Как я встречался с чеховым краткое содержание

Обновлено: 02.07.2024

Это были встречи веселые, в духе рассказов Антоши Чехонте. Чехов был тогда еще А. Чехонте, а я — маленьким гимназистом. Было это в Москве, в Замоскворечьи.

Было начало июня. Помню, идем по зорьке, еще безлюдным садом. В верхушках берез светится жидким золотцем, кричат грачата, щебечут чижики по кустам, и слышно уже пруды: тянет теплом и тиной, и видно между березами в розоватом туманце воду. Только рыболовы знают, что творится в душе, когда подходишь на зорьке к заводинке, видишь смутные камыши, слышишь сонные всплески рыбы, и расходящийся круг воды холодком заливает сердце.

— А, чорррт. — шипит, толкая меня, Женька, — сидит какой-то… соломенная шляпа.

Мимо нас прошел Кривоносый и крикнул, тряся пальцем:

— Отвратительно себя ведете, а еще гимназисты! Доведу до сведения господина инспектора, как вы грубили уважаемому человеку, больше вашей ноги здесь не будет, попомните мое слово!

II. Книжники… но не фарисеи

Все смеются, и громче всех о. дьякон.

И опять зацепил елку рукавом. И елка, и все мы засмеялись.

— Хотите, Антон Павлыч?

— Всё к вашим услугам, Антон Павлович, — предупредительно говорит библиотекарь, — только вы, небось, всё уж прочитали.

— А вот, посмотрим, где же всё прочитать. Много читано… Бывало, таким вот был… — показывает он к нам пальцем, взглядывая, прищуриваясь, через пенснэ, — в неделю по аршину читал.

— То-есть, как по аршину? — не понимает Радугин, и мы не понимаем.

И он ласково посмеялся, глядя на нас с прищуром. Мне опять понравилось добродушное его лицо, такое открытое, простое, как у нашего Макарки из бань, только волосы были не ежом, а волнисто зачесаны назад, как у о. дьякона. Вскидывая пенснэ, он вдруг обратился к нам:

— А, господа рыболовы… братья-краснокожие! — сказал он, с усмешливой улыбкой, — вот где судьбе угодно было столкнуть нас лицом к лицу… — выговорил он особенным, книжным, языком. — Тут мы, кажется, не поссоримся, книг вдоволь.

Мы в смущении молчали теребя пояса, как на уроке.

— А ну, посмотрим, что вы предпочитаете. Любите Жюль-Верна? — обращается он ко мне.

Я отвечаю робко, что уже прочитал всего Жюль-Верна, а теперь… Но он начинает допрашивать:

— Ого! А Густава Эмара, а Фенимора Купера. Ну-ка, проэкзаменуем краснокожих братьев… что читали из Густава Эмара.

И я начинаю перечислять, как по каталогу, — я хорошо знал каталоги: Великий предводитель Аукасов, Красный Кедр, Дальний Запад, Закон Линча, Эльдорадо, Буа-Брюле, или Сожженные Леса, Великая Река…

Он снял пенснэ и слушал с улыбкой, как музыкант слушает игру ученика, которым он доволен.

— Ого! — повторил он значительно. — А что из Майн-Рида прочитали? — и он хитро прищурился.

— Это какого… Лисицына?

— Ого! — сказал он, — вам пора переходить на общее чтение.

— Ну-с… с индейцами мы покончим. А как, Загоскина.

Я ему стал отхватывать Загоскина, а он рассматривал в шкапу книги.

— Верно, — повторил он, прищурясь: — этого… нет в каталогах. Ну, а читали вы романы про… Кузьмов?

— Про Кузьмов. Я почувствовал, не подвох ли: случается это на экзаменах. Про Кузьмов. Он повернулся к Радугину, словно спрашивал и его. Тот поглаживал золотистую бороду и тупо смотрел на шкап.

— Браво! сказал экзаменатор, сдергивая пенснэ, и пообещал устроить меня старшим библиотекарем Румянцевского музея, — непременно уж похлопочет.

— Я пустяков не читаю, а только одно военное… про Наполеона, Суворова, Александра Македонского и проч…

Прошло тридцать лет… и Пиуновский, Женька — стал героем.

Женька переступил с ноги на ногу, подтянул подбородок и перекосил пояс, засунув руку, как всегда у доски в гимназии.

Радугин вдумчиво поглядел на полки.

— Кажется, не имеется такой. Впрочем, я сейчас, по каталогу…

— Да нет, это же я шучу… — засмеялся он. — Это только у дедушки Крылова ворона поет, а в каталогах где же ей.

Все весело засмеялись… Я осмелился и сказал:

— Шпильгагена! — сказал я.

— Непременно похлопочу, в Румянцевский музей.

Он еще пошутил, набрал книг и пожелал нам с Женькой прочесть все книги, какие имеются на свете. Я почувствовал себя так, словно я выдержал экзамен. И было грустно, что кончилось.

Как-то зимой, в мороз, с гривенником в кармане, рылся я в стопках листовок: хотелось выторговать четыре, а Соколов давал три.

— Ну, достали Четьи-Минеи? — услыхал я словно знакомый голос, и узнал его — в пальто с барашком, высокого, с усмешливыми глазами за пенснэ.

— Еще не освободились наши Четьи-Минеи. Справлялся в богадельне, говорят — недельки две надо погодить, — сказал Соколов, отнимая у меня стопочку.

— Какая богадельня, что такое.

— А который… Четьи-Минеи-то хозяин. Уж постараюсь, очень хорошие, видал я. С часу на час должен помереть. Эконом мне дешево бы, и я с вас недорого возьму. Вода уж до живота дошла, а всё не желает расставаться. Раньше мукой торговал, а любитель до книг.

Он усмехнулся, подышал на пенснэ, протер и сказал мягко:

И так неожиданно — за землемера, собственный дом. Ну, домишка на огородах, в спарже там жулики ночуют… а, главное, с серебряным знаком ходит. И… десять тыщ чистоганом дает скорняк, на кошках под бобра капиталец какой накрасил.

При мне и с Фирсановым рядились, с кондитером.

— …и амуровые чтобы канделябры, для молодых.

— Английской горькой побольше, Болховитин-прасол будет, обещался.

— Будет-будет — всё будет! — говорит Фирсанов, скороговорочку, — и горькая, и хинная, и рябиновка… Семи сортов. Буфет, холодное и горячее, соляночки на сковородке, снеточки белозерские, картофель пушкинский, свирепая каена, перехватывает глотку, — фирсановское открытие! Из рыбного закусона: семга императорская, балык осетровый, балык белужий, балычок севрюжий, хрящъ уксусный, сигов трое, селедка королевская… икра свежая, икорка паюсная-ачуевская…

— Да уж пировать так пировать… событие такое… как исторический роман! за благородного отдаю, серебряный орел на груди.

— Хорошо их знаю. Пешком не ходит, всё на извозчиках ездит в клуб, все городовые козыряют. И еще… буфет прохладительный, аршады-лимонады, ланинская вода, зельтерская для оттяжки… фруктовый сортимент…

— Пришлет золотую карету под невесту! Шафера от него — учитель рисования, при орденах во фраке, — во дворцах рисовал! и еще, тоже со знаком, ихний. И у меня не жиже: студент в мундире со шпагой, в пенснэ ходит… и еще, тоже из образованных, экзекутор из суда, со шпагой тоже, и двое про запас, Болховитина сынки, в перчатках, учащие.

Да уж будет-будет — всё будет! говорит Фирсанов, закуривая сигару: только сигары курит.

Чехов был тогда еще Антошей Чехонте, а автор-рассказчик — маленьким гимназистом.

Летом мальчик со своим другом Женькой пропадает в Нескучном саду. Строили вигвамы, играли в индейцев. Потом перешли на эскимосов, занялись рыболовством в Мещанском саду на прудах (при Мещанском училище).

Добычу свою мальчишки сушили, растирали в порошок и делали из нее эскимосскую пищу — пеммикан.

Однажды на прикормленное место пришли воспитатель училища и какой-то голенастый незнакомец в чесучовом пиджачке — сразу видно: мастер рыбной ловли. Совсем молодой, лицо простое, усики, приятный басок. Таскает он карасей — одного больше другого.

Женька сердит: они с приятелем прикормили, а чужие пользуются, да еще лучшее место заняли.

Чехов был тогда еще Антошей Чехонте, а автор-рассказчик - маленьким гимназистом.
Летом мальчик со своим другом Женькой пропадает в Нескучном саду. Строили вигвамы, играли в индейцев. Потом перешли на эскимосов, занялись рыболовством в Мещанском саду на прудах (при Мещанском училище).
Карасей было очень много, ловились они хорошо. Женька отнес к букинисту латинский словарь и купил "дикобразово перо" - на карасей. И прикормку сделал особенную.
Добычу свою мальчишки сушили, растирали в порошок и делали из нее эскимосскую пищу - пеммикан.
Однажды на прикормленное место пришли воспитатель училища и какой-то голенастый незнакомец в чесучовом пиджачке - сразу видно: мастер рыбной ловли. Совсем молодой, лицо простое, усики, приятный басок. Таскает он карасей - одного больше другого.
Женька сердит: они с приятелем прикормили, а чужие пользуются, да еще лучшее место заняли.
Мальчишки уселись под ветлами, леска-то и запуталась в ветках, и "дикобразово перо" тоже. Незнакомец пригласил их устраиваться рядом - места на всех хватит.
Разговорились. Незнакомец проявил большое знание индейской жизни, он и про пеммикан знал, и "трубку мира" с мальчишками выкурил: "Отныне моя леска - твоя леска, твоя прикормка - моя прикормка, мои караси - твои караси", - и отдал^мальчишкам своих карасей.
А Женька прямо в брюках и рубахе, сняв только сапоги, бросился в воду с ножом в зубах и срезал ту ветку, где запуталось "дикобразово перо". Эту ценность подарили незнакомцу. Он прижал перо к сердцу и уложил в карман.
А потом пришел Сашка Веревкин, чей отец был училищным инспектором, и рассказал, что незнакомец этот пишет в газетах, а подписывается для смеха - Антоша Чехонте.
"Многого мы не понимали, но сердце нам что-то говорило. Не понимали, что наш "бледнолицый брат" был поистине нашим братом в бедной и неуютной жизни и старался ее наполнить. Я теперь вспоминаю один из его рассказов, - "Монтигомо Ястребиный коготь" - так, кажется?"

Добычу свою мальчишки сушили, растирали в порошок и делали из нее эскимосскую пищу

Женька сердит: они с приятелем прикормили, а чужие пользуются, да еще лучшее место заняли.

Разговорились. Незнакомец проявил большое знание индейской жизни, он и про пеммикан знал,

А потом пришел Сашка Веревкин, чей отец был училищным инспектором, и рассказал, что незнакомец этот пишет в газетах, а подписывается для смеха — Антоша Чехонте.

Читайте также: