Почему в учебниках истории в школах не пишут про голод в поволжье
Обновлено: 02.07.2024
Литератор из народа
В течение зимы 1921-1922 годов, согласно официальным данным, в Поволжье от голода погибло 5 миллионов человек, хотя независимые эксперты тогда называли другую цифру – не менее 10 миллионов. При этом историки настаивают на том, что истинной причиной голода стала не столько засуха, сколько политика продразверстки, проводимая ленинским правительством в период военного коммунизма.
Дело в том, что осенью 1920 года продотряды выгребли у сельского мужика весь хлеб до зернышка, причем во многих деревнях не осталась даже семенного зерна, употреблять которое в пищу русский хлебопашец испокон веков считал кощунством. А уже второй причиной этого бедствия стала весенняя засуха 1921 года, которая еще больше усугубила масштабы голодомора.
Весной 1921 года в Поволжье не выпало ни капли дождя, из-за суровейшей засухи выгорели все посевы. Назрела настоящая продовольственная катастрофа: такого бедствия наш плодородный край не видел никогда. В последующие месяцы правительству РСФСР так и не удалось предотвратить масштабную социальную катастрофу в регионе, несмотря на поступление продовольственной помощи из-за рубежа и создание в стране Всероссийского комитета помощи голодающим (Помгола).
Данный материал опубликован на сайте BezFormata 11 января 2019 года,
ниже указана дата, когда материал был опубликован на сайте первоисточника!
Там тема, о которой идет речь, тоже проскакивает. Тем не менее, детально говорить о голоде в Поволжье и в других регионах в 20 и в 30-х годах прошлого века было запрещено. Никто не разбирался в причинах. А если и были такие люди, то они помалкивали от греха подальше. Почему?
Вообще в сети есть множество фото того времени и их можно сравнить разве, что со снимками из концлагеря. Тут я выложила не самые тяжелые фотографии.
Сейчас известно, что голод в СССР был в 1921 – 1922 годах и в 1932 – 1933 годах. Не исключаю, что были и другие тяжелые годы. Но именно об этих датах чаще вспоминают. Добавлю, что говорить нужно не только о Поволжье, но и о других регионах страны: Урал, Черноземье, Сибирь и т. д.
В СССР, если речь все же заходила о тех тяжелых годах, все сваливали на засуху. Но уже в 80-х годах прошлого века некоторые ученые начали заявлять, что не все было так просто.
Теории заговора интересны тем, что чей-то злой умысел в них трудно доказать. С одной стороны, в них охотно верится, с другой – принимать на веру что-то – это допустимо только для людей, являющихся адептами какой-либо религии.
Увы, с фактами в истории про голод не все так хорошо. Но есть некоторые интересные аргументы.
Начнем с того, что большевики, в первую очередь, опирались на пролетариат – угнетенных рабочих заводов Российской империи. Но проблема была в том, что страна была аграрной. Подавляющее большинство – крестьяне. Ленин это хорошо понимал.
Начали организовывать отряды продразверстки – с 1919 года. У крестьян силой отбирали хлеб. И эта мера большевикам казалась вполне нормальной – нужно было кормить главную свою силу – рабочих, которые ничего съестного не производили.
Есть мнение, что в Поволжье, как и в других регионах, отряды продразверстки перегибали палку, отбирая последнее. Самое главное – зерно, которое предназначалось для посадки. И, в итоге, у крестьян просто не было семян.
Есть еще версия о том, что голод в Поволжье не печалил большевиков, потому что можно было выгодно воспользоваться ситуацией. Речь о следующем:
1. 20-е годы. Большевистское государство еще совсем молодо. Случился голод. И власти всех уровней начали активно действовать по исправлению ситуации – демонстрировать бурную деятельность, не забывая забирать хлеб у крестьян.
2. Кампания по борьбе с голодом была отличным обоснованием изъятия имущества у церквей, что и было незамедлительно проделано.
Я не хочу целиком и полностью осуждать СССР. Но, как мне кажется, о голоде в Поволжье долгое время не вспоминали именно потому, что его причиной стала политика большевиков, а никакая не засуха.
Не забудьте подписаться на канал ЗАГАДКИ ИСТОРИИ и поставить лайк:)
Магсума Сулейманова (16.01.1906 - 21.03.1990). Родилась в Актанышском районе Татарстана. Окончила московский вуз. 20 лет проработала литературным сотрудником в Министерстве культуры РТ. Также пробовала свои силы на журналистском поприще, была пионерским вожатым. Первый муж Шайхи Хайруллович Хафизов погиб в боях под Брянском в 1941 году.
Я, Магсума Сулейманова (в девичестве Нуретдинова), являлась пассажиром такого же состава, с той только разницей, что шел поезд из Татарии в Туркестан. Вместе со мной ехали около тысячи обездоленных ребят, большинство из которых были родом из татарских деревень.
Вспоминаю те годы с глубоким волнением, каждый раз заново переживая свое тяжелое детство. Страна вступила тогда в очень сложный период. Революция, борьба за советскую власть, Гражданская война. Повсюду разруха, нищета, голод. Только что была освобождена родная республика от белочехов.
В нашей деревне Тойгильдино была русско-татарская школа, где мой отец учил татарских ребят русскому языку. В 1917 году папа скончался от тяжелой болезни, а мама умерла еще раньше. Остались шестеро маленьких детей. Дедушка увез нас к себе - в поселение Аккузово Байсаровской волости. В деревне было неспокойно. Почти все мужчины ушли на войну. Два сына дедушки погибли на фронте, а еще два сына (коммунисты с 1919 года) боролись за становление советской власти. Дедушку нашего замучили из-за сыновей-коммунистов. Били его жестоко белочехи и кулацкие банды. Не выдержав побоев, дед умер. Тогда меня и моих маленьких братишек отправили в детский дом - в деревню Мачтеево. Детдом размещался в бывшей дворянской усадьбе. Это было красивое здание с большим фруктовым садом. Жили мы там очень хорошо, но недолго.
Наступил страшный 1921 год. В один осенний пасмурный день всех детдомовцев посадили на подводы и увезли на пристань Азякуль на реке Белой. Там нас ждал небольшой белый пароход. Не успели мы разместиться на борту судна, как оно издало протяжный гудок и отправилось в путь. По дороге к нам присоединялись воспитанники других детских домов Татарии.
Казань встретила нас радушно. Девочек поселили в полукаменном строении (в доме Ахмет-бая). Мальчики размещались отдельно в похожем здании. До сих пор удивляюсь тому комфорту, который нас окружал. В каждой комнате - уют и чистота, за порядком следили. Для воспитанников в просторном светлом зале проводились интересные игры. Все работники были очень доброжелательными.
Прошло около двух месяцев. Как-то утром наша воспитательница Марьям апа велела нам потеплее одеться, выстроила в ряд и сказала:
- Дети, дорогие. Мы временно расстаемся с вами. Вы уезжаете в город Ташкент, - и повела нас на вокзал.
На санпропускнике нас помыли. Затем выдали дорожное белье и посадили в специальный вагон, где стояли накрытые белой скатертью столы. Каждый ребенок получил стакан горячего какао и румяную булочку.
Внезапно мне стало очень грустно. Ведь я не знала, где мои братья, что с ними происходит. В этот момент в дверях вагона показался наш наставник Багау абый Файзуллин. С громким плачем побежала ему навстречу. Багау абый, улыбаясь, сказал:
- Ты-то мне и нужна! Твои братья заливаются слезами - не успокоишь. А, оказывается, еще и ты ревешь. Пойдем.
Я так обрадовалась! Даже отказалась от какао, взяв с собой только булочку: очень торопилась к братишкам. Мы встретились в спальном вагоне. Крепко обнялись, поцеловались. И долго плакали от счастья. Оказалось, они сберегли для меня конфеты, выданные к чаю. Так мы и угощали друг друга: разделили между собой и булочку, и конфеты.
Самому маленькому брату, Фатиху, было около 7 лет, ему разрешили остаться со мной - среди девочек.
Ехали мы долго. Поезд часто останавливался - железная дорога оказалась разрушенной. Вокзалы на пути были пустые, безжизненные. В Самаре или Саратове наш эшелон задержался более чем на неделю: ремонтировали дорогу. А в Оренбурге мы встали из-за пурги. Все было в снежных заносах, на чистку снега не хватало паровозов.
Здесь нас тепло встретили Шайхулла ака и его сопровождавшие, среди которых было несколько военных. Взрослые повели нас по улицам города. У ворот узбекских домов, окруженных высокими ограждениями, толпились мужчины-декхане. Их женщины тайком смотрели на нас через щели в заборах, плакали. Мы шагали весело и бодро, исполняли советские песни на татарском языке.
Наступило лето. На деревьях распустилась листва, зацвели прекрасные розы. Температура воздуха держалась на отметке 50 - 60 градусов. С приходом жары начали свирепствовать болезни, распространившиеся в те годы по Средней Азии: дизентерия, малярия и самый страшный недуг - рожа.
Большинство детей стали болеть. Мой младший брат слег еще в поезде. Его и еще одного мальчика высадили в Бухаре, положили в лечебницу. Теперь же почти все дети были больные. Занемог и второй мой брат. Помню, приехал мужчина средних лет в европейском костюме с врачами. Ласково, по-отечески побеседовал с нами (Шайхулла ака назвал его консулом), обещал помочь. Через несколько дней детский дом перевезли в город Коканд, где климат помягче. Тяжелобольных ребят отправили в клинику. Мои братья, пораженные дизентерией, не смогли выжить. И тогда я осталась совсем одна.
В Узбекистане мы жили до 1924 года. А затем вернулись в родные края.
26 февраля 2015, 15:25 17 540
Автор: Андрей Артёмов
95 лет назад, в 1920 году, начался голод в Поволжье. Пик его пришёлся на 1921 и 1922 годы. Он унёс жизни более 5 миллионов человек.
В распоряжении ДГ оказались воспоминания очевидцев голода, записанные на юге нашей области в 1997 году. Ранее они не публиковались. Сейчас уже, скорее всего, людей, рассказавших о голоде, нет в живых.
Это история о том, как быстро меняется человеческая природа в нечеловеческих условиях.
Чепурнов Пётр Савельевич
[Большеглушицкий район, с. Константиновка, с/х им. Н.К. Крупской]
Ловили. Смотрят — идёт какой-нибудь маленько подходящий. Его раз — и куда-нибудь. Нет. Куда? Пропал и пропал… Я сам в столовую ходил, там у меня сестра жила. Туда по речке ходили. Я шел, а там пусто было, только землянки стояли. Они из этой землянки выходят и за мной. Пропадали люди, ели их. Я вот убежал. Или тут принесут мертвых и обрезают.
Рыли вот эту самую яму. Скребков какой-то… Он не наш был. Как мне думается, он не один был. Как хоронили? У меня два брата померли, один вперёд помер. В сенях раньше сундук стоял, холодно. Сундук откроют, и в сундук. Их в сундук положили и хлеб на них получали в столовой. А потом, к весне, сюда, к яме свозили. Я забыл, сколько здесь народа.
Трупы обрезали. Как узнают, какой получше помер… Ели свои. Откуда они придут? Свои. И малоглушицкие – все такая же история. Из своего села и ели. Страшная была картина.
А ловить их больно-то. Совет был, но не работал. Они сами боялись. Придут домой, и их самих съедят.
Детей ловили, резали. Если сила была. Я сам еле убёг, если бы не убёг, то и всё…
Землянки не людоедские были. Люди помирали, уезжали… не жили нигде. Они скитались. То там, то тут. Кому как лучше поймать человека. Где много мужиков, они все-таки боялись, а где пустошь — как пойдут, они раз его… Такая история была.
Это как есть зернохранилище, а это могилохранилище. Где меньше людей было схоронено, а где бугор большой — не знаю сколько будет. Раньше у нас в селе полторы тысячи дворов было. Здесь тысяча есть, а там бугор поменьше. Вот такая процедура была.
Екатерина Николаевна Минаева
[Большечерниговский район, с. Большая Черниговка]
Я росла сиротой, сироткой… Отец купца ездил, возил на тройках, ну везде. Он не жил тут, он в Самаре жил. У меня мать с отцом… их лошади растрепали.
Я работала горничной у купца. У меня вот серьги были золотые, они же, купцы, подарили. Я горничной плясала. Выходила, когда там пляшут, когда была девочкой небольшой. Тут крест золотой был, да.
Меня из-за купца отдали замуж. Меня отдали замуж за такого парня, который парень работящий, и работает у него. Я с ним пожила месяцев восемь, он помер. Наколол ногу на сучок, на яблоневый. Тут же у него сады были, у купца-то. И на третий день всё, столбняк, помер.
Потом революция. Купцу что? Купец сел и уехал из Самары, сюда даже не приезжал.
Это уж осенью я родила. Маленький, худенький. Как я родила, уж я прям и не знаю. Бабку какую-то приводили. Бабка-то вся в саже, грязная.
Приехала банда, с Уральска они, наверное, заступали. Там и киргизы, и татары, и башкиры, и кого там только не было в этой банде. Все разно ряженные, обирают нашего брата. Лошади у них блестят.
Они залезли, начали орудовать. Первым долгом нас, нянек, изуродовать начали.
Дети бегли по степи кто куда. Рассыпались, которые могли. А которые не могли, погорели. Зажгли же весь хутор. Да, ну вот меня изуродовали всю. Я сейчас-то наполовину человек. (Смеётся) Ну, мужчины там всякие. Ой, боже мой! Не могу я так. (Плачет) Я этого ребёночка всё держала, а потом я не помню. Тут уж я не помню, как и чего со мной было.
Там у меня были серьги с глазками и медальон, и браслетка. Браслетка не золотая, серебряная, но позолоченная была. Всё забрали у меня. А вот уши, я думала, вырвут. Нет, не изорвали, наверное, слабый запор был.
Мне семнадцатый год был, когда голод начался. Летом уж больно был засух, жар. Степь-то большая была, ни травы, ничего, вот кругом чернота. На земле даже травы не было.
Летом-то ели весь запас. У купца такие амбари с хлебом были. Но тоже растащили всё. Народу-то сколько было. Все у него работали. Когда запасы-то кончились?! Зимой. Запасы-то не так раньше дома запасал хозяин. А у нас все хозяйское поделили вот, и всё. Когда запасы кончились, деваться некуда — кто куда.
Стали эти давать, пайки. Присылали откуда-то. Варили и давали по половнике. Какой-нибудь суп и какава, а хлеба нет. Хлеба не давали, хлеба не было. Лошадь зарезали, съели. Ели что попало.
Шкуру снимешь с этой коровы или с лошади, её опалишь. Варишь и ешь. Вот так кормились. Еле-еле до весны дотянули, да.
Какой-то мужчина ехал с Уральска. Раньше-то у купца столбняком ездили. Сейчас шоссейка. А раньше столбняк был. Ну вот лошадь у него утонула, верблюд. Весь хутор наш побежал туда. Кто ногу, кто лапу, рубить силы ни у кого нет. Все попухли. И я отекала, у меня живот вот этакий был. Ноги вот такие. Вся отекшая была. Но ходила.
Вода у нас всегда в чугунке в печке стоит. Горячая. Вот этой водой полощешься. А это мясо делишь, чтоб дотянуть до весны.
Растаяло… Травку варим и едим. Мякину ели, но я, например, мякину мало ела. А уж травы всякой поела. А уж весной стали давать кукурузной муки, с мукой эту траву смешиваешь, вроде сыт.
Ели собак, ели птиц… людей ели. Амбар был большой. Ну, там у купцов всякие амберьи были. С хлебом. А тогда — пустые. Полон был этих людей.
Которые могли ещё своих туды собирать. Отнесут свово, отнесут свово. Мерзли, помирали в каждой семье. Ведь семьи тогда были большие, по семь человек. Это сейчас одного родят, и всё.
Так они мягкие места вырезали. Залезут в амбар. Нарежут мякоть. Больше вот заднюю часть вырезали. А там что вырезать? Там он уж высох весь. Так ведь знали, не было жрать ничего.
Они [людоеды] помирали, такие страшные делались. Никто не придирался, но они все равно помирали. Они живут, на них внимания как-то не обращаешь, боисся их. Да, боисся. Вдруг станут опять жрать. И они как-то все равно долго не жили, помирали. Хотя ели.
Наверное, им плохо было… Всё-таки людей ели. Они едят, потом разбегаются кто куда. Им тут стыдно делается. Бегут в разные места. Ну, куда-нибудь уйдут, живут. Смотришь, помер. Господь наказывает, конечно, кто ж? Бог наказал. Их как-то за людей не считали.
Я вот и сейчас живу, не сожрали…
Харитонова Матрёна Михайловна
[Большеглушицкий район, с. Константиновка]
Ели, ели людей. Из ямы таскали прямо мёртвых, а то и живых… Пропал — нету. Страшно по улице было ходить.
Из своего села ели. Свои поймают, убьют или зарежут.
Такое время было. Они едят, едят и всё равно помрут. Съедят и помрут… тогда и власти не было. Какая власть? Кипучка, крик, слёзы, голод. Что может власть сделать? Вот столовая – кто ел? Власть да сват, да брат, да знакомые. Телят кормили в столовой. Кашей да хлебом.
Сколько народу померло, кто ж их считал. Три ямы… Как же их сосчитаешь? Идут или едут, валят. Опять кладут, опять кладут.
Читайте также: