Антология китайской лирики доклад
Обновлено: 18.05.2024
Китайская лирика постоянно обращается к историческим событиям и личностям, обычаям и легендам. Древняя китайская история, китайская литература, система верований, включая буддизм, конфуцианство и даосизм, сформировали китайскую систему ценностей, которая нашла свое отображение в художественной литературе. В лирических произведениях описываетcя китайская система строения окружающего мира (см. китайская космогония), Небесных Владык и Фей, драконов и других мифических животных, звёзд и небесных светил, времён года, ветра, воды, деревьев, цветов, соответствия цвета различным периодам жизни человека, поклонения государям и уважения к старшим, забота о семье, дружба и верность. В современных китайских стихах также отмечается обращение поэтов к традиционным ценностям и символам, которые были присущи Китаю на протяжении тысячелетий.
Пример китайского стихосложения
Ли Бо
ХРАМ НА ВЕРШИНЕ ГОРЫ
На горной вершине
Ночую в покинутом храме.
К мерцающим звездам
Могу прикоснуться рукой.
Боюсь разговаривать громко:
Земными словами
Я жителей неба
Не смею тревожить покой.
Примеры используемых символов
Белый заяц (кит. 白兔 , палл. бай ту) – по легенде на луне живет яшмовый заяц (en), который толчет в ступе снадобье бессмертия. Отведавший этого снадобья обречен на вечную жизнь на луне.
Великий предел – исток всего сущего, в том числе трех начал – неба, земли, человека.
Ветер с дождём – вино.
Владыка Белый – один из пяти Мировых Владык, правитель Запада.
Вода красная – признак весны, когда воды несут лепестки сливы, персика и другие
Волосы распущенные – человек распускает волосы, если хочет стать отшельником или соблюдает траур по близкому человеку.
Воронья стая – духовная чернь, толпа. Вороны многочисленны, кружатся над самым полем, наслаждаются обществом равных и не чувствуют одиночества.
Врата Пустоты (кит. 空門 , палл. кун мэнь) – буддистское учение.
Встреча в тутовнике – символ любовного свидания.
Горный цветок – символ уверенности в стойкости друзей.
Гусь одинокий – символ бесприютного скитальца, а иногда и вестника. Гусь летает высоко, у него есть далекая и прекрасная цель, и он тщетно ищет себе подобных.
Гусь дикий – символ весточки, письма.
Дни холодной пищи – трехдневный весенний пост, когда не полагалось есть горячую еду. Пост посвящен верности людей. По легенде, один человек верно служил своему князю, когда тот находился в изгнании. Когда хозяин занял высокий пост, он решил наградить слугу, но тот не принял награду и ушел в горы. Тогда князь приказал поджечь лес в горах, чтобы заставить слугу спуститься в долину. Слуга сгорел в пожаре, но не спустился вниз. В память о верном слуге князь запретил в этот день разводить огонь в очагах.
Дракон, зеленый (или синий, лазоревый) (кит. 青龍 , палл. Цин Лун) – один из Четырёх знаков зодиака, символ Востока, весеннего возрождения под цвет зеленой травы. Встреча с лазоревым Драконом – предвестие счастья.
Дракон-Свеча – мифический страж Севера, гигантский змей с человеческим лицом. Во рту к него вместо зубов – свечи. Когда он открывал глаза и пасть, весь мир озарялся ярким светом.
Драконы спящие – примета осени, по поверьям, осенью водяные драконы опускаются на дно и погружаются в спячку.
Дух ветра и потока – состояние полной внутренней свободы, раскованность, творческое вдохновение.
Золотая волна – синоним осенних вод. Осени соответствует элемент металла, в том числе и золота.
Истоки желтые (жёлтые родники, 黄泉) – загробный мир. Девять истоков – образное обозначение загробного подземного мира.
Ковш Северный – созвездие Большой Медведицы.
Куньлунь – горный хребет на западе Китая, где живет бессмертная фея Си Ванму – владычица Запада, в садах которой растет персиковое дерево, плодоносящее один раз в несколько тысяч лет. Отведавший плодов персика обретал бессмертие.
Любящие реки и озера – те, кто предпочитает жить на лоне природы.
Меч и туфли – образное наименование высших сановников.
Облака пятицветные – благовещий символ (связано с легендой о Нюйве, починившей небо разноцветными камнями).
Олень белый – переносил по земле бессмертных и магов, близких к достижению бессмертия. Пасти оленя – значит воспитывать свой дух, чтобы быть равным бессмертным небожителям.
Парча, вышитая письменами – легенда о тоскующей в разлуке жене, которая вплела письмена в орнамент парчи, чтобы рассказать мужу о себе.
Персика источник – в гуще цветущих персиковых деревьев, окруживших чистый источник, находится вход в пещеру, ведущую в счастливую страну, где живут люди из далекого прошлого, существуя в параллельном измерении к существующему миру. Они живут мирной сельской жизнью, весело. Время для них остановилось.
Петух небесный – жил на гигантском дереве на берегу Восточного моря. Каждое утро он возвещал зарю, а ему откликались все петухи Поднебесной.
Пещеры небесные – жилище бессмертных.
Плот восьмой луны – примета осени. Некто в восьмую луну (примерно в сентябре) увидел на берегу моря выстроенный плот, отправился на нем в путешествие и достиг Млечного пути.
Полумесяц – символ осени – луна как символ времени, как колесница, влекущая природу и человека к закату года.
Пояс желтый – принадлежность даосского одеяния.
Пух хлопка драгоценный Будды – сильный снегопад в новогодние считался подарком Будды и предвещал счастливый следующий год.
Пять – человеколюбие, верность долгу, следование обрядам, мудрость, доверие.
Пять Вершин – пять священных гор Китая, расположенных по четырем сторонам света и в центре, являющихся опорами небосвода.
Река серебряная – Млечный Путь (Небесная Река).
Роса – символ быстротечности жизни.
Рис белый – метафорическое обозначение серебра.
Слива цветы – (mei hua) белые, красные, розовые с пятью лепестками являются символами весны, молодости, красоты.
Сосна – сосна и кипарис в китайской поэзии символизируют духовную стойкость, неизменность устремлений, жизненную силу и долголетие. Даосские маги использовали семена кипариса и сосны для продления жизни. Сосна и кипарис на кладбище вызывают печальные думы о смерти, о быстротечности и непрочности человеческой жизни.
Суп брачного согласия – полагалось есть во время брачной церемонии в честь двух божеств согласия Хэ и Хэ (en).
Тигр белый (кит. 白虎 , пиньинь Bái Hǔ, палл. Бай Ху) – один из Четырёх знаков зодиака, символ Запада, предвестник беды. На западе находится страна мертвых.
Ткать надежду – легенда о Пастухе и Ткачихе. Дочь Небесного Владыки (звезда в созвездии Лиры) искусно ткала бесконечную облачную парчу в небесах. Отец выдал ее замуж за Пастуха (звезда в созвездии Орла). Охваченная любовью Ткачиха совсем перестала ткать парчу. Тогда Небесный Владыка разлучил супругов. Им было позволено встречаться только раз в году – в седьмой день седьмого лунного месяца, и им приходилось переправляться через Млечный Путь по волшебному мосту, который строили слетавшиеся со всего мира сороки из своих хвостов.
Три – истинный путь неба, земли и людей.
Тучи понукать – летать на тучах мог даосский бессмертный, достигший высокой степени очищения. Бессмертные летали и на белых журавлях.
Утка – образ вышитой маленькой уточки как символ любви. Одеяло с вышитыми уточками – символ брачных утех. Уточка мандаринская – символ супружеского согласия.
Феникса гнездо – присутствие Феникса (кит. 鳳凰 , фэнхуан) считается признаком процветания страны и благоденствия народа. Отсутствие гнезда говорит о том, что Феникс не прилетит.
Холодный звук котлов – котлы для варки пищи в ночное время использовались для подачи различных звуковых сигналов.
Хризантема – в древнем Китае пили вино с лепестками хризантемы, горечь которых напоминала о приходе осени.
Цветами граната украшенный пояс – один из подарков для новобрачной, символ многочисленного потомства.
Цикады – примета приближающейся осени и быстротечности жизни, несмотря на мелодичное пение цикад и появление светлячков.
Шёлк белый – символ седых волос.
Шесть кладовых – печень, желудок, толстые и тонкие кишки, мочевой пузырь, дыхательный и пищевой тракты.
Эфир изначальный – неуничтожимая материально-духовная субстанция, из которой в процессе осуществления Великого Дао (Пути Вселенной) образовался наш мир, где попеременно преобладают Инь и Ян, но человек проходит свой путь только один раз.
Китайская поэтическая литература удивительна, многогранна, загадочна и романтична. Она трудна для перевода, но доступна для понимания не умом, но сердцем. Поэзия Китая – поэзия мысли. Стихи китайских поэтов с момента появления самых первых строк, рожденных несколько десятков веков назад, принадлежат миру в силу своей открытости ему.
Истоки и образцы древнекитайской поэзии
Древние китайские поэты эпохи неолита (около VIII-III тыс. до н. э.), как бы нелепо это ни звучало, слагали свои первые стихи, когда до появления иероглифической письменности должно было пройти еще немало веков. Архаичность поэтических истоков подтверждается археологическими материалами, найденными на территории Древнего Китая.
На музыкальные инструменты и сосуды из керамики той древней эпохи были нанесены рисунки, изображавшие танцующих людей. Поэтому предполагается, что стихотворный элемент был важнейшей составляющей зарождающегося тогда танцевально-музыкального искусства, носившего поначалу обрядовый характер.
Мифические истории Древнего Китая описывают способность к творчеству как божественный дар, который был доступен богоподобным персонажам и высочайшим правителям. Или же люди творили по божественному поручению.
Начиная с первой половины эпохи Чжоу постепенно искусство стихосложения становится самостоятельной творческой единицей, которая существовала отдельно от обрядового с его танцами и музыкой.
Сегодня известны более 40 образцов таких надписей времен X-VIII вв. до н. э., нанесенных на твердые поверхности: камень, керамику или металл. Эти надписи представляют собой стихотворные летописные сочинения, где описывается генеалогия хозяина сосуда и значимые моменты жизни времен первых правителей Чжоу.
Царство Чу – это южные районы вниз по течению реки Янцзы, существовавшие в период XI-III вв. до н. э. Традиция поэтического творчества этого периода наиболее явственно выражена в произведениях чуских китайских поэтов Цюй Юаня и Сун Юя, которые жили в IV-III вв. до н. э.
Отличительным признаком авторских произведений этих поэтов была сила личных эмоциональных переживаний, которая показана через образ поэта-изгнанника, переживающего жизненную драму, открывшего для себя несовершенство мира и несправедливость окружающего общества.
Такая смелость в выражении собственных эмоций имеет свои корни. В отличие от обрядов районов реки Хуанхэ, обрядовая деятельность местной культуры допускала ритуалы, в которых в поэтических текстах выражались сиюмоментные человеческие эмоции, возникающие при общении с высшими силами во время проведения этих обрядов.
Появлением на свет знаменитой конфуцианской Книги песен было завершено формирование в Китае литературной поэзии. Учеными историками доказано, что эту антологию составил сам Конфуций, поместив туда, помимо прочего, целую коллекцию поэтических текстов, которые рассказывали о сути песнопений, исполнявшихся в процессе жертвоприношений и придворных церемоний.
В антологию Ши цзын вошли множество стихотворных произведений, которые создавались до нашей эры, в XI-VIII веках. В дальнейшем китайская поэтическая литература развивалась под воздействием этой великой книги.
Ши цзын стала источником знаний о человеческом обществе и природе. В нее вошли 305 поэтических текстов, период создания которых - XI-VI вв. до н. э. Книга песен состоит из четырех разделов:
Поэты Древнего Китая
В те времена любой чиновник, находящийся на государственной службе, умел рифмовать строки, но писать настоящие стихи из тех, что становились великими на все времена, могли лишь избранные. Не случалось такого, чтобы поэтом стал крестьянин. Лишь в исключительных случаях стихи писались теми, чья чиновничья карьера не сложилась.
Получив образование, вновь испеченные чиновники разъезжались по чужим далеким краям на службу, где у них не было ни друзей, ни родных. Немудрено, что высокообразованные интеллектуалы с чувствительными сердцами брались слагать стихи.
Романтичность и реализм эпохи Тан
Китайские поэты эпохи Тан отличались простотой слога. Их романтичные стихи были в основном о любви и красоте природы. Таким было творчество поэта Ли Бая (701-762), писавшего в свободном стиле, присущем более ранним временам Гу Ши. Он очень много путешествовал, жил то на севере в Чан Ане, то на юго-западе в Сычуане. События и природу посещенных им мест Ли Бай описывал в своих стихах.
Ду Фу
Приверженцем совсем другого стиля написания был еще один поэт из великих эпохи Тан – Ду Фу (второе имя Цзымэй). Родился он в Хэнани в 712 году. Дедом Ду Фу был известный поэт Ду Шэньянь. Первое стихотворение им было написана еще в семилетнем возрасте, причем уровень произведения был достаточно высоким.
В молодости, как и многие поэты, вел разгульный образ жизни и много путешествовал. Повзрослев, переехал в столицу, заняв невысокую должность при дворце. Во время мятежа вместе со свитой императора бежал, а когда после подавления мятежа вернулся, то стал приближенным императора. Впоследствии был советником молодого правителя Суцзуна.
Однако в 759 году Ду Фу оставил службу и жил на окраине Чэнду целых 4 года в одиночестве. После вместе с семьей переехал в низовья реки Янцзы. Умер поэт в своей лодке, когда в очередной раз отправился в плавание по Янцзы.
Его поэтический стиль структуированной поэзии (Лу Ши) отличался реалистической направленностью и драматизмом. Ду Фу был чиновником и служил в столице Чань Ань. Он писал о тяжести и несправедливости крестьянской жизни и ужасах войны. По многочисленным свидетельствам современников, последние годы своей жизни Ду Фу провел в бедной хижине. В это время им были написаны лучшие поэтические тексты. До наших дней дошло более 1400 его реалистичных произведений.
Бо Цзюйи
Наряду с Ду Фу и другой китайский поэт – Бо Цзюйи, живший в эпоху Тан, - обличал несправедливость и описывал в своих произведениях страдания крестьян. Он был рожден в городе Синьчжен в знатной и образованной семье, а проживал в провинции Шаньси, в местечке Тайюань. В молодые годы поэт был активистом-реформистом, ратующим за простой народ.
Поэт инициировал движение Новых Юэфу, считая, что творчество не бывает оторванным от реальности, и стихи обязаны отражать реалии своей эпохи. Политические неудачи сподвигли Бо Цзюйи к пьянству и ироничным стихам о вине.
Ли Бо
Китайский поэт Ли Бо был величайшим литератором своего времени. Его происхождение, а именно далекое родство с императорской семьей, не дало ему привилегий. Ли Бо родился в 701 году в Сычуане в небогатой семье. Будучи развитым ребенком, он уже в раннем возрасте пытался комментировать классиков китайской литературы. Однако конфуцианство вызывало в нем неприязнь и, удалившись в горы, он у монаха-отшельника изучал даосизм.
Должностей он не просил и много путешествовал. Путешествуя, спас жизнь будущему первому министру Го Цзы и познакомился со знаменитым поэтом Ду Фу, после чего они стали друзьями. Свою дружбу оба воспели в стихах.
Ли Бо представлен ко двору лишь в 742 году, когда он уже был прославленным поэтом. Там бездельничал, пил с друзьями и писал стихи. За одно такое стихотворение, посвященное любимой наложнице императора, в результате дворцовых интриг он и пострадал, был изгнан и продолжил изучение даосизма в Шаньдуне.
После присоединения к опальному принцу Юна, который хотел занять место императора, Ли Бо был посажен в тюрьму и ожидал казни. Но его спас министр Го Цзы, не забывший оказанной ему когда-то услуги. Ли Бо был отправлен в ссылку в Елан, куда он добирался целых три года, но доехал лишь до Ушани, так как подолгу гостил у друзей, там его и застала всеобщая амнистия.
Великие китайские поэты, сами будучи чиновниками, винили в несчастьях простых людей корыстных и нерадивых коллег посредством своих произведений, обличая их как перед народом, так и перед правителем. За дерзость и несогласие с властью их лишали должностей и ссылали подальше от столицы, где мятежные поэты продолжали писать свои обличающие произведения.
Патриотическая поэзия эпохи Сун
Сунское государство в XII веке подверглось нападению чжурчженей, пришедших с северо-востока, которые захватили северные территории страны. На этом фоне развивалась патриотическая поэзия, описывающая боль за людей и свою страну. После подавления Китая монголами династии Юань этот поэтический стиль вспыхнул с новой силой. Ярчайшими представителями патриотического стиля были известные китайские поэты Лу Ю и Синь Цицзи.
Последний происходил из семьи военных и был воспитан в патриотическом духе и стремлении к освобождению от чжурчжэней. Что он и сделал, когда вырос и возглавил отряд сопротивления в 1160 году, который был разгромлен через год военными династии Цзынь. Однако Синь Цицзы был замечен в Южной Сун, куда и перешел на службу. Его произведения отличались патриотической направленностью и критикой в адрес угнетателей. У Синь Цицзы были лучшие среди китайских поэтов стихи о природе, отличавшиеся выразительностью образов. Умер воин-поэт по дороге ко двору императора 10 марта 1207 года.
Китайский поэт Су Ши, урожденный Су Дунпо (1037-1101) – величайший из поэтов эпохи Северная Сун. Более 2000 его произведений и сейчас вызывают неподдельный интерес и восхищение. Он был придворным чиновником династии Сун. После политических потрясений был изгнан и проживал на крестьянской ферме, именно тогда им создаются потрясающие по силе поэтические произведения.
Китайские поэты тех времен обладали несгибаемой силой духа. Они рисковали своими жизнями, теряли уютные должности и умирали в далеких ссылках за свои убеждения и свои стихи.
Стили
Известные китайские поэты, сочинявшие стихи для народных песен, пользовались стилем Гэ, где структура произведений позволяет петь стихотворные тексты.
Современная китайская поэзия
Современные китайские поэты редко следуют канонам классического стихосложения. Это происходит оттого, что классические нормы несовместимы с разговорным языком Китая настоящего времени.
Свободный стих – это новая китайская поэзия, формировавшаяся под влиянием европейского стихосложения. Здесь и короткие стихи сяоши, и лирико-эпические поэмы, популярные в 1930 годах, и философские короткие стихотворения любовной и пейзажной лирики.
В 1970 годы наблюдался рост свободы мысли и тематики стихотворных произведений с переходом от прославления событий истории к переоценке исторических событий и переосмыслению жизни общества.
В настоящее время поэзия потеряла популярность, присущую Древнему Китаю, уступив место кино, компьютерным играм и другим современным реалиям.
Белое солнце / За горами исчезает. / Жёлтая река, / Вливаясь в море, течёт. / Хочу изойти (вылиться целиком) / В тысячу вёрст взоре. / Снова восхожу / Этажом выше на башню.
Перевод Ю. К. Щуцкого:
Белея, солнце вскоре / Зашло за гребень скал, / И Жёлтая река / Течёт, вливаясь в море. / Я изойти хочу / Тысячевёрстным взором. / На эту башню скоро / Всё выше восхожу.
Таково большинство сделанных переводов, и возражать поэтому против каких-либо тематических неточностей почти не приходится; если и встречаются места, с которыми не совсем соглашаешься, это оказывается всегда в случаях действительно возможных колебаний в понимании иероглифического текста. Иначе говоря, переводчик добросовестно исполняет заявленное в предисловии редактором обещание: давать только то содержание, которое существует в оригинале, и не вносить ничего нового от себя лично. В этом смысле переводы Ю. К. Щуцкого стоят совершенно особняком в русской переводной с китайского литературе и могут занять одно из почётных мест среди переводов китайских стихотворений на европейские языки вообще.
Это стремление к наибольшей точности в передаче тематического содержания было, по-видимому, доминирующим фактором в процессе всей работы. Если к этому присоединить ещё два принципа, усматриваемые из перевода: соблюдение русской формы восьмистишия и передача целого хорошим русским стихом, то этим и будут исчерпаны теоретически поставленные задания всей работы. И этого всего слишком мало, чтобы придать работе Ю. К. Щуцкого целостный методологический характер.
На холодном, (и) стынущем Цзяне (33, II).
Перед лодкой твоей(ю) течёт, широка (59, I).
Когда, такой пропуск подчиняется у переводчика определённому правилу, получается редкая в русском классическом стихе форма логаэда (22, I, 41, II, 46, I и II, 68, II, 70, II). Переводчик как будто даже тяготеет к этой форме. Дольник встречается явно только один раз (77, I; чередование четырёх ударных чётных с трёхударными нечётными).
Нельзя отнести Ю. К. Щуцкого и к переводчикам третьего типа. У него существует первый момент, необходимый для такого подхода к делу: художественная интуиция, есть и фактическое знание, но у него не обнаруживается своеобразного исторического чутья формы, столь важного в данном случае. У него одинаковая художественно-историческая мерка для китайских стихотворений, создававшихся на протяжении трёх веков, т.е. нечто вроде того, как если бы китаец стал одинаково подходить к стихотворениям Ломоносова, Пушкина и Сологуба; для поэзии VII, VIII, IX столетий у него одно русское соответствие по форме: склонный к модернистским контурам стих. Впрочем, этот путь ещё более труден, чем предыдущий, и о нём приходится лишь говорить для полноты критической картины.
Второй путь создаёт общую основу для суждений и позволяет находить общий язык для определений и формул. Мастер перевода , работая над китайским и русским стихом, устанавливает объективные положения, которые подлежат и сами обсуждению, и могут служить хорошим критерием для определений.
Третий путь предъявляет большие требования к самому критику, но также открывает доступ к объективной до некоторой степени оценке.
Синологу же — в противоположность простому читателю — несомненно, желательно не только наслаждаться переводными работами Ю. К. Щуцкого, что будет вероятно, всегда, но иметь право их полностью оценивать с точки зрения своей науки.
Национальное своеобразие китайской поэзии. Воплощение всего богатства китайского искусства, природы и человеческих отношений в творчестве Ван Вэя. Истоки отшельнических настроений поэта, многообразие тематики стихотворений. Пейзажная лирика Ван Вэя.
| Рубрика | Литература |
| Вид | реферат |
| Язык | русский |
| Дата добавления | 11.06.2012 |
| Размер файла | 40,5 K |
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Китайская классическая поэзия
Китайская поэзия известна всему миру. На долю настоящего сборника пришлись века ее расцвета, века самых больших ее художественных достижений, века близости и внимания к жизни человека.
Что важно и наиболее привлекательно для нас в китайской классической поэзии? Необычность, национальная терпкость, все то, что отразила она из обычаев, мировоззрения, из природы и что отличает ее от всех прочих поэзии Востока и Запада. Если бы было только так, то ничего, кроме любопытства, и не вызывала бы она у неродного читателя. Но мы видим, как переводы прекрасных ее образцов притягивают к себе сердца. А это означает, что главное в китайской поэзии все-таки общечеловеческое ее начало, содержащееся в ней и до перевода скрытое от неподготовленного взгляда за таинственно-завораживающей орнаментальной стеной из иероглифов.
Так ли уж много надо знать, чтобы почувствовать красоту и естественность линий здания или вазы, углубиться в смысл нарисованной картины, если их создал гений далекого от нас народа? Здесь нет явственных преград между зрителем и объектом его любования, здесь и чужестранец может иной раз быть не меньшим ценителем, чем соотечественник художника. Поэзия же другого народа для общения с собой требует перевода слов и передачи мыслей, что всегда нелегко и что не всегда доступно. Благодаря переводу литературы стран и народов в совокупности своей с полным правом становятся литературой всего мира, то есть литературой общечеловеческой.
Благодаря переводу мы узнали и китайскую поэзию. И поняли, что национальное ее своеобразие есть лишь обрамление общих наших с нею дум и чувств. И, поняв это, без малейшего предубеждения, а скорее в ожидании новых радостей склоняемся над тем, что сумел донести до нас переводчик китайских поэтов.
И вот мы уже читаем стихотворения Цао Чжи, помещая его у входа в то в достаточной мере зыбкое пространство, которое называется средневековьем и начинается в III веке: в первых десятилетиях его творил выдающийся поэт. Следующая за Цао Чжи вершина китайской поэзии, может быть самая высокая, - Тао Юань-мин. Он потрясает нас неожиданной простотою слова, выразившего сильную мысль, определенностью и чистой бескомпромиссностью этой мысли, всегда направленной на поиски истины.
Так приближаемся мы к преддверию танского государства, с обилием поэтов, ум и искусство которых, кажется, и не могут быть уже превзойдены, но за ними следуют поэты сунские, с новым своим взглядом на мир, а там и юаньские, и минские, хотя и повторяющие многое, но одарившие историю китайской литературы свежими, самобытными индивидуальностями.
Не странно ли действительно, что путь в тысячу шестьсот лет от Тао Юаньмина (не говоря уже о сравнительно "близком" расстоянии от Ли Бо, Ду Фу, Су Ши, Лу Ю), не странно ли, что отдаленность эта не стерла волнений, пережитых поэтами, не помешала сочетать их с тревогами наших нынешних дней? Патина старины, легшая на светлую поверхность всех этих стихов, не заслонила бьющейся в них живой жизни. Стихи не потеряли своей увлекательности и не остались по преимуществу литературным памятником, как это произошло с рядом классических произведений мировой литературы.
Поэты старого Китая перед читателем. Они не требуют подробных рекомендаций и говорят о себе своими стихами. Мы же скажем о времени и обстоятельствах их творчества, а также о главных чертах его, обусловленных временем и обстоятельствами. Мы думаем, что достаточно одного лишь нашего направляющего движения для того, чтобы с полной силой зазвучала сама поэзия и рассказала о тех, для кого она творилась.
Стихотворения записаны иероглифическими знаками. Такова первая их особенность, которую можно было бы и не отмечать, так она очевидна. Но иероглифическая письменность делает и перевод иным, предоставляя ему большую свободу в выборе понятий и слов, стоящих за иероглифом. Мы ошибемся, если будем предполагать, как это иногда делается, что китайское стихотворение представляет собой живописное зрелище и само по себе является в некотором роде картиной. Такое предположение если не окончательная неправда, то уж, во всяком случае, огромное преувеличение, особенно для современного китайского читателя, видящего в иероглифе выражение понятия, и только, и забывающего о начале происхождения знака. Но понятие, объемлемое иероглифом, "многолико" и многословно, и, таким образом, китайское стихотворение, конечно, больше подчинено фантазии читателя, чем стихотворение, записанное фонетической азбукой. Переводчик - тоже читатель, и он выбирает одно из ряда доступных ему читательских толкований и предлагает его своему читателю.
О Ван Вэе и его поэзии
Китайская поэзия, одна из самых старых в мире, существует почти три тысячи лет. Она знала на своем долгом пути эпохи подъема и упадка, времена стремительных взлетов и открытий и века застоя с бесконечными перепевами однажды уже найденного. Первыми вехами на ее пути были "Книга песен" ("Шицзин") и "Чуские строфы" ("Чуцы"); позднее - народные песни, собранные чиновниками из "Музыкальной палаты" ("Юэфу"), и "Девятнадцать древних стихотворений", поэзия Цао Чжи (III в.) и Тао Юань-мина (IV-V вв.). Значение последнего особенно велико: по словам крупнейшего советского китаеведа академика В. М. Алексеева, этот поэт сыграл в китайской поэзии "роль нашего Пушкина" - его творчество в огромной мере определило развитие поэзии в последующие века и подготовило ее небывалый дотоле расцвет в эпоху Тан. В этот период (VII-Х вв.) наиболее полно и совершенно воплотились заложенные в китайской поэзии возможности. Тогда творила плеяда поэтов, не имеющая себе равных по обилию и разнообразию талантов ни в предыдущие, ни в последующие века развития китайской поэзии: Ли Бо и Ду Фу, Мэн Хао-жань и Бо Цзюй-и, Хань Юй и Лю Цзун-юань, Ли Хэ и Ли Шан-инь, Ду My и Юань Чжэнь и многие, многие другие. Пожалуй, лишь позднейшая, сунская эпоха (X-XIII вв.), эпоха Су Ши и Лу Ю, Синь Ци-цзи и Ли Цин-чжао, сопоставима с эпохой Тан. И одно из первых мест в этом перечне славных имен по праву принадлежит Ван Вэю, творчество которого, наряду с творчеством его великих современников Ли Бо и Ду Фу, стало одной из вершин танской, а следовательно, и всей китайской поэзии.
Как и всякий великий поэт, он был первооткрывателем, пролагателем новых путей. И если Тао Юань-мин, певец деревенского приволья, освободил поэзию от схоластической отвлеченности и вновь - через многие века после "Шицзина" - в полной мере приобщил ее к миру простых человеческих радостей, если Ли Бо сообщил ей могучий романтический импульс, если Ду Фу придал ей классическую строгость "На протяжении многих веков истории поэтического искусства, за индивидуальным многообразием поэтических форм, нам кажется существенным противопоставить друг другу два типа поэтического творчества. Мы обозначим их условно как искусство классическое и романтическое. Мы. говорим сейчас не об историческом явлении в его индивидуальном богатстве и своеобразии, а о некотором постоянном, вневременном типе поэтического творчества" (В. М. Жирмунский. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. "О поэзии классической и романтической". / Л.: Наука, 1977, С. 134).> и обогатил ее высокой гражданственностью, то Ван Вэй - величайший и вдохновеннейший из певцов природы.
О жизни Ван Вэя, как и о жизни многих других старых китайских поэтов, известно немногое - мы не знаем даже точных дат его рождения и смерти . Он родился в Ци (нынешний уезд Цисянь в провинции Шаньси, находящейся в северо-западной части Центрального Китая), в семье чиновника. Поэтический талант обнаружился в нем очень рано, и к двадцати годам он уже создал некоторые из известных своих произведений, в их числе "Персиковый источник" - блестящее подражание прославленной поэме Тао Юань-мина, а также знаменитое, ставшее очень популярным четверостишие "В девятый день девятой луны вспоминаю о братьях, оставшихся к востоку от горы". В двадцать лет он сдал экзамены на высшую ученую степень цзиньши и получил при дворе пост музыкального распорядителя. Однако начавшаяся было успешно карьера вскоре внезапно прервалась: во время исполнения церемониального танца придворные актеры допустили какую-то оплошность, за что Ван Вэй был тут же отрешен от должности и сослан в захолустную приморскую область Цзичжоу в Восточном Китае, где и занял мелкий чиновничий пост.
Лишь десять лет спустя он вновь появляется в столице и поступает на службу к влиятельному сановнику Чжан Цзю-лину. Но уже через несколько лет Чжан Цзю-лин, просвещенный и дальновидный министр, заботившийся об интересах страны и о привлечении к государственным делам талантливых людей, попал в опалу, был отстранен от высоких должностей и сослан на юг, а его место занял ловкий и беспринципный царедворец Ли Линь-фу, деятельность которого в немалой мере ускорила наступление того тяжелого кризиса, который двумя десятилетиями позже разразился в процветавшем дотоле Танском государстве.
Падение Чжан Цзю-лина и последовавшее за этим засилье временщиков и авантюристов, окруживших императорский трон, несомненно, сказалось на дальнейшем жизненном пути Ван Вэя и на его устремлениях. Он не оставил службу, но прежняя его вера в то, что службой своей он может принести пользу стране, была, по-видимому, серьезно поколеблена. Он получает новые должности и чины в различных районах обширной империи, совершает поездку на западную границу - эта поездка нашла свое отражение в великолепном цикле его "пограничных" стихов. Он уже приобрел широкую известность как поэт, музыкант, каллиграф и художник; некоторые из его стихотворений, например, "Память о друге" или "Под ветер прохладный, при ясной луне горьки тоскливые думы", положенные на музыку, стали популярными песнями. О музыкальности его ходили легенды: рассказывают, что однажды, увидев картину, изображавшую играющих музыкантов, он безошибочно назвал не только исполнявшееся произведение, но даже точно указал такт. Перед Ван Вэем и его младшим братом Ван Цзинем, тоже одаренным поэтом, раскрываются двери самых знатных домов. Но мысли об уходе на покой, об отшельническом уединении среди "гор и вод", "полей и садов" с годами все сильнее и настойчивее овладевают поэтом: "С каждым днем все слабей // Любовь и привычка к родне. // С каждым днем все сильней // Стремленье к покою во мне. // Немного еще - // И в дорогу пуститься готов. // Неужель дожидаться // Прихода вечерних годов?" ("Из стихов на случай", 1).
Истоки отшельнических настроений Ван Вэя коренятся и в многовековой китайской традиции, идущей от древних мудрецов, и в буддизме, ревностным последователем которого он был с детства и до конца своих дней. Надо думать, способствовали им и служебные неудачи ближайших друзей поэта, чьи таланты не нашли должного применения на государственном поприще, и общее ухудшение дел в стране, явственно обозначившееся в последние годы царствования императора Сюань-цзуна. Не порывая окончательно со службой, поэт все чаще и чаще перемежает ее с длительными "отлучками" в мир "гор и вод". Сначала его прибежищем становится дом в горах Чжуннань (или Южных горах, как он их часто называет в своих стихах). Затем таким оазисом в мире суеты, "Персиковым источником", стал для Ван Вэя его загородный дом на реке Ванчуань - в уединенной живописной местности в столичном уезде, неподалеку от гор Чжуннань. Рано овдовевший поэт живет здесь один, но его постоянно навещают друзья. Он был в дружбе со многими своими современниками, в том числе с известными поэтами Пэй Ди и Чу Гуан-си, а еще ранее - с Мэн Хао-жанем. Только случайно не встретился он с Ду Фу, который посетил ванчуаньское жилище Ван Вэя, но не застал хозяина дома. Он посвящает свои досуги поэзии, музыке, живописи; многие из шедевров его пейзажной лирики скорее всего созданы именно в эти годы. В их числе знаменитый цикл "Река Ванчуань" из двадцати стихотворений, в которых воспеты особенно любимые поэтом уголки местной природы, - итог своего рода дружеского состязания с Пэй Ди, создавшим ответный цикл стихов под тем же названием . Образ жизни поэта, к тому времени уже довольно крупного чиновника, был, судя по стихам, самым простым и скромным - хотя встречающиеся в тех же стихах упоминания о "бедности" и о "лачуге" скорее всего лишь дань устоявшейся традиции.
Мятеж, поднятый в 755 году императорским фаворитом Ань Лу-шанем, попытавшимся захватить трон, и потрясший огромную империю до основания, прервал мирную жизнь старого поэта. Обе столицы страны - Чанъань и Лоян - оказались в руках мятежников, император бежал в юго-западную область Шу и вскоре отрекся от престола, а Ван Вэй, подобно многим другим чиновникам, был схвачен мятежниками и затем принужден был поступить на службу к узурпатору. Еще когда он находился под арестом в столичном храме Путисы, его навестил там Пэй Ди и рассказал о пиршестве, устроенном мятежниками в захваченном ими императорском дворце, на берегу пруда Застывшей Лазури: согнанные на празднество придворные музыканты, едва начав петь, разрыдались, а один из них бросил на землю лютню и, обратясь лицом на запад (туда, где находился в это время законный император), громко застонал - за что был тут же растерзан по приказанию Ань Лу-шаня. Ван Вэй, потрясенный услышанным, сложил стихотворение и тут же прочел его другу. Экспромт получил известность, дошел он и до нового императора - Су-цзуна и вместе с ходатайством младшего брата поэта - Ван Цзиня, уже крупного сановника, - в немалой мере способствовал смягчению участи поэта после возвращения в столицу императорских войск: за свою подневольную службу узурпатору он был лишь понижен в должности. К тому же наказание было непродолжительным, и вскоре Ван Вэй вновь стал быстро подниматься вверх по служебной лестнице, достигнув должности шаншу ючэна - заместителя министра. Вскоре после этого последнего назначения Ван Вэй скончался - как уже сказано выше, предположительно в 761 году - в возрасте шестидесяти лет.
Жизненный и творческий путь Ван Вэя приходится на первые шесть десятилетий VIII века, оказавшиеся в истории танской поэзии своеобразным "пиком", своего рода "золотым веком" в "золотом веке". Причем Ван Вэй был не просто современником и свидетелем этого "золотого века", но и одним из деятельных его творцов, ибо поэзия его, сумевшая сочетать в себе высочайшее словесное мастерство с чисто живописной пластикой, стала одним из высших творческих достижений эпохи.
Творчество поэта многообразно: в нем и отзвуки "Чуских строф", и древних народных песен, стихов Тао Юаньмина и его современников; он писал и "старые стихи" ("гу ши") с их более свободной формой, и отточенные "стихи современного стиля" ("цзинь ти ши") - с четким и стройным чередованием присущих китайским словам музыкальных тонов. Он воспевал дружбу и отшельничество, тяготы дальних походов и тоску одинокой женщины, подвиги странствующих удальцов и мирные бдения буддийских монахов; есть у него стихи на исторические темы и бытовые зарисовки, размышления о старости и о бренности мирской, стихи о достойных мужах, оказавшихся не у дел, и о развлечениях столичной знати, и, конечно же, многочисленные стихи о полях и садах, о горах и водах. Без преувеличения можно сказать, что он так или иначе затронул в своей поэзии едва ли не все темы, волновавшие его предшественников и современников, причем сделал это своеобразно и ярко, сумев даже в темах, явно находящихся на периферии его творчества (например, в своих "пограничных" стихах или в стихах, обличающих столичную знать), в чем-то предвосхитить позднейшие достижения таких признанных мастеров, как Бо Цзюй-и или Синь Ци-цзи.
Сколько энергии и движения в таких его строках, как "Что ни десять ли - // Гонят вскачь коня. // Что ни пять - // Свистящий размах ремня. // Донесенье наместнику // Прибыло в срок: // Цзюцюань осадила // Хуннская рать. // Снегопад на заставе // Все заволок, // Даже дыма сигнальных костров // Не видать" ("На границе").
И как это расходится с привычным представлением о Ван Вэе как о сугубо "тихом", даже "тишайшем" поэте!
А разве не напоминают будущих "Циньских напевов" Бо Цзюй-и такие стихи Ван Вэя: "Беззаботна, беспечна // Одетая в шелк молодежь. // В наипервых домах // Появляется часто она. // Уродилась в богатстве, // Наследной казны не сочтешь, // Благосклонностью царской // От юности одарена. // Не обучена с детства. // В достатке мясная еда. // В золоченых колясках // Разъезжает везде и всегда. " ("Чжэн и Хо, жители гор").
Превосходны "исторические" стихи поэта, глубоко лиричны его стихи о тоскующих женщинах.
Все это дает нам основание несколько шире взглянуть на его творчество и отойти от привычной оценки Ван Вэя как поэта-"отшельника", певца отшельнических настроений, и только. Приведенные выше примеры (число их, при желании, нетрудно умножить) существенно дополняют и обогащают основной поток творчества поэта и дают возможность более точно и объективно судить об этом творчестве в целом. В то же время они отнюдь не опровергают того факта, что главной темой Ван Вэя, отмеченной высшими его творческими достижениями, была тема природы и жизни среди природы. Именно здесь Ван Вэй как поэт был наиболее своеобразен и оригинален, именно на этом пути ему суждено было сделать главные свои художественные открытия и создать свои вершинные творения.
Тема природы в китайской поэзии имеет многовековые традиции, восходящие еще к "Шицзину". Она представлена в "Чуских строфах" и в прозопоэтических одах "фу" с их пышными описаниями, в поэзии III-IV веков, но самостоятельное значение приобретает лишь с V века - в творчестве поэта Се Лин-юня, который считается истинным основоположником жанра пейзажной поэзии в чистом ее виде. В творчестве старшего современника и друга Ван Вэя поэта Мэн Хао-жаня (689-740) пейзажная лирика достигает подлинной зрелости и высокого совершенства. Картины природы в стихах Мэн Хао-жаня, как правило, строго определенны, конкретны и зримы, они уже лишены расплывчатости, приблизительности и наивного аллегоризма, которые были еще в немалой мере свойственны пейзажной лирике его предшественников. В этом нетрудно убедиться на примере одного из лучших стихотворений поэта "Осенью поднимаюсь на Ланьшань. Посылаю Чжану Пятому":
Иллюстрации к Шицзин, созданные императором Цяньлуном. Династия Цин (1644-1911)[43]
Чжао Цзи (1082-1136), восьмой император сунской династии. Госпожа Ху Фо на прогулке весной (приписывается). Гугун (Дворцовый музей). Пекин.
Главные темы этого рода лирики – выражение восторженных чувств по поводу торжественных событий, восхваление достоинств и добродетелей древних правителей и полководцев. Воспевается преданная служба царю, ратные подвиги в походах против гуннов, царская охота, на которой господствовали чопорная обрядность и утонченный церемониал.
По четверке коней в колесницы князей впряжены,
И одна за другою четверки приходят на стан.
Наколенники алые, в золоте туфель сафьян,
Цзэн Цзин. XVII в. Портрет
придворного
Ян Ли-бэнь. VIII в. Императоры различных эпох. (фрагмент)
Подгрудок отвисший волк лапой прижал, оступясь;
Отпрянув назад, он ударился тотчас хвостом…
Преславный потомок, велик и прекрасен был князь,
Спокоен и важен, - багряные туфли на нём.[48]
Чжан Жоай. Династия Цин (1644-1911). Цюй Юань
декламирует стихи
Мои дела – цветущие поляны,
Я орхидеями покрыл сто му,
Взрастил благоухающие травы,
А среди них – и шпажник и духэн. /…/
В стяжательстве друг с другом состязаясь,
Все ненасытны в помыслах своих,
Себя прощают, прочих судят строго,
И вечно зависть гложет их сердца. /…/
Дышать мне тяжко, я скрываю слёзы,
О горестях народа я скорблю,
Хотя я к добродетели стремился,
Губила ночь достигнутое днем.
Сам же поэт находится в постоянном поиске прекрасного, олицетворенного в некоем образе Дивного Совершенства, который он ищет то в правителе, связывая с ним свои надежды на возрождение отчизны, то в друге, с кем можно разделить мечты, то в невесте, пленяющей взор своей красотой. Но ван ему не внемлет (Длинна дорога к царскому порогу, и не проснулся мудрый властелин), друга нет, а невеста уходит к другому. Попытки выйти из порочного круга изображаются как фантастическое странствие по небесам, где боги и духи благосклонны к поэту и готовы служить ему. Но это путешествие (совершённое, возможно, не только в мифологической, но и своей духовной вселенной), не приносит поэту облегчения – небесные врата перед ним захлопываются, поскольку он не видит смысла своего пребывания только здесь, чувствует себя чужим в далеких от реальной жизни сферах.
…Изменчиво в безумном беге время,
Удастся ли мне задержаться здесь?
Не прозревая пустоты её.
Она, утратив прелесть, опростилась,
Цветов душистых стоит ли она?
Он тоже пожелал благоухать.
Но разве могут быть благоуханны
Предательство и грязные дела?/…/
Не понят я в отечестве моем.
Зачем же я о нем скорблю безмерно?
Моих высоких дум не признают.
В обители Пэн Сяня скроюсь…[51]
Ван Дуфан. XX в. Поэт Цюй Юань.
Статуэтка из красного дерева.
Стебли горят под котлом.
Плачут бобы:
«Связаны все мы родством!
Корень один!
можно ли мучить родню?
Не торопитесь
Импровизация как неотъемлемая черта творчества присутствовала не только в поэзии (индивидуальной и коллективной), но и в живописи (конкурсы, экзамены, требующие изображения заданной темы, как правило, связанной с состоянием природы в определенное время года), и музыке.
Обман в словах
0 радостях весенних:
Свирепый ветер
всё в безумстве рвет.
Сдув лепестки,
погнав их по теченью,
Он опрокинул
лодку рыбака. (Ду Фу)
Художник империи Юань (1280-1367).
Образ Ду Фу
Знаменитыми поэтами эпохи Тан, периода наивысшего расцвета китайского искусства, были Ли Бо, Ду Фу, Бо цзюйи. Фантазия направляла поэтов от делающего акцент на социальные отношения и реальные исторические события конфуцианства – к учению даосов, к их миру, наполненному богами, феями лесов и рек, духами гор и пустынь, образами умерших великих мудрецов и поэтов. При этом важно, что свобода поэта, далеко не свободного в своей реальной жизни, понималась как полет мысли, безудержная погоня за мечтой, прекрасным образом, возможность пребывать в мирах, закрытых для простых людей. Вот как представлял бессмертие поэтов Цао Чжи: Открыты мне/ Небесные врата,/ Из перьев птиц/ Я надеваю платье;/Взнуздав дракона,/ Мчусь я неспроста/ Туда, где ждут меня/ Мои собратья /…/
Гу Кайджи (344-406). Фея реки Ло.
Деталь. Шелк, краски. Копия XII или XIII в. Галерея искусства Фрир. Вашингтон.
Воспроизводит событие в годы династии Тан, когда у горы Цулай
создали сообщество шесть отшельников, среди которых был Ли Бо.
Меня спрашивают, что вы там живёте – в голубых горах?
Смеюсь и не отвечаю…Сердце моё спокойно.
Цветок персика уносится струёй и исчезает.
Есть другой мир – не наш человеческий.[56]
У водоема аромат хризантем ощутим особенно ясно
Фэй Даньсюй. Династия Цин (1644-1911)
Тонкий шелк сливы (Любование цветами сливы)[59]
Я следую тому,
что мне велит душа…
Уносит стаи рыб
стремительной волной.
Едины сто веков
и этот краткий миг,
И радостен мудрец,
омытый чистотой. (Се И)
Я грущу оттого,
что природа меняет свой лик,
Я жалею о том,
что так скоро кончается год.
Песня княжества Чу
отзывается грустью в душе, Песня княжества У
мне о доме забыть не дает.
На плечах исхудавших
просторное платье висит,
В волосах у меня
пробивается прядь седины.
На вечерней заре
я сижу в одинокой тоске, Белохвостая цапля
кричит на исходе весны. (Се Линъюнь. Мои чувства в пэнчэнском дворце по поводу того, что год близится к закату)[61]
Вэнь Чжэньхэн. Династия Мин. Лирика Бо Цзюйи
Ма Юань. Конец. XII в. Созерцание луны
(или Напротив – луна). Тушь, краски. Гугун. Пекин.
Через гармонию природы, незыблемость ее ритмов и законов гармонизируется переживание. Усиливаясь, получая художественную форму, эстетический смысл, оно растворяется в чередовании картин и явлений изменчивого мира. Страдание, приобщенное к вечным законам, символы которых изменчивы, но также вечны (голоса птиц, облетающие листья, осенние травы), принимается природой и становится частью этой бесконечной метаморфозы, освобождая душу человека от непомерности чувства: Я – полумёртвый утуновый ствол,/Старый, больной человек. (Бо Цзюйи).
Полное собрание поэзии времён династии Тан
(ксилографическое печатное издание Цин Канси)[62]
Ли Сысюнь, Ли Чжаодао. VII-VIII вв. Путники в горах. Фрагмент свитка по шелку. Копия XI в. Гугун. Тайвань.
Специалисты полагают, что символизм как качество китайской поэзии получает свое предельное развитие в эпоху Мин (1368 – 1644
Читайте также: