Основные идеи поучений старца зосимы краткое содержание

Обновлено: 05.07.2024

Воззрения и высказывания старца Зосимы фигурируют в богословском модернизме наряду с цитатами из Писания и Святых отцов.

коллективный грех

суд и наказание

Впоследствии это учение о спасении станет одним из оснований нравственного монизма.

тождество блаженства и святости

Старец Зосима в черновиках Достоевского:

Истина старца Зосимы

Священник Геннадий (Беловолов) полагает, что встреча эта носит глубоко символический характер. В лице великого гения русской литературы и великого святого Русской Церкви после почти векового разрыва встретились Церковь и интеллигенция, Православие и культура, святость и гениальность, что во многом определило характер взаимоотношений русской культуры и Православия в последующее время.

Это восприятие относится, прежде всего, к старцу иеросхимонаху Анатолию (Потапову). Он был учеником старца Амвросия, одним из его духовных наследников. В начале ХХ века о. Анатолий был признанным оптинским старцем, к которому приезжало много читающей интеллигентной публики.[55]

Многие исследователи, по мнению Дунаева, указывают на прямое влияние трудов преподобного Исаака Сирина, отразившихся в речах Зосимы.

Профессор Р. Плетнев сделал ценное обобщение, выделив в учении старца Зосимы следующие основные идеи:

« 1. Христос – Богочеловек, идеал, цель и венец мира, и этот Христос у нас, это русский, православный Христос.

2. Божественный лик заключен в каждом человеке.

3. Основа всего мира – Любовь: а) Любовью связуется мир; б) Любовь сердечная претворяет мир в рай; в) Любовь – основа для чувства смиренной всеответственности одного за всех; г) невозможность деятельно любить – ад.

4. Путем страданий добиваемся смирения и приобретаем любовь сердечную.

5. Необходимость свободной веры без чуда – веры сердца.

Дунаев продолжает, что систему Плетнева можно дополнить следующими идеями, важными для уяснения строя воззрений старца, составляющих основу романа:

7. Понимание свободы, основанное на принципе полнейшего удовлетворения земных потребностей человека, ложно и ведет к еще большей несвободе и кровавым трагедиям. Истинное понимание свободы заложено в идее отречения такого принципа. В этом важнейшее значение иноческой жизни, утвержденной на отказе от лишних и ненужных потребностей и на отказе от своеволия.

9. В молитве человек укрепляет в себе образ Христов и тем спасается от гибели в житейских блужданиях.

10. Смирение есть сознание собственной сугубой греховности. Судить поэтому надобно прежде себя, но не ближних своих.

12. Гордыня есть причина отказа признать свою ответственность за весь грех людской.

Учение старца есть во многом опровержение системы идей, утверждаемых Инквизитором. Как известно, Зосима является идейным антиподом Ивану Карамазову. Старец как бы по пунктам отвечает на измышления Ивана – и этим объясняется содержание поучений Зосимы: Достоевский изложил то, что, по его мнению, имело наипервейшее значение именно для его времени, что было злободневно в эпоху возрастания конкретных дьявольских соблазнов.[62]

Таким образом, Достоевский усиливает духовно-православную традицию через образы православной обители и старца Зосимы. Святоотеческое учение, вложенное писателем в уста старца, становится в романе ключевыми текстами, без которых концептуальная глубина его не может быть осмыслена до конца.

цитаты

Инок Амвросий (в миру Борис Тимофеевич Корнаухов) был человеком в современном мире удивительным. Благородный, интеллигентный, с богатыми знаниями, с прекрасными манерами – наследник русской дворянской культуры. И скромный, довольствующийся малым, творящий добрые дела – праведник, хранитель старинного русского благочестия. Сочетание этих качеств отражалось даже в его облике.

В Тамбовском пединституте Борис Тимофеевич изучал иностранные языки, впоследствии окончил Ленинградский библиотечный институт и своей профессией избрал библиотечное дело. Долгие годы он был заведующим отделом иностранной литературы в областной Пушкинской библиотеке. От схиархимандрита Макария (Болотова) принял тайный постриг с именем Амвросий. Со старцем Прохором у Бориса Тимофеевича была особая связь. Вероятно, необыкновенный жизненный путь старца был близок иноку и беседы о его духовном наследии вдохновляли на труды современного подвижника. В 2006 году в возрасте 78 лет инок Амвросий скончался. Похоронен он на Петропавловском кладбище г. Тамбова.

источники

Никодим (Ротов), митр.
Доклад на открытии заседания КОПРа 25 мая 1973 года // Журнал Московской Патриархии. 1973. № 8. С. 33
Шмеман, Александр о.
Воскресные беседы. Paris: YMCA-Press, 1989. С. 159
Достоевский Федор. Братья Карамазовы. Книги I—X // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. Т. 14. Л.: Наука, 1976. С. 262
Достоевский. Братья Карамазовы. Книги I—X // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. Т. 14. Л.: Наука, 1976. 291
Достоевский. Братья Карамазовы. Книги I—X // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. Т. 14. Л.: Наука, 1976. 292
Достоевский. Братья Карамазовы. Книги I—X // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. Т. 14. Л.: Наука, 1976. 292
Достоевский. Братья Карамазовы. Книги I—X // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. Т. 14. Л.: Наука, 1976. 293
Достоевский. Братья Карамазовы. Книги I—X // Полное собрание сочинений: В 30-ти т. Т. 14. Л.: Наука, 1976. 293
Достоевский Федор. Братья Карамазовы. Черновые наброски // Полное собрание сочинений в 30-ти т. Т. 15. Л.: Наука, 1976. С. 245
Леонтьев Константин. Оптинский старец Амвросий // Полное собрание сочинений и писем: В 12-ти тт. Т. 6. Кн. 1. СПб.: Владимир Даль, 2003. С. 816

Дружба с царем и опала

Постник и праведник

Свидетельство и скидка на обучение каждому участнику

Зарегистрироваться 15–17 марта 2022 г.

Мировоззрение старца Зосимы как философия радости

Обзорная статья

Манжуева Анна Николаевна,

учитель русского языка и литературы МОБУ МархинскаяСОШ№2

И тогда посеянное семя взошло и в дальнейшем дало плоды. Кротость и смирение присущи духовному наставнику Алеши Карамазова- старцу Зосиме. Эти качества его личности не были врожденными. В молодости он был горячим, вспыльчивым, способным невзначай оскорбить другого, зависимого от него человека и даже избить его. В известном смысле история жизни Зосимы предваряет психологическую эволюцию Дмитрия. Вернее сказать, на примере Дмитрия Карамазова писатель достоверно и убедительно изображает то, о чем в житии Зосимы говорится с чрезвычайной лаконичностью.

Кротость и смирение Зосимы - это результат глубоких внутренних перемен, духовного и душевного роста, добровольного самопросветления. Создавая образ Зосимы, Достоевский не случайно обращается к оптинскому старцу Амвросию, одному из духовных наследников Сергия Радонежского, который, встав на путь делания самого себя, сумел достигнуть высот совершенства: кроткого спокойствия, просветленности духа, душевной гармонии и непритязательности, граничащей с аскетизмом. Не случайно, что именно он оказал значительное воздействие на духовную, политическую и литературную жизнь нашего Отечества.

Идеал праведности - не абстрактная вещь. Доказательства тому - тысячелетняя история нашего Отечества, где нестяжательство, соборность и праведничество издревле оказывались мощным фактором народного бытия. Жить для души - всегда было для русского человека первейшей нравственной заповедью.

Праведники Толстого и Лескова - выходцы из народа, а старец Зосима - представитель дворянства.

Достоевский в монастыре не видит желания помочь людям, кроме как у старца Зосимы и его небольшого окружения. Не случайно высокообразованному, гуманистически настроенному старцу Зосиме он противопоставляет диковатого, наделенного стихийной языческой силой, равнодушного к мирским делам отца Ферапонта, в котором его сторонники видят истинного хранителя святых преданий. Автор показывает, что даже в провинциальном монастыре происходит упорная, хотя и скрытая борьба старого и нового. Сталкиваются между собой полудикий и невежественный фанатизм отца Ферапонта и ростки иного, более гуманного жизнепонимания, носителем которого является Зосима.

Достоевский в начале романа приводит разговор Зосимы с госпожой Хохлаковой о любви к ближнему. Хохлакова говорит, что любит человечество, готова жертвовать ради него, но задается вопросом:бескорыстна ли ее любовь? Оказывается, нет, требует «похвалы себе и платы за любовь. (1, 58)

Зосима это понял, когда служил офицером. Он избил до крови своего денщика Афанасия, затем поклонился ему в ноги, прося у него прощения перед дуэлью.

Велико горе матери, потерявшего своего ребенка, но Зосима знает, что страдание и любовь находятся по отношению друг к другу в особом положении, и, возможно, в глубокой основе своей они смешиваются. И в самом деле, в страдании, и несмотря на него, мы можем любить. Люди знают это и поэтому любят эту боль любви. Постепенно боль превращается в тихую радость.

Схиархимандрит Зосима (Сокур)

Старец основал две обители: Успенский Свято-Васильевский мужской и Успенский Свято-Николаевский женский монастыри. Был также духовником Донецкой епархии.

Успенский Свято-Васильевский монастырь

Отец Зосима обладал очень редким, особым Божиим даром молитвы. Любил людей, и люди шли к нему за духовной поддержкой. За чистоту жизни Господь дал Своему избраннику дары духовного рассуждения, исцеления душ и телес человеческих – перед его молитвой отступали смертельные и неизлечимые болезни.

“Чтобы на нас Господь не разгневался – всегда помогайте нуждающимся”

29 августа, на второй день Успения Пресвятой Богородицы, без пятнадцати двенадцать ночи остановилось сердце схиархимандрита Зосимы – в это же время остановились и часы на молитвенном столике в алтаре. Так закончилось время земной молитвы старца, и начался отсчет его молитвенного предстательства в блаженной вечности.

Духовные советы и наставления схиархимандрита Зосимы

Главная епитимия века нашего

Стремитесь светлым лучиком быть

Сердце мирное

“Как мыльный пузырь, лопается злоба, когда мы молимся за своих обидчиков”

Если ты тяжестью становишься для людей

О страстях

Храните крест святой

Оставляйте суету – идите к Господу

Синодик жизни вашей

Господь ведет нас по жизни

Церковь наша Православная – это чудо!

Но спасет Бог Россию, ибо хоть и развратен простолюдин и не может уже отказать себе во смрадном грехе но все же знает, что проклят Богом его смрадный грех и что поступает он худо, греша. Так что неустанно еще верует народ наш в правду, Бога признает, умилительно плачет. Не то у высших. Те вослед науке хотят устроиться справедливо одним умом своим, но уже без Христа, как прежде, и уже провозгласили, что нет преступления, нет уже греха. Да оно и правильно по-ихнему: ибо если нет у тебя Бога, то какое же тогда преступление? В Европе восстает народ на богатых уже и народные вожаки повсеместно ведут его к крови и учат, что прав гнев его. Но «проклят гнев их, ибо

Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют мир кровью, ибо кровь зовет кровь, а извлекший меч погибнет мечом. И еслибы не обетование Христово, то так и истребили бы друг друга даже до последних двух человек на земле. Да и сии два последние не сумели бы в гордости своей удержать друг друга, так что последний истребил бы предпоследнего, а потом и себя самого, И сбылось бы, если быт не обетование Христово, что ради кротких и смиренных сократится дело сие.

Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уж подобие божеской любви и есть верх любви на земле. Любите все создание Божие, и целое, и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать все далее и более, на всяк день. И полюбишь, наконец, весь мир уже всецелою, всемирною любовью. Животных любите: им Бог дал начало мысли и радость безмятежную. Не возмущайся же ее, не мучьте их, не отнимайте у них радости, не противьтесь мысли Божией. Человек, не возносись над животными: они безгрешны, а ты со своим величием гноишь землю своим появлением на ней и след свой гнойный оставляешь после себя — увы, почти всяк из нас! Деток любите особенно, ибо они тоже безгрешны, яко ангелы, и живут для умиления нашего, для очищения сердец наших и как некое указание нам. Горе оскорбившему младенца. А меня отец Анфим учил деток любить: он, милый и молчащий в странствиях наших, на подаянные грошики им пряничков и леденцу, бывало, купит и раздаст: проходить не мог мимо деток без сотрясения душевного: таков человек.

Помни особенно, что не можешь ничьим судиею быти. Ибо не может быть на земле судья преступника, прежде чем сам сей судья не познает, что и он такой же точно преступник, как и стоящий пред ним, и что он-то за преступление стоящего пред ним, может, прежде всех и виноват. Когда же постигнет сие, то возможет стать и судиею. Как ни безумно на вид, но правда сие. Ибо был бы я сам праведен, может и преступника, стоящего предо мною, не было бы. Если возможешь принять на себя преступление стоящего пред тобою и судимого сердцем твоим преступника, то немедленно приими и пострадай за него сам, его же без укора отпусти. И даже если б и самый закон поставил тебя его судиею, то сколь лишь возможно будет тебе, сотвори и тогда в духе сем, ибо уйдет и осудит себя сам еще горше суда твоего. Если же отойдет с целованием твоим бесчувственный и смеясь над тобою же, то не соблазняйся и сим: значит, срок его еще не пришел, но придет в свое время; а не придет, все равно: не он, так другой за него познает, и пострадает, и осудит, и обвинит себя сам, и правда будет восполнена. Верь сему, несомненно верь, ибо в сем самом и лежит все упование и вся вера святых.

Если сам согрешишь и будешь скорбен даже до смерти о грехах твоих, или о грехе твоем внезапном, то возрадуйся за другого, возрадуйся за праведного, возрадуйся тому, что если ты согрешил, то он зато праведен и не согрешил.

Если же злодейство людей возмутит тебя негодованием и скорбью уже необоримою, даже до желания отомщения элодеям, то более всего страшись сего чувства; тотчас же иди и ищи себе мук так, как бы сам был виновен в сем злодействе людей. Приими сии муки и вытерпи, и утолится сердце твое, и поймешь, что и сам виновен, ибо мог светить элодеям даже как единый безгрешный и не светил. Если бы светил, то светом своим озарил бы и другим путь, и тот, который совершил злодейство, может быть, не совершил бы его при свете твоем. И даже если ты и светил, но увидишь, что не спасаются люди даже и при свете твоем, то пребудь тверд и не усомнись в силе света небесного; верь тому, что если теперь не спаслись, то потом спасутся. А не спасутся и потом, то сыны их спасутся, ибо не умрет свет твой, хотя бы и ты уже умер. Праведник отходит, а свет его остается. Спасаются же и всегда по смерти спасающего. Не принимает род людской пророков своих и избивает их, но любят люди мучеников своих и чтят тех, коих замучили. Ты же для целого работаешь, для грядущего делаешь. Награды же никогда не ищи, ибо и без того уже велика тебе награда на сей земле: духовная радость твоя, которую лишь праведный обретает. Не бойся ни знатных, ни сильных, но будь премудр и всегда благолепен. Знай меру, знай сроки, научись сему. В уединении же оставаясь, молись. Люби повергаться на землю и лобызать ее. Землю целуй и неустанно, ненасытно люби, всех люби, все люби ищи восторга и исступления сего. Омочи землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои. Исступления же сего не стыдись, дорожи им, ибо есть дар Божий, вели кий, да и не многим дается, а избранным.

О, есть и во аде пребывшие гордыми и свирепыми, несмотря уже на знание бесспорное и на созерцание правды неотразимой; есть страшные, приобщившиеся сатане и гордому духу его всецело. Для тех ад уже добро вольный и ненасытимый; те уже доброхотные мученики. Ибо сами прокляли себя, прокляв Бога и жизнь. Злобною гордостью своею питаются, как если бы голодный в пустыне кровь собственную свою сосать из своего же тела начал. Но ненасытимы во веки веков и прощение отвергают, Бога, зовущего их, проклинают. Бога живаго без ненависти созерцать не могут и требуют, чтобы де было Бога жизни, чтоб уничтожил себя Бог и все создание Свое. И будут гореть в огне гнева своего вечно, жаждать смерти и небытия. Но не получат смерти.

Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. Часть 2. М., Современник. 1981.С.354 – 355, 356 – 357,359, 360 – 365.

ФИЛОСОФИЯ ВСЕЕДИНСТВА

В.С. Соловьев

И идеальные построения трансцендентных философов, и механические построения философствующих натуралистов не только смысла вселенной не открыли, но и путь к нему затеряли. Представители этих учений не всегда высказываются до конца, но когда они решаются сказать свое последнее слово о мире, то это последнее слово оказывается бессмыслицею. На наш взгляд, это означает только, что усиленное развитие идеальной философии и материальной науки в последние три или четыре века было более блестящим, нежели плодотворным, и что окончательный результат этого развития есть решительное крушение тех принципов, которые попеременно господствовали в новой философии и в новой науке.

Эта философия и эта наука имеют свои частные заслуги, которые от них не отнимутся. Но если общая теоретическая цель человеческого знания состоит в том, чтобы понять смысл вселенной, то ни новая философия, ни новая наука не представляют нам прямого пути к достижению этой цели.

Понять смысл мира — значит прежде всего понять внутреннее и необходимое соотношение (logos, ratio) между двумя терминами действительного познания — человеком как познающим и природой как познаваемою. Но вместо того чтобы найти такое соотношение этих двух необходимых терминов, материализм и идеализм одинаково теряют обоих. Ибо в материализме и человек и природа, разложенные на бесконечно мелкие частицы, теряют всю свою живую действительность, и точно так же они ее теряют в идеализме, испаряясь в диалектике отвлеченных понятий. В окончательном результате обоих этих воззрений вся реальность и познающего и познаваемого вместо того, чтобы быть осмысленной, просто исчезает в пустых отвлеченностях.

Такой одинаковый неуспех, кажется, довольно ясно намекает, что все это великое умственное развитие новой Европы — как в своем чисто философском, так и в своем положительно-научном разветвлении — страдает каким-то общим коренным недугом, поражено каким-то первородным грехом.

Следя исторически за ходом исключительно механического воззрения, господствующего в точных науках, а равно и за ходом идеализма, господствовавшего в философии, мы приходим к их общему началу, в котором и корень их общего недуга. Я разумею картезианство и основную ошибку этой школы, усвоенную общеевропейским просвещением, от которой старался избавить философию Лейбниц, а потом Шеллинг и от которой, быть может, окончательно избавиться европейскому образованию суждено иным, не умозрительным путем. Если бы эта ошибка принадлежала только одной философской системе, то ее можно было бы вместе с окказиональными причинами Гейлинкса или вихрями того же Декарта сдать в обширный архив школьных заблуждений; но, как тяготеющая сознательным или бессознательным образом надо всем европейским просвещением, она имеет огромную важность. Это роковое заблуждение в своем простейшем виде, в каком оно является у самого Декарта, заключается в признании действительного существования в нашем мире двух безусловно особых и независимых друг от друга субстанций: с одной стороны, мертвого вещества, вся суть которого полагается в косном протяжении (res extensa seu substantia corporalis), и, с другой стороны, бесплотного, нематериального духа, вся суть которого полагается в чистом мышлении (res cogitas seu substantia spiritualis) . Между тем ни чистого вещества, состоящего в одном протяжении, ни чистого духа, состоящего в од ном мышлении, на самом деле не существует и — как было показано еще Лейбницем — существовать не может. Это суть чистые фикции нашего ума.

Происхождение этих фикций не имеет в себе ничего загадочного. Одна из основных способностей и деятельностей нашего духа есть, как известно, отвлечение, в силу которого наш ум, рассматривая существующее, останавливает свое внимание на той или другой его стороне, на том или другом элементе, закрывая глаза на все остальное. Эта умственная деятельность необходима, но необходима только вследствие ограниченности нашего ума, не способного обнимать разом всю полноту действительности и принужденного в каждый данный момент сосредоточиваться только на одном, отвлекаясь ото всего остального. Понятно, что из этой условной необходимости отвлечения никак не может вытекать безусловная истинность его результатов. Отвлекая и комбинируя продукты отвлечения, можно очень далеко уйти ото всякой действительности. При этом невольно вспоминается всегдашний пример крайнего отвлечения — математика с ее мнимыми величинами. Известно, что математики оперируют с такими величинами, которые они сами называют мнимыми, так как им ничего в действительности не соответствует и соответствовать не может. Пользуясь для своих целей этими мнимыми величинами, математика не принимает и не выдает их за действительные. Но философия занимается не столь простым и ясным предметом, как числа, и потому здесь случаются такие ошибки, которые невозможны в математике. Так, в течение целых столетий ученый мир упражнялся над протяженной и мыслящею субстанциями Декарта — и не подозревая, что это не более как мнимые величины.

Первым следствием этой пагубной ошибки был разрыв между натуральной философией, превращенной в науку о мертвом веществе и скоро раздробившейся на множество частных наук и отказавшейся от самого названия философии, и между идеальной философией, сосредоточившейся в области чистого мышления и скоро потерявшей характер науки, т. е. положительного и достоверного знания.

Разделение духовных сил и специализация умственного труда полезны, когда это совершается ввиду общей истинной цели, для более успешного ее достижения, но умственный разрыв в европейском просвещении имел другой характер. Вследствие картезианского дуализма, положенного в основу этого просвещения, утратилась самая общность цели: для одних целью стало познание одной мертвой материи, для других — познание интеллектуальной сущности. Весь ученый мир Европы разделился на два чуждые и большею частью враждебные друг другу лагеря: одни занялись исключительно вещественной и механической стороной мироздания, оставляя без внимания или даже прямо отрицая все духовное; другие же исключительно сосредоточились на идеальной и логической стороне существующего, пренебрегая всем физическим и материальным. Первые в своих дробных науках, изучая не самое природу, а только ее мертвый скелет, выработали несообразное представление мира как сплошного механизма, как огромной машины, которую, впрочем, никто не построил и которая не служит ни для какой цели, а вторые в своей отвлеченной идеологии, исследуя не самый дух человеческий, а только общие приемы и пути его мышления, дошли наконец (в гегельянстве) до понятия вселенной как одного силлогизма, причем этот силлогизм является здесь без мыслящего и без мыслимого — силлогизм ничей и ни о чем.

Между тем вся наша действительность, мы сами и тот мир, в котором мы живем, одинаково далеки и от чистой мысли, и от чистого механизма. Весь действительный мир состоит в постоянном взаимоотношении и непрерывном внутреннем взаимодействии идеальной и материальной природы. Но при тех отвлеченных точках зрения, которым подчинилось европейское образование, приходилось отделываться от этой действительности или от этого взаимодействия материального и духовного — отделываться при помощи двух противных друг другу предположений: или наш мысленный мир нужно признать продуктом материи, или мир материальный считать явлением нашего сознания. Размышление над данными опыта подсказывает, по-видимому, одинаковую необходимость и того и другого решения, а между тем самая простая логика не допускает совместить эти взаимно друг друга исключающие положения.

Выход из этой смуты ума один: отказаться от коренного заблуждения, производящего всю эту путаницу, т. е. решительно признать, что и мертвое вещество и чистое мышление, и res extensa и res cogitas, и всемирный механизм и всемирный силлогизм суть лишь отвлечения нашего ума, которые сами по себе существовать не могут, но имеют действительность только в том, от чего они отвлечены, в чем-то третьем, что не есть ни бездушное вещество, ни бесплотная идея. Чтобы обозначить это третье не в нем самом, а в самом общем его проявлении, мы скажем, что оно есть жизнь. И чистое вещество, и чистое мышление отличаются одинаково характером безжизненности именно потому, что они отвлечены от жизни. Жизнь есть именно то, чего недостает и чистому мышлению, и чистому веществу. Поэтому понятно, что Декарт должен был признать животных за механические автоматы, а современный материализм лишь последовательно распространил этот взгляд и на человека. С другой стороны, если признать, как мы это делаем, что и мертвое вещество, и чистое мышление суть лишь отвлечения ума, то необходимо признать полную реальность того, от чего они отвлечены, т. е. необходимо признать полную реальность жизни и наше объяснение жизни не сводить к ее отрицанию.

Жизнь есть самое общее и всеобъемлющее название для полноты действительности везде и во всем. Мы с одинаковым правом говорим и о жизни божественной, и о жизни

человеческой, и о жизни природы.

И неуспех прежних метафизических систем не есть оправдание для такой антифилософской беззаботности. Заблуждение прежних философов состояло вовсе не в том, что они хотели познавать абсолютные и божественные предметы, а в том, что они искали этих предметов исключительно в своем собственном, далеко не абсолютном и ничуть не божественном, но весьма относительном человеческом мышлении. Но такой неосновательный прием метафизического познания никак не есть единственно возможный. Нет никакой разумной причины философу основывать высшую метафизику на одних измышлениях своего ума, как нет никакой разумной причины естествоиспытателю основывать на своих измышлениях науку о внешней природе. Разумеется, во всяком нашем познании, физическом, так же как и метафизическом, есть чисто рациональный, априорный элемент, поскольку всякое наше познание есть действие нашего ума. Но так же несомненно и то, что во всяком реальном познании действие нашего ума прилагается к известному данному предмету, не создаваемому самим умом, но независимому от него. Относясь к такому реальному предмету, наш ум получает от него основное содержание для той или другой науки. Так, основное содержание для физики (в широком смысле) наш ум получает от видимого мира, действующего на нас в чувственном опыте; основное содержание для психологии дано в действительности нашего духа, открываемой во внутреннем, или психическом, опыте; точно так же основное содержание и для реальной метафизики как науки о божественных предметах дается нашему уму в Божественном Откровении, которое составляет религиозный опыт человечества.

Можно не верить в Откровение, так же как можно не верить и во внешний мир Но мыслитель, отрицающий действительность внешнего мира, едва ли посвятит себя физике. Точно так же мыслитель, отвергающий Откровение сверхприродной и сверхчеловеческой действительности, благоразумно поступает, воздерживаясь от метафизических построений. Прав ли он в своем неверии — это другой вопрос. Во всяком случае его скептическое положение оказывается крайне печальным. Оно подрывает для него самый корень истинного знания и отнимает у него все плоды его лучших убеждений. Ибо окончательное значение всех других вопросов — биологического, психологического, социального — прямо зависит от положительного решения вопроса метафизического. Что значит, например, объяснение природы деятельности души, когда сама душа остается необъясненной? Жизнь души, отделенная от своего безусловного содержания и окончательных целей, лишается всякого смысла и, следовательно, не может уже объяснять или осмысливать жизнь природы и человечества. И для себя самой душа теряет всякую цену, когда не находит в себе того, что больше ее, чему она может верить и служить.

Соловьев В.С. Соч: В 2 томах. Т.2. М.,Мысль. 1988. С. 326 – 330,336 – 337.

Читайте также: