Дневник маруси ереминой кратко
Обновлено: 05.07.2024
Ленинград, 20 октября 1941 г. Суббота. Лежа на койке в постели в 6 часов утра мы услышали отчаянный раздирающий вопль. Это в истерике плакала тетя Шура Фролова, она живет через комнату от нас, у нее утром вытащили все продовольственные карточки, а у ней 3 или 4 детей, бабушка, муж и сама. Один грудной, и теперь остались все и безо всего, не выкуплено было за 2 декады. Они и без того уже были опухшие все и теперь вообще не знают, что будут делать. Карточки – сейчас все. Хотя на них ничего не достать, ибо в магазинах ничего нет. Но все-таки хоть 125 г хлеба да и то каждый день. Ночью спится плохо, то и дело просыпаешься и ждешь утра, хоть выкупить хлеб, да закусить скорей. За хлебом сегодня ходила Таня Д., а мы с Таней разогрели на примусе щи, а Тане Д. кофэ, и утром поели, я столько поела соли с этими 125 г хлеба, что в тех-ме под краном надулась холодной воды, хотя знаю, что сейчас это самое вредное. Техникум сейчас не отопляется, руки не чувствуют, но я сижу и карябаю в дневник. (. )
26 октября. Воскресенье, занятий в техникуме нет, но сегодня дежурю полные сутки в пожарном звене. Домой сегодня написала письмо, послала заказным письмом. Уроки не учила, все то вязала, то штопала, то на картах гадала девочкам, все мечтали как бы домой уехать да покушать хорошенько, хлебца досыта поесть. Говорили о прошлом, о хороших кушаньях, спорили о политике, горевали о своем положении, из которого, видно, нам не выбраться. Давали нам сегодня суп с морковкой и картошкой, да уж очень пересолен.
Сейчас урок теоретической механики, меня вызвал Григорий Иванович решать задачу, но у меня мысли совсем и не думают о задачах, я чуть не заплакала у доски, вспомнив, что не увижусь больше с домом. Очень часто мне вспоминается Нюра Шарыченкова, наверно, она там вспоминает обо мне, хочется увидеть ее и поговорить сердечно. Больше всего хочется поесть блинов, да хлебца домашнего.
Люди умирали тысячами, большинство из них уже некому было хоронить, поэтому их тела отправляли в братские могилы. Большинство ленинградцев захоронены на Пискарёвском кладбище (порядка 500 000 человек), но практически на всех кладбищах города есть блокадные захоронения (здесь - Волково кладбище, 1942 год). Часть умерших была сожжена в печах крематория.
Вода, так же как еда и тепло, для блокадного города была роскошью. За ней ослабленные голодом люди отправлялись к водопроводным люкам или к Неве.
12 ноября 1941 г. Господи! Наступил настоящий голод, народ начал пухнуть. Смерть! Голодная смерть – вот что ждет нас, ленинградцев, в эти ближайшие дни. Сегодня хлеб на завтра не дают, наверно, уменьшат норму, a на сегодня у всех было взято вчера. Итак, сегодня все рабочие и почти каждый без куска хлеба, на несчастные последние талоны крупы возьмет тарелку овощного супа и съест его без хлеба, а потом пойдет работать почти круглые сутки, да вот работай с водички этой горячей. А завтра, наверно, дадут по 100 грамм на день. Эх! Жизнь, жизнь, неужели теперь наши там не предчувствуют, что я здесь умираю голодной смертью, мучаясь в одиночестве, которой, видно, мне не пережить.
13 ноября. В ночь с 12 на 13 ноября была сильная бомбежка, одна бомба попала прямо в почтамт, в пожар произошло большое разрушение, на утро около почтамта сделали ограду и никого не пускали. На улицу Декабриста Якубовича бомба упала в ясли, весь дом обрушился, смотреть жутко. Во время тревог мы не вставали и живы только случайностью. Утром проснулись в 7.45, слушали последние известия, по радио вчера передавали статью о том, что Ленинград окружен кольцом железной блокады, что немец хотел взять Ленинград штурмом, чего у него не вышло. Теперь же он хочет взять Ленинград измором, поэтому-то нам сейчас придется пережить не только беспощадную бомбежку, артиллерийский обстрел, но и голодную смерть, настает момент, когда от нее нет никакого спасения. Ходим все как голодные волки, во все сутки едим только тарелку супа и 150 грамм хлеба. Рабочие получают 300 грамм хлеба, а служ. 150 грамм. Слабость чувствуется ужасная, сильное головокружение, на уроке сидим как глупые, путаемся во всех мелочах, да кроме того, кроме голода трагично и нервично переносим внезапный обстрел тяжелой артиллерии. Смерть на каждом шагу. Господи! Наверно, никогда это не кончится. Я все мечтаю о будущей жизни в деревне, всю ночь проводишь дома в деревне с родителями, ешь картошку, похлебку, но просыпаешься – живот пустой и в груди щемит от голода. Голова плохо работает, если и переживем эту войну, то все равно останемся или калеками или глупыми помешанными дураками. Нет! Пережить, наверно, не придется, сдадут, наверно, город, а жизнь от немца ждать нельзя. Прощай, родная сторонка, родная деревушка, прощайте, милые родители, бабка, сестренка, подруги моего счастливого детства, все прощайте, я, наверно, умру с голода или попаду под бомбежку или обстрел.
22 ноября 1941 г. Суббота. Ровно 5 месяцев войны с немецкими захватчиками. Ленинград на волоске от гибели. Вот-вот и осуществится план Гитлера: взятие Ленинграда измором. Норма в армии уменьшена, с 600 г красноармейцы стали получать 300 г на день, а с 300 г не очень-то развоюешься. Ой! Не могу подумать, как не хочется попадаться в руки немцу, ведь к нему не на жизнь, а на смерть. Вскоре судьба наша должна решиться. Хорошего не жду, теперь я совсем отчаялась, что когда-нибудь откроются дороги: из газет и из рассказов раненых, лежащих в госпиталях, нам известны все невозможно осуществимые трудности в боях за дорогу. Вряд ли удастся нашим бойцам прорвать кольцо блокады, видно, возьмет нас измором. Производительность труда уже снижается на всех предприятиях, а победу за дорогу еще не видно. О доме уже не думаю, все равно бесполезно, только себя расстраиваю. Да! За все свои капризы я достойно наказана богом. (. )
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Продолжение на ЛитРес
Дневник Юры Рябинкина
Дневник Юры Рябинкина Юра Рябинкин, живший в Ленинграде с мамой и сестрой, боролся не только с блокадными обстоятельствами, пришедшимися на долю всех, он боролся ещё и с самим собой, со своей совестью, вынужденный делить крохи хлеба с самыми близкими, и честно
Дневник Юры Утехина
Дневник Юры Утехина Записную книжку, помещающуюся даже на детской ладони, Юрий Утехин передал нам в редакцию сам. Сначала показалось, что перед нами записи осиротевшего мальчишки: большая часть блокнота – описание того, что давали на завтрак, обед и ужин в детском
Дневник Саши Морозова
Дневник Саши Морозова Об авторе дневника ничего не известно. Мамочка!Сейчас 4 часа, я ухожу в столовую. В своей комнате убрать ничего не успел, потому что когда посмотрел на часы, было около четырех. Во время обстрела находился в коридоре.Крепко целую. Шурик31/8 41 г.
Дневник Люды Отс
Дневник Лизы Вейде
Дневник Лизы Вейде «Мой отец, Георгий Иванович Вейде, происходил из старинного шведского рода. По всей видимости, его предки служили в русских войсках ещё с петровского времени. По семейной легенде, наш предок Вейде был в начале XVIII века контр-адмиралом и обучал
Дневник Бори Андреева
Дневник Ани Арацкой
Дневник Ани Арацкой Этот дневник вёлся под пулями, едва ли не на линии фронта. Сталинград. В войну семья Арацких (отец - столяр, мама - домохозяйка), в которой было 9 детей, жили на поливаемой огнём улице у реки, по адресу: 3-я Набережная, дом 45, - недалеко от того
Дневник Зои Хабаровой
Дневник Володи Борисенко
Дневник Володи Борисенко О дневнике, который вёл 13-летний Володя Борисенко в оккупированном Крыму, его родственники знали. Но где находится тетрадь, не помнил даже сам Владимир Фёдорович: то ли осталась в Феодосии, то ли совсем пропала. И только после смерти отца в
Дневник Жени Воробьёвой
Дневник Аллы Ржевской
Дневник Аллы Ржевской Эти страницы попали к нам из брянского архива, где кроме самого дневника, переданного в 2013 году племянницей автора, нашлась и такая сухая справка: «Алла Михайловна Ржевская, потомок писателя Диесперова, родилась 23 января 1928 года. Работала
Дневник Владика Бердникова
Дневник Саши Ведина
ФРОНТОВОЙ ДНЕВНИК
ФРОНТОВОЙ ДНЕВНИК 17-е февраля 1942 годаВ деревне Жегалово Калининской областиХочется восстановить в памяти события и впечатления последних дней. Письма писать бесполезно — вряд ли дойдут они отсюда.А мысли мои все в далёкой Москве, среди родных, любимых, близких моему
АФГАНСКИЙ ДНЕВНИК РАДИОМИНЕРА
Балканский дневник
Балканский дневник Июньский марш-бросок двухсот российских десантников из Боснии на главный Косовский аэродром Слатину стал одной из самых больших сенсаций 1999 года. Некоторые политики назвали его авантюрой, поставившей мир на грань новой войны. Другие увидели в нем
В 50-х годах ХХ века студенты Саратовского автодорожного института Тамара Кнутова и Валентин Верховцев нашли и сохранили дневник 14-летней студентки строительного техникума Маруси Ереминой, пережившей вместе со своей старшей сестрой блокаду Ленинграда.
После окончания Великой Отечественной войны, как предполагает Валентин Сергеевич, Маруся училась в Саратовском педагогическом институте. Работая учительницей в Саратове, снимала квартиру у семьи Кнутовых. Потом уехала. Дневник с записями среди вещей в ее комнате нашла Тамара Кнутова – студентка Саратовского автодорожного института 1954-1959 гг. Тамара передала тетрадь своему однокурснику Валентину Верховцеву.
Детская книга войны. 2015 г.
Встреча губернатора Архангельской области И. Орлова с…
Валентин Верховцев. 1959 г.
Тамара Кнутова. 1959 г.
Наша находка
Более 50 лет хранит у себя Марусины записи архангелогородец Валентин Верховцев. Фото: АиФ/ Наталья Попова
Пятнадцатилетняя девочка, учащаяся строительного техникума, день за днём скрупулёзно описывает, что ей удалось поесть в тот страшный блокадный год, и это для неё самое главное, самое важное, хотя здание, где она живёт со своей сестрой Таней, сотрясается от бомбёжки. Хотя рядом рушатся другие здания и от бомбёжки и артиллерийского обстрела каждый день гибнут люди, но всё это уходит как бы на второй план по сравнению с постоянным, по сути, хроническим чувством голода, страшнее которого уже не может быть ничего. Даже отчисление из техникума за неуспеваемость её страшит только потому, что она может потерять то мизерное дополнительное питание, что ещё можно получить в техникуме.
Мы начали поиски нашей Маруси или её родственников. По подсчётам Валентина Сергеевича, ей сейчас должно быть 89 лет. Как только мы их найдём, обязательно расскажем.
Вот лишь некоторые из этих записей:
(орфография и пунктуация сохранены)
От редакции.
Книгу можно читать и в Интернете.
В материале использован дневник Маруси Ерёминой из личного архива В. Верховцева.
В войну ему было 12 лет, мальчик вел дневниковые записи на отдельных листках, которые потом сложил в потёртую папку для деловых бумаг. В конце войны Владик поступил на секретное предприятие, завод им. Дзержинского, где дети изготавливали взрыватели для снарядов и мин, работая по две смены. После войны он остался на этом предприятии ещё на 50 лет…
16 февраля 1942 г.
Снова болею. А ещё совсем нечего кушать. Мама плачет и советует, мол, вы, детки, лежите и тёплую водичку пейте, все-таки полегче будет.
Я пошел в разрушенный двор собирать дрова и нашел там несколько интересных книг. Собирая дрова, я полез по нагроможденным камням, вдруг один камень соскользнул у меня из-под ноги и я почувствовал, что проваливаюсь. Я выпустил из рук дрова и еле удержался на вытянутых руках. Еще немного и я бы был завален грудой камней.
6 июля 1943 года.
Давно не писала я в дневник. А многое и очень многое узнала я за это время, за эти несколько месяцев…
22 ноября 1941 года.
Вчера вечером сидела у меня Нана, и мы делали уроки. Тревога. А мы с Нанкой пыхтим над образом Собакевича (он заворачивает вовсю бараньи бока с кашей, щи и пр., а у нас аппетит расходится, прямо учить невозможно, но мы не сдаемся!).
Тетрадка без обложки в 48 листов - дневник 14-летней блокадницы Маруси Ерёминой, ученицы ленинградского строительного техникума. В январе 1942 года, через месяц после окончания записей, её техникум эвакуировали в Томск, но она туда не поехала, а вернулась домой, в любимую Сосновку. Закончила пединститут, работала учительницей в школе.
Ленинград, 20 октября 1941 г. Суббота.
Лежа на койке в постели в 6 часов утра мы услышали отчаянный раздирающий вопль. Это в истерике плакала тетя Шура Фролова, она живет через комнату от нас, у нее утром вытащили все продовольственные карточки, а у ней 3 или 4 детей, бабушка, муж и сама. Один грудной, и теперь остались все и безо всего, не выкуплено было за 2 декады. Они и без того уже были опухшие все и теперь вообще не знают, что будут делать. Карточки – сейчас все. Хотя на них ничего не достать, ибо в магазинах ничего нет. Но все-таки хоть 125 г. хлеба да и то каждый день. Ночью спится плохо, то и дело просыпаешься и ждешь утра, хоть выкупить хлеб, да закусить скорей. За хлебом сегодня ходила Таня Д., а мы с Таней разогрели на примусе щи, а Тане Д. кофэ, и утром поели, я столько поела соли с этими 125 г хлеба, что в тех-ме под краном надулась холодной воды, хотя знаю, что сейчас это самое вредное. Техникум сейчас не отопляется, руки не чувствуют, но я сижу и карябаю в дневник.
25 октября 1941 г.
Меня зовут ехать домой, я обрадовалась, но на сердце что-то стало обидное. Приглашают, когда отсюда выехать никакими путями невозможно, ведь Ленинград сейчас окружен так, что даже обречен на ужаснейший голод. А поэтому я не надеюсь видеться с родными, ибо если сбережешься от бомбежки, наверно, умрешь от голода.
14-летняя Лера спасала свой дневник от воздушных тревог, унося с собой в убежище в кармане, пришитом к изнанке пальто. В нём она описывает, как сначала семья — мама, папа и она, — не глядя друг другу в глаза, ест кошку… а спустя несколько дней уже почти спокойно ест другую…
Папа не выжил. А Лера вместе с мамой в 1942 году эвакуировались по Дороге жизни. Спустя годы она приехала в Ленинград, зашла к своей подруге Нине, дочке домоуправа в блокадные годы. И увидела свою книжную полку и надкроватный коврик — когда-то якобы кто-то через Нину обменял их на кроху хлеба: на самом деле это мама-управдом и её дочь выменивали вещи на карточки умерших от голода соседей.
4 октября 1941 года.
(. ) Теперь о дневнике. С ним получилась целая история. Я во что бы то ни стало хочу, чтобы в тревогу ночью он был со мной – гораздо увереннее, приятнее себя чувствуешь. Ведь почти двух- годовой дневник мне так дорог. Я пришила его к пальто, но Мама не позволила носить, сердилась; пришлось отпороть. Потом я сшила пояс и привесила дневник около резинок. Это было довольно неудобно, а Мама опять увидела и рассердилась. Теперь я беру его с собой совсем официально — в газете ношу каждую тревогу. Мама хоть и не совсем довольна, но не спорит, мне это и надо. В крайнем случае отдам на время Нине на хранение, но этого делать очень, очень не хочется, т. к. Нина о самом существовании дневника. Однажды, когда я еще носила его в пальто, у нас произошёл большой разговор. Нина высказывала догадки, говорила, что это документы, книга, заверение в дружбе. дневник. и другое. Я отрицала все это и последнее. Что поделаешь. Я вынуждена была соврать (как соврала Майке и Каре). Нине я только сказала, что это единственное, чем я не могу поделиться даже с ней, моей подругой. Итак, что бы ни было, дневник со мной. Это уже утешает и придает бодрость.
7 декабря.
Встретила в булочной Люсю Курьяк. Она сказала, что ее отца направили от завода работать в похоронной команде. В городе есть квартиры, где лежат неубранные покойники. Особенно много таких квартир в центре города. Людей там губит не только голод, но и холод, так как нет дров: до войны обогревались паровым отоплением. Сожгли мебель, книги, но этого слишком мало для суровой блокадной зимы.
12 мая 1942 года.
Вчера дописать не удалось — пришла с рынка Мама, и мы отправились обедать. Вчера для понедельника был опять исключительно удачный день. Я продала Джека Лондона на 80 рублей, Григорьевы принесли кровь, сырковую массу и за Папочкино пальто хлеб и деньги.
В июне – августе 1941 года, пока город ещё не был в кольце, многие ленинградские дети были эвакуированы в соседние районы области. 175 000 из них были возвращены обратно — в бомбёжки и голод. В самые суровые дни блокады — зимой 1941-1942 годов — в городе работало 39 школ, потом их количество увеличилось до 80. Были открыты ясли, детские сады, детдома — там жили маленькие ленинградцы, у которых умерли от голода все близкие. С детьми занимались в разрушенных школах, детсадах, бомбоубежищах. Алла Киселёва, о которой ничего не известно, кроме коротких записей в её дневнике за декабрь 1941 года, как раз рассказывает о жизни детей в бомбоубежище — там Алла провела 2,5 месяца с младшим братом и мамой.
Жизнь была довольно скучная и голодная. Первое время почти всю пищу я отдавала Мише, но потом не могла отдавать её.
18 декабрямое день рождение, его мы справили очень хорошо, открыли банку шпрот, хлеба я съела грамм 300. Мы с мамочкой пошли на рынок и обменяли 200 грамм хлеба на 400 грамм дуранды, мамочка добавила ложки три маисовой муки, ложки три сахарного песку и овсянки, получились очень хорошие сладкие лепешки.
19 декабря
Сегодня нам очень повезло, Люба достала кота, из которого Малаша сделал очень вкусное жаркое, но как назло в то время, когда мы уже хотели кушать, погас свет, и нам пришлось кушать такое вкусное жаркое при маленьком огоньке коптилки. Но когда мы кончили кушать жаркое, тогда свет зажегся. Жалко, что в мой день рождения не было кролика (так мы условились называть кота). Но к сожалению кроликов очень мало. Раньше мы никогда не могли бы догадаться, что можно есть котов. Сейчас что ни день все больше и больше мрёт народу от голода. Мы еще пока держимся. Миша все так же кушать просит, но дома мы с Мишей, говорят, поправились.
В оккупированном немцами западноукраинском Кременце, пряча блокнот на чердаке, скрывая его даже от родителей, Рома писал дневник, куда попадали подслушанные по уцелевшему приёмнику радиосводки с фронта. В дневнике велась хроника убийств - фашисты организовали еврейское гетто. Роме, в его 15 лет, хотелось зарегистрировать все события, он чувствовал важность момента, дневник должен был быть не о личном. Но война не оставляла выбора. Фрида, еврейская девочка, школьная подруга. Её имя появляется всего в нескольких записях и потом исчезает, так же как исчезает с лица земли его первая любовь. Но её пепел всегда будет стучать в его сердце.
 |  |  |
Ноябрь 24 (вторник).
Давно не читала книг. Сейчас их дьявольски трудно достать. Кроме того, вечерами темно, потому что выключают электричество. В темной и нетопленой комнате ничего другого не остается делать, как только лечь в кровать, поэтому в семь, а часто и в шесть часов я уже лежу. Это самое плохое время, ибо, когда лежишь в темноте, мучают неумолимые воспоминания о прошлом и никак нельзя от них избавиться. Сон проходит, и я так мучаюсь до полуночи.
30 ноября (вторник). Подъезжает грузовик за грузовиком. Евреи садятся, втаскивают вещи, оглядывают последний раз гетто, и грузовик трогается. Тогда начинают махать шапками, носовыми платками, что у кого есть. На глазах выступают слезы, у некоторых прорываются рыдания, и это все. Так уезжают люди из жизни и, как овечки, все еще с надеждой, въезжают в ворота смерти.
8 сентября 1941 года, когда окончательно сомкнулось кольцо блокады, в Ленинграде оставалось более 400 000 детей. 872 дня спустя, когда блокада была прорвана, стало известно, что в живых осталось меньше половины детишек.
О судьбе Саши Морозова ничего не известно. Его дневник хранится в Музее обороны и блокады Ленинграда. Из него ясно, что он живёт с мамой и дедушкой, ходит в театр, который работал и в осаждённом городе, пытается узнать о судьбе отца, который, видимо, пропал на фронте, и собирается в эвакуацию в Новосибирск.
Мамочка!
Сейчас 4 часа, я ухожу в столовую. В своей комнате убрать ничего не успел, потому что когда посмотрел на часы, было около четырех. Во время обстрела находился в коридоре. Крепко целую. Шурик
2/ХI 41 г. В театр конечно не пойду. Может быть, приедет Игорь. А оказывается, вести дневник не такое уж скучное дело, как я думал. Наоборот, даже интересно.
6-ое. Вчера рано утром повестка, в которой предлагалось явиться к 2-м часам в Райвоенкомат. Это могли быть три вещи, а именно: первое — насчет папы, второе — насчет денег, и наконец третье - эвакуация. Оказалось: третье (эвакуация). Можно проехать в Новосибирск, 250 км на машине, а остальное на поезде. В военкомате сказали, что с дедушкой ехать опасно (с машиной может что-нибудь случиться и придется идти, бежать) самое меньшее ехать до Новосибирска придется полтора месяца, а денег самое меньшее надо на троих 2000 р. Что-то будет!
19 сентября.
Сегодня в 4 часа дня завыли сирены и гудки. Эта была 4 воздушная тревога. Я быстро оделась и продолжала читать книгу, я почему-то успокаивала себя мыслью, что днем бомбы не бросают. В общем, я не спустилась сразу вниз, но оделась.
30 апреля. Я решила теперь писать свой дневник в новой форме. От 3-го лица. В виде повести. Такой дневник можно будет читать как книгу.
10 сентября. Еще только 11 часов утра, а уже было 3 В. Т. Я теперь каждый раз хожу в бомбоубежище. Одеваюсь в зимнее, надеваю галоши и беру с собой мой маленький чемоданчик. Я теперь с ним не расстанусь до окончания войны, у меня там чистая тетрадь, Вовин портрет, деньги, 2 носовых платка, бутылка с чаем, хлеб и этот самый дневник. На крышке чемодана, внутри, я написала свой телефон и адрес, если что со мной случится, можно будет сообщить домой. Вот сейчас тревоги нет, а слышно, как бьют зенитки.
16 ноября 1941 г.
Почти год, как я не брала дневника в руки. А этот год. проклятый год. Ничего, кроме несчастий, он не принес нам. Но не буду забегать вперед и постараюсь вспомнить, что было в этот год.
16 ноября 1941 г. Через несколько дней я стала ходить в школу, где главным образом дежурила. Во время этих дежурств я очень много разговаривала с Женей Баскаковым из восьмого класса. Очень славный мальчишка и единственный (из тех, кого я знаю), который любит театр. Часами, сидя на чердаке школы, мы болтали о книгах, о театре. О себе.
1 декабря. Проклятая война перевернула все вверх дном. Все наши планы и мечты разбились о твердое и жесткое слово: война! Черт возьми, неужели это конец. А жить хочется! Нет, мы победим, победим наперекор всем и всему. Мы не погибнем. Мы не можем не победить, потому что. Не все ли равно почему? Победим и точка!
Этот страшный дневник Маша не писала — в 14 лет она учила его наизусть, чтобы, выжив в аду гетто и концлагерей, сразу написать всё, что она пережила и запомнила. Мария Григорьевна помнила всё до конца своей жизни (она ушла 7 апреля 2016 года) — как на её глазах увели в концлагерь маму и младших брата с сестрой, откуда они уже не вернутся. Как её избивали до крови надзиратели в концлагерях. Как заставляли вырывать золотые зубы у мёртвых узников. Как выстроили всех и каждого третьего отправляли на расстрел за то, что накануне двое сбежали, – Маша была девятая, но вместо неё из строя вышла другая Маша, с которой они успели сдружиться. Это нельзя забыть.
24 декабря. Тихая грусть, гнетущая. Тяжело и больно. Печаль и тяжкая безотрадная скорбь. Может быть, и еще что. Только вспоминаются дни, вечера, проводимые здесь, когда я выхожу из кухни в нашу квартиру. В кухне есть еще какой-то мираж нашей прошлой довоенной жизни. Политическая карта Европы на стене, домашняя утварь, раскрытая порой для чтения книга на столе, ходики на стене, тепло от плиты, когда она топится.
1 и 2 октября. Мне — 16 лет, а здоровье у меня, как у шестидесятилетнего старика. Эх, поскорее бы смерть пришла. Как бы так получилось, чтобы мама не была этим сильно удручена. Черт знает какие только мысли лезут в голову. Когда-нибудь, перечитывая этот дневник, я или кто иной улыбнется презрительно (и то хорошо, если не хуже), читая все эти строки, а мне сейчас все равно. Одна мечта у меня была с самого раннего детства: стать моряком. И вот эта мечта превращается в труху. Так для чего же я жил? Если не буду в В.-М. спецшколе, пойду в ополчение или еще куда, чтобы хоть не бесполезно умирать. Умру, так родину защищая.
25 октября. Только отморозил себе ноги в очередях. Больше ничего не добился. Интересно, в пивных дают лимонад, приготовленный на сахарине или натуральных соках? Эх, как хочется спать, спать, есть, есть, есть. Спать, есть, спать, есть. Я что еще человеку надо? А будет человек сыт и здоров — ему захочется еще чего-нибудь, и так без конца. Месяц тому назад я хотел, вернее, мечтал о хлебе с маслом и колбасой, а теперь вот уж об одном хлебе. Мама мне говорит, что дневник сейчас не время вести. А я вести его буду. Не придется мне перечитывать его, перечитает кто-нибудь другой, узнает, что за человек такой был на свете — Рябинкин Юра, посмеется над этим человеком, да.
Миша Тихомиров с родителями и младшей сестрой Ниной (в дневнике он зовёт её Нинель) жил в Ленинграде и вёл записи ежедневно с 8 декабря 1941 по 17 мая 1942 года, пропустив из-за болезни только 2 дня. 159 дней — обратный отсчёт… Последняя запись сделана в предпоследний день Миши. Он рассказывает и о буднях своей семьи, которая выживает только благодаря строгой дисциплине в отношении питания, личной гигиены. Рассказывает о жизни в городе — о случаях людоедства, о том, как они с Нинель ходят в школу, о своих друзьях.
Он погиб 18 мая, во время интенсивного артобстрела — осколок снаряда попал Мише в висок, когда он стоял на остановке трамвая…
 |  |  |
15 августа. Вчера сидели на балконе. На небе полно звезд, море плещется, тихо, и не верится, что идет война. В доме нас осталось двое. Внизу жили немцы. Их выслали на второй день войны. На нашем этаже врач Равинович уехал давно. Еще живут Зеленихины. Он русский, жена еврейка. Но они не уезжают. А парень у них противный, все ходит за мной. Мне нечего делать, вот и пишу. Если меня убьют, то мои подруги когда-нибудь узнают, как я жила. Ведь дневники всегда остаются.
20 января. Я не учусь, школа разбита, но зато много читаю. Хорошо, что у нас много книг. Прочла Золя, Бальзака, Мопассана. У бабушки огромная библиотека, раньше она мне давала читать.
1942 год 2 января. Вот и Новый год. Кажется, война была всегда. Мирная жизнь кажется сном. Вроде никогда не было электричества, не было школы, не было дома пионеров, не было вкусной еды. Севастополь громят. Земля трясется от бомбежек. Особенно хорошо слышно ночью. Как там бедные люди? Что они едят, где спят? Эта зима страшно холодная. Пальмы у нас под окном шелестят замерзшими листьями. В Ялте легкий снег. Когда мы приехали зимой, то Ялта встретила нас ароматом прелой листвы, теплом, и как все переменилось всего за два года.
 |  |  |
Читать дневник
Пятнадцатилетняя девочка, жительница блокадного Ленинграда, день за днём вела свой дневник, скрупулёзно описывая всё, что происходило в осаждённом городе.
— Эти записи попали ко мне случайно. Их отдала мне Тамара Кнутова в те давние студенческие годы, когда я учился в Саратове. По её словам, дневники забыла квартировавшая в их доме учительница – по всей вероятности, и записавшая эти странички в 1941 году. И вот уже больше полувека я не расстаюсь с ними, – рассказал Валентин Верховцев.
— Книга вышла месяц назад небольшим тиражом – всего тысяча экземпляров, которые разошлись не только в России, но и по всему миру. В Архангельскую область прислали 30 книг, – рассказала Наталья Попова. Сегодня её можно прочитать в научной библиотеке имени Добролюбова, в детской библиотеке имени Гайдара. Также она доступна в Интернете. А вскоре экземпляры появятся в Котласской библиотеке и Архангельском морском кадетском корпусе.
Игорь Орлов подчеркнул:
Читайте также: