Что познается в метафизике по хайдеггеру кратко

Обновлено: 05.07.2024

Что такое метафизика? спрашивает Хайдеггер в самом начале работы. Однако, разговор о метафизике вести отказывается, "вместо этого разберем определенный метафизический вопрос". Хайдеггер говорит о двояком свойстве всякого метафизического вопрошания - 1. метафизический вопрос всегда охватывает метафизическую проблематику в целом, 2. Каждый метафизический вопрос может быть задан только так, что спрашивающий тоже вовлекается и подпадает под вопрос.

Далее идет разговор о науке.

В науках происходит подступ вплотную к существенной стороне всех вещей. Отношение науки к миру полностью сосредоточено на сущем как таковом. "Человек — сущее среди другого сущего — “занимается наукой”. При таком “занятии” происходит не менее как вторжение известного сущего, именуемого человеком, а совокупность сущего, — правда, так, что при этом вторжении и благодаря ему сущее раскрывается именно в том, что и как оно есть. Раскрывающее вторжение науки по-своему помогает сущему стать прежде всего самим собой."

Мы вплотную подошли к вопросу о Ничто. Наука каждый раз отклоняет Ничто и оставляет его как ничего не значащее, однако, не оставляем ли мы его таким образом на своем месте?

И вот тут начинается игра слов. Ничто - это ничто, у него не может быть своего места. Наука не хочет ничего знать о Ничто, но мы знаем Ничто как раз тогда, когда не хотим ничего о нем знать. Наука не хочет ничего знать о Ничто. Но с той же очевидностью остается верным: когда она пытается высказать свою собственную суть4, она зовет на помощь Ничто. Ей требуется то, что она отвергает. Что за двоякая сущность приоткрывается здесь?5

При осмыслении нашей сегодняшней экзистенции — как определяющейся наукой — мы попали в самую гущу противоречия. Противоречие само собой развертывается в вопрос. Вопрос ждет только, чтобы его явно высказали: как обстоит дело с Ничто?

Когда мы пытаемся задать вопрос "что есть Ничто?" мы заранее предполагаем Ничто как нечто, которое тем или иным образом "есть" - как некое сущее. Вопрос о ничто в таком контексте искажает сам предмет вопроса до своей противоположности. Вопрос сам себя лишает собственного предмета.

Если попроще - вопрос "что ЕСТЬ ничто?" сам по себе абсурден, на него нет ответа и у этого вопроса нет предмета, потому что Ничто не можеть БЫТЬ и мы не можем сказать, что Ничто есть что-то конкретное и определенное, что-то сущее, ведь ничто - абсолютная противоположность всему сущему. И вопрос, и ответ на него, который невозможен, в контексте Ничто, одинаковы нелепы и абсурдны. Поскольку, таким образом, нам вообще отказано в возможности сделать Ничто предметом, со всем нашим вопрошанием о Ничто мы уже подошли к концу — при условии, что в данном вопросе “логика” возвышается как последняя инстанция, что рассудок есть средство, а мышление — способ уловить Ничто в его истоках и принять решение о путях его потенциального раскрытия.

Далее идет разговор о науке.

Мартин Хайдеггер широко известен как один из самых оригинальных и важных философов 20 века, оставаясь при этом одним из самых противоречивых. Его мышление способствовало развитию таких разнообразных областей как феноменология (Мерло-Понти), экзистенциализм (Сартр, Ортега и Гассет), герменевтика (Гадамер, Рикер), политическая теория (Арендт, Маркузе, Хабермас), психология (Босс, Бинсвангер, Ролло Мэй) и богословие (Бультман, Ранер, Тиллих). Он раскрыл основы неподдающихся явлений науке и описал, что такое метафизика. По Хайдеггеру она принимает иной облик в пространстве и времени.

Критическая составляющая мирового философа

Что такое метафизика по Хайдеггеру, и какова его оппозиция позитивизму и технологическому мировому господству? Они были поддержаны ведущими теоретиками постмодернизма (Деррида, Фуко и Лиотар). С другой стороны, его участие в нацистском движении вызвало бурные дебаты. Хотя он никогда не утверждал, что его философия связана с политикой, политические соображения затмили его философскую работу:

Его сочинения общеизвестно трудны. "Бытие и Время" остаются самой влиятельной работой.

Философия как феноменологическая онтология

Под феноменологией сам Гуссерль всегда подразумевал науку о сознании и его объектах:

Какое право имеет Гуссерль настаивать на том, что первоначальный способ встречи с существами, в котором они кажутся нам такими, какими они являются в самих себе, - это очищение встречи сознания феноменологическим сокращением и его объектами?

Проблема Гуссерля: устройство мира - феномен сознания?

Центральной проблемой для Гуссерля является проблема конституции:

Хайдеггер, хотя и не зависим от Гуссерля, находит в своей мысли вдохновение, ведущее его к теме, которая продолжает привлекать его внимание с ранних лет: вопрос о значении бытия.

Рождение новой направленности: бытие в этимологии Хайдеггера

Подводя итог: Хайдеггер в основном понятии метафизики не основывает свою философию на сознании, как Гуссерль. Для него феноменологическое или теоретическое отношение сознания, которое Гуссерль составляет ядро своей доктрины, является лишь одним из возможных способов более фундаментального, а именно бытия Дасейна. Хотя он согласен с Гуссерлем в том, что трансцендентальная конституция мира не может быть раскрыта натуралистическими или физическими объяснениями, по его мнению, для этого необходим не описательный анализ сознания, а анализ Дасейна.

Феноменология для него - неописательный, отстраненный анализ сознания. Это метод доступа к бытию. Чем занимается метафизика по Хайдеггеру, если это исходит от анализа Дасейна? Это феноменологическая онтология, которая разнится с интерпретацией предшественника.

Dasein и его временность

Существование означает, что Dasein является потенциальной возможностью существования. Проецирует Хайдеггер основные понятия метафизики, как феномен будущего. Тогда, как бросок, Дасейн всегда оказывается уже в определенной духовной и материальной, исторически обусловленной среде; в мире, в котором пространство возможностей всегда как-то ограничено:

Поиски смысла бытия

Что такое метафизика по Хайдеггеру, и каково значение мира? Он описывает свои мысли в академической формулировке:

Первая из них восходит к его учебе в средней школе, во время которой он прочитал книгу Франца Брентано "Многообразие смысла бытия в Аристотеле".
В 1907 году семнадцатилетний Хайдеггер спросил: "Если то, что есть, определяется множественными значениями, то каково его основное фундаментальное значение? Что значит быть?".
Вопрос о бытие, оставшийся без ответа в то время, становится ведущим вопросом о "Бытие и Времени" двадцать лет спустя.

Рассматривая долгую историю значения, приписываемого бытию, Хайдеггер в основах метафизики отмечает, что в философской традиции вообще предполагалось, что бытие является одновременно наиболее универсальным понятием. Неопределимым с точки зрения других понятий и самоочевидным. Это концепция, которая в основном принимается как должное. Тем не менее, изучаемый ученый утверждает, что, хотя мы, понимаем бытие, его значение все еще скрыто в темноте.

Поэтому нам нужно переформулировать вопрос о значении бытия и задаться проблемой метафизики. Хайдеггер и Кант в своих работах очень тесно идут мыслями, но разница лишь в том, что первый толкует жизнь как должное, но с двух сторон. Второй говорит о том, что существо не имеет внутреннего "Я" и внешнего "смысла жизни и предназначения".

В соответствии с методом философии, чем и занимается метафизика по М. Хайдеггеру, который он использует в своем фундаментальном трактате, прежде чем попытаться дать ответ на вопрос о бытие в целом, нужно ответить на вопрос о существовании особого вида сущности, которой является человек - Dasein.

Философия существования и смерти

Яркие феноменологические описания бытия Дасейна в мире, особенно повседневность и решительность в отношении смерти, привлекли многих читателей интересами, связанными с экзистенциальной философией, теологией и литературой.

Основные понятия, такие как временность, понимание, историчность, повторяемость и подлинное или недостоверное существование, были перенесены и более подробно исследованы в поздних работах Хайдеггера о преодолении метафизики. Тем не менее, с точки зрения поиска смысла бытия, "Бытие и Время" были неудачными и оставались незаконченными.

Это становится вопросом открытости, то есть истины, бытия. Кроме того, поскольку открытость бытия относится к ситуации в истории, наиболее важным понятием в позднем Хайдеггере становится история бытия.

Кто ты внутри себя: для чего мы живем?

Поэтому изучаемый ученый спрашивает:

Можно ли тогда думать о существовании? Мы можем думать о существах: стол, мой стол, карандаш, которым я пишу, здание школы, сильный шторм в горах. но быть?

Как избежать метафизики и скрыться от нее? Преодоление бытия

В более широком смысле этого термина метафизика, таким образом, для Хайдеггера является любой дисциплиной, которая, явно или нет, дает ответ на вопрос о существе существ и об их основании. В средневековые времена такой дисциплиной была схоластическая философия, которая определяла существа как entia creatum (сотворенные вещи) и обеспечивала их почву в ens perfectissimum (совершенное существо).

Сегодня дисциплина такова: если говорить, что такое метафизика по Хайдеггеру, краткое содержание идеологии сводится к современности технологии, благодаря которой современный человек утверждает себя в мире, работая над собой в различных формах создания и формирования. Технология формирует и контролирует положение человека в современном мире. Он управляет существами и доминирует по-разному:

В отличие от овладения существами мышление мыслителей - это мышление бытия.
Хайдеггер считает, что древнегреческое мышление еще не является метафизикой.
Пресократические мыслители задают вопрос о существе существ, но таким образом, что само бытие раскрывается. Они воспринимают существо как представление (Anwesen) того, что присутствует (Anwesende).
Быть как представление означает пребывать в невидимости, раскрытии.

В своих более поздних работах философ заменяет смысл понятий синонимами путем их введения в метафизику. Хайдеггер описывает опыт работы с греческими словами phusis (доминирующее положение) и alêtheia (скрытность). Он пытается показать, что ранние греки не объективировали существ (они не пытались свести их к объекту для мыслящего субъекта), но они позволяли им быть такими, какими они были, как проявление себя, превращающееся в неприкрытие.

Они испытали феноменальность того, что присутствует, его лучезарную самоотдачу. Уход западной философской традиции из заботы о том, что присутствует в представлении из этого уникального опыта, который поразил греков, имел глубокие теоретические и практические последствия.

От философии к политической теории

Он поворачивается к Пресократике, чтобы восстановить предметафизический способ мышления, который послужил бы отправной точкой для нового начала. Тем не менее его великое видение существенной истории Запада и западного нигилизма может быть поставлено под сомнение. Современность, развитие которой включает в себя не только технологическую, но и социальную революцию, которая освобождает людей от религиозных и этнических общин, от приходов и семейных связей, и которая утверждает материалистические ценности, может рассматриваться, как радикальный отход от более ранних классических и христианских традиций, вопреки аргументации Хайдеггера:

Христианство бросает вызов классическому миру, усваивая некоторые его аспекты, и, в свою очередь, подвергается сомнению современностью.
Современность переворачивает идеи и ценности традиционной (христианской и классической) культуры Запада и, как только она становится глобальной, приводит к размыванию не западных традиционных культур.
Под прикрытием огромной умозрительной глубины и богатого онтологического словаря, наполненного запутанной игрой слов (и то, и другое делает его труды чрезвычайно трудными для понимания), Хайдеггер выражает простое политическое видение.

Мы взяли на себя великую и длительную задачу разрушения мира, который состарился, и нужно строить его по-настоящему заново.

Он хочет перевернуть традиционную культуру Запада и построить ее заново на основе более ранних традиций во имя бытия. Как и другие мыслители современности, он придерживается евроцентрической точки зрения и рассматривает возрождение немецкого общества, как условие возрождения Европы (или Запада), а Европы, - как условие возрождения всего мира.

В конце концов, в известном интервью Der Spiegel он выражает разочарование своим проектом и говорит:

Философия не сможет привести к прямому изменению нынешнего состояния мира. Величие того, о чем нужно думать, слишком велико.

Что такое метафизика? Вопрос будит ожидание, что пойдёт разговор о метафизике. Мы от него воздержимся. Вместо этого разберём определённый метафизический вопрос. Тем самым мы сумеем, очевидно, перенестись непосредственно в метафизику. Только так мы дадим ей настоящую возможность представить саму себя.

Наш разговор мы начнём с развёртывания одного метафизического вопроса, перейдём затем к попытке разработать этот вопрос и закончим ответом на него.

Развёртывание метафизического вопроса

Прежде всего, каждый метафизический вопрос всегда охватывает метафизическую проблематику в целом. Он всегда и есть, само это целое. Затем каждый метафизический вопрос может быть, задан только так, что спрашивающий — как таковой — тоже вовлекается в него, то есть тоже подпадает под вопрос. Это служит нам указанием: наш метафизический вопрос должен ставиться а целом и исходя из сущностного местоположения нашего вопрошающего бытия. Мы задаёмся вопросом здесь и теперь, для нас. А наше бытие — в сообществе исследователей, преподавателей а учащихся — определяется наукой. Какое сущностное событие совершается в основании нашего человеческого бытия того, что наука стала пашей страстью?

Области наук далеко отстоят друг от друга. Способ обработки ими своих предметов в корне различен. Это распавшееся многообразие дисциплин сегодня ещё скрепляется только технической организацией университетов и факультетов и сохраняет значение только благодаря практической целеустановке отраслей. Укоренённость наук в их сущностном основании, напротив, отмерла.

И всё же — во всех науках мы, следуя их наиболее подлинной интенции, вступаем в отношение к сущему самому по себе. Как раз если смотреть с точки зрения наук, ни одна область не имеет превосходства над другой, ни природа над историей, ни наоборот. Ни один способ обработки предмета не превосходит остальные.

Это отличительное отношение к миру, сосредоточенное на еуяцем как таковом, в свою очередь поддерживается и направляется определённой свободно избранной установкой человеческой экзистенции. В каком-то отношении к сущему находятся ведь и; донаучная и вненаучная деятельность или бездеятельность человека. У науки в противоположность им есть та характерная особенность, что она присущим только ей образом подчёркнуто и. деловито даёт первое и последнее слово исключительно самому «предмету. В такой деловитости научного исследования, определения, обоснования происходит своеобразно ограниченное подчинение науки самому по себе сущему, направленное на то, чтобы раскрытие последнего шло только от него же самого.

То, на что направлено наше мироотношение, есть само сущее — и больше ничто 2 .
То, чем руководствуется всякая установка, есть само сущее — и кроме него ничто.
То, с чем работает вторгающееся в мир исследование, есть само сущее — и сверх того ничто.

Однако странное дело — как раз когда человек науки удостоверяет за собой свою самую подлинную суть, он явно или неявно говорит о чём-то другом. Исследованию подлежит только сущее и больше — ничто; одно сущее и кроме него — ничто; единственно сущее и сверх того — ничто.

Как обстоит дело с этим Ничто? Случайность ли, что мы совершенно само собой вдруг о нём заговорили? Действительно ли это просто манера речи — и больше ничего?

Только зачем мы заботимся об этом Ничто? Ведь как раз наука отклоняет Ничто и оставляет его как ничего не значащее. И всё-таки, когда мы таким путём оставляем Ничто, не оставляем ли мы его тем самым на месте? Хотя об оставлении на каком месте можно говорить, когда мы оставляем ничто? Возможно, впрочем, что эти метания речи движутся уже в пустоте словесной игры. В противовес им науке придётся теперь ещё раз со всей серьёзностью и трезвостью заявить, что для неё дело идёт исключительно о сущем. Ничто — чем ещё оно может быть для науки, кроме жути и бреда? Если наука здесь в своём праве, тогда ясно только одно: о Ничто наука ничего знать не хочет. В конце концов, это и есть научно строгая концепция Ничто. Мы знаем его, когда не хотим о нём, о Ничто, ничего знать.

Наука не хочет ничего знать о Ничто. Но с той же очевидностью остаётся верным: когда она пытается высказать свою собственную суть 3 , она зовет на помощь Ничто. Ей требуется то, что она отвергает. Что за двоякая сущность приоткрывается здесь? 4

При осмыслении нашей сегодняшней экзистенции — как определяющейся наукой — мы попали в самую гущу противоречия. Противоречие само собой развёртывается в вопрос. Вопрос ждёт только, чтобы его явно высказали: как обстоит дело с Ничто?

Разработка вопроса

Если этот тезис правомочен, то возможность отрицания как действия рассудка и вместе с ней сам рассудок зависят неким образом от Ничто. Как он тогда может быть по отношению к Ничто решающей инстанцией? Не идет ли кажущаяся абсурдность вопроса и ответа относительно Ничто в конечном счёте просто от слепого своенравия распоясавшегося рассудка? 6

Впрочем, если уж мы не даем формальной невозможности вопроса о Ничто сбить себя с толку и наперекор ей ставим этот вопрос, то должны по крайней мере удовлетворить тому, что так или иначе остаётся основным требованием для возможности постановки любого вопроса. Если мы во что бы то ни стало должны поставить вопрос о Ничто — о нём самом, — то надо, чтобы оно сначала просто имелось в наличии. Надо, чтобы мы могли с ним столкнуться.

Где нам искать Ничто? Как нам найти Ничто? Не должны ли мы вообще, чтобы найти что-то, заранее уже знать, что оно существует? В самом деле, человек прежде всего и главным образом может искать только тогда, когда с самого начала предполагает наличие искомого. В данном случае, однако, искомым является Ничто. Неужели бывают поиски без этой заранее данной известности, поиски, которым отвечает одно чистое отыскание?

Совокупность сущего должна быть сначала дана, чтобы в качестве таковой целиком подвергнуться такому отрицанию, в котором объявится и само Ничто.

Другую возможность такого открытия таит радость от близости человеческого бытия — а не просто личности — любимого человека.

Впрочем, как раз когда настроения ставят нас таким образом перед сущим в целом, они скрывают от нас искомое нами Ничто. Тем более мы не станем здесь держаться мнения, будто отрицание приоткрывающегося в настроениях сущего в целом ставит нас перед Ничто. Подобное могло бы по-настоящему произойти соответственно тоже только в таком настроении, которое по самому смыслу совершающегося в нём раскрытия обнаруживает Ничто.

Случается ли в бытии человека такая настроенность, которая, подводит его к самому Ничто?

Ужас приоткрывает Ничто.

В фундаментальном настроении ужаса мы достигли того события в нашем бытии, благодаря которому открывается Ничто и исходя из которого должен ставиться вопрос о нём. Как обстоит дело с Ничто?

Ответ на вопрос

Единственно важный для нашей ближайшей Цели ответ уже добыт, если мы позаботимся о том, чтобы вопрос о Ничто действительно продолжал стоять. Для этого от нас требуется воссоздать превращение человека в своё бытие, производимое с нами всяким ужасом, чтобы схватить открывающееся здесь Ничто таким, каким оно даёт о себе знать. Тем самым одновременно возникает требование категорически отклонять те характеристики Ничто, которые возникли не в виду его самого.

При ужасе сущее в целом становится шатким. В каком смысле это происходит? Ведь сущее не уничтожается ужасом так, чтобы оставить после себя Ничто. Да и как ему уничтожаться, когда ужас сопровождается как раз совершенной немощью по отношению к сущему в целом. Скорее, Ничто даёт о себе знать, собственно, вместе с сущим и в сущем как целиком ускользающем.

В ужасе заключено отшатывание от , которое, однако, есть уже не бегство, а оцепенелый покой. Это отшатывание берёт начало от Ничто. Ничто не затягивает в себя, а по своему существу отсылает. Отсылание от себя как таковое есть вместе с тем — за счёт того, что оно заставляет сущее ускользать, — отсылание к тонущему сущему в целом. Это отталкивающее отсылание к ускользающему сущему в целом, со всех сторон теснящее при ужасе наше бытие, есть существо. Ничто: ничтожение. Оно не есть ни уничтожение сущего, ни результат отрицания. Ничтожение никак не позволяет и списать себя на счёт уничтожения и отрицания. Ничто само ничтожит 10 .

Ничтожение не случайное происшествие, а то отталкивающее отсылание к ускользающему сущему в целом, которое приоткрывает это сущее в его полной, до того сокрытой странности как нечто совершенно Другое — в противовес Ничто.

Только на основе изначальной явленности Ничто человеческое бытие может подойти к сущему и вникнуть в него 11 . И поскольку наше бытие по своей сущности стоит в отношении к сущему, каким оно не является и каким оно само является, в качестве такого бытия оно всегда πрο-исходит из заранее уже открывшегося Ничто.

Человеческое бытие означает: выдвинутость в Ничто.

Выдвинутое в Ничто, наше бытие в любой момент всегда заранее уже выступает за пределы сущего в целом. Это выступание за сущее мы называем трансценданцией. Не будь наше бытие в основании своего существа трансцендирующим, то есть, как мы можем теперь сказать, не будь оно заранее всегда уже выдвинуто в Ничто, оно не могло бы встать в отношение к сущему, а стало быть, также и к самому себе.

Без изиачальной раскрытости Ничто нет никакой самости и никакой свободы.

Тем самым ответ на наш вопрос о Ничто добыт. Ничто — не предмет, не вообще что-либо сущее. Оно не встречается ни само по себе, ни рядом с сущим, наподобие приложения к нему. Ничто есть условие возможности раскрытия сущего как такового для человеческого бытия. Ничто не составляет, собственно, даже антонима к сущему, а изначально принадлежит к самой его основе. В бытии сущего совершает своё ничтожение Ничто.

Только теперь наконец должно получить слово слишком уже долго сдерживавшееся сомнение. Если наше бытие может вступить в отношение к сущему, то есть экзистировать, только благодаря выдвинутое в Ничто и если Ничто изначально открывается только в настроении ужаса, не придётся ли нам постоянно терять почву под ногами в этом ужасе, чтобы иметь возможность вообще экзистировать? А разве не мы же сами признали, что этот изначальный ужас бывает редко? Что главное, мы ведь все так или иначе экзистируем и вступаем в отношение к сущему, каким мы не являемся и каким мы являемся сами, — без всякого такого ужаса. Не есть ли он прихотливая выдумка, а приписанное ему Ничто — передержка?

Но что значит, что этот изначальный ужас бывает лишь в редкие мгновенья? Только одно: на поверхности и обычно Ничто в своей изначальности от нас заслонено. Чем же? Тем, что мы в определённом смысле даем себе совершенно затеряться в сущем. Чем больше мы в своих стратагемах поворачиваемся к сущему, тем меньше мы даем ему ускользать как таковому; тем больше мы отворачиваемся от Ничто. Зато и тем вернее мы выгоняем сами себя на общедоступную внешнюю поверхность нашего бытия. И всё же это наше постоянное, хоть и двусмысленное отворачивание от Ничто в известных пределах отвечает его подлиннейшему смыслу. Оно — Ничто в своём ничтожении — как раз и отсылает нас к сущему. Ничто ничтожит непрестанно без того, чтобы мы знали об этом событии тем знанием, в котором повседневно движемся.

Как бы часто и разнообразно отрицание — высказанное или нет — ни пронизывало собой всякое мышление, оно ни в коем случае не служит единственным полноправным свидетельством открытости Ничто, сущностно принадлежащей нашему бытию. По сути дела, отрицание нельзя принимать ни за единственный, ни даже за главный род ничтожащего поведения, в котором наше бытие сотрясается ничтоженьем Ничто. Бездонней, чем простая уместность обдуманного отрицания, — жёсткость действия наперекор и режущая острота презрения. Ответственней — мука несостоятельности и беспощадность запрета. Тягостней горечь лишения.

Ужас, сопутствующий дерзанию, не терпит никакого противополагания себя ни радости, ни уютному самодовольству мирных занятий. Он состоит — по сю сторону подобных противоположностей — в тайном союзе с окрыленностью и смирением творческой тоски.

Изначальный ужас может проснуться в нашем бытии в любой момент. Для этого совсем не надо, чтобы его разбудило экстравагантное событие. Глубине его действия отвечает мелочность возможных поводов для него. Он постоянно готов ворваться к нам, и всё же врывается, вырывая почву из-под наших ног, лишь очень редко.

Выдвинутость нашего бытия в ничто на почве потаённого ужаса делает человека заместителем Ничто. Мы настолько конечны, что именно никак не можем собственным решением и волей изначально поставить себя перед лицом Ничто 12 . В такие бездны нашего бытия въедается эта ограниченность концом, что в подлинной и глубочайшей конечности нашей свободе отказано 13 .

Выдвинутость нашего бытия в Ничто на почве потаённого ужаса есть перешагивание за сущее в целом: трансценденция.

В каком смысле вопрос о Ничто пронизывает и скрепляет собой совокупное целое метафизики?

Эта черновая историческая ретроспектива демонстрирует Ничто как антоним собственно сущего, то есть как его отрицание. Когда же Ничто становится неким образом проблемой, то происходит вовсе не просто лишь уточнение этого контрастного соотношения, но впервые только и возникает собственно метафизическая постановка вопроса о бытии сущего. Ничто уже не остаётся неопределённой противоположностью сущего, а приоткрывает свою принадлежность к бытию сущего.

Старый тезис ex nihilo nihil fit приобретает в таком случае ещё один смысл, попадающий в самую суть проблемы бытия, и гласит: ex mhilo omne ens qua ens fit. В Ничто человеческого бытия сущее в целом впервые только и приходит к самому себе сообразно своей наиболее подлинной возможности, то есть конечным образом 18 .

А в каком смысле вопрос о Ничто, поскольку он метафизический, вбирает в себя наше вопрошающее бытие? Мы характеризуем наш здешний и нынешний опыт бытия как сущностно определяемый наукой. Если наше определяемое ей бытие связано с вопросом о Ничто, то этот вопрос должен делать его проблематичным.

Наше научное бытие приобретает свою простоту и заострённость благодаря тому, что подчёркнутым образом вступает в отношение к самому по себе сущему и только к нему. Ничто науке хотелось бы с жестом превосходства отбросить. Теперь, однако, при вопрошании о Ничто обнаруживается, что это наше научное бытие возможно только в том случае, если оно заранее уже выдвинуто в Ничто. Таким, каково оно есть, оно понимает себя только тогда, когда не отбрасывает Ничто. Прославленные трезвость и всесилие науки обращаются в насмешку, если она не принимает Ничто всерьёз. Только благодаря открытости Ничто наука способна сделать сущее само по себе предметом исследования. Только когда наука эк-зистирует, отталкиваясь от метафизики, она способна снова и снова отстаивать свою сущностную задачу, которая заключается не в собирании и упорядочении знаний, а в каждый раз заново достигаемом размыкании всего пространства истины природы и истории.

Вопрос о Ничто нас самих — спрашивающих — ставит под вопрос. Он — метафизический.

Примечания

Жизнь, движенье разрешились
В сумрак зыбкий, в дальний гул…
Час тоски невыразимой…
Всё во мне, и я во всём…
Сумрак тихий, сумрак сонный…
Переполни через край…
Дай вкусить уничтоженья,
С миром дремлющим смешай!

(Тютчев Ф. И. Тени сизые смесились… 1836)

Есть час один, проникнутый тоской,
Когда…
Всё тихо и молчит…
И сердце в нас подкидышем бывает…
Всё вокруг него и пусто и темно!

Публикации по теме

Новые статьи

Популярные статьи

Гуманитарный портал ISSN 2310-1792 About • Agreement • Terms of Use Гуманитарное пространство в рамках одного ресурса: гуманитарные науки, рынки гуманитарных знаний, методов и технологий, общественное развитие, государственные и корпоративные стратегии, управление, образование, институты, фабрики мысли. Гуманитарные исследования и аналитика, рейтинги, прогнозы, энциклопедия, библиотека. Всё для изучения и проектирования гуманитарного развития.

Подобно вышеназванным определениям бытия, священное не есть нечто такое, на что можно указать в ряду других предметов, она не является также их неким свойством, но представляет собой одну из частей спектра бытия, существующего ничто. Содержательно священное воплощает собой Seyn в аспекте высшего присутствия, окутывающего мир любовью, дарящего ему смысл, одаривающего мир и принимающего жертвы от людей. Неуловимое, ускользающее при попытке постичь его и схватить умом, но несомненное в своем присутствии das Heilige одновременно окутывает мир светом своей заботы, наделяет его неизъяснимой глубиной, загадочностью и не выразимой словами осмысленностью.

Таким образом, если попробовать взглянуть на мировоззрение Хайдеггера через призму проблематики теизм – атеизм, то самым корректным описанием позиции мыслителя был бы отказ иметь что бы то ни было общее с этими ярлыками. Хайдеггер претендовал на движение своей мысли в реальности, параллельной обеим названным позициям, поскольку они исходят из мира сущего, ведь боги всех исторических религий есть, по его мнению, лишь особый род измышляемых человеком сущих предметов, хотя у них и есть описанная бытийная основа. Тем не менее, если рассуждать в этой плоскости, строго говоря, чуждой самому Хайдеггеру, то он, несомненно, является атеистом, с точки зрения не только всех ортодоксальных версий известных религий, но и абсолютного большинства приходящих на ум альтернативных концепций теизма, в том числе мистических, ведь в них всегда речь заходит о наивных предметных определениях божественного бытия (даже мистики не вполне ушли от этого) и лишь по касательной они задевают то, что Хайдеггер вкладывает в понятие Seyn .

9. Бытие есть событие, присвоение (das Ereignis). Принципиальным моментом хайдеггеровского мышления является различение истории как die Historie и как die Geschichte , разведение по смыслу этих двух понятий, являющихся в немецком языке синонимами. Historie есть история, в которой сущее осмысляется изнутри самого сущего. Она представляет собой предмет исследования исторической науки и спекуляций большинства философов: она есть совокупность фактов и процессов, движимых другими фактами и процессами и осмысляемых задним числом. Второй подход к истории, называемый Geschichte, Хайдеггер возводит к слову Geschick –– судьба, а его, в свою очередь, к schicken – посылать. Geschichte есть история, увиденная с точки зрения Seyn как движущей силы, история как судьба, посланная бытием, как посыл бытия. В истории философии, подчёркивает мыслитель, такое понимание истории является большой редкостью и единственным человеком, создавшим всесторонне продуманную и значительную концепцию в рамках данного подхода, был Гегель. Гегель, однако, оказался заложником метафизики, подвергшей забвению фундаментальную онтологическую разницу, и под именем бытия, абсолютного духа, имел в виду лишь высший, начальный род сущего. Его философия по этой причине может быть названа Geschichte, но не имеет права называться Seynsgeschichte, ибо бытие как таковое было ей даже не увидено.

Теперь, когда мы определили смысл и место понятия бытия в учении Хайдеггера, становится возможным проанализировать вытекающие из этого методологические следствия, обуславливающие специфику его философствования.

Методология хайдеггеровского мышления

«У: Должен признаться, что я не вполне могу представить себе всё то, что вы говорите о Крае, о просторе и о времени, о возвращении и покоеньи.

Г: Возможно, это вообще нельзя представить, поскольку в представлении всё становится предметом, который противостоит нам в определённом горизонте.

У: Тогда мы по-настоящему не можем описать то, что назвали?

Уч: Нет. Любое описание показывает называемое предметно.

Г: Тем не менее называемое позволяет себя назвать и таким образом думать о себе, названном.

Уч: в том случае, если мышление не будет больше представлением.

У: Но чем же тогда оно должно быть?

Библиография

1. Heidegger M. Gesamtausgabe. Frankfurt am Mein: Vittorio Klosterman, 1975–. Bd.: 7 (298 S.), 12 (262 S.), 14 (155 S.), 15 (447 S.), 65 (513 S.), 69 (229 S.), 70 (200 S.), 94 (536 S.), 96 (285 S.).

2. Хайдеггер М. Парменид. СПб.: Владимир Даль, 2009. 383 c.

3. Inwood M. A Heidegger Dictionary. Malden: Blackwell Publishers, 1999. 283 pp.

4. Inwood M. Heidegger: A Very Short Introduction. New York: Oxford University Press, 2000. 154 pp.

5. Dahlstrom D.O. The Heidegger Dictionary. London: Bloomsbury Publishing, 2013. 312 pp.

6. Schalow F., Denker A. Historical Dictionary of Heidegger’s Philosophy. Lanham: Scarecrow Press, 2010. 429 pp.

9. Хайдеггер М. Ницше: в 2 т. СПб.: Владимир Даль, 2006. 603 c.

10. Хайдеггер М. Время и бытие: сборник. М.: Республика, 1993. 447 c.

11. Richardson W.J. Heidegger: Through Phenomenology to Thought. New York: Fordham University Press, 2003. 778 pp.

12. Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге: сборник. М.: Высш. шк., 1991. 192 c.

13. Боэций. Каким образом Троица есть единый Бог, а не три божества // Утешение философией и другие трактаты. М.: Наука, 1990. 415 с.

16. Черняков А.Г. Онтология времени. Бытие и время в философии Аристотеля, Гуссерля и Хайдеггера. СПб.: Высшая религиозно-философская школа, 2001. 460 с.

17. Хайдеггер М. Гераклит. СПб.: Владимир Даль, 2011. 513 с.

18. Capobianco R. Engaging Heidegger. Toronto: University of Toronto Press, 2010. 183 pp.

19. Young J. Heidegger’s Later Philosophy. Cambridge: Cambridge University Press, 2002. 132 pp.

20. Хайдеггер М. Исток художественного творения: сборник. М.: Академический проект, 2008. 528 c.

Существует заблуждение, что философия и метафизика это синонимы, однако, к метафизике относятся вопросы онтологии (наука о бытии), теологии (наука о Боге), т.е. того, что находится за пределами человеческого познания.

По Хайдеггеру, Метафизический вопрос обладает тремя основными характеристиками, отличающими его от любого другого вопроса:

1. В этом вопросе затрагивается вся философская проблематика;

2. Сам спрашивающий также ставится под вопрос;

3. На этот вопрос нельзя дать однозначный ответ, он всегда будет противоречивым. бессмертна ли душа? Или в чем причина зла? Суть таких вопросов в том, что они захватывают и вовлекают и самого вопрошающего, что они не могут быть решены на основании опытных данных и что в силу этого на них нельзя однозначный завершенный ответ. Такие вопросы называются предельные, а способность разума задаваться такими вопросами – предельным метафизическим вопрошанием. Антиномия – предельное метафизическое противоречие. Антиномичность человеческого сознания была открыта Кантом. Антиномия состоит из тезиса и антитезиса, которые доказываются с равной степенью значимости. Знаменитые антиномии Канта: Антиномия конечности и бесконечности: тезис – мир ограничен в пространстве и имеет начало, и конец во времени; антитезис – мир безграничен в пространстве и не имеет начала и конца во времени. И тезис, и антитезис можно одинаково обосновать и доказать, и оба они имеют право на существование.

Хайдеггер предлагает разобрать отдельный метафизический вопрос. "Тем самым – замечает он, – мы сумеем, если удастся перенестись непосредственно в метафизику. Только так мы дадим ей реальную возможность представить саму себя". Начинать нужно с "развертывания" определенного метафизического вопроса. Всякое метафизическое вопрошание обладает двояким свойством. Во-первых, всякий метафизический вопрос охватывает всю метафизическую проблему в целом. Во-вторых, всякий метафизический вопрос может быть задан только так, по Хайдеггеру, что спрашивающий – в качестве спрашивающего – вовлекается в метафизику, т. е. подпадает под вопрос.

Хайдеггер считает, что всякий метафизический вопрос затрагивает особое свойство метафизики – ее целостность, вопрошающий идет от этой целостности. Этим метафизика отличается от науки, например, от физики. В физике мы можем рассматривать вопросы, не затрагивая всю физику в целом. А в метафизике этого сделать нельзя.

Метафизика, по Хайдеггеру это центр учения в сфере философии. Что характерно для философии? – Шаткость ее принципов. Одни философы принимают одни принципы, другие – иные принципы. И в этой ситуации невозможно что-либо доказать или опровергнуть.

Предмет и метод истории философии. Соотношение философии и истории философии. Соотношение истории философии с историей других областей знаний.

История философии - раздел философии, изучающий исторические типы философии. Предмет истории философии – многообразие философских учений, систем и идей, которые были выдвинуты и сформулированы на протяжении истории человеческой цивилизации.

При определении предмета истории философии возможны 2 подхода:

1-ый сводит философию к истории философских систем, т.е. к рассмотрению многообразия философских имен, школ, учений в хронологическом порядке.

2-ой подход сводит к анализу философских проблем, т.е. к рассмотрению философских учений в свете идей, в свете некой общей, абсолютной истины как условие научности познания. В первом случае история философии становится предметом простого повествования, во втором - предметом философской критики. В первом случае мы получаем историю без философии, а во втором - философию без истории.

Методы истории философии таковы:

• Наивный описательный метод, по которому просто с исторической точностью излагается то, чему учили отдельные философы. А как скоро такой реферат предъявляет претензию на научное достоинство, он нуждается в критике исторических преданий, которая, как всякая историческая критика, должна основываться на генетических изысканиях.

• Генетический метод объяснения, который в этом отношении заключает в себе три возможных случая:

1. психологическое объяснение, которое изображает личности и индивидуальные судьбы философов, как фактические причины или поводы их взглядов;

2. прагматический прием, который ищет объяснения учению каждого философа из противоречий и неразрешенных задач его непосредственных предшественников;

3. культурно-историческая точка зрения, которая видит в философских системах прогрессирующий процесс совокупного духовного развития человечества.

• Умозрительный метод критики, который, исходя из предвзятой системы, пытается охарактеризовать различные фазы философского развития тем вкладом, который оно внесло в эту систему.

Отличие философии от истории других наук:

История других наук не является частью этих наук. Так, история физики не есть раздел физики; история математики не есть часть мате - матики; история литературы не есть часть самого литературного произведения и т. д.

Отсюда следует, что изучение истории философии есть изучение самой философии, и наоборот - изучение философии означает в то же время знакомство с историей философии.

Читайте также: