Каково своеобразие содержания и образного строя авторской исповеди в сборнике ходасевича кратко
Обновлено: 04.07.2024
Я, я, я. Что за дикое слово!
Неужели вон тот — это я?
Разве мама любила такого,
И всезнающего, как змея?
Разве мальчик, в Останкине летом
Танцевавший на дачных балах, —
Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх?
Разве тот, кто в полночные споры
Всю мальчишечью вкладывал прыть, —
Это я, тот же самый, который
На трагические разговоры
Научился молчать и шутить?
Впрочем — так и всегда на средине
Рокового земного пути:
От ничтожной причины — к причине,
А глядишь — заплутался в пустыне,
И своих же следов не найти.
Да, меня не пантера прыжками
На парижский чердак загнала.
И Виргилия нет за плечами, —
Только есть одиночество — в раме
Говорящего правду стекла.
И слава Богу, что он запоздал, ибо стал истинным нашим современником, обращаясь к нам на языке, который мы должны сделать своим.
Конструкции со сравнениями разных видов:
Как отмечено выше, в цикле органично сочетаются три крупных тематических комплекса, следовательно, мы можем предположить, что все без исключения автономинации, образуя три семантических ряда, будут развивать определенную тему.
Мне каждый звук терзает слух, И каждый луч глазам несносен. Прорезываться начал дух, Как зуб из-под припухших десен.
Прорежется - и сбросит прочь Изношенную оболочку. Тысячеокий - канет в ночь, Не в эту серенькую ночку. А я останусь тут лежать -
Банкир, заколотый апашем,- Руками рану зажимать, Кричать и биться в мире вашем.
И навсегда уж ей не надо
Того, кто под косым дождем
В аллеях Кронверкского сада
Бредет в ничтожестве своем.
Грубой жизнью оглушенный, Нестерпимо уязвленный, Опускаю веки я - И дремлю, чтоб легче минул, Чтобы как отлив отхлынул Шум земного бытия.
Свой усыпительный покой
Во влажном сладострастье мира,
В ленивой прелести земной.
Лирический герой известными ему способами пытается урегулировать возникшее противоречие, найти выход из сложившегося, далеко не приятного ему противостояния.
Перешагни, перескочи, Перелети, пере - что хочешь - Но вырвись: камнем из пращи, Звездой, сорвавшейся в ночи. Сам затерял - теперь ищи.
Бог знает, что себе бормочешь, Ища пенсне или ключи.
Я же - прочь, походкой резвой, В розовеющий туман, Сколько бы ни выпил - трезвый, Лишь самим собою пьян.
Одиночество при столь трагическом саморасщеплении порождает неприятие рода людского, гаснут теплые эмоции:
Здесь, на горошине земли, Будь или ангел, или демон. А человек — иль не затем он, Чтобы забыть его могли.
Нельзя согласиться с Г. Адамовичем, считавшим, что Ходасевич как романтик не смог преодолеть конфликт между искусством и реальностью. Источник страданий и дерзаний поэта был значительно сложнее и многозначнее — несовершенная человеческая жизнь, в которой гибнет Богом данная Душа. Романтический идеал восходил к феномену полной гармонии, соответственно ему и потрясения приобрели максимальную силу.
Года идут. Грядущего не надо,
Минувшее в душе пережжено.
Душа! Любовь моя! Ты дышишь
Такою чистой высотой,
Ты крылья тонкие колышешь
В такой лазури, что порой
Вдруг, не стерпев счастливой муки,
Лелея наш святой союз,
Я сам себе целую руки,
Сам на себя не нагляжусь.
И как мне не любить себя,
Сосуд непрочный, некрасивый,
Но драгоценный и счастливый
Тем, что вмещает он – тебя?
Пробочка над крепким йодом!
Как ты скоро перетлела!
Так вот и душа незримо
Жжет и разъедает тело.
«Душа! Тебе до боли тесно
Здесь, в опозоренной груди.
Ищи награды поднебесной,
А все-таки порой на небо
Посмотрит смирный человек, -
И одиночество взыграет,
И душу гордость окрылит:
Он неравенство оценит
И дерзновенья пожелает…
Так нынче травка прорастает
Сквозь трещины гранитных плит.
На все, что людям ясно,
На все, что им прекрасно,
Вдруг стала несогласна
Прорезываться начал дух,
Как зуб из-под припухших десен.
В этом стихотворении вводится мотив убийства, освобождающего душу от телесной оболочки:
Прорежется – и сбросит прочь
Тысячеокий – канет в ночь,
Не в эту серенькую ночку.
А я останусь тут лежать –
Банкир, заколотый апашем, -
Руками рану зажимать,
Кричать и биться в мире вашем.
Снег навалил. Все затихает, глохнет
Пустынный тянется вдоль переулка дом.
Вот человек идет. Пырнуть его ножом –
К забору прислонится и не охнет.
А люди черными сбегутся муравьями
Из улиц, со дворов, и станут между нами.
И будут спрашивать, за что и как убил, -
И не поймет никто, как я его любил.
Не верю в красоту земную
И здешней правды не хочу.
И ту, которую целую,
Простому счастью не учу.
По нежной плоти человечьей
Мой нож проводит алый жгут:
Пусть мной целованные плечи
Опять крылами прорастут!
Деревья Кронверкского сада
Под ветром буйно шелестят.
Душа взыграла. Ей не надо
Ни утешений, ни услад.
Глядит бесстрашными очами
В тысячелетия свои.
Летит широкими крылами
В огнекрылатые рои.
И навсегда уж ей не надо
Того, кто под косым дождем
В аллеях Кронверкского сада
Бредет в ничтожестве своем.
И не понять мне бедным слухом,
И косным не постичь умом,
Каким она там будет духом,
В каком раю, в аду каком.
На высоте горит себе, горит –
И слез моих она не осушит.
И от души моей не больно ей.
И ей невнятен стон моих страстей.
А сколько здесь мне довелось страдать –
Душе сияющей не стоит знать.
А я останусь тут лежать –
Банкир, заколотый апашем, -
Руками рану зажимать,
Кричать и биться в мире вашем.
Читайте также: