Арест и ссылка тургенева кратко
Обновлено: 04.07.2024
О том, что Лермонтов и Пушкин, из-за своих либеральных высказываний и участия в вольнодумских кружках, имели проблемы с властями, и их неоднократно высылали из столицы, - факт в общем-то знакомый любому человеку, не пропускавшему школьные уроки по литературе. Однако тот факт, что и Тургеневу пришлось побывать под арестом и в ссылке, уже менее известен. За что он попал в опалу?
Заметка о Гоголе
Гоголь умер! — Какую русскую душу не потрясут эти два слова? — Он умер. Потеря наша так жестока, так внезапна, что нам все еще не хочется ей верить…
Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право, данное нам смертию, назвать великим; человек, который своим именем означил эпоху в истории нашей литературы…
Едва ли нужно говорить о тех немногих людях, которым слова наши покажутся преувеличенными, или даже вовсе неуместными…
Смерть имеет очищающую и примиряющую силу; клевета и зависть, вражда и недоразумения — все смолкает перед самою обыкновенною могилой…
Естественно, цензоры поспешили доложить о публикации статьи и Николаю I. Император распорядился:
О том, что произошло дальше, можно узнать из рассказа самого писателя:
Тем не менее, есть резон считать, что случай с некрологом Гоголя был лишь поводом, а не настоящей причиной ареста Тургенева.
Причина опалы
Писатель также отмечал в письме к Полине Виардо:
Через 2 года Тургеневу было дано разрешение покинуть своё имение, а в 1856 г., спустя год после смерти Николая I, ему вернули право выезда за границу.
28 апреля 1852 года Иван Сергеевич Тургенев был арестован и приговорён к месячному заключению, а затем отправлен в ссылку в родовое имение под полицейский надзор.
Помимо нарушения цензурных правил, Иван Сергеевич ещё и навлёк на себя неудовольствие высших кругов тем, что дерзнул назвать Гоголя… великим. Считалось, что слово можно употреблять только в отношении императора и полководцев.
28 апреля 1852 года Иван Сергеевич Тургенев был арестован и приговорён к месячному заключению в Адмиралтейской части (Санкт-Петербург), а затем ссылке в родовое имение под полицейский надзор.
Тургенева арестовывают и на месяц запирают в Адмиралтейской части. Образованный Петербург был взволнован этим событием. Толпы посетителей устремились к месту заключения, чтобы выразить свое искреннее сочувствие писателю. Власти накладывают запрет на посещение.
После месячного ареста в части Тургенев был сослан в свое имение Спасское–Лутовиново без права покидать пределы Орловской губернии. Домашний арест и опала царя продлились полтора года, но право выезда за границу Тургеневу не давали еще три года.
Материал, за который был арестован писатель:
Гоголь умер! — Какую русскую душу не потрясут эти два слова? — Он умер. Потеря наша так жестока, так внезапна, что нам все еще не хочется ей верить. В то самое время, когда мы все могли надеяться, что он нарушит, наконец, свое долгое молчание, что он обрадует, превзойдет наши нетерпеливые ожидания — пришла эта роковая весть! — Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право, данное нам смертию, назвать великим; человек, который своим именем означил эпоху в истории нашей литературы; человек, которым мы гордимся, как одной из слав наших! — Он умер, пораженный в самом цвете лет, в разгаре сил своих, не окончив начатого дела, подобно благороднейшим из его предшественников… Его утрата возобновляет скорбь о тех незабвенных утратах, как новая рана возбуждает боль старинных язв. Не время теперь и не место говорить об его заслугах — это дело будущей критики; должно надеяться, что она поймет свою задачу и оценит его тем беспристрастным, но исполненным уважения и любви судом, которым подобные ему люди судятся перед лицом потомства; нам теперь не до того: нам только хочется быть одним из отголосков той великой скорби, которую мы чувствуем разлитою повсюду вокруг нас; не оценять его нам хочется, но плакать; мы не в силах говорить теперь спокойно о Гоголе… самый любимый, самый знакомый образ неясен для глаз, орошенных слезами… В день, когда его хоронит Москва, нам хочется протянуть ей отсюда руку — соединиться с ней в одном чувстве общей печали. Мы не могли взглянуть в последний раз на его безжизненное лицо; но мы шлем ему издалека наш прощальный привет — и с благоговейным чувством слагаем дань нашей скорби и нашей любви на его свежую могилу, в которую нам не удалось, подобно москвичам, бросить горсть родимой земли! — Мысль, что прах его будет покоиться в Москве, наполняет нас каким-то горестным удовлетворением. Да, пусть он покоится там, в этом сердце России, которую он так глубоко знал и так любил, так горячо любил, что одни легкомысленные или близорукие люди не чувствуют присутствия этого любовного пламени в каждом им сказанном слове! Но невыразимо тяжело было бы нам подумать, что последние, самые зрелые плоды его гения погибли для нас невозвратно — и мы с ужасом внимаем жестоким слухам об их истреблении…
Едва ли нужно говорить о тех немногих людях, которым слова наши покажутся преувеличенными, или даже вовсе неуместными… Смерть имеет очищающую и примиряющую силу; клевета и зависть, вражда и недоразумения — все смолкает перед самою обыкновенною могилой; они не заговорят над могилою Гоголя. Какое бы ни было окончательное место, которое оставит за ним история, мы уверены, что никто не откажется повторить теперь же вслед за нами:
Сегодняшний исторический календарь полон событий, которые заслуживают, чтобы о них вспомнить, но моё внимание привлёк исторический факт, о котором я до сегодняшнего дня ничего не знала или напрочь забыла (не знал да забыл, как любил приговаривать мой муж).
28 апреля 1852 года Иван Сергеевич Тургенев был арестован и приговорён к месячному заключению, а затем ссылке в родовое имение под полицейский надзор.
Это никак не укладывалось в мои представления о писателе-барине. Хотя я, конечно, знала о его связях с Герценом и другими нелояльными к тогдашнему правительству людьми, с которыми он общался, когда жил за границей. Но сам он по своим взглядам был типичным либералом-западником, а никак не революционным демократом или чем-то в этом роде.
Гоголь умер! — Какую русскую душу не потрясут эти два слова? — Он умер. Потеря наша так жестока, так внезапна, что нам все еще не хочется ей верить. В то самое время, когда мы все могли надеяться, что он нарушит, наконец, свое долгое молчание, что он обрадует, превзойдет наши нетерпеливые ожидания, — пришла эта роковая весть! — Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право, данное нам смертию, назвать великим; человек, который своим именем означил эпоху в истории нашей литературы; человек, которым мы гордимся, как одной из слав наших! — Он умер, пораженный в самом цвете лет, в разгаре сил своих, не окончив начатого дела, подобно благороднейшим из его предшественников.
Его утрата возобновляет скорбь о тех незабвенных утратах, как новая рана возбуждает боль старинных язв. Не время теперь и не место говорить об его заслугах — это дело будущей критики; должно надеяться, что она поймет свою задачу и оценит его тем беспристрастным, но исполненным уважения и любви судом, которым подобные ему люди судятся перед лицом потомства; нам теперь не до того: нам только хочется быть одним из отголосков той великой скорби, которую мы чувствуем разлитою повсюду вокруг нас; не оценять его нам хочется, но плакать; мы не в силах говорить теперь спокойно о Гоголе. самый любимый, самый знакомый образ неясен для глаз, орошенных слезами. В день, когда его хоронит Москва, нам хочется протянуть ей отсюда руку — соединиться с ней в одном чувстве общей печали. Мы не могли взглянуть в последний раз на его безжизненное лицо; но мы шлем ему издалека наш прощальный привет — и с благоговейным чувством слагаем дань нашей скорби и нашей любви на его свежую могилу, в которую нам не удалось, подобно москвичам, бросить горсть родимой земли! — Мысль, что прах его будет покоиться в Москве, наполняет нас каким-то горестным удовлетворением. Да, пусть он покоится там, в этом сердце России, которую он так глубоко знал и так любил, так горячо любил, что одни легкомысленные или близорукие люди не чувствуют присутствия этого любовного пламени в каждом им сказанном слове! Но невыразимо тяжело было бы нам подумать, что последние, самые зрелые плоды его гения погибли для нас невозвратно — и мы с ужасом внимаем жестоким слухам об их истреблении.
Едва ли нужно говорить о тех немногих людях, которым слова наши покажутся преувеличенными или даже вовсе неуместными. Смерть имеет очищающую и примиряющую силу; клевета и зависть, вражда и недоразумения — все смолкает перед самою обыкновенною могилой: они не заговорят над могилою Гоголя. Какое бы ни было окончательное место, которое оставит за ним история, мы уверены, что никто не откажется повторить теперь же вслед за нами:
Мир его праху, вечная память его жизни, вечная слава его имени!
Иногда небольшой штрих даёт нам больше для понимания духа прошедших эпох, чем пространные научные статьи.
Читайте также: