведь тогда ты "покрыл себя если не славой, то уж мукой наверняка"!
Давно известно, что счастье переменчиво, и верно говорят в народе, что не миновать собаке палки.
Герцог д'Эгийон, губернатор забытой богом Бретани, покрыл себя, как мы уже сказали, мукой. Но не только - водились за ним грешки и похуже. Так, например, Ла Шалоте, член парламента Бретани, обвинял его в презренной трусости, тирании и лихоимстве. Такого рода обвинения в суд, конечно, не попадали, но пищу для разговоров они давали большую, а ведь известно: каждому рот не зажмешь, тем более мысль. В довершение всех бед этот близкий родственник самого великого Ришелье вызвал неудовольствие канцлера Шуазеля[9], человека сурового, решительного и презирающего трусов и негодяев.
Бедному д'Эгийону ничего не оставалось, как, уйдя в отставку, умереть в своей постели в старом гасконском замке, который давно требовал ремонта3, либо свернуть себе шею, гоняясь по полям за зайцами. Но вот наступил 1770 год, и очень, очень многие были потрясены происходящими событиями. Одним из них был и возвращавшийся с Корсики молодой солдат Дюмурье[10], который "с горечью наблюдал вместе со всей армией, как старый король, стоя с непокрытой головой под окном раззолоченной кареты, любезничал со своей новой. [11] всем известной Дюбарри"
Вот тут-то и была зарыта собака! Теперь д'Эгийон мог оставить хлопоты, связанные с ремонтом старого замка, и заняться приумножением своего состояния. Дело в том, что гордый и решительный Шуазель не захотел идти на поклон к Дюбарри. К тому же он ни от кого не скрывал, что видит в ней всего лишь разряженную шлюху. Это, разумеется, повлекло за собой слезы и вздохи, так что La France (Франция) - так называла Дюбарри своего августейшего лакея - решился наконец призвать к себе Шуазеля и, хотя запинаясь и "с дрожащим подбородком" (tremblement du menton)5, все-таки потребовал, чтобы Шуазель подал в отставку. Ушел в отставку самый способный человек только лишь потому, что этого хотелось взбесившейся шлюхе! Вот каким образом д'Эгийону удалось сначала подняться, а затем и достичь вершины. Он потянул за собой Мопу, этого гонителя парламентов, похвалявшегося, например, что если строптивый председатель парламента в Кроэ, в Комбрэ, не станет сговорчивее, то он посадит его на вершину крутой скалы, куда ни одной козе не взобраться. А вслед за ним наверх поднялся и аббат Террэ[12], этот беззастенчивый финансист, плативший восемь пенсов за шиллинг, что дало повод какому-то остряку в толпе перед театром воскликнуть: "Где же ты, аббат Террэ, почему ты не сократишь нас хотя бы на треть!" И вот эта троица (поистине с помощью черной магии) обосновалась во дворце Армиды[13], в котором царила шлюха-волшебница, игравшая в жмурки с вновь испеченным канцлером Мопу, подарившим ей в благодарность за назначение карликов-негров. Ну а христианнейший король был наверху блаженства в этом дворце, совершенно не интересуясь тем, что происходит снаружи. Хотя однажды у него и вырвалось: "Конечно, мой канцлер - мерзавец, но что бы я без него делал!"6
Главным желанием моей души снова стало – написать шедевр, неважно, признанный или нет. А в настоящий момент я пишу лишь вполголоса о ситуации, о таком потоке чувств, который требует грома для своего выражения.
Томас Карлейль. Дневник, 1833
Сочинения Карлейля напоминают мне звук одинокого топора в девственных лесах Северной Америки. Монктон Mилнз. Из записной книжки
Что делала в это время Джейн? Она красила в доме, переставляла мебель и между делом изучала итальянский язык. Когда Карлейль ненадолго уезжал в Шотландию, она советовала ему пользоваться не касторкой, а куриным бульоном. Когда же он возвращался, чуть живой от препирательств с носильщиками и кебменами, она приносила ему большую рюмку хереса, прежде чем принималась расспрашивать и рассказывать о новостях. Этим она пыталась, по ее выражению, «уничтожить мое „я“, то есть ту частичку ее, которая, видя своего мужа в центре внимания, вскрикивала подобно ребенку из „Вильгельма Мейстера“: „Я тоже здесь!“ Хорошо, что ей не удалось уничтожить свое „я“; правда, кое-кому не нравились ее колкости. „Знаете, миссис Карлейль, вы бы очень выиграли, если б не были так умны!“ – сказал ей Эдвард Стерлинг, редактор газеты „Тайме“, часто навещавший их.
Круг друзей Карлейля, приобретенных благодаря успеху книги, вряд ли был так узок, как иронически изображает его Джейн. Такие консерваторы, как Саути, хвалили книгу за ее свободу от всякой доктрины и были еще больше обрадованы, увидев при встрече, что ее автор по многим вопросам согласен с ними. Радикалы восхищались силой слова, защищавшего, как они считали, их точку зрения. Ссыльные революционеры, такие, как Маццини и Годефруа Кавеньяк, стали постоянными гостями на Чейн Роу.
Из современников Карлейля привлекали наиболее гуманные и душевно щедрые люди, именно среди них и искал он героя, в лице которого история человечества достигла бы нового величия. Французскую революцию он приветствовал как шаг вперед на этом пути. Непреходящая ценность книги в том и состоит, что волнующая человеческая драма превращается талантливым художником в хвалебную песнь живительным силам общества, отметающим прах прошлого и с надеждой устремленным в будущее. Только черствое сердце прочтет без волнения сцены этой драмы: взятие Бастилии, поход женщин на Версаль, натиск и ярость последних лет революции. В этой грандиозной картине гибели старого мира и нарождения нового предмет книги и личность писателя редчайшим и прекраснейшим образом сливаются; результатом этого слияния является книга о революции – по-своему гениальное литературное произведение.
Совместим эти черты Карлейля: иронию и сострадание, возмущение и нескончаемый юмор, плащ ветхозаветного пророка на плечах великого художника – не напрасно опасался он, что создал, вопреки всем своим пуританским устремлениям, произведение искусства.
Свидетельство и скидка на обучение каждому участнику
Зарегистрироваться 15–17 марта 2022 г.
Министерство высшего образования и науки Российской Федерации
Федеральное государственное бюджетное образовательное
учреждение высшего образования
Факультет истории и международных отношений
Кафедра всеобщей истории и международных отношений
Контрольная работа по дисциплине
магистрант 1 курса
направления подготовки - История
Профиль - Проблемы политической
истории Великобритании в новое
и новейшее время
д.и.н., профессор Эрлихсон И.М.
1. Социально-политические взгляды Томаса. Карлейля………………………5
3.2 Т. Карлейль о причинах и движущих силах революции……………….12
Томас Карлейль – выдающийся британский философ, писатель, историк и публицист. Исторические сочинения британского мыслителя являются уникальным опытом целостных рассуждений об истории. Он подсказал путь, по которому пошла мысль многих представителей науки, искусства и литературы. Как достойного собеседника – хотя и молодого – его рассматривал Гете. Он был другом и вдохновителем Диккенса. Его воздействие испытал Толстой. Герцен, находясь в Лондоне, связан был фактически только с двумя действительно крупными представителями британского мира – с патриархом социалистической мысли Робертом Оуэном и Карлейлем.
Проблемы, которые ставил и пытался разрешить шотландский историк: соотношение политики и нравственности, взаимоотношение государства и гражданского общества, процессы разрушения ценностей традиционного общества и становление общества индустриального с его либерально-демократической идеологией, проблема политического лидерства и роль политической элиты - все эти вопросы приобрели особую злободневность в наши дни.
Объектом исследования выступает философия истории и общества Томаса Карлейля. При этом в качестве предмета исследования рассматриваются историко-философские и социально-политические воззрения мыслителя на х арактер и социальная сущность французской революции.
Цель работы - анализ концептуальных подходов Томаса Карлейля, одного из виднейших мыслителей своей эпохи, на причины, ход и последствия Великой французской революции.
1. Социально-политические взгляды Томаса Карлейля
Особняком в английской исторической мысли и исторической науке эпохи романтизма стоит творчество одного из самых видных историков XIX века Томаса Карлейля. Выходец из народных низов, сын каменщика Карлейль не принадлежал ни к торийскому, ни к вигскому направлениям в английской историографии. По своим взглядам Карлейль был одновременно мелкобуржуазным демократом и консерватором. Но его консерватизм был иного рода, чем консерватизм тори. Карлейль стал идейным выразителем тех кругов английской буржуазии, преимущественно мелкой, которые были напуганы развитием капитализма и по своим политическим взглядам находились гораздо правее обычных тори. Большое влияние на формирование его идейно-теоретических воззрений оказали немецкая философия и в целом немецкий романтизм.
Историческая концепция Карлейля чрезвычайно противоречива. С одной стороны, в его работах звучит сочувствие к простому народу, гуманизм, критика капитализма. С другой – он в поисках идеала обращается к средневековому прошлому, отрицает прогресс, возвеличивает культ героев в истории. Поэтому идейное наследие Карлейля, его вклад в историческую науку Англии и Европы крайне противоречивы. Почти во всех своих сочинениях Карлейль резко критиковал современную ему буржуазную действительность, английский парламентаризм и лицемерие правящих классов. Но эта критика основывалась на консервативно-романтических идеалистических началах 1 .
Выходец из мелкобуржуазной среды, Карлейль с тревогой наблюдал эти общественные сдвиги. Жажда наживы, царившая в среде буржуазии, вызывала в нём отвращение, а бедствия трудящихся масс пробуждали горячее сочувствие к рабочим 2 . Вместе с тем растущее недовольство пролетариата, начинавшееся широкое рабочее движение пугали Карлейля перспективой революционных потрясений; в этом движении ему чудилось чуть ли не повторение Французской революции 1789 г. на английской почве 1 .
Мыслитель пытался решить ряд неоднозначных проблем нравственного порядка, а именно: соотношение политики и морально-религиозных начал в обществе, процесс разрушения ценностей и основ традиционного устоя в общественных отношениях и становление общества индустриального типа с его либерально-демократической идеологией 2 . Томас Карлейль, исследуя эволюцию становления политических и социальных институтов современной для него общественной структуры капитализма, подчеркивал роль духовного фактора в жизни общества. Он рассматривал ценности буржуазно-либерального общества с позиций морали, общечеловеческих ценностей, а не права. Его ведущий тезис – о бездушии буржуазной цивилизации, о том, что богатство материальное не гарантирует богатства духовного, о том, что достижения и прогресс оказываются с другой стороны одичанием 3 .
На этом фундаменте строится всё историческое мировоззрение Карлейля - его идеалистическое понимание исторического процесса как протест против материализма XVIII в., его культ героев как протест против буржуазных теорий XVIII в. о прирожденном равенстве людей, наконец, его восторженная апология средневековья, в котором он видел антитезу современному буржуазному обществу.
В этих своих основных положениях он сходился с общим направлением романтической школы историков, широко распространённой в 20 - 30-х годах XIX в. в других странах Европы, особенно в Германии. Не случайно поэтому Карлейль был последователем и пропагандистом немецкой идеалистической философии Канта, Фихте и Шеллинга и откровенно признавал себя учеником немецких романтиков-историков и писателей - Новалиса, Шлегеля, Тике, - чьи произведения он с увлечением переводил на английский язык.
Присущий ему оптимизм, вера в постоянный прогресс человеческого общества позволяли Карлейлю, несмотря на его увлечение эпохой средневековья, более объективно оценивать и последующие периоды европейской истории - реформацию, английскую и французскую революции.
С точки зрения строго академического подхода профессионала-историка, книга Карлейля с трудом укладывается в прокрустово ложе нынешнего понимания того, как нужно писать "историю", - читатель не найдет здесь ни архивных шифров, ни обзора и источников литературы, ни указателей - словом, всего того, что определяет степень "учености" труда по истории 1 .
В строгом смысле слова это не столько систематическое изложение истории Французской революции, сколько беседы с читателями о тех, кто творил эту историю. Причем зачастую Т. Карлейль мало считается с достоверными фактами, как бы "дорисовывая" своим художественным воображением отдельные портреты, например Мирабо, Лафайета и Дантона. В этом смысле его книга - и история, и роман.
Карлейль впервые в европейской историографии рассмотрел революцию снизу, с позиции народных масс. Он показал, что разложение старого порядка перед революцией, неимоверная эксплуатация и нищета народа послужили её главной причиной. Однако революция в представлении Карлейля – это анархия и безумие, которые вырвались из оков разума. Поэтому он критикует революцию, считая любую революцию более злом, чем добром. Карлейль осуждал радикализм Французской революции. В этой связи он подверг резкой критике якобинскую диктатуру, но отдавал должное якобинцам за их патриотизм и энергию.
3.2 Карлейль о причинах и движущих силах революции
Удача "Французской революции" служила блестящим (и единственно полным) оправданием избранному Карлейлем своеобразному стилю. Эффект его, по словам Кольриджа, состоял в том, что читатель видел события как бы при вспышках молнии. Эти вспышки освещают поразительно живые картины, людей и событий, нарисованных с сочувствием и осуждением, юмором и печалью. В книге тысячи комических историй, подобных рассказу о Ломени де Бриенне, который всю жизнь чувствовал "признание к высшим служебным чинам" и стал наконец премьер-министром: "Жаль только, что столько таланта и энергии ушло на достижение цели, и совсем не оставалось ни того, ни другого на то, чтобы проявить себя на посту". 1
Он умеет обрисовать ситуацию одной метафорой: "Хаос дремлет вокруг дворца, как Океан вокруг водолазного колокола". Иногда же ему достаточно иронического замечания: "Был бы Людовик умнее — он бы в тот день отрекся. Не странно ли, что короли так редко отрекаются; и ни один из них, насколько известно, не покончил с собой?". 2
Конечно, главное в книге не ирония и жестокий юмор, не яркие образы Мирабо, Дантона, неподкупного Робеспьера, не способность оживлять мертвый документ прошлого. Главное в этой книге, более чем в остальных его сочинениях, — это ее пророческий дух, призыв к высоким идеалам, звучащий здесь еще сильно и ясно, чисто, без ноток разочарования. "Что ж, друзья, сидите и смотрите; телом или в мыслях, вся Франция и вся Европа пусть сидит и смотрит: это день, каких немного. Можно рыдать, подобно Ксерксу: : сколько людей теснится в этих рядах; как крылатые существа, посланные с Неба; все они, да и многие другие, снова исчезнут в выси, растворясь в синей глубине; все же память об этом дне не потускнеет. Это день крещения Демократии; хилое Время родило ее, когда истекли назначенные месяцы. 3
День соборования настал для Феодализма! Отжившая система Общества, измученная трудами (ибо немало сделала, произведя тебя и все, чем ты владеешь и что знаешь) — и преступлениями, которые называются в ней славными победами, и распутством и сластолюбием, а более всего — слабоумием и дряхлостью, — должна теперь умереть; и так, в муках смерти и муках рождения, появится на свет новая. Что за труд, о Земля и Небо, — что за труд! Сражения и убийства, сентябрьские расправы, отступление от Москвы, Ватерлоо, Питерлоо, избирательные законы, смоляные бочки и гильотины; и, если возможны тут пророчества, еще два века борьбы, начиная с сегодняшнего дня! Два столетия, не меньше; пока Демократия не пройдет стадию Лжекратии, пока не сгорит пораженный чумой Мир, не помолодеет, не зазеленеет снова".
Совместим эти черты Карлейля: иронию и сострадание, возмущение и нескончаемый юмор, плащ ветхозаветного пророка на плечах великого художника — не напрасно опасался он, что создал, вопреки всем своим пуританским устремлениям, произведение искусства 1 .
Познавательная перспектива карлейлевских "пророчеств": прорицать, совмещаясь с эпохой в нужный момент, появляться и проповедовать незримо там, где есть ожидание проповеди, не совсем от своего имени, но и не праздно, - "объективируя" собственный голос, но и не сливаясь полностью в пророческой увлеченности с неким "гласом судьбы", и так утверждать исторический факт, утверждаясь в нем, а затем, исполнив отчасти свой долг, вновь ускользать из освоенного им в бескорыстном пророческом смятении эпизода прошлого. Места авторских явлений разнообразны: его можно заметить в коридорах Версаля, будуаре Людовика Возлюбленного, на заседании "апокалипсического Конвента"; он будто бы сопровождает доктора Гильотена, и когда тот остроумно представляет свое изобретение королю, еще не ведая о судьбе своего детища, и тогда, когда оно с трагическим озорством будет названо женским производным от имени создателя - La Guillotine. При этом постоянна совместность, неслиянное "мы" историка-мыслителя 1 .
Т. Карлейль "проникает" в эпоху, как правило, тогда, когда она "замирает" в порыве "сердечности", "раскрывается" в вечном чувстве искренности интуитивно-искреннему пониманию Карлейля. Опыты же карнавально-логической экспликации искренности, совершенные в прошлом, искусственная искренность "людей логики" вынуждают его только к краткому язвительно-символическому комментарию. Описывая, например, праздник в честь L'Etre Supreme, Карлейль озаглавливает это описание: "Мумбо-Юмбо", - и лаконично пишет: "Мумбо есть Мумбо, и Робеспьер - пророк его". 2
Пророчества почти универсально экспликативны; "само-собой-разумеющееся" объяснение обнаруживает себя отчасти в приведенном отрывке, в упоминании событий, о которых больше нигде в книге не будет написано подробно. Подобное же можно отметить и в случаях изложения историком как будто бы только хода событий - скрытое в ироническом подтексте - как это происходит в описании знаменитого "похода женщин" ("менад", по прозванию Карлейля) на Версаль. 3
"Но вот, смотрите, двенадцать депутаток возвращаются из дворца. с сияющими от радости лицами, с криками: "Да здравствует король и его дом!" Должно быть, добрые вести, mesdames? Самые лучшие вести! Пятеро из нас были допущены в роскошные королевские покои, пред лицо самого короля. Вот эту тоненькую девицу "Луизон Шабре, работницу по лепке, всего семнадцати лет", мы избрали ораторшей, за ее красоту и хорошие манеры. На нее, да и на всех нас, его величество смотрел необыкновенно милостиво. Нет, представьте, когда Луизон, обращаясь к нему, почувствовала себя дурно, он поддержал ее своей королевской рукой и любезно проговорил: "Она стоит того" (Elle en valut bien la peine). Подумайте, о женщины, что это за король! Его слова полны утешения: провизия будет прислана в Париж, если только таковая вообще имеется в мире, хлеб будет так же доступен, как воздух, мельники должны молоть, пока не рассыпятся их жернова, а не то им будет плохо, и все что только зависит от восстановителя французской свободы, будет сделано повсюду, где нарушалась справедливость 1 .
Бесспорно, хорошие вести, но для измокших менад уж очень неправдоподобные! Ведь нет никаких доказательств, что все это исполнится? Слова утешения - только слова, которые никого не накормят. О, несчастный народ, обманутый аристократами, которые подкупают даже его делегатов! Мадемуазель Луизон в объятиях короля? В его объятиях? Ты, бесстыжая девка, достойная такого названия, которое лучше не произносить! Да, твоя кожа нежна, а наша огрубела от тяжкой работы и промокла насквозь от ожидания здесь, на дожде! У тебя дома нет голодных детей, а только гипсовые куклы, которые не плачут! Предательница! На фонарь! 2
И на бедную Луизон Шабре, несмотря на ее оправдания и вопли, на эту стройную юную красавицу, так недавно опиравшуюся на королевскую руку, накидывают петлю из подвязок, которую с обеих сторон держат не помнящие себя от бешенства амазонки; она на краю гибели, но в этот момент подскакивают галопом два лейб-гвардейца, с негодованием разгоняют толпу и спасают ее. Не встретившие одобрения двенадцать депутаток снова спешат во дворец за "письменным ответом". 3
Настрой "менад" и намерения двора проявились в "делании"; характерен речевой активизм Карлейля - то, как оформляется им красноречие фактов: в пределах трех абзацев он успевает одиннадцатикратно воскликнуть и четырежды задаться вопросом, риторически воззвать к зоркости, воображению, мыслетворчеству и практическому поступку ("смотрите", "представьте", "подумайте", "на фонарь"), устроить манифестацию глаголов (плотному строю смысловых не дает распасться обилие вспомогательных) и т.д. Не дает забыть о карлейлевском соучастии, полуслиянности с толпой в Версале употребление им несобственно-прямой речи: некий голос призывно звучит из массы замерших в ожидании женщин. Этот голос трудно идентифицировать однозначно, а призыв уже сменяется вопросом, смещается его тембр: "Должно быть, добрые вести, mesdames?". Из вопрошающего, из толпы голос превращается в ликующий и доносится уже со стороны депутации, - можно ли с определенностью сказать, кому он принадлежит? И вновь перемена: неопределившийся сам, голос принимается в приблизительной же, косвенной форме говорить от имени короля. Далее - авторское восклицание, но - из скопления женщин: "Бесспорно, хорошие вести, но для измокших менад уж очень неправдоподобные!". Бесспорно - сильно сказано для безучастного постороннего! Потом - опять несобственно-сказанные, но произнесенные, несомненно, в народе гневные реплики. 1
И только в третьем абзаце Карлейль отстраняется от толпы сильнее, чем прежде, стилистически покидает ее: возбуждение слишком велико, и он торопится закончить рассказ. Между тем, известная неопределенность несобственно-прямой речи не компенсируется демонстративными проникновениями пророчествующего историка, необходимо и читательское догадывание, не фиксируемая специально в сознании личностная проницательность, неявное сообщничество с автором. Посредством несобственно-прямой речи Карлейль оказывается совместен и читателю, и эпохе; он вместе со всеми - отчасти, а полностью - ни с кем.
Уяснение проблематического познавательного отношения Карлейля к истории затруднено прежде всего тем, что оно всегда предполагало исследование исторических событий как особым образом высказываемых и истолковываемых. Познавательные действия мыслителя не ограничивались исключительно "чистыми смыслами" истории; история здесь представала как некая живая, речевая данность, своего рода диалог целостных мировоззрений, - как открытый разговор, которые ведётся свидетелями и исследователями исторических событий во "всемирном Здесь" и в "вечном Теперь". 1
Читайте также: