Зонтаг мысль как страсть краткое содержание

Обновлено: 02.07.2024

Среди известнейших кадров Энни Лейбовиц есть фотографии обнаженной и беременной Деми Мур; Вупи Голдберг, развалившейся в ванной с молоком, Джона Леннона, прижимающегося к Йоко Оно. А еще среди всех снятых ею жизненных портретов и глянцевых обложек есть кадр, запечатлевший Сьюзан Зонтаг в гробу. Двух знаковых женщин эпохи связывали очень длительные отношения: романтические и дружеские. Сьюзан и Энни даже жили в домах напротив, окна

Камера не насилует, даже не овладевает, хотя может злоупотреблять, навязываться, нарушать границы, искажать, эксплуатировать и — если дальше развивать метафору — убивать.

Суть в том, что ты не вмешиваешься в жизни, а только посещаешь их.

То, о чем действительно говорит порнография, — это, в конечном счете, не секс, а смерть.

Любое использование камеры таит в себе агрессию.

Писатель должен объединять в себе четверых людей:
1) Псих, одержимый
2) Идиот
3) Стилист
4) Критик

У всех фотографий есть одно неотъемлемое свойство: придать своим объектам ценность. Сфотографировать — значит присвоить фотографируемое.

Садизм, враждебность — это существенно важные элементы любви. Соответственно, важно, чтобы любовь была обменом актов вражды.

Семейный фотоальбом обычно посвящен большой семье, и зачастую это — единственное, что осталось от нее.

Где-то реальные люди убивают себя или других реальных людей, а фотограф стоит позади своей камеры и создает крохотный элемент иного мира изображений, обещающего всех нас пережить.

С ьюзен Зонтаг в современной американской культуре известна не только как писатель и критик (а вернее сказать, обладающий даром письма интеллектуал), но также как кинорежиссер и театральный постановщик. Впрочем, особую славу ей принесла именно эссеистика, что и позволяет с удовлетворением сказать: наконец появилась русская Зонтаг. Ее интересы разнообразны. Это и отдельные личности - мыслители, литераторы (Симона Вайль, Чезаре Павезе, Мишель Лейрис, Эмиль Мишель Чоран, Вальтер Беньямин, Ролан Барт, Элиас Канетти), и сквозные темы (границы интерпретации, природа хепенингов, "низкое" как форма чувственности, жанровые параметры порнографической литературы, эстетика фашизма в ее откровенных и сублимированных формах). Однако уже одно описательное разделение на персонажи и сюжеты кажется известного рода насилием по отношению к Зонтаг, ибо особенность ее подхода в том и состоит, что она работает на перекрестье - соединяя проблему и портрет, анализ и литературу.
Как писатель Сьюзен Зонтаг весьма успешно реализует собственный призыв: к новой критике, свободной от всяческой интерпретации. Это означает не только отказ от поисков "смысла", вчитываемого в произведение и тем самым затуманивающего его непосредственную - тревожную, волнующую - данность, но и иную форму самого критического высказывания - гибкую и подвижную, определяемую спецификой рассматриваемого предмета. Забыть историю, язык, предписания систематизирующего разума и сосредоточиться на мгновенном, не(до)оформленном в слове, принципиально фрагментарном - таков урок, извлекаемый из чтения Зонтаг.
Появление книги своевременно еще и потому, что в нашей собственной культурной ситуации остро обозначилась потребность в новой критике. Связано это, как нам кажется, с общим изменением скорости чтения (трудно представить себе, например, что внимание читателя может удерживать форма, превышающая рамки именно эссе), но также и с тем, что мысль - особенно сегодня - неотделима от ее выражения. Каждое эссе Зонтаг - кроме всего прочего и верно найденная нота, своеобразное упражнение в тональности, где и размещается особый, но лишь частично обособленный посыл.

Критическая воля

Сьюзен Зонтаг. Мысль как страсть / Составление, общая редакция, перевод с французского Б. Дубина. Переводы с английского В. Голышева и др. — М.: Русское феноменологическое общество. 1997. — 208 с. 3000 экз.

Книга, кажущаяся запоздавшей. Сьюзен Зонтаг после публикаций в “Знамени”, “Иностранной литературе”, “Искусстве кино”, “Вопросах литературы” и т.д. в представлении не нуждается. Книги героев ее эссе — Барта, Канетти, Беньямина — выходят на русском. За 20-30 лет многое из того, что говорила Зонтаг, разошлось в виде цитат, стало общеизвестным. Тем важнее, однако, послушать, как она это говорит.

Послушать на фоне общего необязательного “постмодернистского” трепа, например, слова Зонтаг о Симоне Вайль: “Мы не собираемся ей подражать, но мы изменены ее нешуточностью”. Зонтаг интересует, как создается “мир трудного”, а не “невыносимая легкость бытия”. “Лучшие эссе Беньямина заканчиваются там, где нужно, — в сантиметре от самоуничтожения”. Зонтаг накапливает опыт серьезности, опыт границы. Литература, всегда стремящаяся за грань себя и только поэтому остающаяся литературой. Чезаре Павезе или Мишель Лейрис. Художник как разведчик пограничных областей сознания, зажигающий, а не поучающий.

И Зонтаг не боится быть зажженной. Эссе о порнографии — какой, казалось бы, выигрышный повод для связи всего со всем, игры вокруг острой темы. Но для Зонтаг это не только игра, но и попытка “найти слова для разговора о самом высоком — высвободившись из религиозного кокона.” Путь Зонтаг и ее “героев” — балансирование между высоким и низким. “Искусство ХХ века — не создание гармонии, а достижение напряжения”. Зонтаг интересует “литература, стремящаяся выбить из колеи”. И неслучайны названия эссе и книг: “Образцы безоглядной воли”, “Думать наперекор себе”.

Важно сохранить это напряжение, не дать интерпретации укротить и редуцировать беспокойство и изобилие произведения — или жизни. Важно “противостоять интерпретациям, которые напрашиваются сами собой”. “Большинства ожидаемых цитат у Беньямина не находишь.” “Истина — это равновесие, но метания — не обязательно ложь.” А вот “так называемый прямой, незамутненный взгляд, скорее всего, лжет.”

И само напряжение в напряжении, под вопросом. В эссе о Чоране и эссе о Павезе оценка связи страдания и литературы прямо противоположна. Но только так что-то вообще может быть. “Любая хоть что-нибудь стоящая мысль обречена тут же потерпеть поражение от другой, которую сама же породила”. Критичность Зонтаг не исключает ни себя, ни свое поколение. Сильно связанная с бунтарями конца 60-х, Зонтаг тем не менее описывает, как бывшие молодые антитоталитаристы превратились в нынешних искателей гуру, предупреждает, что секс вовсе не так естествени безобиден, как казалось “детям-цветам”.

Читая Зонтаг, видишь, как однозначна немалая часть отечественного постмодерна, как не хватает ей того “чуть-чуть”, что отличает произведение от подделки. У кэмпа, стильного балансирования на грани вульгарности и театральности, ныне много поклонников, но многие ли из них, безоглядные в своей любви, помнят слова Зонтаг, одной из первых сосредоточивших свое внимание на этом явлении: “Я испытываю сильную тягу к кэмпу и почти такое же сильное раздражение… Для того, чтобы назвать чувствительность, набросать ее контуры и рассказать ее историю, необходима глубокая симпатия, преобразованная отвращением”. Потому что Зонтаг свободна и относительно своих пристрастий тоже.

Может быть, поэтому — прекрасно отдавая себе отчет в ловушках логики и языка — Зонтаг все же может сказать: “Разум, речь, язык освобождают, выпуская в большой мир”.

И личность для Зонтаг — проблема. С одной стороны, отмечается “неспособность в существенной ситуации выйти за пределы личности, не разрушая ее”. Зонтаг прослеживает эволюцию современных писателей. “Нет записей о повседневной жизни, никаких описаний, касающихся семьи, друзей, возлюбленных, коллег, либо реакции на события в обществе” (о дневнике Жида), “отсутствуют какие-либо упоминания о вовлеченности в политику” (о дневниках Павезе, пробывшего десять месяцев в итальянской тюрьме за антифашистскую деятельность). Но это вымарывание собственного “я” даже из дневников оказывается связанным со стремлением слушать вещи и события, “испытать свет вещи, как она есть”. А “философия — либо идеология, либо личный афоризм” — то есть только личностность и спасает от соскальзывания в идеологию. Насколько все это отличается от бодро-стандартного “постмодернистского” высказывания, что личности нет, и все тут.

Многое в книгах Зонтаг обусловлено обращением к американской аудитории — оптимистичной, жаждущей занимательности. В России не надо объяснять идею писания как страдания. Но в нашей культуре свои общие места и свой конформизм — потому и универсален накопленный Зонтаг опыт движения против течения.

Впрочем, и объяснять осталось еще многое. О близости фашизма и коммунизма как тоталитарных идеологий мы уже знаем, а вот осознать близость фрейдизма и марксизма как идеологий, редуцирующих — обедняющих — изобилие жизни, российским поклонникам Фрейда еще предстоит.

Одна из первооткрывателей и творцов постмодернистского типа мышления и чувствования, Зонтаг показывает, что он гораздо многообразнее, чем нам порой кажется (или чем мы порой упрощаем). Принципиальное утверждение множественности позиций (“Для него было важно не порывать ни с одной из своих позиций — богослова, сюрреалиста в эстетике, коммуниста. Каждая дополняла другую — он нуждался в них всех”, — пишет Зонтаг о Беньямине) не исключает остроты и интенсивности переживания (чему много примеров в том же эссе). Что привлекает Зонтаг? “Неистребимая способность восхищаться и цивилизованное воздержание от жалоб”. “В мире есть тайна, и иной (хотя далеко не каждый) отказ от жизни приумножает жизнь”.

Книга Зонтаг выходит вовремя, чтобы напомнить — на фоне разговоров о “культуре цитат”, — что одних цитат недостаточно, необходимо обращение к первоисточнику, к автору со всеми его напряжениями, сомнениями и оговорками — с его личным стилем мышления. И лучше поздно, чем никогда.

“Если говорить реально, то самое большее, на что, пожалуй, может надеяться человек, — это некий набор ситуаций, образ жизни, среда, в которой есть место сознанию, способному на риск и свободному от тягот. Вспомним чорановский портрет испанцев в “Краткой теории рока”: “Они живут какой-то музыкой суровости, трагизмом несерьезного, хранящим их от вульгарности, от счастья и от успеха”.

Александр Уланов

Следующий материал

Александр Сопровский. Правота поэта

При цифре тридцать семь. Александр Сопровский. Правота поэта: Стихотворения и статьи. — М.: Ваш выбор ЦИРЗ, 1997. — 240 с. (Библиотека Мандельштамовского общества. Том 1). Вроде бы увеличились сроки.

Спасибо за подписку! Проверьте почту

Поиск:

Общая информация

Флибуста - независимый библиотечный ресурс. Как и в любой библиотеке, просьба соблюдать чистоту, порядок и спокойствие. Здесь читают и работают хорошие люди.

Новинки книг

Новые поступления

В книге собраны свидетельства очевидцев о встречах с морскими чудовищами. Кто они, эти гигантс.

Эту книгу трудно отнести к какому-либо жанру. В ней при помощи особой схемы исследуются отноше.

Автор книги Р.Эпперсон, специалист по политическим наукам, видит историю не как безумную игру .

В.В.Синельников – известный практикующий психотерапевт, психолог, гомеопат, автор уникальных .

В книге известнейших авторов на темы загадок древних цивилизаций Г. Хэнкока, Р. Бьювэла и Д. .

Кто на самом деле построил египетские пирамиды? Почему современные архитекторы не могут с.

Отвергая шарлатанство и мистику, автор отстаивает необходимость тщательного сбора прямых свид.

Флибуста - крупнейшая онлайн библиотека книг

Библиотека действует по принципу вики. Это означает, что добавление книг, авторов и любой другой информации производится пользователями. Либрусек Администрация содержимым библиотеки принципиально не занимается.Первым делом внимательно изучите Правила и ЧаВо. В противном случае не обижайтесь, если вас потом будут тыкать в них носом в ответ на глупые вопросы.

Читайте также: