Человек и его метафизическая сущность кратко
Обновлено: 05.07.2024
В философии Бердяева сознание и самосознание не есть лишь психологические феномены, они связаны с божественным духом. Это определяет особое положение человека в мире. Человек есть проявление духа, поэтому в своем самосознании человек ощущает себя центром Вселенной.
- отчуждение объекта от субъекта;
- поглощенность индивидуального, личного безличным и общим;
- господство необходимости, подавление свободы;
- социализация человека и его мнений, уничтожающая оригинальность.
В результате объективации происходит раздвоение мира на эмпирический, в котором оказался человек, и духовный мир. Закрепленная сознанием привычка жить в падшем мире, привела его к тому, что он признал его первичным, действительным миром. Но в глубине своей души человек по-прежнему остался в общении с духовным миром и со всем космосом. Эта раздвоенность порождает трагизм человеческого существования, который проявляется в чувствах одиночества, страха и тоски по мирам иным. В порядке компенсации за утраченную возможность непосредственного общения с Богом у человека вырабатывается способность творчества в условиях объективированного, падшего мира. Творчество, по Бердяеву, есть прорыв духа из небытия и свободы в бытие и мир истории. В соответствии со своей персоналистической установкой Бердяев связывает духовность с личностью.
Предельной объективацией в обществе Бердяев считает государство. В эсхатологической перспективе, по мысли Бердяева, государству приходит конец: государство рухнет вместе с отчужденным миром, ибо, в духовной общности, основанной на свободе, лишенной какой-либо объективации, а значит, и власти, и принуждения, необходимость в государстве отпадает. Но последнее осуществление общности людей предполагает не только человека, но и Бога, не только общение между людьми, но и общение Бога и человека.
Этим положением Бердяев утверждается независимость человека в его до греховном состоянии от Бога, ибо Бог не властен над нетварной свободой и, следовательно, не несет никакой ответственности за грехопадение человека. Иначе Бог оказывается виновником греховности человека и его падшести, как то мы прослеживаем в традиционном катафатическом богословии, где свобода человека сотворена Богом, и Бог, сотворив человека свободным, предопределил его грехопадение и всю мировую историю с неисчислимыми злом и страданием. Подчеркивая момент несотворенности свободы Бердяев утверждает большую значимость человеческого наряду с божественным: человек предстает уже не только как тварь, но и свободный творец, независимо от Бога определяющий свой экзистенциальный и исторический путь. Все это непосредственным образом связано с теодицеей, то есть оправданием Бога перед лицом зла мира, с вопросом о смысле зла: первозданная свобода есть возможность не только добра, но и зла; грехопадение есть ввержение человека в зло, отход от Бога и открытие темной меонической свободы (так называет Бердяев свободу ничто), которая порабощает человека своей хаотичностью и непросветленностью, но которая в то же время является основным условием обретения подлинной, не порабощающей, а освобождающей, просветленной свободы, о которой речь еще впереди. Здесь важно то, что не только Бог является субъектом исторической драмы, но сам человек с его меонической свободой, которая придает этой драме характер трагедии и носит трагический элемент в бытие. Учения же, в которых отсутствует такая свобода, где действует только Бог, отвергая свободу человека, и Бог играет с самим собой (очень ярко это выражается у Спинозы и у Гегеля), - в этих учениях история носит, по словам Бердяева, характер комедии.
Итак, грехопадение, а, следовательно, и отчуждение является актом свободы человека; другими словами, человек свободно становится рабом, и только свободно человек может стать подлинно свободным. Путь к свободе представляет собой приятие этического и его активное преодоление в сверх-добре и просветленной свободе; это путь, который приемлет Бердяев и по поводу которого он строит свою этику.
Бердяев разделяет этические миросозерцания на три типа: этика закона, этика искупления и этика творчества. Остановимся на каждом из них.
Трагизм человеческой свободы определяется тем, что человек может отказаться от высшего в самом себе и отдаться во власть социальной обыденности, где господствуют страх, скука, пошлость, где дурные страсти - злоба, зависть, рессинтемент и порожденные ими фантазмы угашают и скрывают духовную реальность, где забота о самосохранении порождает обывательскую мораль, подчиняющую себе поведение людей и категорически не приемлющую ничего оригинального и подлинного. Но в этом не только трагизм, но и достоинство человеческой свободы, ибо свобода без возможности осуществления зла была бы детерминирована добром и являлась бы уже таковой, обретя форму механического добра. Такой хотели бы видеть свободу представители этики закона, которые бессознательно, а порой и сознательно, закрывают глаза на творящееся в мире зло. У зла есть положительная миссия считает Бердяев, ибо возможность зла есть возможность человеческой свободы. Человек свободен, опуститься до уровня зверя и потерять человеческий образ, и он же свободен подняться к высотам духа, вскрыть и реализовать в себе образ Бога. Без этих двух возможностей не может быть подлинной свободы человека.
Разум и полученное им знание, подобно Великому Инквизитору Достоевского, желают обеспечить человеку спокойное и ровное существование, избавив его от первородной свободы, в рабстве у необходимости, которую они обожествляют. Ведь именно разум превращает необходимость, безжалостно действующую в мире, в вечный закон бытия, в непреступный и должный порядок, которому человек подчинен во веки веков. Здесь Шестов следует кантовской позиции, согласно которой опыт не дает нам объективного знания о природе вещей, объективность, как всеобщность и необходимость, вносится в бытие разумом. Опыт не дает нам знание о том, что действие необходимости обязательно всегда и везде, опыт дает только единичные факты, а уже разум полагает эти факты в рамки общеобязательного закона, превращая их тем самым в объективное знание. Разум соизмерим не с бытием, а с необходимостью, с властью небытия, которую он стремится распространить на всю область бытия, включая и самого Бога. Разум покрывает собой необходимость, он служит не человеку как таковому, а уничтожающему человека и уродующему его Ничто. Разум дает только иллюзию человечности создаваемого им порядка, на самом деле он так же бесчеловечен, как и его коррелят - необходимость.
Необходимость и конституирующий ее власть разум держатся на страхе человека перед непостижимым. Непостижимое не подвластно разуму и потому не дает человеку никаких гарантий устойчивого бытия. Непостижимое - всегда опасно по своей сути. Сковывающая необходимость гораздо приемлемее для человека, чем опасное стояние перед лицом тайны сущего. Однако рано или поздно каждому человеку придется лицом к лицу столкнуться с этой тайной. Шестов зовет нас из серединного бытия повседневности, где власть необходимости представляется вполне естественной и не вызывает серьезного сомнения ее законность, - к окраинам жизни, к смерти. Там, где перед человеком раскрывается бездна смерти, обнаруживается тайна необходимости и призрачность знания, дававшего ранее твердую опору. Теперь опоры рушатся, и нет никаких гарантий - разум полностью обнаруживает свое бессилие. Смерть, будучи результатом необходимости, подрывает власть необходимости, показывая тем самым, что необходимость не необходима. Вслед за Платоном Шестов повторяет, подлинное философствование есть подготовка к смерти. Смерть ведет человека к источникам жизни и к подлинному вопрошанию о сущности всего существующего. Перед лицом смерти человек перестает страшиться собственного страха; перед лицом последней невозможности в отчаянии и страхе ему может открыться новое измерение мышления, дарующее бесконечную свободу, - измерение веры.
Знание идет от страха перед всемогуществом Бога и потому служит необходимости, склоняющей Бога от человека, ставя в ее вечную зависимость человека и Бога в сознании человека. Знанию не понятны и не доступны дерзновение и абсурд веры, восстающей против самого очевидного. Знание видит в вере ущербное знание, в полной мере еще не приведенное в соответствие с логическими законами разума. Вера же видит в знании ущербную жизнь. Если знание стремится жить в ограниченных категориях мысли, то вера направлена на то, чтобы мыслить в категориях бесконечной жизни, то есть мыслить жизненно. Борьба Шестова с разумом и знанием есть не самоцель, конечной целью ее является восстановление живой связи человека с последней и первой истиной жизни.
Бытие единичных предметов, в частности бытие конкретного человека, не определяется бытием целого. В контексте целого единичное не понять, ибо последнее обнаруживает свое истинное бытие в своей уникальности. В страхе перед бесконечной множественностью уникального разум, для которого всякая бесконечная множественность предстает в форме хаоса, - ищет объять все единичные вещи единым началом и таким образом редуцировать неповторимое в каждом предмете к общей и простой основе. Тем самым, по глубокому убеждению Шестова, разум редуцирует многообразие непостижимого бытия к ясному и понятному небытию. Единичное, неповторимое недоступно для разума, тем более недоступно для него бытие живых существ, действия которых определяются своеволием и капризом, т е. людей. Субъективное бытие человека противоречит разуму - для разума оно невозможно; разум объективирует глубину человеческого я и рассматривает его как явление среди других явлений мира; разум возвышается над экзистенциальным бытием и судит его с позиций небытия, ничтожащей необходимости. Самое важное для человека - его жизнь - существует помимо разума, помимо воли безличного единого начала, ибо у этого последнего не может быть своей воли, поэтому жизнь не требует доказательств и обоснований со стороны разума; и там, где разум видит невозможное, - то не так уж и невозможно. Жизнь определяется, по Шестову, не в терминах объективности и необходимости, а в терминах важного и ценного. Знание и наука хотят избавить мир от покрова видимости, связанной с восприятием субъекта, но мир, который дает наука человеку - бесцветный и однообразный мир - имеет ценность только постольку он служит человеку в границах физического бытия его выживанию, но человек никогда не променяет сущее, связанное с субъективной основой эмпирического восприятия, - сущее, где царят звуки, цвета и многое другое, с чем человек имеет дело непосредственно, - на мир, ободранный наукой, в котором мышление стремится поставить себя на место действительности. В данном случае мы можем говорить о сознательной антропоморфной онтологической установке Шестова. Для него гораздо важнее живой непосредственный опыт человека, соотнесенный с его эмпирической телесностью, с его эмпирическим я, чем образ мира, созданный наукой. Это опыт, не претендующий на всеобщность добываемого им знания. Закономерность и всеобщность вносится в опыт разумом, согласно кантовскому критицизму, которому в данном отношении следует Шестов. Но только для русского философа определяющим является не то, что разум, диктуя законы природе, делает возможным объективное знание, но то, что разум своими всеобщими, необходимыми и объективными суждениями затемняет подлинный опыт, скрывает все единичное, случайное, загадочное и таинственное в бытии.
Шестов не раз уподобляет бытие, открываемым нами в контексте знания, сну и сновидению. Критикуя гуссерлианскую феноменологию, Шестов обращает внимание на то, что Гуссерль, следуя давней традиции европейского рационализма, кладет в основание истинного знания закон противоречия и принцип очевидности, являющиеся соответственно и критериями подлинного бытия предмета. Однако сознание сновидца, смутно постигающего иллюзорность сновидения, явленное ему как очевидное, по сути своей противоречиво, в то время как его смутное постижение есть истинное. «Часто во сне мы вдруг начинаем чувствовать, что все разыгрывающиеся перед нами события ложны, что они плоды нашего воображения, что мы только спим и, чтоб высвободиться из сети лжи и безумных a priori, в которых мы запутались, нам нужно проснуться. То есть в сонном состоянии, среди тех истин, которые могут быть истинами только для species homo dormiens, у нас вдруг появилось две истины уже не специфические, а абсолютные. Если бы мы во сне рассуждали, рассуждают Гуссерль и эллины, мы как раз должны эти две истины отвергнуть, как заключающие в себе внутреннее противоречие. Раз мы утверждаем, что мы спим, и что наша очевидность есть очевидность сновидцев, то есть очевидность обманчивая, то, стало быть, и наше утверждение, что мы спим, тоже ложно. Homo dormiens, релативизируя свою сонную истину, рела-тивизирует бытие и т. д. А меж тем наше убеждение, что мы спим и что нужно проснуться, чтоб найти истину, - эти наши релативизирующие суждения суть единственно истинные, мало того что истинные - единственно ведущие к тому, чтоб избавиться от осмысленной, невыносимо оскорбительной, кошмарной лжи сновидении.
Самостийная и автономная воля человека, которая характеризует его бытие как человеческое, закрепощается в тюрьму, построенную самим же человеком, доверившемся разуму. Своеволие с позиций объективного разума предстает как незаконная претензия человека на власть над миром. «Самость действительно своевольна, своеволие ее родная изначальная стихия. Но своеволие ничего общего не имеет с жаждой неограниченного господства. Как раз наоборот, своеволие, и именно то своеволие, которое мы наблюдаем в живом человеке, тяготится господством. И если иногда бывает иное, то это, так сказать, уже позднейшая формация, точнее деформация самости. К господству тянутся иные силы - прямо противоположные самости, то, что называется общими принципами и началами. Они сами воли не имеют, и воли в других не допускают и не выносят то, что чистый отвлеченный теоретический разум не имеет воли, еще не говорит о том, что он не претендует на власть. Его стремление состоит в том, чтобы сделать все таким же безвольным, каким является он сам. Он ищет убить желание жизни в человеке, и тем самым убить жизнь. Своеволие в контексте падшего мира - мира, захваченного необходимостью и освящающего ее разума, предстает как нечестие и дерзновение, во оно же является отблеском райской жизни, - когда человек не знал ни в чем нужды, когда он обладал абсолютной возможностью.
Следует заметить, что Шестов говорит о своеволии, еще не затронутом грехом, о своеволии, не деформированном знанием. Ведь именно знание ориентирует волю на всеохватное единство мира, а, значит, и на власть над ним. У Шестова, скорее, речь идет о своеволии детском, наивном и капризном, не испытавшем еще на себе ограничивающего действия необходимости, в стихии которой возникает борьба за выживание и, как естественное продолжение последней, борьба за власть.
В заключение этой части нашего исследования мы выскажем свои соображения относительно общих воззрений Л. Шестова.
Крайний антигностицизм Шестова заставляет задуматься: неужели знание человека есть лишь его самообман и к истине не имеет никакого отношения? Критика Шестова доказывает, или, по крайней мере, стремится показать, знание не может само себя обосновать, опираясь на те принципы, которыми оно руководствуется. Знание строится на психологическом фундаменте, и его цель состоит в том, чтобы помочь человеку обустроиться в рамках вечно угрожающего ему мира. Истина интересует знание постольку, полагает Шестов, поскольку она может служить выживанию человека, но не само по себе. Трудно не согласиться здесь с Шестовым. Однако если бы человек руководствовался только психологическим мотивом выживания и приспособления к миру в процессе его познания, он бы довольствоваться теми объяснениями мироздания, которые были предложены ему и осуществлены не им, что в общем то и происходит в большинстве случаев. Но одной из важнейших характеристик знания является то, что оно не успокаивается на достигнутом и самом простом, ибо оно следует и стремится соответствовать сложности бытия и тем самым само все более усложняется. Конечно, знание всегда направлено на то, чтобы обрести всеобщность, необходимость и объективность, и в этом проявляются его утилитарные мотивы, и именно здесь его слабое место, ибо всеобщность, необходимость, объективность в силах обосновать себя в качестве критериев истины. Однако это единственные формы, в которых знание способно себя выразить, но которые в то же время затемняют истину бытия.
Рефераты и конспекты лекций по географии, физике, химии, истории, биологии. Универсальная подготовка к ЕГЭ, ГИА, ЗНО и ДПА!
Поскольку естественные измерения человека относительны, они через частичную недолужнисть демонстрируют неполноту человеческого бытия и поддаются определению. А уникальность человека понять однозначно невозможно.
Это происходит не из-за двуликость (разногласия) человека, а от парадоксальности (многоголосый) человека. Метафизика человека, пытаясь охватить ее бытия, открывает вопрос человеческой личности. Не поддаваясь контролю и коррекции, бытия человека происходит неожиданно и последовательно, без оперативных (организационных) вмешательства извне, а на основании самого себя.
Бытие человека как изначальная сущность представляет необходимость (самопричиннисть) человека в действительности и проясняется в ее разумном отношении к происходящему.
Показательными опытами бытия человека есть вера, свобода, смысл, любовь, смерть. Это такой несомненно принят, символическое пространство человека, в котором она не следует что-то, а выступает как Другой. То есть не повторяет Другое, не вмешивается в чистоту бытия, а укрепляет собственную неповторимость через единство (совпадение) с Другим. Сверхъестественное (предельная) сущность человека способствует ее утверждению не как промежуточного звена, а как мирового события.
Вера - это человеческий чувственный опыт постижения необъятное. Она - способ примирения с миром и преодоление собственной частности. Будучи полноценным актом, вера безусловно выводит человека за свои предметные границы и таким образом формирует человека как личность.
Свобода, так же как вера, не отчужден акт познания основания себя и мира. Выражая непосредственное способность человека быть беззаботной (бескорыстной), свобода пронизывает собой каждую структуру его внутреннего мира.
Смерть - завершен опыт человека, освобождения духа для вечности и безусловного вхождения в состояние абсолютного покоя (неделимости).
Итак, метафизика человека имеет отношение к фундаментальному, основательного в человеке. Т.е. к непривычным способностей, нетленных усилий человеческого бытия, к форме, вне которой человек не будет человеком, а лишь пустым пребыванием, бесполезным передвижением по жизни. Сверхъестественность (потусторонность) человека - это деяние, которое возникает само собой, Явление, знаменующий ее существом, причастным к божественному (вечного).
Принципиальными метафизическими характеристиками личности и духовности являются бесконечность (микрокосмичность, непознаваемость, бессмертие) и свобода. Метафизическая категория "бессмертие" (в христианской метафизике - индивидуальное "спасение") является первичной ценностью, на которой основывается все содержание понятий "должное" и "желанное". Предпосылкой к реализации "должного" и "желанного" в деятельности и одновременно ценностью выступает другая категория - "свобода". Интенцией синтеза в русской религиозной философии неоплатонизма, патристики, средневековой мистики, шеллингианства, гегельянства, психоанализа, художественной антропологии Достоевского является стремление к преодолению духовного кризиса, связываемого с господством рационалистических и позитивистских парадигм мышления.
В Вере человека проявляется его метафизическая сущность. Душа человека есть то, во что он верит.
Человек - самая великая тайна бытия, над которой бились лучшие умы человечества. Разгадка этой тайны — главное дело человека, по сравнению с которым все остальные дела и проблемы кажутся пустяками.
Кто сумеет все рассказать о себе, опишет всю Вселенную, считал Р. Декарт. Поэтому человек всегда будет заниматься самопознанием, пытаясь разгадать свою сущность, свое отличие от всею остального мира. Но познать себя — труднее всего. К тому же это раскапывание самого себя нельзя считать безобидным занятием. Человек заглядывает в такую темную и опасную бездну. в которой легко потерять себя, потерять здоровье, рассудок. Если долго вглядываться в бездну, то и бездна, говорил Ницше, начинает вглядываться в тебя.
Познавая себя, мы открываем законы мироздании. Человек есть .микрокосм. миниатюрная модель макрокосма: в нем, как в зеркале, отражаются все сложности и противоречия большого мира. Но что может заставить человека заниматься самопознанием? Житейские дела и привязанности. повседневные заботы и нужды, публичная жизнь и гражданские обязанности постоянно отвлекают человека от этого самого важного занятия. «Людей с самого детства, - писал Б.Паскаль, - обязывают заботиться о своей чести, о своем достатке, о своих друзьях, а также о достатке и чести друзей, их изнуряют всякими делами, изучением языков, упражнениями; им внушают, что они не будут счастливы, если их здоровье, честь, имение, а также здоровье, честь, имение их друзей не будет в хорошем состоянии, и что отсутствие хотя бы одного из этих благ принесет им несчастье. Так их нагружают обязанностями и заботами, заставляя суетиться с рассвета. Странный способ делать людей счастливыми, скажете вы: что можно придумать лучше этого, чтобы сделать их несчастными? Как что: надо только отнять у них все эти заботы, и тогда они взглянут на себя, задумаются, кто же они такие, откуда они пришли, куда идут: им нельзя дагь слишком много занятий и развлечений.
С точки зрения философской антропологии, человек прежде всего не биологическое, не психологическое, а метафизическое существо. И становится человек человеком, когда открывает в себе метафизическое измерение. Метафизическое - значит сверхъестественное, то есть не имеющее физических причин. Так. любовь не имеет никаких конкретных физических причин, любят не за что-то. а потому что любят, если есть причина, то нет любви: не имеет никаких причин добро, человек делает добро только потому, что он добр. Нет никаких эмпирических причин для совести: я поступаю по совести, потому что не могу иначе, а не из-за страха, из-за выгоды и т. д. Добро, совесть, ум не нуждаются в объяснении, объяснять нужно глупые поступки, бесчестье. подлость.
Н.Д. I\OIIII, I'..H. Некрасова
Человек не может всю жизнь находиться в состоянии любви, творческого напряжения, нельзя постоянно жить на пределе возможного - жить в стихии совести и добра. Но только находясь па этом пределе, человек ощущает себя человеком, чувствует, что живет в полном смысле этого слова, переживает каждую секунду своей жизни как значительное и неповторимое событие.
Видимо, это подразумевал Платой в своем образе «пешеры->: большинство людей подобны связанным узникам, которые сидят в пешере спиной к выходу. Они видят перед собой на стене только тени проходящих сзади людей, проезжающих повозок, и им кажется, что то. что они видят, — это и есть истинныи и единственно возможный мир. Если их повернуть лицом к свету, к истинному миру, они зажмурятся и отвернутся, не признают его.
Философская аіч ринологии о снниосіи человека
чудо, которою не должно быть, но благодаря юму.
В этом смысле человек растянут между двумя мирами — миром повседневного существования (в человеке ведь не прекращаются натуральные процессы) и миром, в котором человек живет на пределе своих возможностей (в любви, в свободе, в красоте). Поэтому человек есть некоторое напряженное держание чего-то неприродного, искусственного, покоящегося па весьма хрупких основаниях Пока есть это напряженное держание, есть человек. Поэтому человек не существует, как любой иной предмет или животное, не живет в автоматическом режиме, подчиняясь своей наследственности, своим генам, стереотипам поведения. Человек - это стремление выть человеком. Стремление удержаться в том режиме бытия, где он чувствует себя свободным, любящим и творящим. Нет стремления — и человек выпадает из этою режима, автоматически в нем удержаться нельзя. Автоматически в голову подчас приходит только глупость, но чтобы пришла мысль оригинальная и новая. надо сильно постараться. Само по себе в человеческом мире ничто не живет, все держится только на волне усилия: усилия быть человеком. никогда и ни в чем не опускаться ниже максимума, на который ты способен как человек. В этом смысле и звучит кантовский категорический императив: поступай так. чтобы максима твоей воли была основой всеобщего за конодател ьства.
Мы люди в той мере, в какой нам предназначено решать бесконечные задачи. Например, любовь, как человеческое явление в вышеозначенном смысле, отличается от удовлетворения полового желания: половое желание удовлетворяется, проходит, человек утомляется, частое повторение одного и того же вызывает скуку. В любви же любимое существо всегда новое, для любви пет прошлого, она неисчерпаема, это совсем иная повторяемость, любовь бесконечно больше, чем человек, в любви можно только участвовать, прикоснуться в какой-то мере к ее необычайно интенсивному и необъятному полю напряжения.
Если человеческая жизнь так устроена, что в ней ничего и никогда не реализуется полностью, го все истинно человеческое, все бесконечное реализуется в другой жизни, в трутом режиме бытия. и настолько
В..1. 1 VUIIH. fc.H. Некрасова
полно, насколько долго нам удастся и этом другом режиме удержаться Это стремление к бесконечному п конечной жизни и есть го. что можно назвать бессмертной душой
Человек никогда не реализует самого себя, и никогда не может наступить момент, когда он скажет: ну все. наконец-то я стал человеком!
К.Ясперс выделял пять свойств или особенностей человека как метафизического существа. Наша метафизическая сущность проявляется, по его мнению, в следующем: 1)
в неудовлетворенности, поскольку человек постоянно чувствует свое несоответствие тому, чем он является сегодня: он не удовлетворен своим знанием, своим духовным миром, своим положением, всем, чего ему удалось достичь: грызущее чувство неудовлетворенности - показатель его человечности: 2)
в стремлении к безусловному, поскольку его жизнь постоянно обусловлена внешними и внутренними причинами, а ему нужно найти безусловную опору для своего бытня.
которую невозможно найти ни в обществе, ни в природе, ибо все это для него - веши относительные, не безусловные, отсюда его стремление к Богу или к некоей трансцендентной силе, которая, как он верит, не даст ему пропасть, затеряться, подобно песчинке, в бесконечности пространства и времени: 3)
в беспрестанном стремлении к единому, поскольку ни один из видов единства мира — материального и духовного - его не удовлетворяет. единственное, что может его удовлетворить. — это вечность и, соответственно. непосредственная связь с бытием: 4)
в сознании бессмертия не как продолжения жизни в другом образе. а как своей укрытости в вечности, то есть того, что каждый человек должен в своей жизни сделать что-то такое, чтобы остаться и пребывать всегда, ибо все великие люди, когда бы они ни жили, являются нашими современниками, их идеи, чувства, образы неподвластны времени™.
Человек - существо трансиендируюшее. т.е. постоянно пытающееся переступить собственные границы: границы своих возможностей, своего знания, своей жизни, своего мира. Но человек никогда не достигает чего-либо трансцендентного, никогда не выходит за рамки мира. Транс- иендирование - это стояние на границе между тем. что знакомо, понятно, осмысленно, и тем. что неуловимо, невыразимо, что постоянно дразнит человеческое любопытство, терзает своей недостижимостью — будь то Бог. скрытый смысл существования, тайна рождения или смерти. Стремление к трансцендированию вызвано также постоянным беспокойством по поводу хрупкости, преходяшести. неустойчивости любого наличного бытия, это стремление найти прочную опору всего сущего. В трансцендированин мы не достигаем ничего определенного — мы по-прежнему не можем постичь Бога, смысл нашего сушествова- ния так и остается для нас непостижим, но сама попытка трансценди- рования является серьезным толчком, после которого начинается наше преобразование, изменение сознания. Пережив опыт транснсн- дироаания. мы становимся другими людьми, больше не можем жить легко и бездумно, мы проникаемся заботой о собственном существовании. Почувствовав вкус трансцендентного переживания, ощущение стояния на границе возможного, мы никогда больше не успокаиваемся и всегда пытаемся найти смысл своего бытия, стараемся восстанавливать в себе снова и снова странное чувство, что трансценднрование как будто пробудило в нас трансцендентные силы, которые с тех пор каким-то неведомым нам образом поддерживают нас в нашем истинно человеческом бытии.
Метафизика человеческого бытия
У человека, как свидетельствуют любая философия или религия, есть две жизни: одна, в которой мы живем, подобно заведенным автоматам, приспосабливаясь к окружающему миру и обществу; и вторая, в которую мы впадаем в редкие минуты или дни своего бытия, когда творим, любим, делаем добро. С точки зрения философии, последняя и есть истинная жизнь: здесь мы радуемся, волнуемся, глубоко переживаем, здесь мы живем полностью в бодрствующем состоянии. Однако все эти вещи: добро, любовь, красота, ум, совесть, честь - являются сверхъестественными, потому что не имеют никаких естественных причин.
Нельзя спросить человека, почему он сделал добро (ибо если есть причина, то нет доброго поступка: "я спас человека, потому что он богатый и меня отблагодарит"), нельзя спросить о том, почему, по какой причине он любит другого человека (ибо если есть причина, то нет любви: "я люблю ее, потому что она красивая", но ведь есть тысячи более красивых).
Добро, как и любовь, не нуждается в объяснении, а зло нуждается в объяснении, любой наш нехороший поступок надо объяснять и оправдывать. Мы всегда ищем причины только для бесчестия, для измены, для зла. Но если злые поступки мы часто совершаем автоматически, (так же, как автоматически в голову приходит только глупость, а чтобы пришла умная мысль, надо сильно постараться), то добро, честь, любовь, ум сами по себе не случаются, не совершаются в автоматическом режиме.
Как писал философ М.К. Мамардашвили, все эти вещи живут в той мере, в какой возобновляются человеческим усилием, живут только на волне этого усилия. Вообще ничто человеческое не может само по себе пребывать, а должно постоянно возобновляться. Даже закон нельзя установить, а потом забыть и надеяться, что он может действовать. На самом деле его действие покоится целиком на существовании достаточно большого числа людей, которые его понимают, нуждаются в нем как неотъемлемом элементе своего существования и готовы идти на смерть для того, чтобы закон был. Никакой свободы не будет, если нет людей, которым она нужна и которые готовы за нее драться.
Мераб Константинович Мамардашвили (1930 - 1990) - российский Сократ. Очень не любил писать, при жизни вышло только три книги. Постоянно выступал с циклами лекций по актуальным проблемам философии в Московском государственном университете (МГУ), во ВГИКе, в Институте психологии. На них в 60 - 80 годах сходилась вся интеллектуальная Москва. Лекции он читал спокойно и деловито, попыхивая трубкой, от самого его облика веяло подлинной философской мудростью.
Мамардашвили выступал с лекциями во многих университетах мира, причем всегда на языке страны, был знаком со многими выдающимися мыслителями Запада. В эпоху гонений на инакомыслящих он никогда не боялся говорить о том, что думает, и был образцом честности и искренности в мышлении. Умер в "накопителе" московского аэропорта, отправляясь в Тбилиси.
В настоящее время готовится объемное собрание его сочинений, и разные издательства с удовольствием выпускают отдельные его работы: "Картезианские размышления", "Лекции о Прусте", "Как я понимаю философию", "Необходимость себя".
Сам человек не существует как какая-то данность, как предмет, как стол или стул, человека вообще нет как чего-то неизменного, постоянного, наличного, человек - это стремление быть человеком. Нет стремления - нет человека.
В то же время в человеке, даже пребывающем в другом, напряженном режиме бытия - в любви, творчестве, не прекращаются натуральные процессы, сам он продолжает жить в этом мире, заниматься обыденными и повседневными вещами. И в этом смысле человек распят, по выражению Мамардашвили, между двумя мирами. Эта распятость предполагает напряжение, и очевидно, что если есть человек, то есть некоторое напряженное держание в себе двух миров, напряженное усилие держать, будучи природным существом, что-то неприродное, искусственное, покоящееся на весьма хрупких основаниях. Хрупких потому, что искусственные основания человека никогда целиком не реализуются в этом естественном мире: в нем нет в чистом виде ни совести, ни добра, ни красоты. И тем не менее вся жизнь человека сопряжена с этими основаниями. Но быть абсолютно добрым бесконечная задача, так же как быть абсолютно мудрым - бесконечная задача. А человек конечен. Ему жизни не хватит на достижение этих совершенств, и все же он к этому стремится. Стремиться к тому, на что не хватит жизни, - это и есть человеческое предназначение. Это стремление и есть то, что можно назвать бессмертной душой.
Назначение человека в том, чтобы оставить свой след, чтобы его дела и мысли вошли необходимой частью в состав этого мира. Для меня это возможно только в том случае, если я живу своей жизнью. Потому что в мире уже все сказано, все сделано, все написано, в этом мире нет для меня места, остается только повторять то, что уже было, как и делает большинство людей, не выполняя своего предназначения. Жить своей жизнью - значит найти то место, которое оставлено для меня. Я должен все понять сам, как будто до меня этого никто не понимал. От того, как я пойму, что я увидел или узнал, зависят мои дальнейшие отношения с миром. Нет знаний вообще, абстрактных знаний, они всегда должны быть кем-то поняты, прогресс знаний в том, что другой понял иначе. Когда я пытаюсь понять, найти свою уникальную позицию, свое место, то я начинаю жить своей жизнью и в то же время жизнью мира. Можно сказать, что в этом случае мир сам себя понимает. Это происходит, когда я усиливаюсь мыслить, вырываюсь из замкнутого круга чужих знаний, стереотипов, предрассудков, когда я раздвигаю слипшиеся глыбы мира, чтобы встать на свое место, которое можно занять только своим собственным пониманием. В этом смысле мое понимание - это необходимая составная часть мира.
Читайте также: