Ходасевич литература в изгнании кратко

Обновлено: 30.06.2024

Книга "История русской литературы ХХ в. Поэзия Серебряного века. Учебное пособие"

Читать

Помогите нам сделать Литлайф лучше

Нелегкий труд, о Боже правый, Всю жизнь воссоздавать мечтой Твой мир, горящий звездной славой И первозданною красой.

Ходасевич Вл. Стихотворения. Л., 1989.

Ходасевич Вл. Собрание сочинений: В 4 т. М., 1996.

Ходасевич Вл. Державин. М, 1988.

Ходасевич Вл. Некрополь. М., 1991.

Ходасевич Вл. Тяжелая лира. М., 2000.

Берберова Н. Курсив мой. Автобиография. М., 1996.

Богомолов Н. Жизнь и поэзия Владислава Ходасевича // Вопросы литературы. 1988. № 3. С. 23–61.

Вейдле В. Поэзия Ходасевича // Русская литература. 1989. № 2. С. 144–171.

Пушкин АС. Полное собрание сочинений: В 10 т. Т. 10. М., 1957. С. 368.

Вейдле В. Поэзия Ходасевича // Русская литература. 1989. № 2. С. 153.

Ходасевич Вл. Литература в изгнании. // Ходасевич Вл. Указ. соч. Т. 2. С. 256.

Извечная проблема литературы — конфликт поколений, конфликт в широком смысле, оборачивающийся и творческим диалогом, и преемственностью, и, порою, противостоянием, — в зарубежье, в условиях эмигрантского существования обретает особую остроту, отражая в себе весь драматизм судьбы литературы в изгнании. Об этой простой истине мне, в частности, напомнили два письма, отделенные друг от друга дистанцией примерно в сорок лет и написанные людьми очень разными, принадлежавшими к разным поколениям литературы русского зарубежья. Обратиться к этим — нигде до сих пор не опубликованным — письмам представляется уместным, т.к. за ними нам открываются, как я постараюсь показать, характерные и непростые моменты развития зарубежной русской литературы.

Статья Ходасевича, конечно, привлекла внимание многих, стала предметом горячих споров. Весьма характерным примером реакции на нее было письмо, которое И.С.Шмелев написал спустя 10 дней после выхода статьи и специально по этому поводу. Адресовано письмо Владимиру Феофиловичу Зеелеру, бывшему тогда секретарем русского Союза писателей и журналистов в Париже. Приведу его полностью.

«28. X — 35. 7 ч. веч.

Дорогой друг Владимир Феофилович,

по поводу дурно пахнущей статьи Гадосеича: смерть выполняет свое дело с большим бесстрастием, чем “пахучий” злописец. К подсчитанным им троим надо добавить: Леонида Андреева, М.Арцыбашева, М.Первухина (романист, автор многих повестей и рассказов, помимо журнал. работы), Аверченко, А.Черного — Гликб., Кожевникова, романиста Голицына-Муравлина (чем хуже Болдырева?), драмат. Урванцева, И.Н. Ладыженского, Нину Петровскую (самоуб.)— не молодежь все. Как же X. “подогнал" свою статистику под свою произвольную выдумку. И, если уж становиться — условно — на точку зрения сего “статистика", что такая статистика смертей что-нибудь доказывает, надо внести еще одно существенное исправление: при сравнительных статистических выкладках надо исходить из равных оснований; а мы знаем, что писателей “старш. возр.” куда меньше, чем представителей литературы “сегодн. дня”. /Неразб/ Эта молодежь страдает великим самомнением и гордыней она все знает, ей нечему учиться у нас — и она не учится. Говорю, гл. обр. об околачивающихся по монпарн. кафе, о проклятой “богеме", губящей иногда подлинные дарования.

Привет, Ваш Ив.Шмелев

От интервью отказался: статья “воняет”, и у меня нет охоты копаться в ней, доставлять новое пахучее удовольствие себе и читателям.

Было бы весьма интересно, размышляя о споре поколений в литературе зарубежья, обратиться к творчеству двух ярких – и противостоящих друг другу — мастеров, чьи имена здесь уже звучали — И.Шмелева и В.Набокова. Стоило бы, выясняя полярность позиций, сопоставить произведения этих двух писателей с точки зрения роли художественного слова в них. Я попытаюсь лишь кратко обозначить некоторые наиболее, на мой взгляд, важные направления подобного сопоставления.

Таким образом, спор поколений, шедший в русском литературном зарубежье в 1920-1930-е годы и прочитываемый в письме Шмелева Зеелеру, шел по трем важнейшим основаниям: Слово, Россия, Вера . Содержание этого спора во многом определило и направленность развития литературы русского зарубежья, и дальнейшую ее судьбу.

Глава 9 Мифы об эпидемиях, исцелениях и изгнании духов

Глава 9 Мифы об эпидемиях, исцелениях и изгнании духов Небесное министерство эпидемий Боги эпидемий относятся к шестому, десятому, второму и третьему небесным управам. Разные авторы дают им различные названия, именуя как Эпидемии Центра, Весны, Лета, Осени. Их маршалы

Глава 10 Об умерщвлении в чреве и изгнании из оного плода

Глава 10 Об умерщвлении в чреве и изгнании из оного плода § 57. Жена и повивальная бабка или другой кто-либо, обвиненные в преждевременном изгнании происшедшего от законного супружества плода, считаются кровными врагами мужа, если последний желает преследование местью;

Евреи в изгнании

Евреи в изгнании Правление Навуходоносора было самым замечательным периодом в жизни еврейского народа, фактически поворотным пунктом его истории. На первый взгляд может показаться, что гибель независимости, монархии, столицы, Храма должны означать полный и абсолютный

Глава XXV. ЭДИКТ ОБ ИЗГНАНИИ

Глава XXV. ЭДИКТ ОБ ИЗГНАНИИ Как мы уже поняли, расследование и приговор по делу Ла-Гвардии пришлись на руку Торквемаде, дав ему дополнительный аргумент в ходатайствах перед монархами против иудеев – факт, заставивший многих историков (до открытия Фиделя Фиты) подозревать

Китаизированные варвары и китайцы в изгнании

Китаизированные варвары и китайцы в изгнании Было бы неточным видеть в захвате варварами китайских городов полное подобие похода Алариха на Рим, если бы только этот поход не стал избитым штампом. Проблема варваров в Китае стояла слишком остро как во времени, так и в

ЗАКОН ПОКОЛЕНИЙ

ЗАКОН ПОКОЛЕНИЙ Людмиле и Катерине Богословским Когда я отроком постиг закат, Во мне – я верю – нечто возродилось, Что где-то в тлен, как семя, обратилось: Внутри себя открыл я древний клад. Так ныне, всякий с детства уж богат Всем, что издревле в праотцах копилось: Еще во

56. Царь, живущий в изгнании и не винящий тех, кто в этом виноват

56. Царь, живущий в изгнании и не винящий тех, кто в этом виноват Царь, живущий в изгнании и не винящий тех, кто в этом виноват Когда хотят указать на царя, живущего в изгнании, но не винящего тех, кто в этом виноват, то рисуют орла, ибо сия птица вьет гнездо в пустынных

Американский миф трех антиамериканских поколений[126]

Американский миф трех антиамериканских поколений[126] Третьего августа 1947 года, на самой заре холодной войны, в газете “Унита2” вышла любопытная статья, отрывок из которой я приведу ниже. Напомню, что эта газета была печатным органом Итальянской коммунистической

7. Литературно-критические работы Ходасевича и их роль в эмигрантском литературном процессе

Возрождение. 1927
Эпиграф – цитата из интернационала.
Обращение к книгам Зощенко:

Рассказы о советских обывателях+ мало фантазирует, в области действительности
И вот в том, что он описал уже есть 35 отчетливо уголовных деяний. + в 99 рассказах Зощенко 99 есть за что ответить перед судом.

О Мережковском.

Литература в изгнании. 1933

Мы раздвоены.
Половины живут под мучительством. Разное по форме и по причинам, но с одинаковыми последствиями.
По отношению к советской литре – я наблюдатель, сейчас поговорим о эмигрантской литер, так как я активный участник.Поэтому на мне часть ответственности за ряд ее виноватостей.
Шесть –семь лет назад, когда эмигрантская литра цвела – нам говорили, что вы инерция, потому что оторваны от почвы, но так говорили публицисты, которые ничего не понимают.
Это теоретически несостоятельно:

Национальность литры – это про язык и дух, а нре территория и быт. Так Пушкин писал старые сюжеты, но очень русифицировано.

Примеры эмигрантской литры:

Классическая польская литра.
Еврейская.
Божественная комедия.

Зарубежная литра может существовать, но есть проблемы:

Журналов и книг меньше, количественных и качественный уровень понижается. Уже М. Л. Слоним сказал, что мы умираем.
Мы не получаемся, потому что мы недостаточно эмигрансткие. Без возвышенного сознания известной своей миссии, своего посланничества - нет эмиграции, есть толпа беженцев, ищущих родины там, где лучше. Такое сознание у старших было, но вот где оно непосредственно должно было проявиться – там пошло неверным путем.
Мы захотели сохранить литру, а надо было развивать, надо сохранять процессы внутреннего движения. Остановка влечет за собою смерть.
Нам надо было бы сохранять взрывы Литературный консерватор есть вечный поджигатель: хранитель огня, а не его угаситель.

Что мы сделали не так:

Мы принесли готовые идеи, образы, которые сами и создали. Мы пошли по привычным рельсам, не обновляясь.
Рассеянные проклятия против большевиков+ идиллические воспоминания об утраченном благополучии не могли образовать новый состав писаний. Произведения Берлина или Парижа могли быть написаны в Москве и Питере.
Она не стала подлинно эмигрантской, потому что открыла пафос, который мог бы придать ей новые чувства.
Мы не пережили свою катастрофу, мы искали уюта среди катастрофы – за это и поплатились. У нас воцарился дух мещанства, стабильность творчества вменили даже в заслугу, понимания как охранения традиций. Консерватизм подменен реакцией.
Реакция мертвит ее саму.
Мы обленились, постепенно отвыкли работать, заклеймили всю критику антиэмигрантской, поэтому сохранились на дореволюционном уровне.
"продукция" в общем приметно падает и количественно, и качественно.
Но этого нет: гора книг, изданных за границей, не образует того единства, которое можно бы назвать эмигрантской литературой. В этом смысле эмигрантская литература не существует вовсе.
Нет ни школы, ни течения, старшие – стали безразличными к вопросам литературы, Никто не выдвигал новые принципы творчества. Критику смешивают с рекламой.
Дали руководить журналам политическим и общественным деятелям, которые ничего не понимают в литературе.
"Современные Записки", журнал, представляющий собой подобие выставки, на которой постепенно находят себе место лучшие произведения зарубежной словесности, независимо от того, какому поколению они принадлежат.

Конкуренция лит. молодежи со старыми

Молодежь существует
Старые не сохраняют и не помогают новым.
Не думают о смене и преемниках.
К молодежи они относятся порою даже с опаской и недружелюбием, порой не без зависти, но чаще всего безразлично. Именно в силу своего безразличия к общей судьбе литературы и к индивидуальным судьбам начинающих авторов они и не претендуют ни на учительство, ни на руководство.
А у молодежи тяготение к советофильству. Вообще они пошли к старшим с надеждой, а получили безразличие.
Молодежь не нашла учителей в эмиграции, отчасти в прошлом и у инострацев, а вообще у наших звучит мотив заброшенности, но ребята, вы должны были им помочь.

Для старших и младших проблемы общие:

Писатель стал профессионалом и относится к творчеству как к продукции с потребителями. Проблема в том, что большая часть эмиграции книги не читают, по разным причинам: бедность, низкий культурный уровень, скупость, так как они уже влились в новую культуру. + есть читающие, но их мало, тонкая прослойка, для них надо печатать – на триста экземпляров.
Если немногочисленным нашим читателям угрожает голод только литературный, то перед нами стоит и физический.
Блок перед смертью сказал, что Россия слопала его, как глупая чушка - своего поросенка. Может быть, недалек тот день, когда всей зарубежной литературе придется сказать о себе, что Россия зарубежная съела ее примерно таким же образом.
По-видимому, эмигрантская литература, какова бы она ни была, со всеми ее достоинствами и недостатками, со своей силой творить отдельные вещи и с бессилием образовать нечто целостное, в конечном счете оказалась все же не по плечу эмигрантской массе. Судьба русских писателей - гибнуть. Гибель подстерегает их и на той чужбине, где мечтали они укрыться от гибели.

Кровавая пища - 1932

Ужасная судьба русских писателей. История русской литературы – это история изничтожения русских писателей.
Тредьяковского били, за этим пошла традиция. И в конце расстрелянный Гумилев. Цензоры, палачи ссылки – МОРДОР. А широкая публика, которая требовала развлечений, а не серьезной литры.
Русскому писателю казни не избежать: а уж кто, как и когда будет ее исполнителем, как сложатся обстоятельства,— это дело случая.

О советской литре - 1938

Понял. Мы в раю. Валерий Брюсов
Советская литра – зрелище убогое, все скатывается к описанию литературного быта.
Че-то все копошатся, но по сути следить не за чем. Там уже эти книги появиться не могут.
И проблема не в цензуре. Важнее прямое партийное руководство литературой.
Они хотят перестроить миропонимание всей нации.
Литература должна теперь быть орудием для внедрения новых понятий в умах общества.
Народ еще сохранил старые привычки, а вот литра большевизировалсь. В литературе все происходило быстрее. Кого-то убили, кто-то вообще уничтожен.
Мы за свободу, а тут они отрицают достоинство этих идеи. + мы должны следить за их внутренней жизнью, даже если их взгляды не совпадают с нашими. Но у нас уже и раздражаться нельзя, поэтому что и раздражаться нечем, следить нечего. Вот это морализаторство ее и убивает. Художник – это Фома Неверящий, Искусство из испытания мира, поэтому искусство – это попытка разгадать. А они ломают основы. Начинают действовать методами недоуменья и принуждения.
Искусство как сладкий и горестный удел человека. И ОНО АНТРОПОЦЕНТРИЧНО. Возникает, когда люди страдают. В РАЮ НЕ БУДЕТ ПИСАТЕЛЕЙ.

О Сирине. - 1937

О поэтической природе поэта.
Сознание поэта, однако ж, двоится: пытаясь быть "средь детей ничтожных мира" даже "всех ничтожней", поэт сознает божественную природу своего уродства - юродства, - свою одержимость, свою не страшную, не темную, как у слепорожденного, а светлую, хоть не менее роковую отмеченность перстом Божиим.
Больше всего он в жизни дорожит тайными минутами, когда Аполлон требует его к священной жертве.
За минуту высшей гармонии он готов жертвовать жизнью. Он и жертвует ей часто как это было в советах. Есть, конечно, ремесло, но творчество экстатично, искусство религиозно, оно не молитва, но молитвенно, выраженное отношение к миру и Богу.
Оно и есть то неизбывное "юродство", которым художник отличен от не-художника. Им-то художник и дорожит, его-то и чтит в себе, оно-то и есть его наслаждение и страсть.
Сладкие звуки без молитв не приходят. Звуки в искусстве не менее святы, чем молитвы. Искусство не исчерпывается формой, но вне формы оно не имеет бытия и, следственно, - смысла. Поэтому исследование творчества немыслимо вне исследования формы.
Кто такой Сирин:

Художник формы, писательского приема с разнообразием, сложностью, блеском и новизной.
Сирин сам показывает специфику своих чудес как лабораторию – это фишка Сирина.
Есть у Сирина повесть, всецело построенная на игре самочинных приемов, "Приглашение на казнь" есть не что иное, как цепь арабесок, узоров, образов, подчиненных не идейному, а лишь стилистическому единству (что, впрочем, и составляет одну из "идей" произведения).
В "Приглашении на казнь" нет реальной жизни, как нет и реальных персонажей, за исключением Цинцинната. Все прочее - только игра декораторов-эльфов, игра приемов и образов, заполняющих творческое сознание или, лучше сказать, творческий бред Цинцинната.
Если Цинциннат умирает, переходя из творческого мира в реальный, то обратно - герой рассказа "Terra incognita" умирает в тот миг, когда, наконец, всецело погружается в мир воображения. И хотя переход совершается здесь и там в диаметрально противоположных направлениях, он одинаково изображается Сириным в виде распада декораций. Оба мира по отношению друг к другу для Сирина иллюзорны.
Точно так же и торговец бабочками Пильграм, герой одноименного рассказа, умирает для своей жены, для своих покупателей, для всего мира - в тот миг, когда он, наконец, отправляется в Испанию - страну, не совпадающую с настоящей Испанией, потому что она создана его мечтой.
Точно так же и Лужин умирает в тот миг, когда, выбрасываясь из окна на бледные и темные квадраты берлинского двора, он окончательно выпадает из действительности и погружается в мир шахматного своего творчества - туда, где нет уже ни жены, ни знакомых, ни квартиры, а есть только чистые, абстрактные соотношения творческих приемов.
Жизнь художника -вот тема Сирина. + художник всегда под маской. Это прием остранения по формалистически.заключается в показывании предмета в необычной обстановке, придающей ему новое положение, открывающей в нем новые стороны, заставляющей воспринять его непосредственнее.
Он лишает их профессионально-художественных признаков, но Лужин работает у него над своими шахматными проблемами, а Германн над замыслом преступления совершенно так, как художник работает над своими созданиями.
Следовательно, все они, будучи показаны без масок, в откровенном качестве художников, стали бы, выражаясь языком учителей словесности, положительными типами, что, как известно, создает чрезвычайные и в данном случае излишние трудности для автора.
Сирин, обладающий великим запасом язвительных наблюдений, когда-нибудь даст себе волю и подарит нас безжалостным сатирическим изображением писателя. Такое изображение было бы вполне естественным моментом в развитии основной темы, которою он одержим.

Декольтированная лошадь - 1927

Ходасевич назвал Маяковского Декольтированной лошадью, которая изображает старую англичанку.
Поэзия может называть грубыми словами грубое, но должна не грубость и плоскость не могут быть внутренними возбудителями. Поэт не может быть глашатаем пошлости. Но Маяковский всегда таким был, сначала нечаянным, а потом сознательной. От грубой пошлости несознательной до нарочитой. Он никогда не был новатором и революционером, а на самом деле он котрреволюционер.
История русского футуризма:

Они разделились на эгофутуристическую и просто футуристическую, но между ними не было ничего общего.
Футуристы делали. Хлебниково-крученовская группа:

Резкое отделение формы от содержания, форма была самой главной. Искали самовитую форму. Освобождение от всякого содержания. Самовитое слово – единственно освобождено от всякого содержания. Поэтому дошли до зауми крученовской.
Надо было или заменить поэзию музыкой, или замолчать. Так и сделали.
Хлебников – гениальный кретин. Крученых служил доктринером, логиком, теоретиком. Бурлюк - барабанщиком, шутом, зазывалой.

Ху из Маяковский.

Присоединился через три года, когда все до конца почти высказались. Не выделялся сначала ничем.
Если раньше была борьба с содержанием, то он только его огрубил. Это было подменой. Контрреволюция внутри хлебниковской революции.
Маяковский пошел хуже чем на соглашательство: не на компромисс, а на капитуляцию. Было у футуристов некое "безумство храбрых".
Маяковский перевел весь капитал на себя.
Если разные герои прошлого, От Хлебникова до Уитмана отобрали бы у него свое – от него осталось бы пустое место.
Но его содержание было ново. Он первый сделал пошлость и грубость не материалом, но смыслом поэзии. Грубиян и пошляк заржали из его стихов: "Вот мы! Мы мыслим!"
На место кретина стал хам. И хам стал "голосом масс". Он нашел формулы для быдла. И в награду ест рябчиков, отбитых у буржуев.
Декольтированная лошадь взгромоздилась за стол в колпаке якобинца.
Пафос погрома и мордобоя - вот истинный пафос Маяковского. А на что обрушивается погром, ему было и есть все равно: венская ли кокотка, витрина ли немецкого магазина в Москве, схваченный ли за горло буржуй - только бы тот, кого надо громить.

Перед нами уже старый Маяковский, но умней он не стал. Он стал защитником сильных. "революционер" - в благонамеренного охранителя нэповских устоев; недавний динамитчик - в сторожа при лабазе. Ход, впрочем, вполне естественный для такого "революционера", каков Маяковский: от "грабь награбленное другими" - к "береги награбленное тобой".
Он, топтавший копытами религию, любовь к родине, любовь к женщине, - ныне борется с советским бюрократизмом, с растратчиками, со взяточниками, с системой протекции. Предводитель хулиганов, он благонамеренно и почтенно осуждает хулиганство.
Он уже начинает брюзжать.
"Как делать стихи?" Это - первое, сколько я помню, "теоретическое" выступление Маяковского. К сожалению, недостаток места не позволяет мне остановиться подробно на этом беспорядочном, бессистемном перечне поэтических "правил". Грубость и глупость формальных суждений Маяковского превосходит всякие ожидания:
Однажды, не так давно, Марина Цветаева обратилась к Маяковскому со стихами:

Кажется, это был один из последних поэтических приветов, посланных Маяковскому. Впрочем, "тяжелоступ" остался верен себе и ответил на него бранью.

Ожегов. Словарь русского языка

Эмиграция и изгнание - синонимы, и Даль, и Ожегов в этом сходятся. Правда, эмиграция еще бывает добровольной. Увы, не такой была судьба русских поэтов в двадцатом веке.

Странствуя, быть мне пришлось и в богатой земле сицилийской,

Быть и в евбойских пришлось лозами красных садах,

В Спарте счастливой я был, тростниковым омытой Евротом,

С лаской и честью везде гостя встречали друзья,

Все же ничем я не мог усладить огорченного сердца,

Все ж не нашел ничего родины милой милей.

(Феогнид из Мегары. Элегии. Петрополис. 1922, пер. Адриана Пиотровского)

Ежели кто-нибудь там об изгнаннике помнит Назоне,

Если звучит без меня в Городе имя мое,

Пусть он знает: живу под созвездиями, что не касались

Глади морей никогда, в варварской дальней земле,

Вкруг сарматы, народ дикарей, и бессы, и геты –

Как унижают мой дар этих племен имена.

И в другом месте:

Ссыльного участь, поверь – неизбывный источник для жалоб;

В этих стихах не я - участь моя говорит.

Сразу отметим, что ссылка и изгнание - вещи все-таки разные, сослать ведь могли и в пределах отечества. Главный пример – Пушкин.

Я изучил наречия другие,

К чужим входил не чужестранцем я.

Кто независим, тот в своей стихии,

В какие не попал бы он края, -

И меж людей и там, где нет жилья,

Но я рожден на острове Свободы

И разума – там родина моя,

Туда стремлюсь! И пусть окончу годы

На берегах чужих, среди чужой природы,

И мне по сердцу будет та страна.

И там я буду тлеть в земле холодной –

Моя душа! Ты в выборе вольна.

На родину направь полет свободный,

И да останусь в памяти народной,

Пока язык Британии звучит.

(Д.Г.Байрон. Сочинения в трёх томах, т.1,1973, пер. Вильгельм Левик)

Настоящий поэт и не может чувствовать и мыслить иначе. Такова же была судьба Шелли.

357px-Khodasevich_Choumoff.jpg

А теперь переходим к главной теме – к поэту Владиславу Ходасевичу и его судьбе. До Октября 1917 года, который сам Ходасевич назвал катастрофой, он был уже известным поэтом и не помышлял об эмиграции. Но катастрофа произошла. И в эти же годы поэта посетила настоящая любовь, и вот это страшное – революция и прекрасное – любовь причудливо сплелись и изгнали – увели его из России. Был 1922 год.

«Ходасевич принял решение выехать из России, но, конечно, не предвидел, что уезжает навсегда. Он сделал свой выбор, но только через несколько лет сделал второй: не возвращаться".

Страшные слова, страшные признания. Быт уничтожал бытие жадно и безжалостно. Но Ходасевич тогда еще писал стихи, рыцарь еще сражался своим огненным мечом с фосфоресцирующим скелетом Смерти, горечь и муку переплавляя в гордые слова осознания места поэзии в мире.

294px-Hodasevich_Berberova.jpg

В эмиграции особенно угнетающе на Ходасевича действовала двойственность жизни – необходимость зарабатывать хлеб насущный и духовная необходимость - творить. Как пишет исследователь поэзии Ходасевича Н.А.Богомолов:

«Эта невозможность соединить газетную поденщину, выполняемую неизвестно для кого, и серьезное творчество послужила для Ходасевича сигналом того, что с этого времени не только поэт-Орфей, поэт-пророк никому не нужен, но и всякие серьезные занятия литературой должны уйти в прошлое. В письме к Берберовой от 16 августа 1932 года он пишет:

Тяжело ему было видеть и политическое оглупление не только русской эмиграции, но и европейской интеллигенции. Левое помешательство захватывало Европу (увы, и сейчас еще не отпускает). Но тогда…

Это было тяжким разочарованием, еще одним из многих на дороге изгнанничества.

Не выдержав испытания бытом, болезнями, страданиями, Нина Берберова ушла от Ходасевича в 1932 году.

Сквозь облака фабричной гари

Грозя костлявым кулаком,

Дрожит и злится пролетарий

Пред изворотливым врагом.

Толпою стражи ненадежной

Упрямый, но неосторожный,

Дрожит и злится буржуа.

Должно быть, не борьбою партий

В парламентах решится спор:

На европейской ветхой карте

Все вновь перечертит раздор.

Но на растущую всечасно

Лавину небывалых бед

Невозмутимо и бесстрастно

Глядят: историк и поэт.

Людские войны и союзы,

Бывало, славили они;

Припомнили им эти дни –

И ныне, гордые, составить

Два правила велели впредь:

Раз: победителей не славить.

Два: побежденных не жалеть.

Эти стихи – предостережение, которое не услышали. Уже через 16 лет после их написания разразилась Вторая мировая война, порвавшая карту Европы. Владислав Фелицианович Ходасевич умер за несколько месяцев до ее начала – 14 июня 1939 года. Он не успел последовать правилам, провозглашенным в собственных строчках. Но это завет будущим поэтам. Да, в сущности, всем людям, которому, увы, не последовали и вряд ли последуют.

Берберова была поэтессой незаметной, но одна ее строка помнится:

И это во многом относится к Ходасевичу. Его судьба, его путь – это воистину послание к нам, сегодняшним. И отношение к большевизму, шире говоря, к левым течениям ХХ века. Это все чрезвычайно актуально. Сколько людей еще обманываются этими затхлыми иллюзиями. И самое страшное, когда эти люди стоят во главе государств, решают судьбы мира.

И возникает вечный вопрос искусства: что важнее жизнь или творчество? Каждый решает по-своему, но настоящий поэт решает так, как Ходасевич. И трагедия эмиграции дивно преобразуется в бессмертные стихи. И мы, жалея человека Ходасевича, сочувствуя его судьбе изгнанника, упиваемся его поэзией, понимая в душе, что не будь эмиграции – не было бы этих стихов. Странный, жестокий цинизм нашей психики – мы внутренне уже не согласны с другим поворотом судьбы поэта, мы принимаем это как факт искусства, эстетическое побеждает человеческое, в сущности, на этом и держится настоящее искусство. И это выбор поэта, выбор творца. А, значит, и наш выбор.

Закончить я хочу словами Ходасевича из его письма к бывшей жене А.И.Чулковой:

Читайте также: