Снежная маска блок анализ кратко
Обновлено: 04.07.2024
Связанные понятия
Измайловский досуг — литературно-художественный кружок для офицеров Лейб-гвардии Измайловского полка.
Упоминания в литературе
Связанные понятия (продолжение)
Италья́нские ска́зки (итал. Fiabe italiane) — литературные и фольклорные прозаические произведения итальянской литературы. Как и любые другие национальные сказки, они отражают особенности национальной культуры, быта, характера итальянцев.
Записки об Анне Ахматовой — мемуарно-биографическое произведение Лидии Корнеевны Чуковской, посвящённое Анне Ахматовой.
Свидетельство и скидка на обучение каждому участнику
Зарегистрироваться 15–17 марта 2022 г.
Экстралингвистическая информация говорит нам о том, что А. Блок посвятил цикл женщине.
Мотивы метели, грозы считаются фетовскими мотивами, многие исследователи говорят о влиянии в этом цикле творчества А. Фета.
Лирический герой влюбился в Снежную Маску и был ею же убит, растворен в пространстве вьюги и метели.
Змея как олицетворение темной сущности женщины:
Своей улыбкою невинной
В тяжелозмейных волосах…
И ты смеешься дивным смехом,
Снег передаёт эмоции героя, оттенки печали и горестей:
И смотришь в печали,
И снег синей.
Темные дали,
И блистательный бег саней…
Корабль олицетворяет у лирического героя путь (последний путь, путь в некуда):
Там, где в дали невозвратные
Повернули корабли..
Холод – это пустота, ничто в лирических сроках цикла, это мрак:
На поля снеговые и синие,
На бесцельный холод…
И вновь, сверкнув из чаши винной,
Ты поселила в сердце страх
Своей улыбкою невинной
В тяжелозмейных волосах.
Здесь мотивы богоборчества с демоническим началом, вино как атрибут мрачной стороны возлюбленной, как и холод, и змея.
Тема любви описана с помощью тем вьюги, метели, постоянного круговорота, любовь представлена как стихия, приводящая к смерти.
Ученый отмечает несколько сюжетных линий относительно символики белого как цвета:
1. Природа. Пейзаж. Зимний цвет.
2. Белый как символ стихии в человеке.
4. Символ Маски, безымянной сущности.
В данном стихотворении обозначена тема влюблённости – маска олицетворяет нечто новое, новые чувства. Проблематика отражена в последних строках – образ змеи предает мысли, истинную сущность героя, который холоден к героине.
Идея стихотворения отражена в названии: хрусталь как символ холодности и вино как символ страсти, во влюблённости есть все: и холод, и огонь.
Прием молчание дает возможность понять, что лирический герой увлечен героиней.
Композиция стихотворения передает сюжетность и диалогичность, что не свойственно для лирики. Хотя объем стиха мал, но перед нами предстают характеры, описание героев, их судеб.
"Лирическая трилогия" | II том | "Снежная маска"
Новый женский образ появляется в цикле стихов "Снежная маска", навеянных неожиданно вспыхнувшим чувством к актрисе Н. Волоховой. Утратив миф о Лучезарном Божестве, воплотившемся в женском образе, поэт открывает в женщине новые качества.
Его героиня - это женщина - змея. У нее "тяжелозмейные волосы", улыбка "змеится" на ее устах, стан ее тонок и гибок, словно змеиное тело, взгляд у нее "гибельный", "губительный", и даже "на носке ботинки узкой дремлет чуткая змея". Безусловно, мы имеем дело с образом-символом, и поэтому однозначное толкование этого образа вряд ли возможно. Но попытаемся через ассоциативные связи понять, что же таит в себе образ женщины - змеи. Во-первых, она порочна, потому что змея, змей - это мотив греха и соблазна. Ее чары губительны, потому что змея несет в себе яд, смерть. Она умна, дерзка, изящна, изысканна.
И конечно, любовь к такой женщине уже не может быть мистическим служением идеалу. Это страсть, сильная, мучительная, смертельная. Она грозит неизбежной гибелью. Она сродни вихрю, вьюге, ветру. Именно эти образы воплощают мотив любви во втором томе стихотворений.
У его стихотворений этого периода есть удивительная особенность: грани между отдельными ощущениями и впечатлениями словно стерты, и поэтому краски звучат, звуки пахнут, музыка у него может "обжигать", линии гибкого тела "певучи", ветер голубой, руки жалобные и пр. Такое мироощущение, в котором разные ощущения соединяются в единое целое, называют синкретизмом. Такие синкретические образы часто звучат в его стихах о любви второго тома. И страсть - то, что ассоциируется обычно со словом "огонь", "жар", "гореть", у него в стихах сливается с "зимними" образами. Вероятно, это слияние происходит по разным причинам, но важнейшим представляется то, что понятие страсти неразрывно связано в его сознании с мотивами вихря, ветра. В стихах "Снежной маски" рождаются поразительно сложные образы "снежного огня", "снежного костра". И сама женщина - это "живой костер из снега и вина". Эта новая возлюбленная порочная и прекрасная, неизбежная и опасная, роковая и губительная, снег и хмель, ветер и костер. И чувство новое, доселе не испытанное - страсть, несущая гибель, но приобщающая к стихии.
Такая любовь требует и иного мира. Если мир в первом томе был практически лишен реальных примет, то во втором томе мир - это город. Блоковский Петербург предстает во втором томе городом кабаков, переулков, фонарей, чердаков, ветра, серых стен, смрада, тумана, низко нависшего неба. Пушкинское начало - "Полнощных стран краса и диво" - вообще отсутствует в стихах о городе. Человек в этом городе обречен на страдания и неудачи. Это город порока и разврата.
Еще не раз Вы вспомните меня
И весь мой мир, волнующий и странный,
Нелепый мир из песен и огня,
Но меж других единый необманный.
Он мог стать Вашим тоже, и не стал,
Его Вам было мало или много,
Должно быть плохо я стихи писал
И Вас неправедно просил у Бога.
Александр Блок был человеком театральным, он любил и понимал театр, и возможно, именно поэтому его четыре Прекрасные Дамы, четыре Музы его любовной лирики были в большей или меньшей степени связаны с театром.
…В такую ночь успел узнать я,
При звуках, ночи и Весны,
Прекрасной женщины объятья
В лучах безжизненной луны
Приближений, сближений, сгораний -
Не приемлет лазурная тишь.
Мы встречались в вечернем тумане,
Где у берега рябь и камыш.
Ни тоски, ни любви, ни обиды,
Всё померкло, прошло, отошло..
Белый стан, голоса панихиды
И твое золотое весло.
Сама себе закон — летишь, летишь ты мимо,
К созвездиям иным, не ведая орбит,
И этот мир тебе — лишь красный облик дыма,
Где что-то жжет, поет, тревожит и горит!
И в зареве его — твоя безумна младость.
Все — музыка и свет: нет счастья, нет измен.
Мелодией одной звучат печаль и радость.
Но я люблю тебя: я сам такой, Кармен.
(А. Блок. 1914)
О да, любовь вольна, как птица,
Да, все равно — я твой!
Да, все равно мне
будет сниться
Твой стан, твой огневой!
Да, в хищной силе
рук прекрасных,
В очах, где грусть измен,
Весь бред моих
страстей напрасных,
Моих ночей, Кармен…
(А. Блок .1914 год)
В 1918 поэт подарил певице экземпляр своей поэмы "Соловьиный сад" с надписью: "Той, которая поёт в соловьином саду". Свидетельством глубокой дружбы явилась шестилетняя (1914—1920) переписка между ними. За несколько месяцев до смерти А. Блок посвятил ей одно из последних своих стихотворений.
Любовь Дельмас умерла в 1969 года в Ленинграде.
И вновь, сверкнув из чаши винной,
Ты поселила в сердце страх
Своей улыбкою невинной
В тяжелозмейных волосах.
Я опрокинут в темных струях
И вновь вдыхаю, не любя,
Забытый сон о поцелуях,
О снежных вьюгах вкруг тебя.
И ты смеешься дивным смехом,
Змеишься в чаше золотой,
И над твоим собольим мехом
Гуляет ветер голубой.
И как, глядясь в живые струи,
Не увидать себя в венце?
Твои не вспомнить поцелуи
На запрокинутом лице?
Снежная мгла взвилась.
Легли сугробы кругом.
Да. Я с тобой незнаком.
Ты — стихов моих пленная вязь.
И, тайно сплетая вязь,
Нити снежные тку и плету.
Ты не первая мне предалась
На темном мосту.
Здесь — электрический свет.
Там — пустота морей,
И скована льдами злая вода.
Я не открою тебе дверей.
Нет.
Никогда.
И снежные брызги влача за собой,
Мы летим в миллионы бездн.
Ты смотришь всё той же пленной душой
В купол всё тот же — звездный.
И смотришь в печали,
И снег синей.
Темные дали,
И блистательный бег саней.
И когда со мной встречаются
Неизбежные глаза,—
Глуби снежные вскрываются,
Приближаются уста.
Вышина. Глубина. Снеговая тишь.
И ты молчишь.
И в душе твоей безнадежной
Та же легкая, пленная грусть.
О, стихи зимы среброснежной!
Я читаю вас наизусть.
( Снежная вязь.3 января 1907)
В длинной сказке
Тайно кроясь,
Бьет условный час.
В темной маске
Прорезь
Ярких глаз.
Нет печальней покрывала,
Тоньше стана нет.
— Вы любезней, чем я знала,
Господин поэт!
— Вы не знаете по-русски,
Госпожа моя.
На плече за тканью тусклой,
На конце ботинки узкой
Дремлет тихая змея.
(Сквозь винный хрусталь. 9 января 1907)
Не надо кораблей из дали,
Над мысом почивает мрак.
На снежносинем покрывале
Читаю твой условный знак.
Твой голос слышен сквозь метели,
И звезды сыплют снежный прах.
Ладьи ночные пролетели,
Ныряя в ледяных струях.
И нет моей завидней доли -
В снегах забвенья догореть,
И на прибрежном снежном поле
Под звонкой вьюгой умереть.
Не разгадать живого мрака,
Которым стан твой окружен.
И не понять земного знака,
Чтоб не нарушить снежный сон.
(Не надо. 04 января 1907)
Тайно сердце просит гибели.
Сердце легкое, скользи.
Вот меня из жизни вывели
Снежным серебром стези.
Как над тою дальней прорубью
Тихий пар струит вода,
Так своею тихой поступью
Ты свела меня сюда.
Завела, сковала взорами
И рукою обняла,
И холодными призорами
Белой смерти предала.
И в какой иной обители
Мне влачиться суждено,
Если сердце хочет гибели,
Тайно просится на дно?
(12 января 1907. Обреченный).
И взвился костер высокий
Над распятым на кресте.
Равнодушны, снежнооки,
Ходят ночи в высоте.
Молодые ходят ночи,
Сестры — пряхи снежных зим,
И глядят, открывши очи,
Завивают белый дым.
И крылатыми очами
Нежно смотрит высота.
Вейся, легкий, вейся, пламень,
Увивайся вкруг креста!
В снежной маске, рыцарь милый,
В снежной маске ты гори!
Я ль не пела, не любила,
Поцелуев не дарила
От зари и до зари?
Будь и ты моей любовью,
Милый рыцарь, я стройна,
Милый рыцарь, снежной кровью
Я была тебе верна.
Я была верна три ночи,
Завивалась и звала,
Я дала глядеть мне в очи,
Крылья легкие дала.
Так гори, и яр и светел,
Я же — легкою рукой
Размету твой легкий пепел
По равнине снеговой.
(На снежном костре. 13 Января 1907 года)
Он любил музеи, любил экзотику. Самой большой его страстью была восточная поэзия. Любил синий цвет.
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики.
(А.Ахматова)
Я вышел в путь и весело иду,
То отдыхая в радостном саду,
То наклоняясь к пропастям и безднам.
Порою в небе смутном и беззвездном
Растет туман… но я смеюсь и жду,
И верю, как всегда, в мою звезду…
Не спасешься от доли кровавой,
Что земным предназначила твердь.
Но молчи: несравненное право —
Самому выбирать свою смерть.
Он верил в то, что со смертью ничто не кончается, а только начинается.
Там, где всё сверканье, всё движенье,
Пенье всё, — мы там с тобой живем.
Здесь же только наше отраженье
Полонил гниющий водоем.
Как в этом мире дышится легко!
Скажите мне, кто жизнью недоволен,
Скажите, кто вздыхает глубоко,
Я каждого счастливым сделать волен
.
Пусть он придет! я должен рассказать,
Я должен рассказать опять и снова,
Как сладко жить, как сладко побеждать
Моря и девушек, врагов и слово.
Они бродили по городу, заходили в собор, кормили на площади голубей. Николай Степанович рассказывал Елене об Орланской Деве. Прощаясь, Елена подарила ему веточку сирени из своего белого букета.
Из букета целого сиреней
Мне досталась лишь одна сирень,
И всю ночь я думал об Елене,
А потом томился целый день.
Все казалось мне, что в белой пене
Исчезает милая земля,
Расцветают влажные сирени
За кормой большого корабля.
И за огненными небесами
Обо мне задумалась она,
Девушка с газельими глазами
Моего любимейшего сна.
Сердце прыгало, как детский мячик,
Я, как брату, верил кораблю,
Оттого, что мне нельзя иначе,
Оттого, что я её люблю.
Дремала душа, как слепая,
Так пыльные спят зеркала,
Но солнечным облаком рая
Ты в темное сердце вошла.
Не знал я, что в сердце так много
Созвездий слепящих таких,
Чтоб вымолить счастье у бога
Для глаз говорящих твоих.
Не знал я, что в сердце так много
Созвучий звенящих таких,
Чтоб вымолить счастье у бога
Для губ полудетских твоих.
И рад я, что сердце богато,
Ведь тело твое из огня,
Душа твоя дивно крылата,
Певучая ты для меня.
----
Об озерах, о павлинах белых,
О закатно-лунных вечерах,
Вы мне говорили, о несмелых
И пророческих своих мечтах.
Словно нежная Шахерезада
Завела магический рассказ,
И казалось, ничего не надо
Кроме этих озаренных глаз.
А потом в смятеньи туманных
Мне, кто был на миг Ваш господин,
Дали два цветка благоуханных,
Из которых я унес один.
Орест Высотский, сын поэта (от актрисы О.Высотской) Из воспоминаний:« При встрече Гумилев читал ей стихи, написанные накануне, стараясь по выражению лица угадать ее отношение – не к стихам, к любовным признаниям. Она слушала с улыбкой, говорила, что любовь всегда свободна, и от ее слов Гумилев терзался еще сильнее"
Я смотрел в глаза её большие,
И я видел милое лицо
В рамке, где деревья золотые
С водами слились в одно кольцо.
Пролетала золотая ночь
И на миг замедлила в пути,
Мне, как другу, захотев помочь,
Ваши письма думала найти —
Те, что вы не написали мне…
А потом присела на кровать
И сказала: «Знаешь, в тишине
Хорошо бывает помечтать!
Та, другая, вероятно, зла,
Ей с тобой встречаться даже лень,
Полюби меня, ведь я светла,
Так светла, что не светлей и день.
Много расцветает черных роз
В потайных колодцах у меня,
Словно крылья пламенных стрекоз,
Пляшут искры синего огня.
Ночь, молю, не мучь меня! Мой рок
Слишком и без этого тяжел,
Неужели, если бы я мог,
От нее давно б я не ушел?
Нежно-небывалая отрада
Прикоснулась к моему плечу,
И теперь мне ничего не надо,
Ни тебя, ни счастья не хочу.
Лишь одно бы принял я не споря —
Тихий, тихий золотой покой
Да двенадцать тысяч футов моря
Над моей пробитой головой.
Что же думать, как бы сладко нежил
Тот покой и вечный гул томил,
Если б только никогда я не жил,
Никогда не пел и не любил.
Николай Степанович больше ей не звонил, не просил свиданий. Но в конце октября Елена позвонила сама и предложила встретиться. Она сказала, что выходит замуж за американца французского происхождения и уезжает в Америку, где у его отца большое дело.
Ты не могла иль не хотел
Мою почувствовать истому,
Свое дурманящее тело
И сердце бережешь другому.
Зато, когда перед бедою
Я обессилю, стиснув зубы,
Ты не придешь смочить водою
Мои запекшиеся губы.
В часы последнего усилья,
Когда и ангелы заплещут,
Твои сияющие крылья
Передо мной не затрепещут.
И ввстречу радостной победе
Мое ликующее знамя
Ты не поднимешь в реве меди
Своими нежными руками.
И ты меня забудешь скоро,
И я не стану думать, вольный,
О милой девочке, с которой
Мне было нестерпимо больно.
Мой альбом, где страсть сквозит без меры
В каждой мной отточенной строфе,
Дивным покровительством Венеры
Спасся он от ауто-да-фэ.
И потом — да славится наука! —
Будет в библиотеке стоять
Вашего расчетливого внука
В год две тысячи и двадцать пять.
Но американец длинноносый
Променяет Фриско на Тамбов,
Сердцем вспомнив русские березы,
Звон малиновый колоколов.
Гостем явит он себя достойным
И, узнав, что был такой поэт
Мой (и Ваш) альбом с письмом пристойным
Он отправит в университет.
Мой биограф будет очень счастлив,
Будет удивляться два часа,
Как осел, перед которым в ясли
Свежего насыпали овса.
И когда тогдашние Лигейи,
С взорами, где ангелы живут,
Со щеками лепестка свежее,
Прочитают сей почтенный труд,
… Он поднял руку и указал мне на звезду, которая с этого места как раз приходилась в центре овала переплетенных рук.
– Но это не имеет отношения к скульптуре.
Ты пожалела, ты простила
И даже руку подала мне,
Когда в душе, где смерть бродила,
И камня не было на камне.
Так победитель благородный
Предоставляет без сомненья
Тому, кто был сейчас свободный,
И жизнь и даже часть именья.
Всё, что бессонными ночами
Из тьмы души я вызвал к свету,
Всё, что даровано богами,
Мне, воину, и мне, поэту,
Всё, пред твоей склоняясь властью,
Всё дам и ничего не скрою
За ослепительное счастье
Хоть иногда побыть с тобою.
Лишь песен не проси ты милых,
Таких, как я слагал когда-то,
Ты знаешь, я их петь не в силах
Скрипучим голосом кастрата.
Не накажи меня за эти
Слова, не ввергни снова в бездну, —
Когда-нибудь при лунном свете,
Раб истомленный, я исчезну.
Я побегу в пустынном поле
Через канавы и заборы,
Забыв себя и ужас боли,
И все условья, договоры.
И не узнаешь никогда ты,
Чтоб не мутила взор тревога,
В какой болотине проклятой
Моя окончилась дорога.
Снежная Дева Александра Блока и Синяя Звезда Николая Гумилева…
Две платонические любви.Что здесь реальность, а что фантазия поэтического дара?
Когда на первой странице издания "Снежной маски" Наталья Волохова прочла:
"Посвящаю эти стихи Тебе, высокая женщина в черном, с глазами крылатыми и влюбленными в огни и мглу моего снежного города", смутилась, но Александр Александрович сказал: " В поэзии необходимо преувеличение - я вас вижу такой, а сам факт для стихов не имеет значения".
Читайте также: