Как мне хочется чистой воды краткое содержание

Обновлено: 05.07.2024

"Как мне хочется чистой воды.." - в этой повести автор продолжает разговор с читателем о том, к чему может привести незнание и невнимание к самым близким людям, слепое следование стереотипам и "неодолимому" желанию "быть как все". Основной же темой и сюжетной линией является тема Бутовского полигона, обращаясь к которой, автор пытается разобраться и понять, как и в каких условиях жило поколение наших отцов и дедов. А, главное, что и почему заставляло миллионы русских людей в жесточайших условиях окружающей их реальности делать свой самый главный в жизни выбор.

Как мне хочется чистой воды

Желание отпускало, но стоило Шурочке немного забыться, расслабиться, как оно накатывало снова. И снова Шурочка кричала в небеса. Кричала, как могла. На смертном пределе.

Было несколько человек – таких, как она, Шурочка. Она узнала их сразу. По выражению глаз, по движениям рук. Наркоманы. Почти со всеми рядом кто-то был. В основном, матери. Люди стояли перед маленькой дверью к батюшке плотной толпой.

– Прошу пропускать молодых первыми, – открыл дверь батюшка. – Заходите.

Шурочка была четвёртой. Очередь шла невыразимо медленно, и стоять в этой очереди было невыразимо трудно. Всё то, что надо было сказать, всё то, в чём надо было каяться, отчаянно сопротивлялось внутри. Оно тянуло Шурочку бросить всё, бросить эту невыносимо томительную очередь и убежать. Убежать, куда глаза глядят.

Вечерняя служба уже началась. Уже прошёл служитель с курящимся ладаном в кадиле, и весь храм наполнился запахом ладана. От этого запаха в голове у Шурочки вообще всё перемешалось. Ей казалось, что она сейчас упадёт. И пение, было ещё пение. Странное такое, монотонное. Мужской голос как бы молился вслух, на непонятном языке. Состояние Шурочки приблизилось к какой-то критической точке, но в этот момент её толкнули в спину:

Дверь была уже почти минуту как открыта.

– Да. – Шурочка удивилась, что батюшка запомнил её имя.

– Ну, наклоняйся. Что ты надумала?

Время остановилось для Шурочки. Грязь и камни. Грязь и камни. Язык сначала отказывался повиноваться, но батюшка задавал вопросы. И это были те самые вопросы, на которые труднее всего было давать ответы.

Как перед Богом. Как перед Богом.

Проститутка. Убийца. На краденом жила. Воровка! За что продалась? За что? Душу? Кому же ты отдала свою душу?

Сколько же ещё было в ней всего – кроме того, в чём она сама собиралась каяться! Сколько же грязи сумела она скопить за свою недолгую жизнь. И каким ничтожным выглядело всё то, за что она пыталась цепляться. И то, чем пыталась она оправдаться.

Батюшка не оставил от неё – камня на камне. Слезы текли по щекам Шурочки, и она утирала их рукавом рубахи.

– Каешься ли в содеянном? – спросил батюшка.

И батюшка накрыл её епитрахилью и прочитал над ней разрешительную молитву.

– Завтра утром на литургию и на молебен. Ничего с утра не ешь, не пей. Допущу тебя к причастию, как болящую. Иди, иди с Богом.

И Шурочка вышла из батюшкиной кельи на ватных ногах и со слепыми от слез глазами. Маша подхватила её под руки. Ей освободили место на лавке. Слезы лились и лились, и уже промок и рукав, и Машкин платок.

Служба шла своим чередом.

И пели ангелы в небесах гимн, и радовались об одном грешнике покаявшемся. Праздник был нынче, праздник на небесах.

А те, противоположные, отступили. Они рычали и огрызались, и готовы были снова вцепиться.

Но пели ангелы в небесах…

– . Я попрощаться зашла. Я уезжаю, на три месяца. А может, и больше.

– А институт? — спросила мать.

– У меня же академ, до второго семестра.

Говорить больше было не о чем.

– Ну, я пойду, – сказала Шурочка и закрыла за собой двери.

Мать догнала её уже на улице.

– Возьми! – мать протягивала ей три тысячи. – Там, в санатории, конфет себе купишь. Потом мать развернула Шурочку к себе:

– Ты – не в санаторий едешь! Куда ты едешь?

– Мам, со мной всё теперь хорошо. Мне было плохо, а сейчас – хорошо. Ты не волнуйся за меня.

Губы на загорелом лице матери начали кривиться.

– Прости, дочка, – сказала она. – Прости, дочка. Я что-то чувствовала. Я должна была тебе помочь. Но я.

– Не плачь, мама. Не плачь. Молись за меня. как можешь.

Так они и расстались, и каждая пошла в свою сторону. У Шурочки не было на мать никакой обиды. Наоборот. Впервые Шурочка увидела свою собственную мать, как себя.

Тёплый ветерок ранней осени легонько перебирал Шурочкины отросшие волосы.

Памяти святителя Василия Рязанского

Цель этой акции состояла в том, чтобы призвать женщин не делать аборты

В январе, а точнее, 29 (17 по ст.ст.) исполнилось 150 лет со дня рождения Антона Павловича Чехова, русского писателя

Для Лизы Сучковой земная жизнь остановилась в 19, почти в 20 лет. Она начала свой земной путь в Грозном, а закончила в Рязани

На вопросы читателей отвечает клирик Борисоглебского собора г.Рязани иерей Георгий Чернышов

Всё, что можно написать об этой книге, изданной как альбом с фотографиями – пейзажами-монументами, не сможет отразить ее сущность

Игорь Михайлов (рассказ)

Приводились данные исследования, в котором учащимся был задан вопрос об их отношении к различным сектам

Жила-была на белом свете молоденькая девушка. Шурочкой её звали. Жила она себе, жила. Жила в Москве, в столице нашей Родины. Хотя вполне могла бы жить и в каком-нибудь другом городе.

Но, чем старше Шурочка становилась, тем эта самая, можно сказать, главная родительская установка становилась всё более и более расплывчатой.

Для одного человека — это значит: машина, дача, престижное место работы, любовница (или любовник). Или что-то другое, но в этом же роде.

Для четвёртого — работа, наука, профессиональный рост.

Впрочем, стоит ли перечислять? Всё равно, каждый из этих людей, если вы его спросите, скажет вам одно и то же:

Так вот, о Шурочке.

Мать Шурочки долго устраивала свою судьбу. С самого раннего Шурочкиного детства, и до тех пор, пока Шурочка, подрастая, начала кое-что в этом понимать.

Сначала Шурочка понимала совсем немного, а потом — всё больше и больше. А мать всё устраивала и устраивала свою судьбу, и всё никак не могла её устроить.

Бывало, садится мать у телефона, и начинает какой-нибудь подруге перечислять: как он, да что он, и что у неё с ним, и как она его, и как он её…

И тут же другой подруге перезванивает, и говорит — кое-что так же, как и первой, а иное — и совсем наоборот.

Это Шурочка тоже научилась понимать. Правда, значительно позже.

Когда Шурочка ещё совсем маленькой была, и совалась к матери со своими маленькими проблемками, особенно во время этих бесконечных разговоров — мать просто отшвыривала Шурочку от себя, как котёнка.

— Иди, займись чем-нибудь! — говорила при этом мать.

— Иди, и займись чем-нибудь!

И затем — стук плотно закрываемой двери. Затем — в кровать пораньше, рано погашенный свет в детской комнате и таинственные шорохи за дверью.

Шорохи за дверью, с течением лет, становились всё менее и менее таинственными, и только слова оставались всё теми же:

— Иди, и займись чем-нибудь!

Можно сказать, что эти слова были девизом Шурочкиного детства, а потом — и ранней юности.

Ответа на этот вопрос не было. Его не существовало в природе, этого ответа.

Нет, мамочка. Нет, мамочка… Нет…

Потом мать, наконец, устроила свою горемычную судьбу. Она нашла себе мужа, а Шурочке нашла отчима. Мужик был разведённый, и, в принципе, положительный. Пил он в меру, не курил, но в деньгах был весьма прижимист, и сам держал в руках семейный бюджет. Выдавал матери различные суммы денег, на различные нужды. На питание, на одежду, на развлечения, и т. д.

Т.д. — это и была Шурочка, надо понимать.

У отчима была своя дочь, от первого брака, которой он помогал, но тоже — строго дозировано. Шурочка и тут оказалась… как бы это сказать… не то, что лишней, но не очень-то и нужной. Ни отчиму, ни матери…

Нет, никто не прогонял её напрямую, никто не попрекал куском. Но была она, в своей семье, всегда в уголке, была она всегда — где-то сбоку. Научилась не вылезать, не мешать, не мозолить глаза, не надоедать, не просить, не раздражать…

' Последнее, правда, получалось хуже всего. Например, не вылезать — это в наших силах. Но что мы можем поделать, когда кто-то раздражается, глядя на нас…

Она поняла, что не любит свою мать. Ей было лет четырнадцать, когда она посмела это понять. И Шурочка страшно испугалась того, что поняла.

Она давила и душила в себе эту мысль, вызывая в своей памяти моменты, когда мать была с ней ласкова, когда мать заботилась о ней, но…

Иногда Шурочке казалось, что ей удалось вызвать в своём сердце любовь к матери, и Шурочка радовалась. Но мысль о нелюбви всплывала снова и снова, и Шурочке пришлось научиться жить, постоянно отгоняя эту мысль от себя.

Нелюбовь сидела глубоко, в самых недрах Шурочкиной души. И от этого Шурочка очень, очень хотела полюбить, хоть кого-нибудь. Иногда ей казалось, что если она хоть кого-нибудь полюбит, то и любовь к матери — вернётся к ней.

А иногда ей было страшно. Ей казалось, что если она не любит даже собственную мать, то не сможет полюбить уже никого. Да, тут было чего бояться.

И ещё была одна особенность, которая удерживала Шурочку от всяких опрометчивых поступков. Это были строгие моральные правила, привитые матерью. Да, Шурочка с самого детства хорошо знала, как поступать правильно, а как — не правильно. Этого у неё было не отнять.

Какая ерунда эти Петьки и эти Вовки! Разве стоят они наших чувств, разве стоят они наших слёз? Когда не любишь — легко советовать, как поступить правильно!

— Шурка, какая ты умная! — говорили девчонки. — Какая ты молодец!

Роль советчика льстила Шурочке, уважение подруг поднимало её в собственных глазах, но… Если бы не эта нелюбовь!

Если бы не эта нелюбовь, сидящая там, в глубине, и отравляющая Шурочку своим существованием!

– Да! – вспомнила Шурочка. – Насте надо позвонить. Она просила ей позвонить, когда ты появишься. Чтобы купить у тебя, подешевле.

– Не надо Насте звонить. – сказал Юрка, вытаскивая иглу. – Настю я видел. Она пристроена.

– Так. Пристроена, к одному хмырю. К барыге одному, который ей покупает. А она ему платит.

– Натурой, как. Ему, и кому он захочет. Настя рванула здорово. Всё ей хотелось кайфа сумасшедшего. А платить нечем. Она капитально подсела. Ей уже надо два раза в день. А то – и три. А у родителей – нечего брать. Голь, и моль.

– А помочь? Можно ей помочь? – Шурочке трудно было представить горделивую Настю в таком бедственном положении. За какие– то два месяца. Или три.

– Плати за неё, вот и поможешь. А не можешь – не плати. Арс там, в Испании, в частной клинике лечится. Папаша за него платит. Он Насте звонил, но ни баксика не прислал.

Статья помогла? Поддержите работу сайта!

Татьяна Шипошина

очень понравилась ваша книга)) очень бы хотелось узнать,a 2 часть будет?)) мы ждем продолжения увлекательной истории))

Настя. , возраст: 16 / 29.10.2013

Скажу одно: после прочтения книги я бросила курить и нашла маму, которая бросила нас 10лет назад. Спасибо Вам.

Любовь , возраст: 25 / 19.04.2010

Хорошая книжка. Прочла на одном дыхании. Был бы у девушки внутренний стержень покрепче, не скатилась бы она в пропасть, нашла бы силы прекратить все еще в самом начале. Хорошо, что все хорошо закончилось.

Catherine , возраст: 23 / 02.11.2009

Да. Очень интересная и поучительная повесть. Дай Бог чтобы у всех так получилось. Чтобы у каждого оказался кто-то рядом, кто сможет протянуть руку помощи.

Читайте также: