Чаадаев о россии кратко

Обновлено: 17.05.2024

О Петре Чаадаеве (1794–1856) все мы знаем со школы. Знаем, что это был первый русский философ (наряду с Радищевым), друг Пушкина, человек, написавший “Философическое письмо”, которое стоило ему заключения под домашний арест и объявления высочайшим указом императора сумасшедшим, за то, что объявил Россию “пустым местом” между иными странами и народами (“мы стоим как бы вне времени”, “в стороне от общего движения…”, “в нашей крови есть нечто, враждебное всякому истинному прогрессу”). В общем — убеждённый западник, певец свободы, жертва царизма. Такой образ Чаадаева с лёгкой руки Герцена укрепился в нашем сознании.

Однако, уже чуть более внимательный взгляд заставит нас сильно усомниться в такой оценке.

Если Чаадаев и западник, то очень странный. Он терпеть не может современную Европу, называя её хладным трупом, зато любит Европу старую, католическую. России он действительно отказывает в прошлом, зато, когда говорит о России будущей — речь его горит настоящим мессианским пламенем. Наверное, он грезит о России революционной и демократической? Ничуть не бывало! Мысль его прямо противоположна: он верит, что Россия способна вернуть Европе христианские идеалы и спасти её от революции, демократии, и прочей подобной мерзости. Вот так западник!

Однако давайте по порядку.

Внук академика, историка М.М. Щербатова (автора 7‑томного издания “Истории Российской от древнейших времен”), Чаадаев в молодости, как и все молодые люди его времени, проникается революционными идеями, вступает в масонскую ложу (“Соединённые братья”, “Союз благоденствия” и “Северное общество” декабристов). Однако, оказавшись за границей, скоро радикально меняет свои взгляды. Он знакомится с Шеллингом, попадает в круг деятелей французской “реставрации”, увлекается политическим католицизмом, который понимает как фундаментальную основу общества, обратную революции.

Из масонских лож он скоро выходит, декабристский бунт категорически отвергает. Утверждая впоследствии, что восстание декабристов отбросило нацию на полвека назад.

В отличие от деиста Радищева, Чаадаев, прежде всего, христианин (“я… просто христианский философ”, — пишет он в письме С.С. Мещерской 27 мая 1839 года) и ратует за восстановление традиции.

Вероятно, его “Философические письма” изначально не предназначались для публикации и были (как позднее иронически писал Вяземский) лишь “энцикликами” для московских прихожанок его “басманного ватикана”. Но и удержаться от их обнародования Чаадаев в конце концов не смог…

Тревогой на неблагоразумие друга проникнуто и знаменитое письмо Пушкина, ему адресованное: “мне досадно, что я не был подле вас, когда вы передавали вашу рукопись журналистам” и “надеюсь, что её не будут раздувать”.

Разумеется, Пушкину хорошо известен как образ мысли Чаадаева, так и содержание самой “энциклики”: “я с удовольствием перечел её, хотя очень удивился, что она переведена и напечатана… Что касается мыслей, то вы знаете, что я далеко не во всём согласен с вами”.

Понятна досада Пушкина на Чаадаева, история России согласно которому выглядит так:

“Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее — иноземное владычество, жестокое, унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала… В дальнейшем — лишь тусклое и мрачное существование, лишённое силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании… Мы живём одним настоящим, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мёртвого застоя”.

“…мы жили и продолжаем жить лишь для того, чтобы послужить каким-то важным уроком для отдалённых поколений, которые сумеют его понять; ныне же мы, во всяком случае, составляем пробел в нравственном миропорядке”.

Александр Сергеевич Пушкин | Иллюстрация: Соколов Пётр Фёдорович

Понятна реакция на всё это и Николая, назвавшего статью Чаадаева смесью “дерзкой бессмыслицы, достойной умалишённого”. Назвать великую империю с тысячелетней историей “пробелом в нравственном миропорядке”, фактически в лицо правителю этой империи — это, конечно, дерзость, выдающая человека, мягко говоря, не вполне собой владеющего.

Да и, честно говоря, в иных своих текстах, в которых он с той же яростью ветхозаветного пророка обрушивается уже не на русскую, но на всю человеческую культуру и цивилизацию, вплоть до Гомера и Марка Аврелия, Чаадаев являет нам себя человеком, ступающим не то, чтобы совсем по земле.

То есть реакция Николая, как отца и правителя империи на этот безумный жест, как минимум адекватна. Глава семьи не прогневался, сослав в Сибирь заблудшего сына, но, с полным пониманием дела, лишил его прогулки (назначив бузотёру-мессии годичный домашний карантин).

Наконец, понятна реакция на всё это Пушкина, вообще не терпевшего, когда страсти и эмоции насилуют разум и здравый смысл. Ответ Пушкина Чаадаеву на его инвективы по праву считается одной из гениальнейших страниц русской историософии. М. О. Гершензон справедливо заметит: “если бы от всего Пушкина до нас дошло только это письмо, этого было бы достаточно, чтобы усмотреть его гениальность”.

Письмо это ясно показывает, каким мог бы оказаться путь русской политической мысли, если бы Пушкин не погиб в момент её становления. Это Россия своим мученичеством, поглотив монгольское нашествие, спасла “энергичное развитие католической Европы”, отвечает Пушкин Чаадаеву. И да, “для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование”. Однако именно этим (татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу) “христианская цивилизация была спасена”… На упрёки Чаадаева в “исторической ничтожности” России, Пушкин отвечает: как? А русская юность Олега и Святослава? А “оба Ивана”? А “Пётр Великий, который один есть целая всемирная история”? А “Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привёл вас в Париж?”, и, наконец, “клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал”.

И, надо сказать, что сам Чаадаев с оценками Пушкина в конце концов согласился:

“Я считаю наше положение счастливым, если только мы сумеем правильно оценить его; я думаю, что большое преимущество — иметь возможность созерцать и судить мир со всей высоты мысли, свободной от необузданных страстей и жалких корыстей, которые в других местах мутят взор человека и извращают его суждения… мы, так сказать, самой природой вещей предназначены быть настоящим совестным судом…”
“Апология сумасшедшего”

19 Итак, от “пробела в нравственном миропорядке”, до “совестного суда” Европы — таков генезис мысли Чаадаева о месте России в мире.

20 Более того, Чаадаев уверен в грядущей миссии России — начать нравственное обновление Европы, “революцию духа”. В письмах 1835 года к А. И. Тургеневу он пишет:

“Россия призвана к необъятному умственному делу: её задача — дать в своё время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе… Имея возможность спокойно и с полным беспристрастием взирать на то, что волнует там души и возбуждает страсти, она, на мой взгляд, получила в удел задачу дать в своё время разгадку человеческой загадки”.

А вот ещё более выразительно:

“…оценить как следует европейские события можно лишь с того расстояния, на котором мы от них находимся. Мы стоим по отношению к Европе на исторической точке зрения, или, если угодно, мы — публика, а там — актёры, нам и принадлежит право судить пьесу… Провидение создало нас слишком великими, чтоб быть эгоистами… Оно поставило нас вне интересов национальностей и поручило нам интересы человечества… Все наши мысли в жизни, науке, искусстве должны отправляться от этого и к этому приходить… В этом наше будущее… Мы призваны… обучить Европу бесконечному множеству вещей, которых ей не понять без этого… Наша вселенская миссия началась…”

Прочитав “Клеветникам России” и “Бородинскую годовщину”, Чаадаев с восторгом пишет Пушкину:

“Никогда ещё вы не доставляли мне столько удовольствия. Вот вы, наконец, и национальный поэт; вы, наконец, угадали своё призвание… В “Клеветниках России” больше мыслей, чем было высказано и осуществлено в течение целого века в этой стране… Мне хочется сказать себе: вот наконец явился ваш Данте…”
18 сентября 1831 года

В Пушкине Чаадаев видит того пророка, который должен начать дело преображения мира, и в переписке с ним настойчиво указывает ему эту роль. Сам Пушкин, впрочем, от неё вежливо уклоняется.

С тем же восторгом Чаадаев встретит и выход “Выбранных мест из переписки с друзьями” Гоголя, полных того же мессианского пафоса христианского преображения мира, что и его собственная философия.

Итак, вот вам Чаадаев, поэт, философ, пророк, нимало непохожий на “школьный образ” гордого, холодного, надменного западника, бичующего отсталость николаевской России.

Остаётся пожалеть ещё об одном: что переписка Пушкина — Чаадаева оказалась прервана волею обстоятельств, а большая часть её была из осторожности уничтожена. В ином случае, мы могли бы получить на выходе лучшую русскую философскую книгу на темы мировой истории, метафизики, политики — всего того, что занимало русскую мысль все последующие десятилетия. И сама история России в этом случае пошла бы, возможно, по иному пути.

Вообще, русская история, как это хорошо видно по случаю Чаадаева, вещь чреватая. В своё время большевики пытались ваять из аристократа и монархиста Пушкина революционера и демократа, а современные либералы до сих пор лепят из Петра Чаадаева своего союзника и кумира. Всё это с одной стороны понятно — в России просто нет серьёзных выразителей столь тощей идеологии, с другой — не может в конце концов не закончиться одним: когда тщательно создаваемый миф в один прекрасный день просто разорвётся у них под ногами, погребая под собой сотканные из нелепостей доктрины и самих носителей.

У каждого народа была своя юность, время великих страстей, широких замыслов. У нас, по Чаадаеву, все было иначе: сначала дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное иноземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть, — такова печальная история нашей юности.

Мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человеческого рода; мы не принадлежим ни к Востоку, ни к Западу, и у нас нет традиций ни того, ни другого Стоя как бы вне времени, мы не затронуты всемирным воспитанием человеческого рода.

Мы, продолжал Чаадаев, принадлежим к числу наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок — урок, как не нужно жить. Мы составляем пробел в нравственном миропорядке. Глядя на нас, можно было бы сказать, что общий закон человечества отменен по отношениюк нам. Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, не научили его; мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих, ничем не содействовали прогрессу человеческого разума. А все, что нам досталось от этого прогресса, мы исказили. С первой минуты нашего общественного существования мы ничего не сделали для общего блага людей; ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной почве нашей родины; ни одна великая истина не вышла из нашей среды; мы не дали себе труда ничего выдумать сами, а из того, что выдумали другие, мы перенимали только обманчивую внешность и бесполезную роскошь.

Во всем, считал Чаадаев, виновата православная религия. Эта религия дряхлая, она всегда шла на поводу у власти, никогда не вдохновляла народ на великие свершения. Католицизм с его военно-монашескими орденами, крестовыми походами, завоеваниями новых земель значительно повлиял на развитие многих стран, протестантизм дал мощный толчок развитию капитализма.

Русские, писал Чаадаев, могут спросить: а разве мы не христиане? Без сомнения, мы христиане, но и эфиопы тоже христиане. Христианство должно объединять и направлять духовное развитие общества, а Россия нуждается в оживлении веры, в том, чтобы получить истинно христианский импульс.

Приложение

Философические письма(1829-1830)

Провидение] как будто совсем не занималось нашей судьбой. Отказывая нам в своём благодетельном воздействии на человеческий разум, оно предоставило нас всецело самим себе, не пожелало ни в чём вмешиваться в наши дела, не пожелало ничему нас научить. Опыт времён для нас не существует. Века и поколения протекли для нас бесплодно. Глядя на нас, можно сказать, что по отношению к нам всеобщий закон человечества сведён на нет.

Мы никогда не шли вместе с другими народами,мы не принадлежим ни к одномуиз известных семействчеловеческого рода,ни к Западу, ни к Востоку,и не имеем традицийни того, ни другого.Мы стоим как бы вне времени,всемирное воспитаниечеловеческого родана нас не распространилось

Мы живём лишь в самом ограниченном настоящем без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя. Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы как бы чужие для себя самих. Мы так удивительно шествуем во времени, что, по мере движения вперёд, пережитое пропадает для нас безвозвратно. У нас совсем нет внутреннего развития, естественного прогресса; прежние идеи выметаются новыми, потому что последние не происходят из первых, а появляются у нас неизвестно откуда.

Это естественное последствие культуры, всецело заимствованной и подражательной

В то время, когда среди борьбы между исполненным силы варварством народов Севера и возвышенной мыслью религии воздвигалось здание современной цивилизации, что делали мы? По воле роковой судьбы мы обратились за нравственным учением, которое должно было нас воспитать, к растленной Византии, к предмету глубокого презрения этих народов. В Европе всё тогда было одушевлено животворным началом единства. Всё там из него происходило, всё к нему сходилось. Чуждые этому чудотворному началу, мы стали жертвой завоевания.

Вы знаете, что ни один философ древности не пытался представить себе общества без рабов, да и не находил никаких возражений против рабства. Вы знаете также и то, что, по признанию самых даже упорных скептиков, уничтожением крепостничества в Европе мы обязаны христианству. Почему же христианство не имело таких же последствий у нас? Почему, наоборот, русский народ попал в рабство лишь после того, как стал христианским? Пусть православная церковь объяснит это явление.

Не знаю, но мне кажется, одно это могло бы заставить усомниться в православии, которым мы кичимся.

Одним словом, мы жили и сейчас ещё живём для того, чтобы преподать какой-то великий урок отдалённым потомкам, которые поймут его; пока, что бы там ни говорили, мы составляем пробел в интеллектуальном порядке.

Вопросы:

Выделите особенности России проанализировав отрывки из философских писем П.Я Чаадаева?

Какое место и роль занимает Россия в мировых процессах?

Какова роль православия в судьбе России?

Определите значение истории в прошлом и бушующем России?

Ответ Пушкина

Что же касается исторической ничтожности России, то Пушкин решительно не согласен с Чаадаевым. Даже княжеские междоусобицы — разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? А Петр Великий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж? Наконец, писал Пушкин, разве Чаадаев не находит ничего значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Разве и в будущем Россия будет стоять в стороне от Европы?

Действительно, в нашей российской действительности так много глупостей, неурядиц, многое оскорбляет и раздражает, но тем не менее, писал Пушкин, ни за что на свете не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой истории, какую нам дал Бог.

Спор Чаадаева и Пушкина — это извечный спор русских интеллигентов о судьбе России. Одни считали, что Россия и русская история —сплошное недоразумение, что Россия — типично азиатское деспотическое государство с некоторыми элементами европейского управления, с задавленным и необразованным народом, который в силу своей темноты поддерживает эту деспотию. И самое лучшее для мыслящего человека — эмигрировать: или за границу, или внутрь себя. Об этом писал Лермонтов:

Прощай, немытая Россия

Страна рабов, страна господ,

И вы, мундиры голубые,

И ты, им преданный народ.

Вопросы:

Апология сумасшедшего

Чаадаев писал, что пора бы бросить ясный взгляд на наше прошлое, —не затем, чтобы извлечь оттуда старые идеи, а чтобы узнать, как мы должны относиться к нашему прошлому.

Человек, по мнению Чаадаева, может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее. Прошло время слепых влюбленностей, надо с открытыми глазами искать истину.

Я люблю свой народ, говорил Чаадаев, как Петр Великий научил меня любить его. Но мне чужд блаженный патриотизм лени, который все пытается видеть в розовом свете и носится со своими иллюзиями, навязывая их дельным умам.

Чаадаев сожалел, что многие увидели в его письме предсказание России скудного будущего. Да и вина русского народа в конечном счете сводилась к тому, что он был заброшен на крайнюю грань всех цивилизаций мира, вдали от стран, где естественно должно было бы накопляться просвещение, вдали от очагов, откуда оно сияло в течение стольких веков.

Мы с изумительной быстротой, отмечал Чаадаев, достигли известного уровня цивилизации, которому справедливо удивляется Европа. Наше могущество держит в трепете мир. наша держава занимает пятую часть земного шара. Но все это было достигнуто лишь по воле наших государей, которой содействовали физические условия страны. Истинное же развитие всего народа, его умственных сил, понимание его настоящей роли — еще впереди.

Чаадаев как бы положил начало двум концепциям русской истории —славянофильской (которая без оговорок признавала величие России и ее особый путь в истории) и западнической (западники полагали, что все европейские страны идут единой дорогой, и чем быстрее Россия вступит на нее, тем лучше).

Вопросы:

Что творится на Руси?

Видным представителем западничества, по крайней мере в свои молодые годы, был А.И. Герцен. Герцен считал, что Россия должна обязательно дотянуться до западной культуры, что Петр I очень много сделал для ее соединения с Западом. И в то же время сделал очень мало, потому что взял из западных стран чисто внешнее, формальное устройство, но не те формы жизни, которые сделали возможными свободу личности, демократию — то, что составляет суть западной культурной истории.

Переворот Петра заменил устаревшее помещичье управление европейским канцелярским порядком. Все, что можно было переписать из шведских и немецких законодательств, было списано. Но неписанное, нравственно обуздывающее власть, инстинктивное признание прав личности, прав мысли, истины не могло перейти и не перешло к нам от Запада. Рабство у нас, писал Герцен, увеличилось с образованием, государство росло, улучшалось, но личность от этого ничего не выигрывала. Чем сильнее становилось государство, тем слабее — личность.

Европейские формы администрации и суда, военного и гражданского устройства развились в какой-то чудовищный безвыходный деспотизм. Если бы не беспорядочность власти, считал Герцен, то можно было бы сказать, что в России нельзя жить ни одному человеку, осознающему собственное достоинство.

Будучи правоверным западником, Герцен сильно разочаровался, попав на Запад. Он увидел в Европе ослабление и даже исчезновение личности. Средневекового рыцаря заменил лавочник. Рыцарская доблесть, изящество аристократических нравов, гордая независимость англичан, строгая чинность протестантов, роскошная жизнь итальянских художников, искрящийся ум энциклопедистов — все это переплавилось и переродилось в совокупность мещанских нравов.

И тогда Герцен вновь обращался к России, к русскому мужику, к сельской общине как здоровому началу общества. Можно сказать, что он становился славянофилом, хотя только теоретическим, поскольку всю жизнь был сторонником западной демократии, западных свобод, которые как воздух необходимы России.

Вопросы:

П. Чаадаев: исторические судьбы России

С. Уваров Николаю I 1
20 октября 1836 г.
С глубоким прискорбием (зачеркнуто)
Беру на себя смелость сопроводить два прилагаемые официальные рапорта почтительнейшим выражением В. И. В. глубокой скорби, испытываемой мною при доведении до Вашего сведения статьи, напечатанной в No 15 "Телескопа". Неизменная строгость, с которой я уже более четырех лет наблюдаю за мельчайшими движениями в печати, предохранительные меры, постоянно принимаемые мною суровые кары, бывшие несколько раз справедливым их следствием, давали мне право надеяться, что мы обеспечили себя впредь от подобных нарушений установленного порядка; и я должен сознаться, Государь, что повергнут в отчаяние от того, что подобная статья могла быть напечатана во время моего управления. Статью эту я считаю настоящим преступлением против народной чести; так же как и преступлением против религиозной, политической и нравственной чести. Главное Цензурное Управление, внимательно рассмотрев ее направление, не сочло возможным сойти с законной почвы присвоенных ему прав; чем бесспорнее преступление, тем настоятельнее следует соблюсти по отношению к виновным в точности все формы справедливости. В. В., соблаговолите заметить, что на этих именно началах доклад и составлен; тот, который я к нему присоединил, в качестве министра, достаточно обоснован тем малым доверием, которое может внушать министерству человек, поддавшийся грубому обману и [который] покрывает своим именем статью, направление которого совершенно неожиданно обнаружило не бред безумца, а скорее систематическую ненависть человека, хладнокровно оскорбляющего святое святых и самое драгоценное своей страны.
Мне кажется, трудно найти где бы то ни было прямое обвинение прошлого, настоящего и будущего своей родины. В. В., оценивая в своей мудрости характер этой статьи, кажущейся с первого взгляда невероятной, благоволите оценить по справедливости ту борьбу, которую я веду, борьбу с людьми и с принципами, с ухищрениями и страстями; борьба эта была бы безнадежна, если бы твердая и бдительная поддержка В. В. не являлась постоянным утешением тех, кого Ваше доверие поставило на страже у прорыва, и которые пребудут там.
Я счел необходимым предупредить на всякий случай различные цензурные комитеты, зависящие от министерства, чтобы они не пропускали в журналах ни одной статьи, касающейся "Телескопа". Может быть, В. В., сочтете необходимым позднее напечатать опровержение, обращенное не к нашей стране, где возмущение не может не стать всеобщим, а скорее для заграницы, жаждущей всякого рода клеветнических выходок. Но опровержение это требовало бы такта, настолько утонченного, что его нельзя было бы поручить журнальным писателям. Позволяю себе высказать мнение, что в настоящий момент обсуждение этой диатрибы "Телескопа" только усилило бы зло.
Остаюсь в ожидании особых повелений В. В. по всем этим предметам.

1 Это письмо Р. Темпест опубликовал в переводе на английский язык в "Slavic Review" vol. 42, N 2, July 1984, p. 282-283 и затем в журнале "Символ" (Париж), 1986. Кн. 16. С. 122-123 на русском языке. Между текстом, опубликованным Р. Темпестом и публикуемым нами, есть разночтения. Публикуемый нами текст представляет, по-видимому, черновой вариант, а текст, опубликованный Р. Темпестом, - обработанный вариант. Думается, однако, что эта обработка сделана Д. И. Шаховским, поскольку оба варианта хранятся в его архиве. Однако существует еще один вариант. Под той же датой Уваров написал другое письмо, которое было отправлено царю и на котором Николай I написал свою знаменитую резолюцию о запрещении журнала, привлечении к ответственности его издателя и цензора и о том, что автор письма, должно быть, умалишенный. Этот вариант письма от 20 октября 1836 года опубликован в РА, 1884, кн. II, с. 457-458 (вместе с изложением содержания писем Бенкендорфа к Уварову по поводу тех же событий от 4 и 30 декабря того же года). Несомненно, что наш вариант является каким-то наброском. Р. Темпест же, не зная о существовании варианта из РА, по-видимому, полагал, что публикуемое им письмо было отправлено царю.
20 октября Уваров подал первый всеподданнейший доклад о "Философическом письме", адресованный на Высочайшее имя. Он же представил Николаю I и экземпляр 15-го номера "Телескопа". Одновременно с докладом Уваров направил Николаю I личное письмо. Ознакомившись с поданными ему документами, Николай I положил свою резолюцию. "Прочитав статью, нахожу, что содержание оной смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного: это мы узнаем непременно, но не извинительны ни редактор журнала, ни цензор. Велите сейчас журнал запретить, обоих виновных отрешить от должности и вытребовать сюда к ответу".
С. С. Уваров С. Г. Строганову 1
С. Петербург 27 октября 1836 г.
Пользуюсь отъездом кн. Голицына, чтобы ответить на Ваше официальное письмо от 13, пришедши сюда после 15 No Телескопа. Князь сумеет рассказать Вам о всеобщем взрыве возмущения, вызванном позорной диатрибой в нем заключенной. И не только духовные власти, как Вы, кажется, думаете, но все власти и особенно наивысшая были поражены этим происшествием. Мой посланный от 22 отвез Вам приказ Государя по этому делу. Главное Управление предположило закрыть журнал с будущего 1-го января. Его Величество приказал закрыть тотчас же. Автор статьи без сомнения безумен и очень виновен, но есть некто еще более безумный и более виновный - это цензор 2, подписавший свое имя под такой мерзостью, он, кроме цензорских функций, облеченный Вами еще званием ректора 3, даже не счел нужным обратиться к Вам с вопросом о Вашем мнении. Дерзость редактора 4 не меньше. Можно ли было ожидать от них такого пренебрежительного к нам отношения? Испытанное мною огорчение было и остается очень сильным, я чувствую себя глубоко униженным тем, что подобная статья могла быть напечатана при моем управлении 5; я не думаю, чтобы где-нибудь в другом месте можно было найти более прямое обвинение нравственного строя нашей страны и если что-нибудь может смягчить для правительства подобную неудачу, то только то глубокое и всеобщее негодование, которое вызвала эта диатриба во всех классах и на всех ступенях общества. К счастью, ни в какой стране и ни в каком народе не встретить сочувствия втаптыванию в грязь родины и оскорблению ее в ее верованиях, - нравственных и политических понятиях в ее истории, в ее прошлом и будущем. Общее порицание будет сопровождать это произведение больного и зараженного ума н если бы какие-либо неблагонадежные граждане и восхваляли его исподтишка, а создатели клеветнических вымыслов за границей за него ухватились и бросили бы нам его в лицо (что вполне возможно), благоразумное большинство как в стране, так и вне её, рассудит его по достоинству. Здесь нет никого, кто бы не испытывал этих же чувств, и я убеждаюсь, что так же дело обстоит и в Москве; особенно же, что наша молодежь отринула с презрением это антинациональное кощунство. Тем не менее, ввиду обстоятельств момента, Ваше присутствие в Москве чрезвычайно необходимо и я предлагаю Вам на время отложить Ваш отъезд в Петербург.
Примите уверения в совершенной моей преданности
С. Уваров
P. S. Я велел тщательно обследовать содержание нумеров Журнала Министерства и поставил на ноги всю редакцию, выяснил, что о книге Павлова 6 там не упоминалось. Вы без сомнения были введены в заблуждение сходством заглавия или имени. Если бы появилось в каком-нибудь журнале восхваление статьи, помещенной в No 15 Телескопа, мне не оставалось бы другого выхода, как надеть власяницу и принести публичное покаяние.
1 Перед текстом письма запись Д. И. Шаховского: "Письмо Уварова Строганову (перевод с копии). Копия. С. Петербург 27 октября 1836 г. Другим почерком: почерк No 4. Письма к гр. Г. С. Строганову".
2 Болдырев А. В.
3 Московского Университета, попечителем которого был в это время Г. С. Строганов.
4 Н. И. Надеждин.
5 В это время С. С. Уваров был Министром народного просвещения.
6 Речь, по-видимому, идет о писателе Н. Ф. Павлове, три повести которого появились в 1835 г. и вызвали недовольство в правительственных кругах. Но о каких "сходствах" идет речь, установить пока не удается.
Граф Бенкендорф – князю Д.В. Голицыну. Секретное послание. Светлейший князь Дмитрий Владимирович Голицын (1771-1844), в течение четверти века осуществлял управление Москвой (1820-44, в должности военного генерал-губернатора). Секретно Милостивый Государь Князь Дмитрий Владимирович, ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР ВЫСОЧАЙШЕ повелеть соизволил взять у сочинителя известной Вашему Сиятельству статьи № 15 журнала Телескопа: Философические письма, Г. Чеодаева, все его бумаги без исключения и доставить их ко мне.
________________________________________
Секретно
Милостивый Государь
Князь Дмитрий Владимирович,
ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР ВЫСОЧАЙШЕ повелеть соизволил взять у сочинителя известной Вашему Сиятельству статьи № 15 журнала Телескопа: Философические письма, Г. Чеодаева, все его бумаги без исключения и доставить их ко мне.
Так как Ваше Сиятельство изволите находиться здесь еще; а Г. Генерал от инфантерии Граф Толстой, после состоявшегося Высочайшего указа о вступлении Вашем в должность Московского Военного Генерал-Губернатора, не исправляет уже оной, то я приняв в соображение, что помянутая ВЫСОЧАЙШАЯ воля должна быть исполнена немедленно, поручил, для выиграния времени, привести оную в исполнение Г. Начальнику II-го Округа Корпуса Жандармов Г. Генерал-Майору Перфильеву; о чем поставляю долгом-Ваше Сиятельство уведомить.
С совершенным почтением и преданностию имею честь быть
Вашего Сиятельства покорнейший слуга
Граф Бенкендорф
№ 3395
27 октября 1836
Его Сият[ельст]ву Князю Д. В. Голицыну.

ДВА ДОНЕСЕНИЯ МОСКОВСКОГО ОСВЕДОМИТЕЛЯ КАШИНЦОВА
Секретно
No 75
О слухах касательно Надеждина, Болдырева и Чеадаева 1 кор. от Кашинцова
В Москве идет рассказ, что издатель Телескопа Надеждин и Цензор сего Журнала Ректор Университета Болдырев вытребованы в С. Петербург за переводную статью г. Чеадаева и что издание сие запрещено. Вообще все рады сему, особенно отцы семейств, которым давно желалось, чтоб сей журнал был запрещен и даже всегда дивились, как сего давно не последовало.
0 Чеадаеве, который у всех слывет чудаком, идет слух, будто поведено: что как статья его заставляет сомневаться в его добром здоровье, то чтоб к нему ездил наведываться по два раза в день доктор.
Этот рассказ сопровождается необыкновенным общим удовольствием, что ежели действительно эта молва справедлива, то что для Чеадаева невозможно найти Милосердие Великодушное и вместе с тем развительнее наказания во отвращение Юношества от влияния на оное сумазбродство.

История публикации

Когда к власти пришёл царь Александр I, Чаадаев оставался кабинетным учёным. Он живо интересовался историей, религиозной философией и другими общественными науками. По своей сути писатель был утопистом, совершенно далёким от настроений, преобладавших в современном ему обществе. Не удивительно, что он оказался никем не понят и не нашёл поддержки ни в одной политической группе.

Первое из писем было напечатано на русском языке при жизни Чаадаева. Публикация этой работы вызвала массу негодования. Министр просвещения даже потребовал закрыть журнал, осмелившийся публиковать такое.

Не меньше возмущён был сам император. По его указу Чаадаев был признан душевнобольным. В течение года за писателем наблюдала полиция и врачи. Спустя некоторое время он был официально объявлен выздоровевшим. Чаадаеву было строжайше предписано не писать и не публиковать свои работы.

Содержание первого письма

Все формы существования общества, непохожие на европейские, Чаадаев считает нелепыми отступлениями.

Прочитав это эссе, общество сочло, что человек в здравом уме не мог написать ничего подобного. Именно поэтому Чаадаев был объявлен сумасшедшим.

Последующие работы

Общественно-политическая позиция автора

Будучи приверженцем идеи крайнего западничества, Чаадаев почитал европейскую культуру и уклад жизни. Основой этой культуры ему виделся католицизм. Эта идея присуща была многим европейским философам того времени, в том числе и протестантам. Благодаря активной деятельности ордена иезуитов в России, многие аристократы приняли католичество.

Чаадаев был близко знаком со многими европейскими философами и писателями. Причины отсталости русского народа писатель видел в том, что Россия всегда развивалась сама по себе и не примыкала ни к востоку, ни к западу. Она играет особую роль в мировой цивилизации и существует как бы вне времени. Перемены, затронувшие судьбу других жителей планеты, не коснулись русских. Всё, что в других странах прочно укоренилось в жизни, у нас остаётся лишь в теории.

Прошлое своей страны и народа Чаадаев видел унылым и бесцветным, лишённым энергии и силы. В народных преданиях он не находил ярких примеров. Всё это привело к вялому равнодушному существованию без правды и понимания чувства долга.

В конце одного из писем Чаадаев прямо указал, что России нужно как можно быстрее приобщаться к европейской культуре и религии. В других посланиях он лестно охарактеризовал католическую веру и папство, открыто призывал к объединению всего мира под крылом католической церкви. Это, по его мнению, стимулирует развитие общечеловеческой культуры без войн и кровопролития. Для этого православные должны принять западную веру, а протестанты — вернуться в лоно церкви, из которой они вышли.

В своём стремлении стать единым целым с западом, Чаадаев даже предложил полностью отказаться от русского языка и перейти на французский.

Поскольку скандал, вызванный письмами, всколыхнул российское общество, правительство поспешило смягчить последствия. Для этого автора посланий официально признали душевнобольным.

Отношение идейных противников

Творчество Чаадаева послужило своеобразным мостом, объединившим свободную философскую мысль эпох Николая и Александра. Это литературно-философское произведение вызвало неоднозначную реакцию российского общества:

Историческое и литературное значение

В целом произведение публициста призывало любить Родину, но при этом помнить об истине и ставить её превыше всего. Ведь любовь к Родине без любви к истине вызовет национальную вражду и замедлит эволюцию народа.

Основными направлениями русской философии XIX века были: философия декабристов, философия западников и славянофилов, философия Чаадаева, консервативная религиозно-монархическая философия, философия писателей Достоевского и Толстого, революционно-демократическая философия, либеральная философия.

Историческая философия была представлена творчеством П.Я. Чаадаев. Взгляды Чаадаева формировались под влиянием двух разных, противоположных друг другу влияний: научно-рационалистического, просветительского и религиозно-ирационалистического. На философию Чаадаева оказали влияние такие немецкие философы, как Кант и Фихте, и он даже переписывался с Шеллингом. Подавление восстания декабристов оказало влияние, как и вступление Чаадаева в масонское общество.

Основными направлениями философии Чаадаева были философия человека и философия истории. Человек, по словам Чаадаева, — это сочетание материальных и духовных субстанций. Человеческая жизнь возможна только в коллективе. Коллективное общественное сознание полностью объединяет индивидуальное субъективное. Чаадаев против индивидуализма, эгоизма и противостояния частным интересам и общественным интересам. По словам Чаадаева, в основе исторического процесса лежит божественное провидение. Воплощением божественной воли является христианство. Христианство — стержень и двигатель истории. Одним из основных факторов, влияющих на историю, судьба государства народов, по мнению философа, является географическая. Чадаев видит основные причины деспотического самодержавия, диктатуры центральной власти и крепостного права на огромных пространствах России, несравнимые с другими странами.

Интересно, что Чаадаев, который придерживался западного пути развития России, осудил слепую имитацию всех европейских течений, потому что считал, что если что-то заимствовать, то делать это надо сознательно и всегда оставаться патриотом своей страны, с чем можно с уверенностью согласиться.

Главная трудность в понимании философии и истории, по мнению Чаадаева, заключается в том, что автор часто бывает противоречивым. Например, говоря о многих недостатках и плачевном состоянии общества, Чаадаев утверждает, что перед Россией все еще стоит важная, благородная миссия, что Россия все равно преподнесет другим народам большой урок…..

Несомненно, идеи, представленные П.Я. Чадаевым, сохраняют свою значимость, глубину и полноту содержания, иначе они не привлекли бы столько читателей, которые, как и мы, прочитав Философские Письма, задумались о судьбе своей страны, о ее будущем и о том, как мы можем влиять на будущее не только по отношению к себе, но и по отношению к будущим поколениям.

Христианская философия Чаадаева

Для Чаадаева в его философии главное вовсе не живая душа, живой Бог и их взаимоотношения, а мировое совершенство, миропорядок и общий закон, полное подчинение которому — высшее благо.

Понятно, что ни одно живое, по-настоящему свободное существо не откажется от своей свободы, даже во имя совершенства совершенства. Поэтому Чадаев вынужден утверждать, что свобода, которой мы обладаем, — это воображаемая, это только внешность, и если это так, если ее нет в сущности, то получается, что отказ от нее не повредит.

Чаадаев о прошлом и настоящем России

Проблема России, то есть характеристика ее настоящего сознания и прояснение будущего, была главной темой для Чаадаева, поэтому в связи с этой главной темой он рассматривал проблемы из области философии, истории, гносеологии, онтологии, истории философии.

Эти аспекты в основном связаны с философскими буквами. Совокупность решений вышеуказанных составляющих проблемы можно назвать Чаадавской концепцией России, и эта концепция сводится к следующему: Россия — страна аномальная, ее история и деятельность формируются вопреки, вопреки законам развития и существования народов. Чаадаева не интересуют положительные стороны жизни русского народа — его внимание сосредоточено на поиске, выявлении его недостатков, несовершенства, изъянов. Почему Россия так отличается от современных западных стран, где, по его мнению, уже заложены основы Царства Божьего на земле.

Чаадаев признает аномалию России антитезой ее истории и современности некоторым универсальным законам человеческой истории и человеческого общества. Многое в России зависит от ее географического положения, но это не главная причина изоляции российской цивилизации от всеобщего развития. Россия не принадлежит ни Востоку, ни Западу; она остается не только вне пространства, но и вне времени, и словно выпадает из исторического прогресса.

По словам Чаадаева, Россия лишена внимания провидения, которым наделены другие народы. Россия выведена из закона единства народа, нет единства ни между русским народом, ни между русским народом и другими народами.

Обсуждая роль христианства в истории Запада и России, Чаадаев утверждает, что разрушение крепостного права на Западе обязано католичеству, а русский народ, наоборот, попал в рабство после того, как стал христианином, а православие не выступало против него, это само по себе могло бы вызвать сомнения в православии, которым мы гордимся.

Нормализация российской действительности может быть достигнута путем устранения всех этих противоречий в образовательном порядке, аналогичном тому, через который прошло западное человечество, образование по западному образцу.

Самодержавие и крепостничество — вот главные пороки русской жизни, ее темные, позорные пятна. По словам Чаадаева, русские одарены природным интеллектом. Мы не можем отрицать универсальную роль российского народа. Это здорово, но чисто отрицательно, и существует в своем прошлом и настоящем, чтобы преподать людям важный урок.

Сказать, даже в завуалированной форме, что в России нет ничего подобного, что ее история опирается на другие основы, было необыкновенным мужеством. Не зря слова первого русского критика русской истории укоренились в мыслителе.

В ответ на многочисленные обвинения в пессимизме по поводу судьбы России Чаадаев говорит: «Я глубоко убежден, что мы призваны решать большинство проблем общественного порядка, воплощать в жизнь большинство идей, возникших в древних обществах, отвечать на важнейшие вопросы, волнующие человечество.

Известно, что в своем первом философском письме, а также в ряде других, в том числе частных, Чаадаев постоянно подчеркивает важность духовной жизни человека.

Западный путь развития России

Чаадаев является сторонником Просвещения, он видит главное в работе Просвещения не расширение поля наших идей, а их корректировка и придание им нового направления.

Россия, если только она понимает свое призвание, должна взять на себя инициативу по реализации всех великих идей, потому что у нее нет привязанностей, страстей, идей и интересов Европы. Все это, по словам Чаадаева, неприемлемо для России на данном этапе. Но никакая земная сила не помешает миру двигаться вперед. Русский народ должен приумножать свою духовную силу, ибо внимание к себе зависит от его нравственного влияния в мире, а не на мир, который он производит.

Цель моральной необъективности была личной целью Чадаева. Он понимал ограничения тех политических доктрин, в которых достижение наилучшего образа жизни возможно только в воспитании мудрости и добродетели у правителей и их помощников.

Пожалуй, самым утопичным видом Чаадаева было следующее: Для улучшения будущего России необходимо, прежде всего, всеми возможными средствами возрождать веру и давать себе истинно христианский импульс, поскольку на Западе все создается христианством, а здесь православие обрекает Россию на отсталость, запертую в религиозной изоляции от европейских жизненных принципов. А в католицизме есть своего рода объединяющий принцип, который сформулировал западный мир. Она создала политический порядок, философию, науку, литературу, улучшила нравственность, создала условия для личной свободы. Поэтому России было бы уместно перенять идеи католицизма.

Читайте дополнительные лекции:

Образовательный сайт для студентов и школьников

Читайте также: