Этика науки как социального института кратко
Обновлено: 30.06.2024
Самоопределение науки в системе общественных отношений связано с ее институциализацией, т. е. с превращением в особый социальный институт. Символическим актом такого превращения считается уже упомянутое выше учреждение в 1662 г.
Лондонского королевского общества естествоиспытателей. Термин "наука" в строгом смысле слова употребляется именно по отношению к этой, европейской Нового времени, институциализированной науке. Предшествующие формы познавательной деятельности именуются "пранаукой", "протонаукой", "пред- наукой" и т. п., либо же используются уточняющие эпитеты: "античная наука", "восточная наука" и т. п. Проблема социально-культурных предпосылок указанного превращения имеет ряд подходов.
В идейном багаже науковедения имеется гипотеза так называемого "случайного" возникновения науки, связанная с именами А. Эйнштейна и Д. Прайса. Существо ее раскрыто Эйнштейном в следующих словах: "Развитие западной науки основано на двух великих достижениях: на разработке греческими философами формально-логических систем lt;. gt; и на обнаружении в эпоху Возрождения того факта, что причинные отношения можно вскрыть с помощью систематического экспериментирования. Я лично не стал бы удивляться тому, что китайские мудрецы не сумели сделать этих открытий. Удивляться приходится другому: что эти открытия вообще были сделаны".
Имеется также гипотеза, напрямую связывающая рождение новой науки с экономическими факторами. В таком русле высказывается, в частности, известный историк науки М. Льоцци. Он утверждает, что еще в Средневековье, вследствие характерных для того времени тенденций к экономической и политической автаркии (самодостаточности), которая специфическим образом порождала потребность в высокопроизводительном труде, появлялись "ремесленники, искусные и деятельные, для которых жизнь слилась с трудом, а труд приобрел благородную окраску, неизвестную.
античности"[12]. Льоцци отмечает, что на протяжении всего Средневековья рядом с наукой, замкнутой в своей книжной культуре, происходило параллельное развитие техники, что отражалось в ином мировоззрении. Когда в эпоху Возрождения оба течения соприкоснулись, переплелись и в конце концов слились воедино, возникла новая наука со своим новым идеалом человека, который уже не был ни чуждающимся труда ученым, ни невежественным тружеником, но человеком, который делает, чтобы знать, и знает, чтобы делать.
Однако остается вопрос: на каком основании произошло это "переплетение" и "слияние"? Очевидно, что сама по себе экономическая нужда в новой науке (потребность знать, чтобы действовать) не может ее создать. Видимо, для того чтобы в одном лице реально соединились человек действующий и человек знающий, необходима их открытость друг другу, их культурная идентичность.
На общую черту западной культуры указал швейцарский психолог и культуролог К. Г. Юнг. Согласно его воззрениям западная культура отли чается зкстравертностъю, т. е. обращенностью вовне, в объективный мир, тогда как культуре Востока присуща интровертность - обращенность вовнутрь, самоуглубленность. Юнг пишет: "Любой западный человек - христианин, вне зависимости от конфессии. Для христианства человек внутренне мал, близок к ничто. lt;. gt; При помощи страха, покаяния, обещаний, покорности, самоунижения, добрых дел и молитв он может умилостивить великую силу, находящуюся не в нем, во Всецело Другом (совершенном н "внеположном"), единственно реальном. Заменив "Бога" какой-нибудь другой силой (например, "миром", "деньгами"), мы получим полную характеристику западного человека: прилежного, боязливого, lt;. gt; неистового в борьбе за земные блага (собственность, здоровье, знание, техническое мастерство, общественное благосостояние.. .)"[13].
Таким образом, оба "западных человека" - действующий и знающий - в своей деятельностной экспансии продвигались в концентрических направлениях. Философская санкция экспериментального исследования вызревала в рамках религиозного мировоззрения, логика экзегетики (истолкования документов Откровения) заменялась логикой активной беседы с Богом на языке эксперимента.
Например, Г. Галилей говорил, что природа, вторая книга Бога (первая - Библия), написана математическими буквами и мы должны выучить ее алфавит, если хотим читать. Следует отметить особую роль протестантской религии в становлении духовных оснований науки. Придавая сакральный смысл успеху человека в земных делах, протестантская теология поощряла объективное познание природных процессов.
Отмеченное выше концентрическое движение завершилось обретением наукой статуса социального инсгитута. Инсти гуциализация науки означает признание обществом права науки на самостоятельное существование и одновременно установление социального контроля над ее деятельностью. При различных политических режимах это осуществляется по-разному.
Политический тоталитаризм знаменует собой очевидный перекос в сторону социального контроля. Науке необходима свободная циркуляция информации по интернаучным каналам. Тоталитарные режимы склонны к тому, чтобы полностью контролировать эти каналы. В результате производительность научного труда снижается, поскольку про дуктивностъ работы ученого зависит, помимо других факторов, и от широты и интенсивности его контактов с коллегами.
Наука - открытая система, соответственно научно-коммуникационная сеть предполагает непрерывные изменения: установление новых каналов связи, введение новых знаков и кодов, что проявляется, в частности, в современной компьютеризации научного познания. Поэтому тоталитарные режимы в своей экспансии на институциональные прерогативы науки осознанно или неосознанно опираются на такие духовные явления, которые отличаются мировоззренческой и информационной завершенностью (т. е. выступают хранителями, а не производителями знаний), но в принципе способны конкурировать с институциональной наукой по некоторым познавательным и практическим вопросам. В нацистской Германии для этих целей привлекался восточный эзотеризм, в Советском Союзе в период господства лысенковской агробиологии - так называемая "народная наука". В наше время человечество приходит к осознанию необходимости приобщения к достижениям традиционных культур.
Однако тоталитаризм обращается не к достижениям, а к негативным сторонам указанных духовных явлений (некритичность, инерционность, безальтенативность и т. п.). "Арийская физика", "мичуринское направление в биологии" - тому подтверждение.
Институциональная автономия науки приобретает гипертрофированный вид в теории и практике технократизма, который исходит из того, что научное знание является высшей культурной ценностью и служит необходимым и достаточным условием ориентации человека в мире. При этом идеалом выступает не всякое, а прежде всего естественное знание (биологическое, психологическое, кибернетическое и т. п.).
Нетрудно заметить, что свои философские основания технократизм черпает в позитивистской традиции.
Технократизм склонен низводить человека до уровня функционального элемента некоторой заданной системы. Так, видный венгерский экономист Я. Корнай рисует следующую (оптимистическую, как ему кажется) картину будущего, от которой становится не по себе. Пусть разразится термоядерная катастрофа. Пусть весь мир лежит в радиоактивных руинах. Но на другой же день на развалинах будет развешено объявление: "Истребляю крыс. Приманка заказчика. Обращаться туда- то". И из этого первичного акта спроса-преддожения должна возродиться из пепла человеческая цивилизация. Очевидно, что Корнай трактует человека и цивилизацию в биологизаторском ключе. Средневековая германская легенда повествует о том, как некий профессионал-крысолов не только истребил грызунов в городе Гаммельне, но и, исходя из своей экономической логики, погубил всех детей города. Легенда оказалась в чем-то пророческой. Печально знаменитый газ нацистских лагерей смерти "циклон Б" был изобретен учеными для целей борьбы с грызунами. Изобретательность в соревновании с биологическими конкурентами сама по себе не делает человека культурным.
Тоталитаризм и технократизм при всех своих различиях имеют общие черты (неслучайно первый из них иногда именуется "квазитехнократизмом"). И тот, и другой принципиально суживают горизонт жизни общества (и жизни науки в обществе), и не столь важно, достигается ли это при посредстве идеологического прессинга или с опорой на немногие "выбранные места" из пусть успешных, но неизбежно ограниченных научных направлений.
Оба они обещают "порядок" - экономический, политический, мировоззренческий, познавательный, но в конечном счете приводят к дезорганизации. Судьба же институциональной науки в дезорганизованном обществе печальна. Примером может служить ее теперешнее положение в нашей стране.
Госбюджетные ассигнования на науку по понятным причинам недостаточны. Информационные каналы, ранее пресекавшиеся "компетентными" органами, разрушаются вследствие экономических причин: не хватает средств на литературу, оборудование, зарубежные командировки, доступ в компьютерные сети и т. п. Подсчитано, что на подготовку одного современного ученого-естественника уходит около 1 миллиона долларов. Бизнес, ориентированный на добычу и экспорт сырья, разумеется, не заинтересован в таких тратах. Как следствие - падение престижа профессии научного работника, международная и "внутренняя" (в коммерческие структуры) эмиграция научных кадров. Другое следствие - неоправданное распространение всякого рода оккультного, эзотерического, традиционного знания, что свидетельствует об опасности нарушения баланса институционально-научного и доинституционального знания. Таким образом, как тотальная несвобода, так и "свобода" как синоним безнадзорности в одина ковой степени губительны для институциональной науки и имеют общее следствие в виде реваншизма доинституциональности.
Достижение социально значимого результата в ходе научного поиска связано с напряженным трудом по получению и обработке эмпирического материала, по выбору адекватных теоретических методов, по преодолению препятствий технического и организационного порядка. Поэтому в научных работниках высоко ценят такие нравственные качества, как научная добросовестность и смелость мысли, трудолюбие и творческая энергия, терпение и выдержка. Важное значение с точки зрения нравственности имеет способность научного работника противостоять собственным амбициям, самокритичность.
Классик современной социологии науки Р. Мертон еще в первой половине прошлого века исследовал этос науки и сформулировал основные его компоненты: универсализм (убеждение в том, что исследуемые явления повсюду одинаковы и что истинность утверждений о них не зависит от утверждающего); общность (принцип, согласно которому знание должно становиться общим достоянием); бескорыстность (ученый не должен использовать свое открытие для личной выгоды - финансовой, престижной и прочей) и организованныїї скептицизм (ответственность ученого за оценку работы коллег и за предание этих оценок гласности).
Но как быть, если осуществление этих норм затрагивает интересы масс людей, не относящихся к научному миру?
Немецкий физик В. Гейзенберг приводил интересный эпизод из истории создания ядерного оружия. Перед первым испытанием американской водородной бомбы он предупреждал своего коллегу Э. Ферми о возможных губительных в биологическом и политическом смыслах последствиях такого шага, на что тот ответил: "Но ведь это такой красивый эксперимент". С точки зрения мертоновского этоса, позиция Ферми безупречна: ученый вправе в любой форме требовать от природы решающего подтверждения своих предположений, универсализм ему это дозволяет. Приведем еще один пример. Широко известны опыты социолога С. Милграма (Йельский университет, США). В эксперименте участвовали две категории испытуемых - "учителя" и "ученики"; первые задавали вопросы вторым и в случае неправильного ответа стимулировали их возрастающими раз за разом разрядами тока, вплоть до смертельного вольтажа. Разумеется, "ученик" на самом деле не испытывал боли, лишь имитировал ее, но его "учитель" об этом не знал. Для нас интересно то обстоятельство, что в том случае, когда к нажатию кнопки "учителя" побуждал "человек науки" в белом халате экспериментатора, до 60 % испытуемых доходили до последнего пункта, условно "убивая" своих партнеров. Опыты были задуманы в плане исследования психической внушаемости человека, но косвенным образом их результаты свидетельствуют о том, что нормы научного этоса вышли за рамки мира науки и принимаются значительной частью людей, даже в ущерб общечеловеческой морали. Получается, что во имя научного прогресса допустим даже отказ от библейской заповеди "не убий".
Потребность в этической регуляции науки как социального института в конце XX века порождена тем, что некоторые цели – ценности внутреннего этоса науки столкнулись с ценностями общесоциального и общезначимого порядка. Наука всегда отстаивала требование полной свободы творчества и выбора стратегий научного поиска и экспериментирования. Современные же требования общественного контроля за принятием в науке ключевых решений приводят научное сообщество в некоторое смущение.
Итоговое решение проблемы наверняка будет диалектическим, т.е. совмещающим противоположности. Свобода, как известно со слов Бенедикта Спинозы, есть познанная необходимость.
ГЛАВА 2. НАУЧНЫЙ МЕТОД. ЛОГИКА И МЕТОДОЛОГИЯ РАЗВИТИЯ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ
XX век – век науки. Ее авторитет в обществе прочен и устойчив. Общее доверие к науке настолько велико, что мы порой просто отождествляем понятия “знание” и “научное знание”, считая их почти синонимами. Но это далеко не так. Существует немало видов знания, источником которых является отнюдь не наука, а житейский опыт, эстетические впечатления, религиозное откровение и т.д. Однако научное знание превосходит остальные виды своей полнотой, убедительностью и чисто практическими силой и пользой, что достигается посредством научного метода: это такая процедура получения научного знания, с помощью которого его можно воспроизвести, проверить и передать другим.
Наука как процесс познания
По большому историческому счету наука – сравнительно молодое социальное образование. Ей никак не более 2,5 тыс. лет.
Особенности научного познания
Европейской родиной науки считается Древняя Греция. “Учеными” в современном значении этого слова их сделал пристальный интерес к самому процессу мышления, его логике и содержанию. Древнегреческие мудрецы не просто собирали и накапливали факты, суждения, откровения или высказывали новые предположения, они начали их доказывать, аргументировать, т.е. логически выводить одно знание из другого, тем самым придавая ему систематичность, упорядоченность и согласованность.
Причем была сформирована не только привычка к доказательству, но проанализирован и сам процесс доказывания, создана теория доказательств – логика Аристотеля.
Античная наука дала и первый, доныне непревзойденный образец, канон построения законченной системы теоретического знания – геометрию Евклида.
Благодаря всем этим новациям античная культура за очень кроткий исторический срок создала замечательные математические теории (Евклид), космологические модели (Аристарх Самосский), сформулировала ценные идеи целого ряда будущих наук – физики, биологии и т.д. Но самое важное – был апробирован первый образец подлинно научного знания, интуитивно поняты основные его особенности, резко отличающие его от донаучного и вненаучного знания.
Структура научного знания
Основными элементами научного знания являются:
· твердо установленные факты;
· закономерности, обобщающие группы фактов;
· теории, представляющие собой системы закономерностей, в совокупности описывающей некий фрагмент реальности;
· научные картины мира, рисующие обобщенные образы всей реальности, в которых сведены в некое системное единство все теории, допускающие взаимное согласование.
Существует два уровня научного познания: эмпирический и теоретический.
Проблема различения двух уровней научного познания - теоретического и эмпирического (опытного) – вытекает из одной специфической особенности его организации. Суть этой особенности заключается в существовании различных типов обобщения доступного изучения материала. Наука ведь устанавливает законы. А закон – есть существенная, необходимая, устойчивая, повторяющаяся связь явлений, т. е. Нечто общее, а если строже – то и всеобщее для того или иного фрагмента реальности.
Общее же (или всеобщее) в вещах устанавливается путём абстрагирования, отвлечения от них тех свойств, признаков, характеристик, которые повторяются, являются сходными, одинаковыми во множестве вещей одного класса.
Разница в способах отыскания общего в вещах, т.е. установления закономерностей, и разводит эмпирический и теоретический уровни познания.
В наше время стандартная модель строения научного знания выглядит примерно так. Познание начинается с установления путём наблюдения или экспериментов различных фактов. Если среди этих фактов обнаруживается некая регулярность, повторяемость, то в принципе можно утверждать, что найден эмпирический закон, первичное эмпирическое обобщение. И всё бы хорошо, но, как правило, рано или поздно отыскиваются такие факты, которые никак не встраиваются в обнаруженную регулярность. Тут на помощь призывается творческий интеллект учёного, его умение мысленно перестроить известную реальность так, чтобы выпадающие из общего ряда факты вписались, наконец, в некую единую схему и перестали противоречить найденной эмпирической закономерности.
Критерии и нормы научности
Возникает вопрос: можно ли чётко отграничить псевдонаучные идеи от идей собственно науки ?
Для этих целей разными направлениями методологии науки сформулировано несколько принципов. Один из них получил название принципа верификации: какое – либо понятие или суждение имеет значение, если оно сводимо к непосредственному опыту или высказываниям о нём, т.е. эмпирически проверяемо.
Принцип верификации позволяет в первом приближении отграничить научное знание от явно вненаучного. Однако он не может помочь там, где система идей скроена так, что решительно все возможные эмпирические факты в состоянии истолковать в свою пользу - идеология, религия, астрология и т.п. В таких случаях полезно прибегнуть ещё к одному принципу разграничения науки и ненауки, предложенному крупнейшим философом ХХ в. К. Поппером, - принципу фальсификации. Он гласит: критерием научного статуса теории является её фальсифицируемость или опровержимость.
Сами работающие в науке учёные считают вопрос о разграничении науки и ненауки не слишком сложным. Дело в том, что они интуитивно чувствуют подлинно и псевдонаучный характер знания, так как ориентируются на определённые нормы и идеалы научности, некие эталоны исследовательской работы. В этих идеалах нормах науки выражены представления о целях научной деятельности и способах их достижения. Хотя они исторически изменчивы, но всё же во все эпохи сохраняется некий инвариант таких норм, обусловленный единством стиля мышления, сформированного ещё в Древней Греции. Его принято называть рациональным. Этот стиль мышления основан по сути на двух фундаментальных идеях:
· формального доказательства как главного средства обоснованности знания.
В рамках рационального стиля мышления научное знание характеризуют следующие методологические критерии:
· согласованность или непротиворечивость, обеспечиваемая дедуктивным способом развёртывания системы знания;
· наличие предсказательной силы.
Границы научного метода
Достижения научного метода огромны и неоспоримы. С его помощью человечество не без комфорта обустроилось на всей планете, поставило на себе на службу энергию воды, пара, электричества, атома, начало осваивать околоземное космическое пространство и т.п.
Если наука и дальше будет развиваться с таким ускорением, какие удивительные перспективы ожидают человечество!
Сегодня общество смотрит на науку куда более трезво. Оно начинает постепенно осознавать, что у научного подхода есть свои издержки, область действия и границы применимости. В методологии науки вопрос о границах научного метода дебатируется по крайней мере со времён И. Канта. То, что развитие науки непрерывно наталкивается на всевозможные преграды и границы, - естественно. На то и разрабатываются научные методы, чтобы их преодолевать. Но, к сожалению, некоторые из этих границ пришлось признать фундаментальными. Преодолеть их, вероятно, не удастся никогда.
Одну из таких границ очерчивает наш опыт (во всех возможных формах). А опыт наш, хотя и велик, но неизбежно ограничен.
Другой пограничный барьер на пути к всемогуществу науки возвела природа человека. Загвоздка оказалась в том, что человек – существо макромира (т.е. мира предметов, сопоставимых по своим размерам с человеком). И средства, используемые учёными в научном поиске – приборы, язык описания и пр., - того же масштаба. Когда же человек со своими макроприборами макропредставлениями о реальности начинает штурмовать микро - или мегамир, то неизбежно возникают нестыковки. Наши макропредставления не подходят к этим мирам, никаких прямых аналогов привычным нам вещам там нет, и поэтому сформировать макрообраз, полностью адекватный микромиру невозможно.
Другую пограничную полосу наука соорудила себе сама. Мы привыкли к выражениям типа: “ наука расширяет горизонты”. Это, конечно, верно. Но не менее верно и обратное утверждение: наука не только расширяет, но и значительно сужает горизонты человеческого воображения. Любая теория, разрешающая одни явления, как правило, запрещает другие.
И наконец, ещё одно значимое ограничение потенциала научного метода связано с его инструментальной по сути природой. Научный метод – инструмент в руках человека, обладающего свободой воли. Он может подсказать человеку, как добиться того или иного результата, но он ничего не может сказать о том, что надо человеку делать. Наука - это рассказ о том, что в этом мире есть и что в принципе может быть. О том же, что “ должно быть” в социальном, конечно, мире – она молчит. Это уже предмет выбора человека, который он должен сделать сам. “Научных рекомендаций” здесь быть не может.
ЭТИКА НАУКИ
- Описание
- Алфавитный указатель
- Арабская философия
- Индийская философия
- Китайская философия
- Русская философия
- Этика
- Авторы
- Приложения
Главным объектом дискуссий становится вопрос о том, ответственны ли, и если да, то в какой мере, наука и ученые за негативные социальные и человеческие последствия научно-технического прогресса. Тем самым ставится под сомнение безусловность и восходящего к просветителям представления о научном знании как о социальном благе, и столь значимой для европейской культуры ценности, как свобода научного поиска (во многих государствах, включая Россию, соответствующая норма закреплена в Конституции). В ходе обсуждения социальной ответственности ученых были выявлены следующие альтернативы:
развитие науки подчинено объективной логике, так что отказ какого-нибудь конкретного ученого от участия в потенциально опасных для человека и общества исследованиях ничего не изменит, либо социально ответственное поведение позволяет, хотя бы в принципе, избежать негативного развития событий и вредных последствий;
негативные эффекты научно-технического прогресса порождаются не собственно научной деятельностью, а теми социальными силами, которые контролируют практическое применение научно-технических достижений, либо наука и ученые могут играть какую-то роль в определении того, как именно используются эти достижения;
результаты фундаментальных исследований принципиально непредсказуемы (в противном случае их проведение не имело бы смысла), так что проблема социальной ответственности имеет смысл лишь в отношении прикладных исследований, либо же при планировании и проведении фундаментальных исследований следует, учитывая уже имеющийся у человечества горький опыт, хотя бы пытаться предвидеть и предотвращать возможные негативные последствия.
Множащиеся негативные последствия развития науки порождают не только общественные дискуссии и критику науки, но и попытки регулирования как собственно научной деятельности, так и практического применения ее результатов. Уже в 1947 в рамках судебного решения, вынесенного Нюрнбергским трибуналом, был сформулирован перечень требований, получивший название Нюрнбергского кодекса. В нем содержался ряд жестких ограничений на проведение медицинских исследований на человеке. Так, подобные исследования считаются допустимыми только в тех случаях, если с их помощью предполагается получить ценные научные знания, которые не могут быть получены иным путем (напр., в экспериментах на животных). Проведение исследования с участием человека, далее, допустимо лишь в том случае, если сам испытуемый добровольно и осознанно соглашается на это, будучи надлежащим образом проинформирован о целях и продолжительности эксперимента, о связанном с ним риске и т.п.
Нюрнбергский кодекс не обладал юридической силой – он был значим лишь как моральный призыв, и в первые десятилетия не оказывал непосредственного воздействия на практику биомедицинских экспериментов. Научное и медицинское сообщества были склонны воспринимать антигуманные эксперименты нацистов как эксцессы, не имеющие ничего общего с их собственной повседневной исследовательской деятельностью. Лишь в 60-е гг., когда широкой общественности стало известно об опасных и жестоких исследованиях на людях, проводившихся в США, начинают приниматься действенные меры по защите испытуемых – участников экспериментов. Эта информация оказалась весьма актуальной в период активизации на Западе массовых движений протеста, направленных против господствующих ценностей культуры, включая науку. Доверие общества к науке, а значит, и ее моральный авторитет существенно снизились, так что с тех пор одной из важных задач научного сообщества становится активность, специально направленная на поддержание и укрепление доверия к науке со стороны общества. Одной из форм реализации этой активности стала разработка мер и механизмов этического регулирования исследований, проводимых на людях.
В соответствии с ныне принятой в большинстве стран мира практикой, закрепленной в таких международных документах, как, напр., Хельсинкская декларация Всемирной медицинской ассоциации (первый вариант принят в 1964, в дальнейшем в нее неоднократно вносились изменения), каждый проект исследования, включающего эксперименты на человеке (а также на животных), перед началом его реализации должен пройти этическую экспертизу. Она осуществляется этическим комитетом соответствующего научно-исследовательского учреждения, независимым от всех тех, кто планирует, финансирует и проводит исследование. Характерно, что в ряде стран, напр. в США, предварительной экспертизе этического комитета подлежат не только биомедицинские, но и любые другие (психологические, социологические, этнографические и т.д.) исследования, проводимые на людях; речь при этом идет о защите не только жизни и здоровья испытуемых, но и их прав, достоинства, частной жизни, касающейся их чувствительной информации, и т.п.
Наряду с этическим саморегулированием научной деятельности, которое осуществляется внутри самого научного сообщества, задачи регулирования нередко берут на себя и органы власти, что является источником напряжений во взаимоотношениях науки и общества. Так, в связи с успешным клонированием овцы, проведенным в 1997 шотландскими учеными, и последующими дискуссиями о возможностях применения этого метода к воспроизводству человека возник конфликт между научным сообществом, считавшим, что оно само в состоянии регулировать исследования в данной области, и органами власти, которые во многих странах запретили эти исследования еще до того, как научное сообщество успело сформулировать свою позицию. Ряд моральных проблем биомедицинских, экологических и генетических исследований стали предметом внимания биоэтики и экологической этики.
В содержательном плане этос науки описывался Р.Мертоном при помощи четырех основополагающих ценностей: 1) универсализм (все изучаемые наукой природные явления повсюду протекают одинаково, а истинность научных утверждений должна оцениваться независимо от возраста, пола, расы, авторитета и т.п. того, кто их формулирует); 2) общность (научное знание – всеобщее достояние); 3) незаинтересованность (первичным стимулом деятельности ученого является бескорыстный поиск истины, свободный от соображений собственной выгоды); 4) организованный скептицизм (каждый несет ответственность за оценку доброкачественности того, что сделано его коллегами, и за то, чтобы эта его оценка была предана гласности).
Критики концепции Мертона отмечали абстрактный характер этих ценностей и то, что в своей реальной деятельности ученые нередко нарушают их, не подвергаясь при этом санкциям и осуждению со стороны коллег. Под воздействием этой критики Мертон позднее (1965) стал говорить об амбивалентности моральных норм, действующих в науке. Так, ученый одновременно должен как можно быстрее делать свои результаты доступными для коллег и в то же время тщательно проверять их перед публикацией; быть восприимчивым по отношению к новым идеям, но в то же время не должен слепо следовать интеллектуальной моде; знать все относящиеся к области его интересов работы коллег, но при этом его эрудиция не должна подавлять самостоятельность его мышления. Эта амбивалентность свидетельствует о противоречивости и гибкости нормативно-ценностной системы науки.
Объектом исследований этики науки стали моральные проблемы, касающиеся не только проведения исследований, но и других сторон деятельности ученого – публикации результатов, консультирования и участия в экспертизах и т.п.
1. Биоэтика: проблемы и перспективы. М., 1992;
2. Биоэтика: принципы, правила, проблемы. М., 1998;
3. Ганжин В.Т. Нравственность и наука. М., 1978;
4. Наука и нравственность. М., 1971;
5. Лазар М.Г., Лейман И.И. НТР и нравственные факторы научной деятельности. Л., 1978;
6. Фролов И.Т., Юдин Б.Г. Этика науки: проблемы и дискуссии. М., 1986;
8. Этические и правовые проблемы клинических испытаний и экспериментов на человеке и животных. М., 1994;
9. Broad W.J., Wade N. Betrayers of the Truth. N. Y., 1982;
10. Katz J. (ed.) Experimentation with Human Beings. N. Y., 1972;
11. Levine R.J. Ethics and Regulation of Clinical Research (2 ed.). New Haven, 1988;
12. Limits of Scientific Inquiry, ed. by G.Holton and R.S.Morrison. N. Y.–L., 1979;
13. McNeill P.M. The Ethics and Politics of Human Experimentation. N. Y., 1993;
14. Shrader-Frechette K. Ethics of Scientific Research. Lanham, 1994.
Второй круг проблем, связанных с моральной регуляцией научного творчества, возникает в XX в. в связи с превращением науки в непосредственную производительную силу и обретением ею влияния планетарного масштаба. Моральное измерение регламентация науки в этом случае получает потому, что деятельность в данной сфере начинает сказываться на интересах общества (человечества) в целом не всегда в позитивном духе. И тому есть несколько оснований:
создание современной экспериментальной базы и информационного обеспечения науки требуют отвлечения огромных материальных и людских ресурсов, и обществу далеко не безразлично, насколько эффективно эти ресурсы используются;
в поле зрения сегодняшней науки попали природные объекты, в которые включен в качестве составного элемента сам человек: это экологические, биотехнологические, нейро-информацион-ные и прочие системы, предельным случаем которых является вся биосфера целиком; экспериментирование и взаимодействие с такими объектами потенциально содержат в себе катастрофиче-
ские для человека последствия; поэтому внутринаучные ценности (стремление к истине, новизне и проч.) обязательно должны быть скорректированы ценностями общегуманистическими, общечеловеческими;
даже если научные исследования не угрожают безопасности всего человечества, не менее важно исключить возможность нанесения ими ущерба правам и достоинству любого отдельного человека;
выбор конкретной стратегии научного поиска сегодня уже не может осуществляться на основе внутринаучных целей и мотивов, но требует учета четко просчитанных общесоциальных целей и ценностей, диктующих приоритетность решения множества проблем: экологических, медицинских, борьбы с бедностью, голодом и т.д.
Таким образом, потребность в этической (равно как и в правовой) регуляции науки как социального института в конце XX в. порождена тем, что некоторые цели — ценности внутреннего этоса науки столкнулись с ценностями общесоциального и индивидуального порядка. Наука, например, на протяжении всей своей истории рьяно отстаивала требование полной свободы творчества и выбора стратегий научного поиска и экспериментирования. Современные же требования общественного (этического, политического, правового) контроля за принятием в науке ключевых решений приводят научное сообщество в некоторое смущение. Возникшая дилемма и в самом деле непроста: либо позволить обществу придирчиво контролировать (неизбежно бюрократично и малокомпетентно) живую жизнь науки, либо выработать собственные дополнительные социально-этические регуляторы научного творчества и добиться их действенности. В настоящее время работа ведется по обоим направлениям. Но поскольку сама цель таких усилий противоречива (как сохранить свободу научного творчества в условиях введения ограничений по мотивам защиты прав и интересов граждан?), дело продвигается трудно.
Итоговое же решение проблемы наверняка будет диалектическим, т.е. совмещающим противоположности. Свобода, как известно со слов Бенедикта Спинозы, есть познанная необходимость. (Когда родители насильно заставляют ребенка умываться или чистить зубы, он, конечно, не свободен и даже страдает от таких ограничений его свободы. Но повзрослев, человек совершает те же самые нехитрые операции совершенно добровольно, свободно, ибо их необходимость осознана.)
Свобода научного творчества также должна быть изнутри детерминирована необходимостью принятия ограничений, связанных с возможными негативными последствиями научных исследований. Если необходимость этих ограничений понята и принята добровольно, свобода научного поиска сохраняется!
Однако юридические запреты не решают проблему полностью, поскольку вряд ли они смогут остановить научных или политических авантюристов. В каком-то смысле этические ограничители более надежны, так как встроены во внутренние психологические механизмы поведения людей. Поэтому правовая регуляция научно-исследовательской деятельности не отменяет и не уменьшает необходимости регуляции моральной. Только личная моральная ответственность ученого за возможные неблагоприятные последствия его экспериментов, развитое чувство морального
долга могут послужить надежным гарантом предотвращения трагических соционаучных коллизий.
Читайте также: