Публий овидий назон любовные элегии доклад

Обновлено: 17.05.2024

Поэто­му так неожи­дан­но нелег­ко ока­зы­ва­ет­ся нащу­пать путь к пони­ма­нию поэ­зии Овидия — такой, каза­лось бы, неслож­ной и доступ­ной. Оно не дает­ся сра­зу — по край­ней мере, три под­сту­па нуж­но, чтобы сквозь бле­стя­щую поверх­ность сти­хов Овидия про­ник­нуть в их глу­би­ну.

Томы были малень­ким гре­че­ским город­ком, лишь номи­наль­но под­чи­нен­ным дале­ко­му рим­ско­му намест­ни­ку. По-латы­ни в горо­де не гово­рил никто; боль­шин­ство горо­жан состав­ля­ли вар­ва­ры — геты и сар­ма­ты, буй­ные и драч­ли­вые, мень­шин­ство — гре­ки, дав­но пере­няв­шие и вар­вар­ский выго­вор, и вар­вар­скую одеж­ду. Кли­мат был суров — суро­вее, чем сей­час: каж­дую зиму Дунай покры­вал­ся твер­дым льдом. За Дуна­ем жили коче­вые и полу­ко­че­вые ски­фы и дакий­цы; при каж­дом удоб­ном слу­чае они напа­да­ли, опу­сто­ша­ли окрест­ность, под­сту­па­ли к самым сте­нам Томов, и стре­лы их пада­ли на город­ские ули­цы. Связь с осталь­ным миром едва под­дер­жи­ва­лась: толь­ко летом гре­че­ские кораб­ли при­но­си­ли слу­хи о том, что про­ис­хо­ди­ло в Риме и в про­вин­ци­ях. Сло­вом, труд­но было най­ти боль­шую про­ти­во­по­лож­ность тому миру свет­ско­го изя­ще­ства и обхо­ди­тель­но­сти, в кото­ром Овидий про­жил всю жизнь.

Не надо забы­вать, что услов­но­го в поэ­зии все­гда боль­ше, чем инди­виду­аль­но­го: что кажет­ся совре­мен­ни­кам живым с. 17 и лич­ным, то через сто или тыся­чу лет видит­ся лишь новой услов­но­стью вза­мен ста­рой — будь то образ поэта-три­бу­на, разо­ча­ро­ван­но­го стра­даль­ца или пыл­ко­го влюб­лен­но­го. Так, образ влюб­лен­но­го юно­ши, для кото­ро­го любовь — все, а осталь­ное — ничто, как раз и был при Овидии такой новой услов­но­стью, утвер­ждав­шей­ся в рим­ской лите­ра­ту­ре. Заро­дил­ся этот образ в элли­ни­сти­че­ской поэ­зии, а в Рим его впер­вые пере­нес­ли поэты поко­ле­ния, пред­ше­ст­во­вав­ше­го Овидию, — Катулл и его совре­мен­ни­ки. Пере­пла­вить опыт сво­их лич­ных чувств в объ­ек­тив­ный лири­че­ский образ — тако­ва была зада­ча, с кото­рой Катулл справ­лял­ся еще с трудом (имен­но непе­ре­плав­лен­ны­ми кус­ка­ми его пере­жи­ва­ний и вос­хи­ща­ют­ся чита­те­ли наших дней), а Кор­не­лий Галл и Тибулл с Про­пер­ци­ем — все более и более пол­но и успеш­но. Овидий был завер­ши­те­лем это­го про­цес­са пре­вра­ще­ния рим­ской любов­ной эле­гии из субъ­ек­тив­но­го жан­ра в объ­ек­тив­ный: ощу­ще­ние лич­но­го опы­та настоль­ко исче­за­ет из его сти­хов, что, как мы виде­ли, уже совре­мен­ни­ки не были уве­ре­ны, суще­ст­во­ва­ла на самом деле его Корин­на или нет.

Зато из каж­до­го выде­лен­но­го моти­ва Овидий извле­ка­ет все, что воз­мож­но и невоз­мож­но, пора­жая чита­те­ля сво­ей неис­то­щи­мой изо­бре­та­тель­но­стью. Каж­дая воз­ни­каю­щая ассо­ци­а­ция раз­ра­ба­ты­ва­ет­ся им до пре­де­ла, теряя под конец вся­кую связь с пово­дом, ее поро­див­шим. Вот эле­гия на смерть руч­но­го попу­гая Корин­ны (II, 6): она напи­са­на по образ­цу зна­ме­ни­то­го сти­хотво­ре­ния Катул­ла на смерть воро­буш­ка Лес­бии и пол­на таки­ми же гипер­бо­ли­че­ски­ми ламен­та­ци­я­ми. Но у Катул­ла это был малень­кий сти­шок в восем­на­дцать корот­ких строк, а у Овидия полу­чи­лась эле­гия в шесть­де­сят два сти­ха; у Катул­ла две тре­ти сти­хотво­ре­ния посвя­ще­ны воз­люб­лен­ной поэта, кото­рая забав­ля­лась с воро­буш­ком, пока он был жив, и пла­ка­ла над ним, когда он умер, у Овидия же хозяй­ка попу­гая упо­ми­на­ет­ся лишь мимо­хо­дом, зато с кра­соч­ны­ми подроб­но­стя­ми опи­сы­ва­ет­ся погре­баль­ное шест­вие рыдаю­щих птиц в нача­ле сти­хотво­ре­ния и пти­чий рай, угото­ван­ный почив­ше­му, в кон­це сти­хотво­ре­ния. Вот эле­гия перед запер­той две­рью воз­люб­лен­ной (I, 6): она напи­са­на в под­ра­жа­ние одной из эле­гий Тибул­ла (I, 2). Но у Тибул­ла с. 20 дверь — лишь повод для лири­че­ских раз­мыш­ле­ний поэта о том, что Делия ему доро­же все­го, и Вене­ру он чтит пре­вы­ше все­го; дверь упо­ми­на­ет­ся лишь в зачине, даль­ше она поэту уже не нуж­на. А у Овидия дверь и сте­ре­гу­щий ее при­врат­ник — в цен­тре вни­ма­ния от пер­вой до послед­ней стро­ки: дверь мок­ра от слез влюб­лен­но­го героя, дверь мог­ла бы отво­рить­ся ему лишь на самую малость — так он исхудал от люб­ви, при­врат­ник, вер­но, забыл, как поэт когда-то засту­пил­ся за него перед хозяй­кой, при­врат­ник, вер­но, сам спит с подруж­кой, и нет ему дела до дру­гих влюб­лен­ных, и т. д. Таков Овидий: он пре­не­бре­га­ет лег­ки­ми направ­ле­ни­я­ми раз­ви­тия лири­че­ской темы и зато со вку­сом углуб­ля­ет­ся в самые труд­ные.

Имен­но соче­та­ния слов, а не отдель­ные сло­ва, — истин­ное цар­ство овиди­ев­ско­го талан­та. Иные поэты, как Вер­ги­лий, кла­дут вели­кие труды, чтобы к каж­до­му месту подо­брать свое осо­бен­ное сло­во, точ­ное до неожи­дан­но­сти, цели­ком и без пояс­не­ний выра­жаю­щее нуж­ную мысль. Овидий не таков: он с лег­ким с. 23 серд­цем берет для сво­ей мыс­ли пер­вое попав­ше­е­ся сло­во, пото­му что зна­ет — для каж­до­го сло­ва мож­но постро­ить такой кон­текст, в кото­ром это сло­во полу­чит то зна­че­ние, кото­рое ему нуж­но. А если такой кон­текст потре­бу­ет два­дца­ти сти­хов там, где Вер­ги­лий обо­шел­ся бы дву­мя, что за беда? раз­ве труд­но Овидию напи­сать два­дцать лиш­них сти­хов? Это отно­ше­ние к язы­ку воз­мож­но у Овидия пото­му, что он — млад­ший сре­ди поэтов-совре­мен­ни­ков, он не дол­жен сам созда­вать латин­ский поэ­ти­че­ский язык, а может полу­чить его гото­вым из рук Вер­ги­лия, Гора­ция, Тибул­ла; и когда он стро­ит свои мно­го­этаж­ные лири­че­ские кон­тек­сты, он то и дело встав­ля­ет в них гото­вые сло­во­со­че­та­ния и обо­роты из Вер­ги­лия, из Гора­ция, из Тибул­ла, а то и из соб­ст­вен­ных ран­них сти­хов, чтобы они под­ска­за­ли чита­те­лю нуж­ные смыс­ло­вые ассо­ци­а­ции. Сло­вес­ное богат­ство уже нажи­то рим­ской поэ­зи­ей — теперь забота в том, чтобы кра­си­во его истра­тить; в этом ощу­ще­нии мы узна­ем Овидия, кото­рый ведь точ­но так же отно­сил­ся и к денеж­но­му богат­ству, скоп­лен­но­му его пред­ка­ми-всад­ни­ка­ми.

Если для дей­ст­вен­но­сти каж­до­го сло­ва Овидию нужен кон­текст, а для дей­ст­вен­но­сти это­го кон­тек­ста — еще более широ­кий кон­текст, то не при­хо­дит­ся удив­лять­ся, что про­из­веде­ния Овидия раз­бу­ха­ют почти на гла­зах. Тибулл посвя­тил сво­ей Делии одну кни­гу эле­гий, Про­пер­ций Кин­фии — тоже одну кни­гу эле­гий (осталь­ные доба­ви­лись потом), Овидий посвя­ща­ет сво­ей Коринне сра­зу целых пять книг. Про­пер­ций напи­сал одно посла­ние от жен­щи­ны к ее воз­люб­лен­но­му, Овидий — сра­зу цикл из пят­на­дца­ти таких посла­ний. Напи­сать эле­гию с полу­шут­ли­вы­ми-полу­серь­ез­ны­ми сове­та­ми влюб­лен­ным мог бы любой из пред­ше­ст­вен­ни­ков и сверст­ни­ков Овидия, но сде­лать из это­го четы­ре кни­ги без­уко­риз­нен­но­го дидак­ти­че­ско­го эпо­са мог толь­ко Овидий. Эле­гии о памят­ни­ках и обрядах ста­ри­ны писа­лись и до Овидия, но пере­ло­жить в такие эле­гии день за днем весь рим­ский кален­дарь мог решить­ся толь­ко Овидий. Мифо­ло­гия издав­на постав­ля­ла антич­ным писа­те­лям неис­ся­кае­мый мате­ри­ал для бес­чис­лен­ных поэм, но спле­сти всю мифо­ло­гию в одну-един­ст­вен­ную боль­шую и связ­ную поэ­му — на это во всей антич­но­сти опять-таки отва­жил­ся один лишь Овидий. По скла­ду сво­его талан­та, по всей сво­ей твор­че­ской мане­ре он не мог ниче­го оста­вить недо­го­во­рен­ным. Бро­сить эффект­ный намек и пре­до­ста­вить доду­мы­вать его чита­те­лю, наме­тить инте­рес­ный с. 24 путь и оста­вить его для под­ра­жа­те­лей, а само­му пой­ти даль­ше, к новым откры­ти­ям, — это­го Овидий не умел. Где-нибудь в про­ход­ном месте он, пожа­луй, и осле­пит чита­те­ля мгно­вен­ным пере­ч­нем мифов, кото­рые пред­ла­га­ет­ся вспом­нить для иллю­ст­ра­ции; но основ­ной струк­тур­ный костяк сочи­не­ния будет выведен им соб­ст­вен­но­руч­но до послед­ней мело­чи. И, впи­сан­ные в этот пре­дель­ный кон­текст, пере­ста­нут казать­ся недо­стат­ка­ми его недо­стат­ки. Пока мы чита­ем отдель­ную эле­гию или отдель­ный эпи­зод из поэ­мы, что-то в них может раз­дра­жать нас несоот­вет­ст­ви­ем нашим нор­мам вку­са, но когда перед нами все собра­ние эле­гий или вся поэ­ма, то мы видим — это не отступ­ле­ния от нор­мы, а про­сто иная нор­ма, иной вкус, кото­рый мож­но при­ни­мать или отвер­гать лишь цели­ком, а не по частям.

Так твор­че­ство Овидия ока­зы­ва­ет­ся важ­ней­шим пово­рот­ным пунк­том всей исто­рии антич­ной поэ­зии.

Мы виде­ли, что Овидий не ищет в сво­их сти­хах само­вы­ра­же­ния. Вме­сто это­го он созда­ет в них иной, услов­ный мир, и мы мог­ли убедить­ся, с каким искус­ст­вом он это дела­ет. Нам оста­лось глав­ное: понять, поче­му и с какой целью он это дела­ет. Ибо все его мастер­ство оста­нет­ся для нас холод­ным и без­раз­лич­ным, если мы не поста­ра­ем­ся уло­вить за ним отно­ше­ние Овидия к дей­ст­ви­тель­но­му миру, срав­нить его со сво­им и тогда ска­зать, бли­зок нам этот поэт или чужд. Из мира слов мы долж­ны про­ник­нуть в мир чувств поэта — таков тре­тий наш под­ступ к поэ­зии Овидия.

Если попы­тать­ся этот мир чувств поэта опре­де­лить одним-един­ст­вен­ным сло­вом, то сло­во это будет такое: Овидий — доб­рый поэт.

Этой любо­вью, соеди­ня­ю­щей все про­ти­во­по­лож­но­сти, и хотел Овидий све­сти кон­цы с кон­ца­ми в том мире, кото­рый пред­сто­ял его гла­зам. А несведен­ных кон­цов вокруг Овидия было мно­го. Они ощу­ща­лись всюду — и на уровне быта, и на уровне бытия. И здесь и там мир, окру­жав­ший Овидия, казал­ся услов­ным, зыбил­ся и дво­ил­ся, сущ­ность не сов­па­да­ла с види­мо­стью, при­выч­ные сло­ва и обра­зы с дей­ст­ви­тель­ны­ми явле­ни­я­ми и отно­ше­ни­я­ми. Чтобы он вновь обрел свою проч­ность, нуж­но было запол­нить раз­рыв — и на уровне быта, и на уровне бытия. Для запол­не­ния это­го раз­ры­ва и стро­ил поэт свой услов­ный мир, в кото­ром основ­ным зако­ном была любовь.

Есть поэ­зия при­я­тия мира и поэ­зия непри­я­тия мира. Более позд­ние эпо­хи сжи­лись и срод­ни­лись с поэ­зи­ей непри­я­тия мира — пусть непол­но­го, пусть частич­но­го, но непри­я­тия. А Овидий был имен­но поэтом все­при­я­тия — пожа­луй, самым ярким во всей антич­ной лите­ра­ту­ре. Его мир не тра­ги­чен и не может быть тра­ги­чен: ведь смер­ти в нем нет, зна­чит, и тра­гедии нет. Даже соб­ст­вен­ная судь­ба ниче­му не научи­ла доб­ро­го поэта: до само­го кон­ца она оста­лась для него не тра­геди­ей, а недо­ра­зу­ме­ни­ем и неле­по­стью. Здесь и про­ле­га­ет та чер­та, кото­рая отде­ля­ет Овидия от чита­те­ля наших дней. Почув­ст­во­вать всерь­ез его мир без тра­гедий, мир все­по­ни­маю­щей и все­объ­еди­ня­ю­щей люб­ви чело­ве­ку наше­го вре­ме­ни труд­но, если не невоз­мож­но. Тра­ги­че­ский Эсхил, ищу­щий Вер­ги­лий, стра­даю­щий Катулл, непри­ми­ри­мый Тацит, — все они бли­же совре­мен­но­му созна­нию, чем радост­ный Овидий. Вот поче­му этот самый лег­кий поэт древ­но­сти ока­зы­ва­ет­ся таким труд­ным для нас.

Функция "чтения" служит для ознакомления с работой. Разметка, таблицы и картинки документа могут отображаться неверно или не в полном объёме!

по курсу Античной литературы

В самые молодые годы он почувствовал в себе призвание поэта, что и заставило его с самой ранней юности войти в круг тогдашних виднейших поэтов Рима: Тибулла, Проперция и даже Горация, несмотря на разницу в возрасте. Посещение риторских школ в Риме рано приучило его к изощрённому риторически-декламационному стилю, элементы которого заметны даже в его позднейших произведениях. В ранней же молодости Овидий совершил путешествие в Грецию и Малую Азию, которое в его время считалось необходи-

мым для всякого образованного римляна, особенно поэта. Будучи обеспеченным человеком и свободным от государственной службы, Овидий вёл в Риме легкомысленный образ жизни, а обладая блестящим талантом стихотворца, он часто вводил и в свою поэзию легкомысленные образы и мотивы, несомненно, вступая в антогонизм с политикой Августа, мечтавшего возродить древние и суровые римские добродетели. Отрицательное влияние Овидия на римское общество в этом смысле было настолько велико, что в 8г. Август дал распоряжение об его высылке из Рима в крайнюю северо-восточную местность империи, а именно в город Томы. Поэт в скорбных тонах изображал свою последнюю ночь в Риме, полную слёз и стенаний, своё прощание с женой и слугами, а в дальнейшем – длинное и опасное плавание, во время которого корабль Овидия чуть не погиб от бури. Нечего и говорить о том, что утончённый и избалованный поэт только с величайшим насилием над собой мог покинуть столичную обстановку и попасть к полудиким сарматам, в страну, климат которой переносил Овидий с большим трудом. В письмах из ссылки к жене, друзьям и самому Августу он часто просит о помиловании, унижаясь иной раз до полной потери собственного достоинства. Однако и Август и его преемник Тиберий оставались глухими к его просьбам; и Овидий, пробыв в ссылке около десяти лет, умер в 18г. вдали от Рима и его блестящей культуры.

Часто дебатировался вопрос о конкретных причинах ссылки Овидия. Вопрос этот, однако, совершенно неразрешим, так как единственным материалом для его решения являются только некоторые намёки, содержащиеся в произведениях самого Овидия. Периодизация творчества Овидия:

I Посвящён исключительно

Похожие работы

2014-2022 © "РефератКо"
электронная библиотека студента.
Банк рефератов, все рефераты скачать бесплатно и без регистрации.

"РефератКо" - электронная библиотека учебных, творческих и аналитических работ, банк рефератов. Огромная база из более 766 000 рефератов. Кроме рефератов есть ещё много дипломов, курсовых работ, лекций, методичек, резюме, сочинений, учебников и много других учебных и научных работ. На сайте не нужна регистрация или плата за доступ. Всё содержимое библиотеки полностью доступно для скачивания анонимному пользователю

Публий Овидий Назон, кратко Овидий (лат. Publius Ovidius Naso; 43 год до н. э. — 17 год н. э.) — римский поэт, работавший во многих жанрах, но более всего прославившийся любовными элегиями и двумя поэмами - "Метаморфозами" и "Искусством любви".Из-за несоответствия пропогандируемых им идеалов любви официальной политике императора Августа в отношении семьи и брака был сослан из Рима в западное Причерноморье, где провёл последние десять лет жизни. Оказал огромное влияние на европейскую литературу, в том числе на Пушкина, в 1821 г. посвятившего ему обширное послание в стихах.



Родившись в богатой провинциальной семье всадника, Овидий получил прекрасное образование в Риме, обучаясь у известных риторов эпохи Августа Марка Порция Латрона и Ареллия Фуска[3]. Завершив свое образование в Афинах и Малой Азии, Овидий вернулся в Рим и по настоянию отца пошел на государственную службу. Отчасти по состоянию здоровья, отчасти от нежелания учавствовать в политической жизни, Овидий полностью посвятил себя поэзии и быстро вошел в литературный кружок Марка Валерия Мессалы, где подружился с другими поэтами его поколения — Альбием Тибуллом и Секстом Проперцием.

Посвященные любовной теме, стихи Овидия отличались изяществом и остроумием и потому быстро распространились среди римской молодежи и получили широкую известность. Первый сборник "Любовные элегии" (Amores лат.) в 5 книгах появился в 14 до н.э. и оказался столь популярен, что был переиздан автором в 1 до н.э. в том сокращенном варианте в 3-х книгах, в каком он дошел до нашего времени. Вскоре Овидий выпустил в свет следующий сборник "Героини" (Heroides лат.), где с использованием мифологического материала рассказал о женщинах, причитающих о покинувших их мужьях и возлюбленных. Следующим и самым известным поэтическим произведением Овидия стали 3 книги шутливо-эротической поэмы "Наука любви" (Ars amatoria лат.), к которой сюжетно примыкают "Лекарство от любви" (Remedia amoris лат.) и "Притирания для лица" (Medicamina faciei femineae лат.). "Наука любви" — это настоящее руководство по ухаживанию, где в первых 2-х книгах подробно рассказано о том, как отыскать любовницу и как ее удержать, а в 3-й приведены аналогичные советы девушкам.



Монументальным произведением Овидия считаются "Метаморфозы" (Metamorphoses лат.), написанные характерным для эпической поэзии гекзаметром. В 15 песнях изложены 246 мифов, рассказывающих о создании всего сущего: от превращения Хаоса в Космос и до превращения божественного Цезаря в звезду. Так метаморфозы греческих и римских мифов, тщательно связанные между собой в единой композиции, переплетаются у Овидия с героическом прошлым и настоящим Рима.


О любви и ревности

О любви и ревности
Быть влюблённым — значит быть в бешенстве при здравом уме.
Любовь травами не лечится.
Кто может скрыть любовь?
Слишком горячая и пылкая любовь нагоняет на нас, в конце концов, скуку и вредна точно так же, как слишком вкусная пища для желудка.
Чтобы любовь заслужить, мало одной красоты.
[Нарцисс] Странная воля любви — чтоб любимое было далеко!
Рада барану овца, быком наслаждается тёлка; Для плосконосой козы сладок нечистый козёл.


Чтобы тебя любили, будь достойным любви, а этого не дадут тебе исключительно красивая наружность или стройная фигура, — ты должен физическую красоту соединить с даром ума.
Небезопасно хвалить предмет своей любви приятелю — стоит ему поверить твоим похвалам, он пойдёт по твоим стопам.
Безобразное явление — старческая любовь.
Ревность наносит смертельный удар самой прочной и самой сильной любви.


О мечтах и желаниях

Мы всегда стремимся к запретному и желаем недозволенного.
О чем не знают, того не желают.
Пусть не хватает сил, но желание все же похвально.

Пусть о себе мнит каждый, что хочет.
Все ж чаще бы сон возвращался с видением тем же! Нет свидетеля сну, но есть в нем подобье блаженства!
Смертного рок у тебя, а желанье твоё не для смертных.


О женщинах и мужчинах

Если хочешь, чтобы женщина продолжала любить тебя, старайся внушить ей мысль, что в восторге от её красоты.
Многие женщины являются на спектакли только для того, чтобы самим обратиться в зрелище.
Слова женщины легче падающих листьев, которые вода и ветер несут, куда им угодно.


Учитесь ходить, как следует женщине. В походке есть своего рода красота, пренебрегать которой не годиться.
Чего не сможет искусство? — Женщины умеют и красиво плакать! Они плачут, когда хотят и как хотят.
Если бы нам сговориться о том, чтобы женщин не трогать, -Женщины сами, клянусь, трогать бы начали нас.



Не вздумай ставить на вид женщине ее недостатки.
[циклоп Полифем о себе] Муж красив бородой и колючей щетиной на теле.
Что делать женщинам, если мужчины легкомысленнее их?


Время исцеляет любовную тоску.
Если ты в здравом уме, не мечтай, что верна тебе будет. Та, что в объятья твои пала с такой быстротой.
Мало суметь уйти — сумей, уйдя, не вернуться.
Целомудренна та, которую никто не пожелал.
Счастлив, кто смело берет под свою защиту то, что любит.
Ничто не увлекает женщин больше, чем обещания.
Запретный плод сладок.



Любовные элегии

Просьба законна моя: пусть та, чьей жертвою стал я,
Либо полюбит меня, либо обяжет любить.
Многого я захотел. О, лишь бы любить дозволяла.
Пусть Киферея моей внемлет усердной мольбе.
Не отвергай же того, кто умеет любить без измены,
Кто с постоянством тебе долгие годы служил.
Не говорит за меня старинное громкое имя
Прадедов: всадник простой начал незнатный наш род.
Тысяч не надо плугов, чтоб мои перепахивать земли:
Оба - и мать и отец - в денежных тратах скромны.
Но за меня Аполлон, хор муз и отец виноделья
Слово замолвят; Амур, кем я подарен тебе,
Жизни моей чистота, моя безупречная верность,
Сердце простое мое, пурпур стыдливый липа.
Сотни подруг не ищу, никогда волокитою не был,
Верь, ты навеки одна будешь любовью моей,
Сколько бы Парки мне жить ни судили, - о, только бы вместе
Быть нам, только мою ты бы оплакала смерть!
Стань же теперь для меня счастливою темою песен, -
Знай, что темы своей будут достойны они.
Славу стихи принесли рогов испугавшейся Ио;
Той, кого бог обольстил, птицей представ водяной;
Также и той, что, на мнимом быке плывя через море,
В страхе за выгнутый рог юной держалась рукой.
Так же прославят и нас мои песни по целому миру,
Соединятся навек имя твое и мое.


Всякий влюбленный - солдат, и есть у Амура свой лагерь.
В этом мне, Аттик, поверь: каждый влюбленный - солдат.
Возраст, способный к войне, подходящ и для дела Венеры.
Жалок дряхлый боец, жалок влюбленный старик.
Тех же требует лет полководец в воине сильном
И молодая краса в друге на ложе любви.
Оба и стражу несут, и спят на земле по-солдатски:
Этот у милых дверей, тот у палатки вождя.
Воин в дороге весь век, - а стоит любимой уехать,
Вслед до пределов земли смелый любовник пойдет.
Встречные горы, вдвойне от дождей полноводные реки
Он перейдет, по пути сколько истопчет снегов!
Морем придется ли плыть, - не станет ссылаться на бури
И не подумает он лучшей погоды желать.
Кто же стал бы терпеть, коль он не солдат, не любовник,
Стужу ночную и снег вместе с дождем проливным?
Этому надо идти во вражеский стан на разведку;
Тот не спускает с врага, то есть с соперника, глаз.
Тот города осаждать, а этот - порог у жестокой
Должен, - кто ломится в дверь, кто в крепостные врата.
Часто на спящих врагов напасть врасплох удавалось,
Вооруженной рукой рать безоружных сразить, - -
Пало свирепое так ополченье Реса-фракийца,
Бросить хозяина вам, пленные кони, пришлось!
Так и дремота мужей помогает любовникам ловким:
Враг засыпает - они смело кидаются в бой.
Всех сторожей миновать, избегнуть дозорных отрядов -
Это забота бойцов, бедных любовников труд.
Марс и Венера равно ненадежны: встает побежденный,
Падает тот, про кого ты и подумать не мог.
Пусть же никто не твердит, что любовь - одно лишь безделье:
Изобретательный ум нужен для дела любви,
Страстью великий Ахилл к уведенной горит Врисеиде, -
Пользуйтесь, Трои сыны! Рушьте аргивскую мощь!
Гектор в бой уходил из объятий своей Андромахи,
И покрывала ему голову шлемом жена.
Перед Кассандрой, с ее волосами безумной менады,
Остолбенел, говорят, вождь величайший Атрид.
Также изведал и Марс искусно сплетенные сети, -
У олимпийцев то был самый любимый рассказ.
Отроду был я ленив, к досугу беспечному склонен,
Душу расслабили мне дрема и отдых в тени.
Но полюбил я, и вот - встряхнулся, и сердца тренога
Мне приказала служить в воинском стане любви.
Бодр, как видишь, я стал, веду ночные сраженья.
Если не хочешь ты стать праздным ленивцем, - люби!

В оппозиции к литературному классицизму (Вергилий, Гораций) стояло другое поэтическое направление, культивировавшее любовную элегию. Предшественник – Катулл (но у него нет специфических черт РЛЭ, см. дальше). Оно быстро расцвело в период становления империи и столь же быстро увяло, оставив своим памятником произведения Галла (не сохранились), Тибулла, Проперция и Овидия. Расцвет объясняется тем, что тема любви стала прикрытием для оппозиции против официальной идеологии и обоснованием ухода в частную жизнь.

Элегия в античном понимании – стихотворение, написанное размером, состоящим из двустиший гекзаметра с пентаметром.

Римская любовная элегия – один из важнейших античных источников европейской любовной лирики. Для нее характерна чрезвычайная суженность поля зрения, она исчерпывается небольшим кругом мотивов и ситуаций. Любовь – центральное жизненное чувство, доминирующее над всеми прочими эмоциями; трудная, скорбная; все восприятие мира элегическим поэтом протекает под углом зрения любовной тоски. Но образ влюбленного поэта – литературная фикция, судя по фактам биографии поэтов. Эта стилизация образа и подача любви как центра жизни – важнейшие, специфические черты римской любовной элегии.

Римский элегик посвящает стихи только одной возлюбленной, целиком завладевшей его сердцем. Как правило, возлюбленная получает поэтический псевдоним (Немезида, Делия, Кинфия, Коринна) и может быть как реальной, так и фиктивной. Даже если в книгу входят произведения, посвященные другой женщине, по имени названа будет только одна из них.

Тибулл (55 – 19 гг. до н.э.), родом из богатой семьи всадника, входил в литературный кружок Корвина Мессалы. До нас дошел сборник стихов нескольких поэтов. Две первые книги, а также одна элегия и одна эпиграмма принадлежат Тибуллу.

Вторая книга (25 – 19 гг.) состоит из шести элегий. В трех из них поэт говорит о своей любви к некоей Немезиде (связывая это имя с именем богини мщения). Тибулл с болью в сердце пишет, что его возлюбленной нужны деньги, а не стихи, и негодует по поводу того, что любовь доступна тем, у кого есть эти деньги. Поэт говорит Немезиде, что готов на все, вплоть до рабства, лишь бы знать, что он любим ею. Эти элегии трогают силой и искренностью выраженного в них чувства, глубиной страданий.

Три остальные элегии не связаны с темой любви: поэт прославляет деревенскую жизнь и ее праздники, рисует простоту и честность селян, а заканчивает элегию тостом в честь Корвина Мессалы. Пятая элегия посвящена Мессалине, сыну Мессалы, и в ней говорится о будущем Рима, о его величии, но речи об Октавиане Августе при этом не идет.

Секст Проперций (50 – 15 гг. до н.э.) входил в кружок Мецената и был другом Овидия. Он оставил 4 книги элегий, по большей части посвященных любви поэта к красавице Кинфии (подлинное имя - Гостия). В первых 10 элегиях 1-й книги Проперций пишет о счастье своей любви, а в остальных и во 2-й книге выражает свою боль по поводу измен Кинфии, но все ей прощает. В любви поэт видит цель жизни и поэтому ставит ее превыше всего: свою победу над Кинфией он считает выше недавней победы Августа над парфянами.

Подобно Тибуллу, в некоторых элегиях Проперций осуждает современное ему общество, где царствует корыстолюбие и нет ни чести, ни прав, ни добрых нравов. Постепенно под влиянием кружка Мецената Проперций отходит от любовной тематики, и 3-я его книга начинается с восхваления Августа и его победы над Антонием.

Проперций – сторонник александрийской поэзии. Следуя за этими поэтами, он вносит в стихи мифологические образы, чтобы выразить через них свои чувства (пример – сравнение спящей Кинфии с Ариадной, Андромедой, страдающей Кинфии – с Брисеидой, Андромахой, Ниобой). Эти образы привносят в элегии тон учености, а язык его стихов сложнее, чем у Тибулла, наполнен грецизмами и архаизмами.

Публий Овидий Назон (43 г. до н.э. – 18 г. н.э.) – завершитель и разрушитель жанра римской элегии как таковой.

Первый период творчества – до 2 г.н.э. – посвящен исключительно любовной элегии. Общих характер любовной тематики отличается легкомысленной и безыдейной тематикой, а по стилю – отрывом от описания реальных чувств поэта к реальным возлюбленным и заменой реализма на красивую и пространную декламацию с широким использованием школьных риторических приемов.

Во второй период творчества – первые годы н.э. до ссылки – любовная тема тоже важна, но уже не является единственной и развивается не в элегии.

Выдающийся древнеримский поэт Овидий считал, что умение покорить женское сердце – это целая наука. Для всех, кто хочет любить и быть любимым, он составил актуальное по сей день поэтическое руководство по соблазнению противоположного пола. Concepture публикует заметку о полезной и приятной поэме Овидия.


Первое дело твое, новобранец Венериной рати,

Встретить желанный предмет, выбрать, кого полюбить.

Дело второе – добиться любви у той, кого выбрал;

Третье – надолго суметь эту любовь уберечь.

Овидий призывает внимательно следить за своей внешностью. Настойчивость и разговоры еще далеко не все средства, открывающие дверь в сердце возлюбленной. Не стесняясь в выражениях, Овидий рисует образ, который должен создать мужчина. И опять же строки эти можно отнести к бессмертным:

Не безобразь своей головы неумелою стрижкой –

Волосы и борода требуют ловкой руки;

Ногти пусть не торчат, окаймленные черною грязью,

И ни один не глядит волос из полой ноздри;

Пусть из чистого рта не пахнет несвежестью тяжкой

И из подмышек твоих стадный не дышит козел;

Все остальное оставь – пускай этим тешатся девки

Или, Венере назло, ищут мужчины мужчин.

Многие строчки поэмы убеждают в том, что Овидий был знатоком женской психологии. Его наблюдательность позволила ему хорошо изучить поведение женщин в той или иной ситуации, видеть их скрытые мотивы и желания. Уча любви, поэт все же стремится изобразить человека без прикрас, таким, какой он есть со всеми его особенностями, иногда самыми нелицеприятными. Наверняка многие женщины XXI века узнают себя в портрете, нарисованном древнеримским поэтом в I веке.



Читайте также: