Почему доктор живаго был запрещен в ссср кратко

Обновлено: 06.07.2024

— Роман на меня произвел достаточно сильное впечатление. Более того, как это часто со мной бывало, прочитав книжку, я несколько раз возвращался к перечитыванию то больших, то меньших кусков романа — вновь и вновь на протяжении нескольких лет.

— Какие эмоции вы испытывали? Ощущение опасности? Вы чувствовали, что читаете книгу, вызвавшую большой скандал? Это щекотало нервы, льстило самолюбию?

— Это отчетливо воспринималось мною как чтение заведомо неподцензурной, тамиздатовской литературы. Конечно, какой-то драйв при этом я испытывал. Хотя в те годы, в начале 80-х, круг московских читателей тамиздата был очень широк, то есть это не было ощущением сверхисключительности.

— Это было статусное чтение?

— Пожалуй, нет. В то время мои друзья с большим увлечением читали Сашу Соколова, Лимонова и так далее.

— В каком издании вы прочли роман, как вам оно досталось?

— Когда вы прочли роман, вы уже любили поэта Пастернака?

— В период перестройки читателям пришлось одновременно открыть для себя Булгакова и Платонова, была напечатана проза Мандельштама. Пастернак выделялся и тогда?

— Как роман был воспринят читателями? Так же остро, как Гумилев?

— А какая была официальная реакция?

— Для вас важен вопрос литературной иерархии? Я в юности баловался составлением троек-пятерок лучших поэтов XX века. Есть Бродским закрепленная четверка: Мандельштам — Пастернак — Ахматова — Цветаева. Или для вас это не было важно и это мои химеры?

— А попсовое, наивное восхищение романом не вызывает у вас раздражения?

— Странным образом меньше, чем можно было ожидать. В современной культуре считается, что православие и христианство — вещи разные. Я тоже так считаю и думаю, что роман не православный — в сегодняшнем, неофитском понимании этого слова. Я уже пытался объяснить, что одна из важных для Пастернака мыслей заключалась в том, чтобы восстановить христианские представления об истории. Именно они послужили победой героя над временем.

— Как ученый вы чувствуете свою принадлежность к какой-либо научной традиции?

— Трудно сказать. В школьные и университетские годы меня всегда восхищали работы Бориса Андреевича Успенского, Юрия Михайловича Лотмана и Андрея Анатольевича Зализняка. Но я не вполне чувствую свою принадлежность к этой традиции. Мне кажется, что в некоторых работах мне удавалось выступать в русле Михаила Леоновича Гаспарова, не претендуя на прямое сходство. Хотя мне повезло и у нас есть книжка, написанная в соавторстве. Работы Вадима Эразмовича Вацуро представляются тем направлением в литературоведении 20–30-летней давности, которое мне, может быть, даже ближе, чем направление Лотмана и Гаспарова.

— У вас ведь не было личного соприкосновения с Вацуро?

— Раз уж вы сами заговорили о методе, попробуйте, пожалуйста, эксплицировать, в чем он заключается.

— Мне представляется, что как в работах Бориса Андреевича Успенского, так и в работах Лотмана и Вацуро методология заключается в тщательном воссоздании исторического контекста в широком смысле этого слова: не только исторических и политических обстоятельств, но и специфических законов культуры эпохи, с помощью которых мы сегодня можем адекватнее понять, что значил текст для автора и его современников.

Из людей старшего поколения ближе всех мне оказывается Александр Алексеевич Долинин с его исследованиями Набокова, Пастернака, Пушкина. Притом что, казалось бы, наибольшее количество соприкосновений у меня должно было быть с Тименчиком и Богомоловым, я ощущаю свою научную близость скорее к Лаврову и Долинину.

И Долинин, и Вацуро обладают умением зацепиться за строчку, словосочетание, а иногда за отдельное слово и объяснить его, связав с подтекстом и традицией. Мне интересен целостный взгляд как на писателя, так и на его отдельные произведения через всю широту интертекстуальных, исторических и литературных поисков.

Любая архивная и комментаторская находка интересна, если через нее мы можем понять больше смысла. До тех пор пока мы не найдем смысл, ни обнаруженное сопоставление, ни головокружительный архивный текст не принесет радости. Лавров открывает читателю и слушателю те смыслы, которые он обнаруживает за своей находкой.

— Для вас это противопоставление открытости и гордыни? Выход на читателя с просветительской миссией против возвеличивания собственной фигуры?

— Вацуро — специалист по пушкинской эпохе. Как вам кажется, его методология может быть перенесена на XX век? В чем заключаются отличия, обусловленные столетним промежутком?

— Кажется, суть школы Вацуро в том, что ты переставал быть человеком из 1970-х и 1980-х годов и становился современником Пушкина. Как вы к этому относитесь и насколько это актуально для вас как исследователя XX века?

— Для вас это не эскапизм?

— Вам кажется, что это своего рода урок, который мы извлекаем, читая роман?

— Как вам кажется, какие книги классической литературы сейчас нам больше всего пригодилось бы?

— Тема, которая носится в воздухе, — либо осмыслить исторический опыт, либо скрыться от него, притвориться, что этого не происходит в твоей стране, вокруг тебя. У вас такого соблазна нет?

— По-моему, это невозможно.

— Я думаю, многим кажется, что им удается. Или вы имеете в виду, что это невозможно для мыслящего человека?

— Помимо литературы, которая бесстрашно идет навстречу современности и истории, есть и литература бегства — например, эстетская или, напротив, массовое фэнтези. Как вы относитесь к тому, что сейчас функция литературы очень изменилась по сравнению с тем, что мы привыкли читать со школы?

31 октября 1958 года Борис Пастернак написал письмо Никите Хрущёву, где объяснил, что жизнь вне родины для него немыслима. За неделю до этого он стал нобелевским лауреатом. Но травля со стороны советской власти заставила писателя, благодаря переводам которого на русском языке с нами заговорили шекспировские Ромео и Джульетта и Фауст Гёте, отказаться от премии.

В течение десяти лет — с 1945 по 1955 год — Пастернак трудился над романом "Доктор Живаго", который стал вершиной его творчества, и одновременно из-за которого писатель подвергся нападкам со стороны правительства. Произведение было запрещено к печати из-за критического отношения Пастернака к Октябрьской революции. Негативное отношение к роману сложилось и в официальной литературной среде. Главный редактор журнала "Новый мир" Константин Симонов при отказе в публикации "Доктора Живаго" заявил: "Нельзя давать трибуну Пастернаку!"

Но о новом романе Пастернака стало известно на Западе, им заинтересовался молодой итальянский издатель Фельтринелли. К осени 1957 года писатель понял, что он не дождётся издания романа в России, и тайно предоставил издателю право напечатать итальянский перевод. Уже 23 ноября на книжных полках Италии появился роман "Доктор Живаго", следом книгу опубликовали во Франции.

Советская власть не знала, что делать: роман уже вышел на 23 языках, среди которых был даже язык индийской народности. Поэтому было решено никаких действий по отношению к Пастернаку пока не предпринимать.

23 октября 1958 года Борис Пастернак стал вторым русским писателем после Бунина, которому была присуждена Нобелевская премия по литературе "За выдающиеся достижения в современной лирической поэзии и развитие традиций классической русской прозы". Секретарь Нобелевского фонда Андерс Эстерлинг отправил Пастернаку телеграмму с поздравлением и пригласил на вручение премии 10 декабря в Стокгольме. Пастернак ответил кратко: "Бесконечно признателен, тронут, горд, удивлён, смущён".

"Вечером того дня, когда в Москве стало известно, что отцу присудили Нобелевскую премию, мы радовались, что все неприятности позади, что получение премии означает поездку в Стокгольм и выступление с речью. Как это было бы красиво и содержательно сказано! Победа казалась нам такой полной и прекрасной. Но вышедшими на следующее же утро газетами наши мечты были посрамлены и растоптаны", — сын писателя Евгений Пастернак.

В это же время ЦК КПСС приняло постановление "О клеветническом романе Б. Пастернака".

1. Признать, что присуждение Нобелевской премии роману Пастернака, в котором клеветнически изображается Октябрьская социалистическая революция, советский народ, совершивший эту революцию, и строительство социализма в СССР, является враждебным по отношению к нашей стране актом и орудием международной реакции, направленным на разжигание холодной войны.

2. Подготовить и опубликовать в "Правде" фельетон, в котором дать резкую оценку самого романа Пастернака, а также раскрыть смысл той враждебной кампании, которую ведёт буржуазная печать в связи с присуждением Пастернаку Нобелевской премии.

3. Организовать и опубликовать выступление виднейших советских писателей, в котором оценить присуждение премии Пастернаку как стремление разжечь холодную войну.

Пастернак этого ещё не знал, 24 октября он отмечал с друзьями семьи именины своей жены Зинаиды Николаевны и известие о присуждении Нобелевской премии. По настоянию заведующего отдела культуры ЦК КПСС Дмитрия Поликарпова в Переделкино приехал друг Пастернака, писатель Константин Федин. Ему было поручено уговорить лауреата отказаться от премии. Во время разговора на повышенных тонах Федин заявил, что если Пастернак не откажется от премии, то последствия непредсказуемы. Но писатель твёрдо стоял на своём: от Нобелевской премии он отказываться не будет.

После этого разговора Пастернак потерял сознание и все последующие дни не читал газет. Это было правильное решение.

Давид Заславский, который давно недолюбливал Пастернака, написал статью "Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка", опубликованную в "Правде" 26 октября: "Захлебываясь от восторга, антисоветская печать провозгласила роман "лучшим" произведением текущего года, а услужливые холопы крупной буржуазии увенчали Пастернака Нобелевской премией".

В то же время студенты-добровольцы из Литинститута вышли на демонстрацию с плакатом "Иуда, вон из СССР": карикатурно нарисовали Пастернака, рядом изобразили мешок с долларами, к которым писатель тянулся.

28 октября в отделе культуры ЦК КПСС обсуждался вопрос "О действиях члена Союза писателей СССР Б.Л. Пастернака, несовместимых со званием советского писателя". Автор "Доктора Живаго" из-за плохого самочувствия не смог приехать на заседание. Присутствовавшие писатели единодушно приняли решение исключить Пастернака из членов Союза советских писателей. Не изменила их вердикта и телеграмма от британских писателей, вступившихся за лауреата: "Мы глубоко встревожены судьбой одного из величайших поэтов и писателей мира Бориса Пастернака… Во имя той великой русской литературной традиции, которая стоит за вами, мы призываем вас не обесчестить эту традицию, подвергая гонениям писателя, почитаемого всем цивилизованным миром".

Исключения Пастернака из Союза писателей советской власти было мало — генерал-полковник Владимир Семичастный предложил писателю на одном из докладов ЦК ВКЛСМ эмигрировать: "Свинья… никогда не гадит там, где кушает, никогда не гадит там, где спит. Поэтому если сравнить Пастернака со свиньёй, то свинья не сделает того, что он сделал. Он нагадил там, где ел, он нагадил тем, чьими трудами он живёт и дышит. А почему бы этому внутреннему эмигранту не изведать воздуха капиталистического, по которому он так соскучился и о котором он в своём произведении высказался".

Пастернак понимал, что у него нет другого выхода, как только отказаться от премии. Он написал в Шведскую академию: "В силу того значения, которое получила присуждённая мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от неё отказаться. Не сочтите за оскорбление мой добровольный отказ".

Также по советам адвокатов из Всесоюзного агентства по охране авторских прав 31 октября Пастернак написал письмо Хрущёву.

"Уважаемый Никита Сергеевич,

Я обращаюсь к Вам лично, ЦК КПСС и Советскому правительству.

Из доклада т. Семичастного мне стало известно о том, что правительство "не чинило бы никаких препятствий моему выезду из СССР".

Для меня это невозможно. Я связан с Россией рождением, жизнью, работой.

Я не мыслю своей судьбы отдельно и вне её. Каковы бы ни были мои ошибки и заблуждения, я не мог себе представить, что окажусь в центре такой политической кампании, которую стали раздувать вокруг моего имени на Западе.

Осознав это, я поставил в известность Шведскую академию о своём добровольном отказе от Нобелевской премии.

Выезд за пределы моей Родины для меня равносилен смерти, и поэтому я прошу не принимать по отношению ко мне этой крайней меры.

Положа руку на сердце, я кое-что сделал для советской литературы и могу ещё быть ей полезен.

Вскоре Пастернака вызвали в Кремль, он обрадовался — надеялся на личную встречу с Хрущёвым. Но его ждал Поликарпов, который сообщил, что писатель может остаться на родине.

Ещё через пару дней ТАСС был уполномочен заявить, что "со стороны государственных органов не будет никаких препятствий, если Б.Л. Пастернак выразит желание выехать за границу для получения присуждённой ему премии. В случае если Б.Л. Пастернак пожелает совсем выехать из Советского Союза, общественный строй и народ которого он оклеветал в своём антисоветском сочинении "Доктор Живаго", то официальные органы не будут чинить ему в этом никаких препятствий".

Травля из-за премии пошла на спад после публикации в "Правде" письма Пастернака. "В моём положении нет никакой безысходности. Будем жить дальше, деятельно веруя в силу красоты, добра и правды. Советское правительство предложило мне свободный выезд за границу, но я им не воспользовался, потому что занятия мои слишком связаны с родною землёю и не терпят пересадки на другую".

Это была временная передышка. Гонение Пастернака вновь началось в марте 1959 года, после публикации на Западе его стихотворения "Нобелевская премия".

Я пропал, как зверь в загоне.

Где-то люди, воля, свет,

А за мною шум погони,

Мне наружу ходу нет.

Тёмный лес и берег пруда,

Ели сваленной бревно.

Путь отрезан отовсюду.

Будь что будет, всё равно.

Что же сделал я за пакость,

Я убийца и злодей?

Я весь мир заставил плакать

Над красой земли моей.

Но и так, почти у гроба,

Верю я, придёт пора —

Силу подлости и злобы

Одолеет дух добра.

В один из дней, когда Пастернак гулял один по Переделкино, подъехала машина, в которую его затолкали силой и привезли в прокуратуру. Его допрашивал лично генпрокурор Руденко. Писателя обвиняли по 64-й статье — "Измена Родине". На протяжении двух часов Пастернака запугивали возбуждением уголовного дела: если ещё раз его произведение будет опубликовано на Западе, то он будет арестован.

Отказ от Нобелевской премии, нападки правительства, критика со стороны других писателей — все эти волнения сильно подорвали здоровье 69-летнего Пастернака. В апреле 1960 года он впервые почувствовал, что болен: из-за боли в левой лопатке он не мог писать сидя. 30 мая он умер от рака лёгких.

Роман Пастернака "Доктор Живаго" лёг в основу голливудской экранизации, удостоенной "Оскара". Но впервые на русском языке произведение было напечатано только в 1989 году, через 29 лет после смерти автора. Тогда же медаль Нобелевского лауреата была вручена членам семьи Пастернака.

Читайте также: