Природно климатический фактор и особенности российского исторического процесса л в милов кратко
Обновлено: 05.07.2024
Историками уже немало сделано для изучения истории сельского хозяйства и крестьянства. Однако на ряд существенных ее особенностей практически обращалось мало внимания. Прежде всего это касается процессов, характерных для территорий, составивших историческое ядро Русского государства, ставшего единым с конца XV - начала XVI века.
Хорошо известно, что на всем пространстве этой территории были малоплодородные, главным образом дерново-подзолистые, подзолистые и подзолисто-болотные почвы. Лишь изредка в долинах пойменных рек встречаются сравнительно небольшие площади аллювиальных, да к югу от Белого озера есть небольшой массив дерново-перегнойных почв. Большинство же почв - это суглинки, тяжелые в обработке глинистые, отчасти иловатые грунты, перемежающиеся с супесями. Встречаются и песчаные почвы. К югу от Оки, в непосредственной близости от нее преобладали серые лесные почвы и отчасти деградированные и оподзоленные черноземы.
Мы не касаемся того периода, когда господствовала подсечная система земледелия и урожаи доходили до сам-10, то есть около 15 ц с га и даже больше. Но такой крайне экстенсивный способ земледелия помимо затрат труда на обработку почвы требовал постоянных и громадных усилий целого коллектива людей (общины) для рубки больших массивов леса при почти ежегодной смене участков обрабатываемой земли. Регулярное паровое трехполье явилось переворотом в земледелии, оно дало крестьянину огромную экономию труда, изменив весь уклад его жизни, оно сделало возможным перенесение центра тяжести хозяйственной деятельности с общины на индивидуальное крестьянское хозяйство. Правда, переворот этот имел существенные издержки, ибо он повлек за собой снижение урожайности, изменение структуры посевов (стали преобладать так называемые серые хлеба).
Поскольку индивидуальное хозяйство стало на ноги лишь ценою потерь в уровне производства, то сама самостоятельность этого хозяйства не стала подлинной самостоятельностью. Дело в том, что при паровом трехполье скудные почвы стремительно "выпахивались" и теряли плодородие. Практика же восстановления его связана была исключительно со старой архаической традицией - применением подсеки и перелога. А это вновь требовало больших затрат труда и помощи общины, которая, потеряв свое абсолютное господство, все-таки продолжала оставаться важным элементом не только быта и жизнеустройства крестьян, но и его земледельческого производства. Читать дальше
Следующий пласт данных относится к концу XVI века. Это, в частности, сведения о полях Иосифо-Волоколамского монастыря. В его селах во Владимирском, Суздальском, Тверском, Старицком, Рузском, Волоцком и Дмитровском уездах за отдельные годы (с 1592 по 1604) урожайность ржи была в пределах от сам-2,45 до сам-3,3, овса — от сам-1,8 до сам-2,56, пшеницы — от сам-1,6 до сам-2,0, ячменя — от сам-3,7 до сам-4,2 и т. д. 4
В наиболее плодородном, в пределах Нечерноземья, Белозерском районе в 1604—1608 гг. урожайность ржи колебалась от сам-2,3 до сам-4,5, овса — от сам-1,6 до сам-2,6, ячменя — от сам-4 до сам-4,3 5 . Причем на тех же нолях спустя почти полтора века (в 1743—1750 гг.) урожайность в среднем стала даже ниже (по ржи от сам-2,7 до сам-3,7, по овсу — от сам-2 до сам-3, по ячменю — от сам-3 до сам-4,25) 6 .
За счет вовлечения новых участков подсечной пашни урожайность на ряд лет могла резко повышаться. Так, в селениях Кирилло-Белозерского монастыря в 70— 80-е годы XVII в. урожай ржи доходил до сам-10, овса — сам-5, ячменя — сам-6 и более 7 . Но преобладающим в XVII в. был все же низкий уровень урожайности (в Ярославском уезде рожь от сам-1 до сам-2,2, овес — от сам-1 до сам-2,7, ячмень — от сам-1,6 до сам-4,4; в Костромском уезде — рожь от сам-1 до сам-2,5 и т. д.). В плодородных земледельческих вкраплениях таежного Севера рожь имела урожай до сам-3,6, а овес — до сам-2,7. В Новгородской и Псковской землях урожай ржи колебался от сам-2,4 до сам-5,3, овса — от сам-1,8 до сам-8,2 и т. д. 8
В XVIII в. общая картина практически не меняется. По вологодскому Северу рожь давала от сам-2 до сам-2,7, иногда до сам-4,2, овес — от сам-1,5 до сам-2,8, ячмень — от сам-1,3 до сам-6, иногда до сам-10 9 . Со второй половины XVIII в. появляются сводные данные по урожайности на больших территориях — в масштабах губернии. Так, по Тверской губ. в 1788—1791 гг. урожайность ржи и овса в среднем колебалась от сам-1,9 до сам-2,8, по пшенице — от сам-1,9 до сам-2,7. В те же годы в Новгородской губ. рожь и овес давали от сам-2,1 до сам-3,2, ячмень и пшеница — от сам-2,4 до сам-3,1. В Московской губ. в 1782 г. и 1795 г. урожайность овса была на уровне от сам-2 до сам-2,5, ячменя — около сам-2,3, пшеницы — от сам-1,8 до сам-2,6. В Ярославской губ. 1796 год дал очень низкий урожай (рожь — сам-1,4, овес — сам-2,2 ). В Костромской губ. в 1788 г. рожь дала сам-2,3, а овес, ячмень и пшеница — по сам-2,1. Наконец, в Нижегородской губ. в 1792—1794 гг. рожь имела урожай от сам-2,1 до сам-3,1, овес — от сам-2,3 до сам-4,6, ячмень — от сам-1,9 до сам-3,1. К югу от Оки, там. где преобладали деградированные и оподзоленные черноземы (Калужская, Рязанская, частично Орловская, Тамбовская и др. губернии), в 80—90-х годах XVIII в. урожайность была немногим выше, чем в Нечерноземье (рожь от сам-1,9 до сам-4,4, овес — от сам-0,9 до сам-5,4, ячмень — от сам-1,5 до сам-5,3 и т. д.) 10 .
Мало что изменилось и в XIX веке. В 1802—1811 гг. средняя урожайность зерновых культур достигала в Северном регионе — сам-3,4, Северо-Западном — сам-2,7, Западном — сам-3,6, в Смоленской губ. — сам-2,6, Центрально-Нечерноземном регионе — сам-2,6, Средне-Волжском — сам-3, Приуральском — сам-3. За 50 лет урожайность этих культур практически не изменилась и в 1851—1860 гг. в Северном регионе она составляла сам-3,4, Северо-Западном — сам-2,7, Западном — сам-2,7, в Смоленской губ. — сам-2,3, Центрально-Нечерноземном — сам-2,7, Средне-Волжском — сам-3,6, Приуральском — сам-3,4 11 . В конце XIX в. в 13 губерниях Нечерноземной зоны чистый душевой сбор составил всего 14 пудов (224 кг) 12 .
Таким образом, в историческом центре Российского государства в течение, по крайней мере, 400 лет уровень урожайности был необычайно низок. Хотя не следует забывать, что и он был достигаем путем громадных затрат труда.
Первой причиной стабильно низкой урожайности в основных регионах России была худородность почв. Однако низкое их плодородие объясняет далеко не все. Ведь во многих странах Европы почвы были отнюдь не самые лучшие, но благодаря тщательной обработке и обильным удобрениям урожайность там, особенно в Новое время, постоянно росла. Почему же иначе было в России? Почему повышение плодородия здесь связывали только с обновлением пахоты за счет залежи или росчистей, а не прибегали к обильному удобрению?
Одной из причин такого положения, особенно для второй половины XVIII в. и более позднего времени, казалось бы, могла быть возрастающая плотность населения и в связи с этим нехватка пашенной земли и распашка лугов, а следствием этого — сокращение скотоводства и в конечном счете дефицит удобрений. Но это не совсем так. Ведь урожайность была низкой и в более ранние времена. Кроме того, во второй половине XVIII в. в центральных районах России еще оставались пространства с хорошей базой для скотоводства. Тем не менее и там урожайность держалась на уровне сам-3. В чем же дело?
Основная причина кроется в специфике природно-климатических условий исторического центра России. Ведь здесь, при всех колебаниях в климате, цикл сельскохозяйственных работ был необычайно коротким, занимая всего 125—130 рабочих дней (примерно с середины апреля до середины сентября по старому стилю). В течение, по крайней мере, четырех столетий русский крестьянин находился в ситуации, когда худородные почвы требовали тщательной обработки, а времени на нее у него просто не хватало, как и на заготовку кормов для скота.
Для подтверждения этого положения используем уникальные сведения так называемых офицерских описей конца 50-х годов XVIII века. Их материал дает нам близкое к реальности представление об уровне затрат труда в земледелии крупного господского (монастырского) хозяйства. Поскольку монастырская барщина была в то время невелика и вполне обеспечена рабочей силой, здесь имелись условия для более или менее тщательной обработки земли, реального выполнения минимально необходимых требований агрикультуры. В нашем распоряжении есть выборочные данные по 100 монастырским владениям, сравнительно равномерно расположенным в разных зонах Нечерноземья, а также зоне деградированных черноземов 13 . При условии нормальности статистического распределения наших выборок (а исследуемые материалы, с точки зрения статистики, случайная, суть бесповторная выборка) их данные могут быть подвергнуты интервальной оценке параметра (с использованием распределения Стъюдента) 14 .
Разумеется, указанный путь резкого увеличения затрат труда в ограниченный отрезок времени был реальным далеко не для всех крестьян. Только зная это, можно понять, например, почему даже в XVIII в. при земельном просторе, отсутствии скученности населения в Нечерноземье и заокских землях обеспеченность пашней достигала всего-навсего трех десятин на мужскую душу, а фактически обрабатывал русский крестьянин и того меньше. Еще в конце 50-х годов Н. Л. Рубинштейн выяснил на основе статистики Генерального межевания и губернских отчетов, что во второй половине XVIII в. при среднем наделе пашни в Нечерноземье в 3—3,5 дес. на душу мужского пола фактический посев и пар составляли всего 53,1% от этого не слишком большого надела. Остальная пашня просто не использовалась. Это означает, что реальный посев в двух полях на мужскую душу был равен 1,24 дес, а на семью из четырех человек — 2,48 десятины 17 . В. И. Крутиковым убедительно доказано, что начиная, по крайней мере, со второй половины XVIII в. и вплоть до середины XIX в. посев не занимал всей пашни. В 1788 г. доля посева в Тульской губ. составляла ко всей пашне всего 46,7% 18 .
Исходя из этих расчетов, результаты Прокофьевой могут быть скорректированы: на 4,2 полных едока потребуется уже 100,8 пуда. С учетом расхода зерна на корм скоту дефицит хлебного бюджета среднего крестьянского хозяйства (6 душ) возрастает до 60,3 пуда. К тому же и сама Прокофьева, опираясь на свои расчеты, замечает, что дополнительный учет расхода зерна на одну лишь лошадь так влияет на уровень состоятельности крестьянских хозяйств, что 70% дворов оказываются не обеспеченными зерном 24 .
Обрабатывая данные хлебного бюджета середины XVIII в., исследованные А. М. Шабановой по вотчинам Александро-Свирского монастыря 25 , можно прийти к следующим итогам. По Кондужской волости беднейшая группа дворов (74% хозяйств волости) сводила хлебный бюджет с дефицитом в 74,3 четверика (пуда). Во второй группе дворов (17% хозяйств) средний излишек составлял всего 14 четвериков. Лишь третья группа, к которой относились самые зажиточные крестьяне, имела значительный излишек хлеба — до 214 четвериков (но они составляли всего лишь 9% хозяйств). Однако, приведя все подворные доходы в соответствие с удельным весом той или иной группы дворов, мы получим в итоге в среднем по волости дефицит хлебного бюджета в 33,4 четверика. По другой волости, Лоянской, где земледелие было основой существования крестьян Приладожья, беднейшая группа (47,5% дворов) имела дефицит в среднем на двор 29 четвериков (пудов). Во второй группе (33% дворов) излишки достигали всего 12,2 четверика. И только в третьей, зажиточной группе (19,5% дворов) излишки были солидны — 124 четверика. Общий баланс (взвешенный по каждой группе) дает всего 14,4 четверика хлебных излишков. В целом же по всем свирским владениям Александрова монастыря хлебный баланс был дефицитным.
Еще хуже было в XIX веке. По расчетам В. И. Крутикова, в Тульской губ. в первой половине XIX в. посевная площадь удобрялась раз в 15 лет. Этот расчет основан на оценке количества скота, потребного для нормального удобрения (по данным В. И. Вильсона, для этого нужно было иметь на десятину пара, по крайней мере, 6 голов крупного рогатого скота) 35 . В Тульской губ. на десятину пара было 1,2 головы крупного скота 36 . Во второй половине XIX в. во многих уездах Московской губ. на десятину пара приходилось 1—1,5 головы крупного скота, то есть пашню удобряли (по норме) раз в 12—18 лет. В Орловском уезде Вятской губ. пар унавоживали раз в 12 лет, а всю землю раз в 36 лет(!) 37 .
Практика XVIII в. и первой половины XIX в. продолжала давнюю традицию, ибо столь же мало удобрялись, например, монастырские поля в конце XVI — начале XVII века. Так, в Иосифо-Волоколамском монастыре, но данным Н. А. Горской, пашня удобрялась примерно один раз в 24 года (данные 1592 и 1594 гг.), а земли Кирилло-Белозерского монастыря — один раз в 9 лет (данные 1604—1605 гг.) 38 .
Острый дефицит удобрений на крестьянских и даже на господских полях имеет свое объяснение. При необычайно длительном стойловом содержании скота, равном примерно 200 суткам и усугубленном суровым режимом зимы, срок заготовки кормов в Нечерноземье был очень ограниченным. Обычно сенокос продолжался 20—30 дней и за это время нужно было запасти огромное количество сена.
В 60-х годах XVIII в. Елагин полагал нормальными следующие рационы кормления скота сеном. На 7 месяцев стойлового содержания для лошади — 160, для коровы — около 107, для овцы — около 54 пудов. Следовательно, на 2,25 головы крупного скота (лошадь, корова и овца) нужно было около 323 пудов сена. А среднее однотягловое хозяйство, имея примерно 2 лошади, 2 коровы и 2—4 овцы, накашивало обычно около 300 пудов сена 39 .
Чтобы получить даже такой запас корма, косец-мужчина должен был иметь 18—20 дней для чистой косьбы, скашивая ежедневно по 0,2 десятины. При этом мы исходим из среднего урожая трав примерно в 80 пудов с десятины, поскольку суходольные луга нередко давали лишь по 30—40 пудов, а заливные — до 150 пудов. Укосы в 200—400 пудов были редкостью (такие бывали лишь по рекам Оке, Лопасне, Наре и др.) 40 . Если считать расход времени на сушку сена равным, как минимум, неделе, а время на стогование и возку в 3—4 дня, то весь сенокос как раз и составит 29—30 дней. Итог такого сенокоса неутешителен — в среднем на голову крупного скота он давал 66.7 пуда.
По сути дела, перед нашей историографией еще стоит задача проанализировать влияние природно-климатического фактора на российский исторический процесс.
Наиболее резко влияние среды заметно в трудовой и духовной жизни крестьянства, которое является предметом данной статьи.
*** На востоке Европы располагается обширнейшая зона с весьма коротким сельскохозяйственным сезоном, низкой суммой накопленных температур и господством малоплодородных и неплодородных почв. Это — основная Милов Л. В.— доктор исторических наук, член-корреспондент РАИ, заведующий кафедрой истории России до начала XIX века Исторического факультета Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова.
Низкой была и вероятность резкого повышения урожайности за счет внесения в почву удобрений. Единственный доступный вид удобрения — навоз крупного рогатого скота — во все времена был в российской деревне крайне дефицитным. Обычно его хватало на удобрение земли один раз в 9—12 лет,.
а иногда и гораздо реже. Мало было и самого скота. Причины такой ситуации — в остром недостатке кормов в период его стойлового содержания (а этот период в основных регионах России длился от 180 до 212 суток, т. е.
Этот крайне архаичный и экстенсивный способ восстановления плодородия многие столетия, по существу, был единственно возможным средством поддержания сельского хозяйства на уровне, обеспечивающем существование и жизнедеятельность общества, однако лишь как общества традиционного типа с минимальным объемом прибавочного продукта. Такого рода социум обладал низким уровнем общественного разделения труда. Для него были характерны слабая, чрезвычайно медленно развивающаяся промышленность, малая степень урбанизации страны, ориентация на вяло растущую внутриконтинентальную торговлю. Вместе с тем это было общество с ярко выраженным экстенсивным характером земледелия, требующим постоянного расширения пашни на новые и новые территории, общество, где дефицит рабочих рук в сельском хозяйстве сохранялся постоянным и неутолимым в течение многих веков, несмотря на более или менее стабильный прирост населения страны.
Под определенным влиянием вышеперечисленных особенностей развития России формировалась и ее государственная машина. Постоянная необходимость насильственного изъятия государством у крестьян прибавочного продукта в размерах, далеко превосходящих то, что русский крестьянин мог бы отдавать без ущерба для себя, привела к появлению весьма жесткого механизма политического принуждения крестьянства со стороны государственной власти.
Кроме того, важнейшим следствием неблагоприятных природно-климатических условий было неизбежное развитие миграции русского населения в более благоприятные для жизни сопредельные, занятые иными народами территории, в районы с более плодородными землями, что имело своим следствием усиление военных функций российской государственной машины.
Таким образом, российские земледельцы веками оставались своего рода заложниками Природы, ибо именно она создала для крестьянина трагическую ситуацию, когда он не мог ни существенно расширить посев, ни интенсифицировать обработку земли, вложив в нее труд и капитал. Даже при условии тяжкого, надрывного и спешного труда в весенне-летний период селянин чаще всего не мог иметь почти никаких гарантий хорошего урожая.
Многовековой опыт российского земледелия, по крайней мере с конца XV по начало XX века, убедительно показал практическое отсутствие скольконибудь существенной корреляции между степенью трудовых усилий крестьянина и мерой получаемого им урожая.
Вечерами же мужчины ложились спать не ранее 11-ти (зимою — в 10), а женщины за рукоделием засиживались за полночь3. Столь долгий рабочий день лишь после обеда (пополудни во втором часу) прерывался часовым (иногда чуть больше) сном.
Пословицы русского народа. Сборник В. Даля в 3-х томах. Т. 3. (Далее: Сборник В.
Даля. ). М., 1993, с. 541—542, 558—559, 400.
Генеральное собрание, с. 77, 59, 27, 144.
Там же, с. 130; Архив Петербургского отделения Института российской истории РАН, ф. 31, д. 497, л. 78; Описание Московск. губ., с. 301, и др.
Крестьявское восприятие Природы — это прежде всего постоянное, бдительное и сторожкое отслеживание перемен в ней, фиксация работы разнообразных природных индикаторов, сигнализирующих селянину о грядущих изменениях, о грозящей или возможной опасности благополучию крестьянской семьи, дома, хозяйства.
Глубочайшее и доскональное знание разнообразных природных явлений в целом позволяло крестьянину приспосабливаться к тем или иным годовым, сезонным и текущим изменениям климата. Многочисленные народные приметы, фиксирующие особенности поведения животных (волков, зайцев, мышей, речных рыб и др.), птиц (журавлей, гусей, чибисов, дятлов, сычей, филинов, выпей, кукушек, уток и т. п.), различного рода мотыльков, муравьев, комаров, Сборник В. Даля, т. 3, с. 541—542.
Там же, с. 541—542 и др.
Необходимо заметить, что природные условия лесных просторов Нечерноземья и лесостепной зоны часто способствовали формированию множества локальных и микролокальных пространств со своеобразием протекания погодных процессов, что приводило к разнице урожайности отдельных полей и даже участков полей. Пестрота почвенных условий усиливала этот эффект.
Не исключено, что в крестьянском восприятии подобное различие как бы дробило представление о всеобщей единой силе Высшего Божества. Вполне возможно, что именно это постоянно пробуждало в крестьянском менталитете чисто языческие эмоции локального поклонения объектам Природы (типа архаичных обрядов моления у овина, у воды, у дерева и т. д.). Праздничные ритуалы господствующего в России христианского вероучения причудливо переплетались с языческими суевериями и обрядами. Думается, масштабы подобного синкретизма для христианской страны, какой была Россия, беспрецедентны. И суть дела заключена не в необыкновенной силе традиции язычества, а в живучести языческого менталитета русского крестьянина, сознание которого впитало представление о могуществе сил природы.
В Георгиев (Егорьев) день, как известно, выгоняли впервые в поле скотину.
Там же, с. 161—162.
В Троицын день, согласно широко распространенному обычаю, молодежь собиралась в рощах и завивала венки, «которые, положа потом на голову, выносят на берега рек или ручейков и бросают в воду, имея суеверие думать, что не потонувший венок означает долголетнюю жизнь.
Деревенское зеркало или общенародная книга. Ч. 3. СПб., 1799, с 615.
Сборник В. Даля, т. 3, с. 584—585.
Там же, с. 610—611, 615.
Деревенское зеркало. ч. 1, с. 66.
Сборник В. Даля, т. 1, с. 420.
Деревенское зеркало. ч. 1, с. 64.
Сборник В. Даля, т. 3, с. 623.
Там же, с. 604, 632.
Деревенское зеркало. ч. 1, с. 64.
Сборник В. Даля, т. 3, с. 627—629.
Количество причудливых обрядов и примет, связанных со смертью и похоронами члена крестьянской семьи, просто поражает воображение.
Наконец, следует вспомнить и о непременном элементе крестьянского быта — ворожеях, знахарях, шептунах, наговаривающих воду, хлеб и т. д.
И действительно, в описании свадебного обряда Калязинского уезда Тверской губернии сказано:
«На свадьбу сбираются поезжаня: тысяцкой, боярин большой, боярин меньшой, дружка и подружье, и ворожея, кои вместе с женихом ездят к церкви, Даль. В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1. М., 1955, стб. 467.
Сборник В. Даля, т. 3, с. 603.
Деревенское зеркало. ч. 3, с. 11.
Сборник В. Даля, т. 3, с. 592—593.
Деревенское зеркало. ч. 3, с. 11.
Сборник В. Даля, т. 3, с. 592—593.
Деревенское зеркало. ч. 3, с. 24—25.
Архив Государственного исторического музея, ф. 445, д. 128, л. 109 об — 110 об.
Может быть, селянин даже в большей степени язычник, чем христианин.
Это не означает, что он не принял основные догматы православного христианства. Нет, он их, безусловно, принял. Многочисленные свидетельства XVIII— XIX веков говорят о том, что русский народ искренне исповедывал христианство.
Реальным итогом всего этого было весьма слабое приобщение русского крестьянина к православной церкви, его минимальное внимание к церкви как к посреднику между ним и Богом. Об этом весьма откровенно писал один из наблюдателей крестьянской жизни в 50-х годах XVIII века: «Едва все (т. е. едва ли не все.— Л. М.) холопы и крестьяне должности (т. е.
(Открытие этого источника принадлежит Е. Смилянской.) П е т р о в с к а я И. Ф. Наказы вотчинным приказчикам первой четверти XVIII века.
Учреждение графа П. Румянцева 1751 г. Публикация М. Довнар-Запольского.
из них декретировались и общепринятые молебны при начале пашни и сбора хлебов.
Думается, что своеобразие подобного отношения российского крестьянства к церкви имело немалые политические следствия. Одно из них: максимальная контактность с народами иных конфессий, что имело громадное значение в ходе масштабных миграционных подвижек и проникновения русского населения в зону доминирования ислама и буддизма. Вполне очевидно и то, что без статуса государственной религии, без поддержки государственной машины российская православная церковь не имела бы серьезных шансов обеспечить себе всепоглощающее влияние на крестьянство (эта цель была отчасти достигнута в первой половине XIX века).
Вкратце коснемся еще одной специфической черты русской крестьянской ментальности.
В крепостную эпоху они были свойственны прежде всего барщинному крестьянству, т. е. той категории населения страны, которая в условиях жесточайшей нехватки рабочего времени летом вынуждена была в первую очередь работать на барина: и на поле, и в его усадьбе.
Приведем в пример интересную, хотя и резкую, и тенденциозную характеристику менталитета этой группы российских пахарей, созданную в середине XVIII века: «Должности (т. е. должного уважения.— Л. М.) к государю (помещику.— Л. М.) и общей пользе не только не внимают, но и подумать не хотят. Леность, обман, ложь, воровство будто наследственно в них положено.
Господина своего обманывают притворными болезнями, старостию, скудостию, ложным воздыханием, в работе — леностию. Приготовленное общими трудами — крадут, отданного для збережения прибрать, вычистить, вымазать, вымыть, высушить, починить — не хотят. В приплоде скота и птиц от неприсмотру поморя, вымышляя разные случаи — лгут. Определенные в начальство, в расходах денег и (в расходах.— Л. М.) хлеба — меры не знают.
Деревенское зеркало. ч. 1, с. 64.
Сборник В. Даля, т. 3, с. 584, с. 616.
Такова была реальность. Таковы были косвенные следствия влияния на ментальность природно-климатического фактора. Приходится только удивлятьИнструкции 1755—1757 гг., л. 7 об.
Инструкция Артемия Волынского дворецкому Ив. Немчинову. с. 24.
Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам, мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.
Вы можете добавить книгу в избранное после того, как авторизуетесь на портале. Если у вас еще нет учетной записи, то зарегистрируйтесь.
Ссылка скопирована в буфер обмена
Вы запросили доступ к охраняемому произведению.
Это издание охраняется авторским правом. Доступ к нему может быть предоставлен в помещении библиотек — участников НЭБ, имеющих электронный читальный зал НЭБ (ЭЧЗ).
Если вы являетесь правообладателем этого документа, сообщите нам об этом. Заполните форму.
Читайте также: