Знают истину танки краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
ВСТАЁТ СТРАНА ОГРОМНАЯ
танк, они делают несколько убыстренных шагов и, также обнявшись, падают под него.
Переехал и ушел из кадра.
ВСТАЁТ НА СМЕРТНЫЙ БОЙ
Никто уже не убегает, не ходит и не преследует…
С ФАШИСТСКОЙ СИЛОЙ ТЕМНОЮ
Трупы на снегу… Трупы на снегу…
Изодранная стена барака с отвисающей дранкой, с голой чернотой окон.
Та же женщина, убитая в решетке, со свесившимися наружу руками.
С ПРОКЛЯТОЮ ОРДОЙ.
И на тех же ступеньках Володя Федотов — лежит, обнимая, целуя убитую Ауру.
Вот теперь-то по завоеванному полю бегут между трупов
надзиратели! С палками! С железными ломиками!
ПУСТЬ ЯРОСТЬ БЛАГОРОДНАЯ
Какой-то драный хромой зэк лежал среди мертвых, теперь вскочил — и бежать в барак!
ВСКИПАЕТ КАК ВОЛНА!
Его настигли и избивают палкой! палкой! ломом!
ИДЁТ ВОЙНА НАРОДНАЯ
А другие двое надзирателей на ступеньках барака выкручивают женщине руки, она кричит.
Ударив по голове, сталкивают ее ногой в спину со ступенек на землю.
Еще бегут надзиратели и палками добивают раненых.
ОЧЕНЬ МЕДЛЕННОЕ ЗАТЕМНЕНИЕ.
И тогда — полная тишина.
Подбородок, офицерский погон на шинели и фанерная дощечка в руках, а на ней — уже много законченных квадратиков, какими точкуют бревна. Карандаш проводит черточку на последнем из них.
— …Четыреста пятьдесят восемь…
Это лейтенант, начальник Культурно-Воспитательной части, предлагавший кино. Он стоит у края большой ямы и считает убитых, сбрасываемых в нее.
Каждого убитого подносят четверо заключенных на куске брезента, прибитом к двум палкам. Они не поднимают голов смотрят только на край ямы, чтоб не оступиться.
Ссунув мертвого в яму головой вперед, уходят с пустыми носилками.
А другого стряхивают вперед ногами…
Шорох и стуки падения.
Там в яме, окоченевшие, они торчат как бревна — руками, ногами, локтями. Мужчины и женщины.
Три бравых краснопогонника стоят по углам большой квадратной ямы. Валки свежей глины окружают яму.
Опять те же руки, дощечка и карандаш. Проводит диагональку:
— …Четыреста пятьдесят девять…
ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.
Тот кабинет в санчасти. Но за врачебным столом сидит теперь пожилая толстая начальница. Она — с погонами майора медицинской службы. Волосы ее окрашены в медный цвет. Гимнастерка едва объемлет корпус. Рядом у того же столика сидит оперуполномоченный.
Перед ними не на вытяжку, но прямой, стоит Галактион Адрианович. В глубине, у двери, видим еще надзирателя. Оперуполномоченный:
— Но именно их двоих нам надо взять на следствие и на суд!
— Но именно этих двух выписывать из больницы сейчас нельзя. Один проглотил столовую ложку — и позавчера мы ему сделали вторую операцию. А у того — швы загноились.
Женщина бьет кулаком о стол:
— Так я их выпишу, если вы труситесь!
Гадкая, слюной брызжет:
…Я тоже врач! Я всю жизнь в лагерях работаю! И вы мне очки не втирайте! А потом они будут ножи глотать, — а следствие будет их ждать?
Оперуполномоченный. Смотрит пристально, чуть вверх (на стоящего):
— Он не трусится. Он просто до конца верен мятежникам.
Галактион Адрианович старается, чтобы лицо его не дрогнуло. Будто это не о нем.
…И если он все операции кончил, я бы его сейчас уже арестовал.
— Да забирайте его, пожалуйста! Дерьма такого найдем.
Чуть поднялась одна бровь. Медленно снял белую шапочку с седой головы. Расстегнул халат. Снял.
Будто в рассеянности обронил снятое белое на пол — и пошел к выходу. На спине его курточки — номер. У двери надзиратель:
— Р-руки назад! Порядка не знаешь.
Так и остались халат и шапочка на полу близ ножек стола и туфель начальницы.
И подземный рокот ударных.
НА ШИРОКОМ ЭКРАНЕ
не сразу вырисовываются низко нависшие своды подземного коридора, идущего вдоль экрана. Глыбы сводов занимают его верхнюю половину. Багровые отсветы едва освещают каменные поверхности.
Ясный голос с высоты:
— Именем Советского Союза. Военный Трибунал Равнинного лагеря МВД…
Струнные заглушают голос.
…К высшей мере наказания.
Сбоку появляется в подземельи видный нам лишь по грудь — Петр Климов. Опустив голову, с руками, завязанными за спиной (это чувствуется по плечам), обросший, в лохмотьях, он идет, как тень. Он плохо виден и не слышен вовсе — он скользит под этими глыбами вдоль толщи стены…
Не рука — черная тень руки с пистолетом, будто пересекшая луч кинопроектора, — вдвигается на экран, недолго следует за затылком жертвы и выстрел! гул под сводами!
красная вспышка у дула, — стреляет в затылок. Тело Климова вздрагивает и ничком падает, не видно куда. Тень руки исчезла.
И оттуда ж, такою же тенью, вступает Иван Барнягин.
И та же тень руки с пистолетом вступает в экран. Ведет дуло за затылком. Вспышка в затылок!
Убитый Барнягин начинает поворачиваться к нам и рухает боком. Вниз. Исчезла и стрелявшая рука.
И беззвучной же медленной тенью тот же путь повторяет Володя Федотов.
И — рука с пистолетом в затылок. Вспышка! Выстрел!
Плечи Федотова взбросило, голову запрокинуло назад, и мальчишеский стон вырвался в вал. Выстрел! Выстрел.
Еще двумя поспешными вспышками его достреливают, он оседает, исчезает с экрана вниз.
В НАЧИНАЮЩЕМСЯ ЗАТЕМНЕНИИ
Не слышно. Замирание всех звуков.
И вдруг — тот счастливый эстрадный мотивчик, с которого начались воспоминания Мантрова.
Яркий солнечный день в лагерной столовой со столбами. Заглядывающие лучи солнца — в парУ баланды. Все забито — проходы и за столами. На деревянных подносах разносят миски. А на помосте — играет оркестр.
Первая скрипка — С-213. Он беззаботно водит смычком, чуть покачивается. Его довольное жирное лицо улыбается.
незатейливый веселенький мотивчик!
У остекленной двери на кухню, рядом с раздаточным окошком, стоит Абдушидзе в поварском колпаке, халате, с большим черпаком в обнаженных волосатых руках. Он молодцеват, маленькие незаконные усики под носом. Перекладывая черпак из руки в руку, широко размахивает правой:
— Привет, бригадир! Ну как? Отоспался с дороги?
И хлопает в рукопожатие с Виктором Мантровым. Мантров чисто побрит, улыбается, сдержанно, пожалуй, печально. Подходит еще третий заключенный:
— Кокки! Виктор! А куда вас возили?
Абдушидзе с достоинством:
— На суд, куда! На суд! Свидетелями.
Повар и бригадир. Миновали бури.
КОСАЯ ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.
У себя в кабинете сухой прораб в синей шинели, не садясь, нога на стул, кричит по телефону (в окне разгораются алые отсветы):
— Это — политическая диверсия. Это явный поджог. Их мало танками давить — их надо вешать каждого четвертого!! Цех стоит три миллиона рублей! Если я сяду на скамью подсудимых, то я многих за собой потяну, обещаю. Да что наши пожарные? Это — калеки! У одной мотор заглох, у другой шланг дырявый. Мобилизуйте конвой, мобилизуйте кого угодно — помогите мне потушить.
Бросает трубку, бежит к двери.
КОСАЯ ШТОРКА. ШИРОКИЙ ЭКРАН.
Музыкальный удар! Стихия огня!
Пылает тот корпус, сплошь деревянный! Он охвачен с коротких и длинных сторон Огонь, раздуваемый ветром, хлещет вдоль стен, факелами прорывается в окна! Огонь багровый с черным дымом.
Солженицын Александр И
Знают истину танки!
киносценарий для экрана переменной формы
Д Е Й С Т В У Ю Щ И Е Л И Ц А:
П а в е л Г а й, Т-120
П е т р К л и м о в, Т-5
И в а н Б а р н я г и н, летчик, Герой Советского Союза
В л а д и м и р Ф е д о т о в, Р-27, студент
В и к т о р М а н т р о в, его одноделец
Ч е с л а в Г а в р о н с к и й, Р-863
Г а л а к т и о н А д р и а н о в и ч, хирург
Д е м е н т и й Г р и г о р ь е в и ч М е ж е н и н о в, ботаник
Е в д о к и м о в, полковник
Т и м о х о в и ч, бригадир
П о л ы г а н о в, бригадир
К и ш к и н, Ф-111
Б о г д а н, глава бандеровцев, Ы-655
М а г о м е т, глава мусульман
А н т о н а с, литовец
Х а д р и с, ингуш
Ю р о ч к а, молодой врач
Пожилой н о р м и р о в щ и к
А у р а, литовка
С-213, секретарь прораба, лагерный скрипач
К о к к и А б д у ш и д з е
В о з г р я к о в, С-731
Ч е р е д н и ч е н к о, майор, начальник ОЛПа
Н а ч а л ь н и к о п е р ч е к и с т с к о г о о т д е л а
С т а р ш и й о п е р у п о л н о м о ч е н н ы й
Б е к е ч, лейтенант, начальник режима
Н а ч а л ь н и к К В Ч
Н а ч а л ь н и ц а с а н ч а с т и
Н а д з и р а т е л ь с у г о л ь н ы м л и ц о м
П о л и т р у к
Д е с я т н и к
Заключенные Особлага в номерах.
Надзиратели. Конвойные офицеры, сержанты, солдаты. Танкисты.
Во вступлении и эпилоге:
Оркестранты, официанты, Курортная публика.
Значок "" означает монтажный стык, то есть внезапную полную cмену кадра. В остальных случаях подразумевается, что последующий кадр получается из предыдущего плавным (панорамным) переходом.
Надписи, начатые с левого края страницы, означают музыкальное и всякое звуковое сопровождение.
УЗКИЙ (ВЕРТИКАЛЬНЫЙ) ЭКРАН.
Кипарисы! Вытянулись. Исчерна-зеленые.
У их подножья — снование маленьких людей. Далеко за вершинами скалистые горы в клубящемся туманце.
Курортная аллея под ними. Газоны. Стволы и стебли знают свое место.
И все же хорошо…
Идут курортники нам навстречу в веселом пестром легком. В чалмах самодельных. Защитных очках. И с мохнатыми полотенцами.
Шуршит под ногами гравий. Обрывки неясные речи. Звук подъехавшего автомобиля.
Свисают ветви с бледно-розовой ватой цветов.
Они идут мимо киоска сувениров.
Мимо скамей, где отдыхают грузные курортники и грузные дети.
Открывается крутой откос наверх. По откосу — широкие ступени, декоративный кустарник.
оттуда доносится музыка.
— Ну как, Виктор? Выдерживаешь?
У Виктора сдержанная, но располагающая улыбка, ясный взгляд. То ли рассеянность, то ли растерянность:
— Не знаю. Еще не могу привыкнуть. Золотистая дама:
— Ах, Витенька! К хорошему люди привыкают легко! К хорошему мы вас быстро вернем. Правда, Альбина?
Девушка в той поре, когда всякая хороша. Мило-диковатая прическа. Улыбается вместо ответа.
ресторанная музыка ближе и громче.
Они уже — под шатром веранды. Белизна и сверкание столов.
Есть свободный, они садятся.
В прозор между балюстрадой и пологом — вершинки кипарисов где-то близко внизу, а за ними — море, море… Беленький пассажирский катерок.
веселенькая разухабистая музыка.
— Нет! Поразительное и удивительное не что Виктор там был, а что он оттуда вернулся! Невредимым!
— Страдалец! Чего он там натерпелся! И ничего не хочет рассказать!
Мантров смотрит ясными глазами, улыбается умеренно:
— К сожалению, я ничего не помню. Я — все забыл…
Море — во весь экран, лишь край полога наверху, колонка веранды. И внемлющий профиль девушки:
— Но сейчас-то вам — разве плохо?
только голос его:
Море. И профиль девушки.
В кадр входит плечо и темя официанта, наклонившегося к их столу:
— Антрекот — два, фрикассе из лопатки — раз… Суфле лимонное четыре…
Голова Мантрова запрокинулась, кадык ходит по горлу:
— Будто в насмешку…
Общий вид ресторана. Чистая кушающая публика. Дородные официанты просторными проходами снисходительно разносят подносы. Две пары покачиваются между столиками. На эстраде — маленький оркестр: струнные, саксофонист, ударник.
бесшабашный мотивчик. Голос Мантрова:
— Будто в насмешку вот такой же оркестрик по воскресеньям играл и там…
Скрипка и виолончель и движущиеся их смычки остаются резкими. Остальные инструменты и все оркестранты расплываются…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . но резко звучит все тот же, все тот же распущенный мотивчик. . . . . . . . . . . . . . . . . .
И проступают четверо оркестрантов в черных спецовках, и черных картузиках. Над козырьками картузиков, выше сердца на спецовках и над левыми коленями у всех — белые лоскутки с черными номерами. У первой скрипки, одутловатого парня с добродушным видом, — номер С-213.
Стулья оркестра — на маленьком сколоченном возвышении около квадратного столба, посреди огромной столовой, где в два ряда идут такие же столбы. И тесовые грубые ничем не покрытые столы — в четыре долгих ряда. И за каждым столом — по десятку заключенных, лицами к нам и спинами к нам (меж лопаток у каждого — тоже лоскут с номером).
В проходах — тесно. Проталкиваясь среди приходящих и уходящих, одни заключенные несут деревянные подносы с полными мисками. А иные собирают пустые миски, накладывая их друг в друга горкой до двадцати. И из мисок, в каких остается, — выпивают, вылизывают остатки.
Едящие. Грязная публика. Их плечи пригорблены. Лица — нетерпеливо голодны.
Те — жадно заглядывают в миску к соседу.
А тот пробует ложкой — пуста попалась ему баланда!
Молодой парень снял шапку и крестится перед едой.
та же счастливая подпрыгивающая мелодия. Только танцевать!
И один сборщик пустых мисок подтанцовывает. Собирая миски, он неприлично подбрасывает зад то правым, то левым боком, горку мисок обнимая как партнершу. Лицо у него круглое, придурковатое. И все приемы юродивого. И одет он по-дурацки: сверх черной спецовки какая-то зеленая рваная жилетка, к которой приколот кумачовый бантик, как на первое мая. На спине жилетки и на груди мелом выведен тот же номер, что на фуражке: Ф-111.
Обедающие смеются над ним:
— Кишкин не унывает!
Парень наклонился над миской, весь ушел в жеванье голого рыбьего скелетика, свисающего у него изо рта. Тут на столе, между мисками, много наплевано таких костей. Вдруг чья-то рука со стороны трогает его ломтик хлеба, лежащий рядом. Парень вздрагивает и двумя руками ухватывается за свой хлеб. Но, подняв глаза, улыбается:
это Кишкин хватал, теперь отпускает, его круглое лицо в улыбке:
— Все вы такие. Пока вашей пайки не тронь, вы ни о чем не спохватитесь.
И уже пританцовывает с пустыми мисками дальше. Вдруг поставил горку на край другого стола и наклонился к сидящим:
Его голова над столом и несколько обедающих. К нам лицом: Мантров, стриженный наголо, с номером над сердцем, как у всех, и Р-27, юноша с очень впалыми щеками, с быстрыми сообразительными глазами, необщим выражением лица.
— Ребята! Если батька — дурак, а матушка — проститутка, так дети будут сытые или голодные?
Знают истину танки! Александр Исаевич Солженицын
Д Е Й С Т В У Ю Щ И Е Л И Ц А:
П а в е л Г а й, Т-120
П е т р К л и м о в, Т-5
И в а н Б а р н я г и н, летчик, герой Советского Союза
В л а д и м и р Ф е д о т о в, Р-27, студент
В и к т о р М а н т р о в, его одноделец
Ч е с л а в Г а в р о н с к и й, Р-863
Г а л а к т и о н А д р и а н о в и ч, хирург
Д е м е н т и й Г р и г о р ь е в и ч М е ж е н и н о в, ботаник
Е в д о к и м о в, полковник
Т и м о х о в и ч, бригадир
П о л ы г а н о в, бригадир
К и ш к и н, Ф-111
Б о г д а н, глава бандеровцев, Ы-655
М а г о м е т, глава мусульман
А н т о н а с, литовец
Х а д р и с, ингуш
Ю р о ч к а, молодой врач
Пожилой н о р м и р о в щ и к
А у р а, литовка
С-213, секретарь прораба, лагерный скрипач
К о к к и А б д у ш и д з е
В о з г р я к о в, С-731
Ч е р е д н и ч е н к о, майор, начальник ОЛПа
Н а ч а л ь н и к о п е р ч е к и с т с к о г о о т д е л а
С т а р ш и й о п е р у п о л н о м о ч е н н ы й
Б е к е ч, лейтенант, начальник режима
Н а ч а л ь н и к К В Ч
Н а ч а л ь н и ц а с а н ч а с т и
Н а д з и р а т е л ь с у г о л ь н ы м л и ц о м
П о л и т р у к
Д е с я т н и к
Заключенные Особлага в номерах.
Надзиратели. Конвойные офицеры, сержанты, солдаты. Танкисты.
Во вступлении и эпилоге:
Оркестранты, официанты, Курортная публика.
Надписи, начатые с левого края страницы, означают музыкальное и всякое звуковое сопровождение.
Кипарисы! Вытянулись. Исчерна-зеленые.
У их подножья — снование маленьких людей. Далеко за вершинами скалистые горы в клубящемся туманце.
Курортная аллея под ними. Газоны. Стволы и стебли знают свое место.
И все же хорошо…
Идут курортники нам навстречу в веселом пестром легком. В чалмах самодельных. Защитных очках. И с мохнатыми полотенцами.
Шуршит под ногами гравий. Обрывки неясные речи. Звук подъехавшего автомобиля.
Свисают ветви с бледно-розовой ватой цветов.
Они идут мимо киоска сувениров.
Мимо скамей, где отдыхают грузные курортники и грузные дети.
Открывается крутой откос наверх. По откосу — широкие ступени, декоративный кустарник.
оттуда доносится музыка.
— Ну как, Виктор? Выдерживаешь?
У Виктора сдержанная, но располагающая улыбка, ясный взгляд. То ли рассеянность, то ли растерянность:
— Не знаю. Еще не могу привыкнуть. Золотистая дама:
— Ах, Витенька! К хорошему люди привыкают легко! К хорошему мы вас быстро вернем. Правда, Альбина?
девушка в той поре,когда всякая хороша. Мило-диковатая прическа. Улыбается вместо ответа.
ресторанная музыка ближе и громче.
Они уже — под шатром веранды. белизна и сверкание столов.
есть свободный, они садятся.
В прозор между балюстрадой и пологом — вершинки кипарисов где-то близко внизу, а за ними — море, море… Беленький пассажирский катерок.
веселенькая разухабистая музыка.
— Нет! Поразительное и удивительное не что Виктор там был, а что он оттуда вернулся! Невредимым!
— Страдалец! Чего он там натерпелся! И ничего не хочет рассказать!
Мантров смотрит ясными глазами, улыбается умеренно:
— К сожалению, я ничего не помню. Я — все забыл…
Море — во весь экран, лишь край полога наверху, колонка веранды. И внемлющий профиль девушки:
— Но сейчас-то вам — разве плохо?
Море. И профиль девушки.
В кадр входит плечо и темя официанта, наклонившегося к их столу:
— антрекот — два, фрикассе из лопатки — раз… Суфле лимонное четыре…
голова Мантрова запрокинулась, кадык ходит по горлу:
— Будто в насмешку…
Общий вид ресторана. Чистая кушающая публика. Дородные официанты просторными проходами снисходительно разносят подносы. Две пары покачиваются между столиками. На эстраде — маленький оркестр: струнные, саксофонист, ударник.
— Будто в насмешку вот такой же оркестрик по воскресеньям играл и там…
Скрипка и виолончель и движущиеся их смычки остаются резкими. Остальные инструменты и все оркестранты расплываются…
И проступают четверо оркестрантов в черных спецовках, и черных картузиках. Над козырьками картузиков, выше сердца на спецовках и над левыми коленями у всех — белые лоскутки с черными номерами. У первой скрипки, одутловатого парня с добродушным видом, — номер С-213.
Стулья оркестра — на маленьком сколоченном возвышении около квадратного столба, посреди огромной столовой, где в два ряда идут такие же столбы. И тесовые грубые ничем не покрытые столы — в четыре долгих ряда. И за каждым столом — по десятку заключенных, лицами к нам и спинами к нам (меж лопаток у каждого — тоже лоскут с номером).
В проходах — тесно. Проталкиваясь среди приходящих и уходящих, одни заключенные несут деревянные подносы с полными мисками. А иные собирают пустые миски, накладывая их друг в друга горкой до двадцати. И из мисок, в каких остается,- выпивают, вылизывают остатки.
Едящие. Грязная публика. Их плечи пригорблены. Лица — нетерпеливо голодны.
Те — жадно заглядывают в миску к соседу.
А тот пробует ложкой — пуста попалась ему баланда!
Молодой парень снял шапку и крестится перед едой.
та же счастливая подпрыгивающая мелодия. Только танцевать!
И один сборщик пустых мисок подтанцовывает. Собирая миски, он неприлично подбрасывает зад то правым, то левым боком, горку мисок обнимая как партнершу. Лицо у него круглое, придурковатое. И все приемы юродивого. И одет он по-дурацки: сверх черной спецовки какая-то зеленая рваная жилетка, к которой приколот кумачовый бантик, как на первое мая. На спине жилетки и на груди мелом выведен тот же номер, что на фуражке: Ф-111.
Обедающие смеются над ним:
— Кишкин не унывает!
Парень наклонился над миской, весь ушел в жеванье голого рыбьего скелетика, свисающего у него изо рта. Тут на столе, между мисками, много наплевано таких костей. Вдруг чья-то рука со стороны трогает его ломтик хлеба, лежащий рядом. Парень вздрагивает и двумя руками ухватывается за свой хлеб. Но, подняв глаза, улыбается:
это Кишкин хватал, теперь отпускает, его круглое лицо в улыбке:
— Все вы такие. Пока вашей пайки не тронь, вы ни о чем не спохватитесь.
И уже пританцовывает с пустыми мисками дальше. Вдруг поставил горку на край другого стола и наклонился к сидящим:
Его голова над столом и несколько обедающих. К нам лицом: Мантров, стриженный наголо, с номером над сердцем, как у всех, и Р-27, юноша с очень впалыми щеками, с быстрыми сообразительными глазами, необщим выражением лица.
— Ребята! Если батька — дурак, а матушка — проститутка, так дети будут сытые или голодные?
кричат ему, предвидя забаву. Мантров лишь рассеянно взглядывает, продолжая аккуратно есть. Р-27 остановил ложку, с интересом слушает, как и соседи. Кишкин разводит руками:
И, обняв миски, приплясывая, исчезает из кадра. Он оставил недоумение. Все считают. Р-27 трясет за плечо сдержанного Мантрова:
— Слышь, Витька, какая простая мысль! Ай да Кишкин! Я никогда не считал. Значит, это будет…
Но Мантров не увлечен, он методично высасывает с ложки жижицу баланды. Р-27 оборачивается к соседу с другой стороны — к Р-863:
У Гавронского — удлиненное лицо с тонкими чертами. Он тоже считал. Он говорит почти без акцента, но с затруднением:
— Сорок пудов в год. Два килограмма в день. Даже на ребенка в люльке.
С кривой улыбкой жалости он берет с тряпицы на столе свой кусочек хлеба.
его ладонь с этой неровно обломленной ничтожной корочкой.
Невозмутимо пилит смычком одутловатый скрипач С-213.
ба-бам! — оглушительно бьют железом о рельс.- Ба-бам!
ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ КРУПНО.
Рука в гимнастерке медленно бьет молотком о висящий качающийся рельс.
На алом восходном небе — черный силуэт зоны: вышки черные по краям экрана, соединенные сплошным забором, над ним — заостренные столбы с фонарями и колючая проволока во много нитей. Черная.
Зона медленно проплывает, как видна она изнутри.
Одна вышка переходит в другую. И снова проволока. Потом полукругло вытянутые верхушки ворот.
ворота — выше забора. Они — двойные во всю их высоту. Простые, деревянные.
Подведем итог позавчерашнего опроса о вводе советских войск в Чехословакию полвека назад. Почти половина респондентов (а без учета не определившихся - даже больше половины) считают оккупацию Чехословакии и насильственную смену ее политического руководства правильным решением. Примерно 20% полагают, что в создавшейся ситуации надо было действовать иными методами, а 22% - вообще против любого вмешательства во внутренние дела других государств. Наконец, около 13% не считают себя достаточно информированными, чтобы ставить оценку данному событию.
Информация об этом журнале
- Цена размещения 20 жетонов
- Социальный капитал 12 792
- В друзьях у 2 416
- Длительность 10 часов
- Минимальная ставка 20 жетонов
Итак, я Вячеслав Кондратьев, а это мой очередной журнал. Правда, все предыдущие журналы, которые я когда-то делал, либо продолжаю делать, отпечатаны на бумаге: "Крылья Родины", "Авиамастер", "Авиапарк", "Легендарные самолеты". Из их названий видно, что меня…
СССР мог и имел право диктовать свою волю в Восточной Европе, а Россия вряд ли такое право имеет. Ибо а) уже не империя, б) экономика не тащит такие затраты. В сложившихся условиях не воевать надо, а вкладывать в своих людей.
А бомбой по Златой Праге, а?
И пусть разгребают радиоактивные завалы и хоронят трупы, в том числе очень умных жителей 6-го района и храброго местного историка тоже?
Шутка.
Выводы не совсем правильные. В сфере интересов России такие действия допустимы в некоторых обстоятельствах, но лучше действовать иными способами, избегать насилия или использовать его ограниченно. Не надо путать тогда и сейчас. Тогда так было надо. Сейчас можно по другому.
". Россия должна диктовать свою непреклонную волю остальному мировому сообществу"
"Диктовать свою непреклонную волю" и "отстаивать свои интересы" это совсем не одно и то же.
Это, собственно, ответ на часто задаваемый вопрос: "А почему все вокруг не любят Россию, ведь мы такие добрые?"
Очевидно, в империи (а мы, кто бы что ни говорил, живем в империи) так и должно быть.
Я бы сравнил настрой этой части российского обшества с настроем шведов середины 18 века.
Уже без Эстляндии и Лифляндии. Еще с Финляндией.
Главное - не повторить ошибок времен Густава третьего. Тот тоже был большой поклонник концепции "Можем перепоказать".
". 22% - вообще против любого вмешательства во внутренние дела других государств. "
Невелик процент нормальных людей. Хочется надеяться, что это специфика гостей блога.
Да, военная история, как правило, притягивает массы со совеобразными политическими взглядами.
Причем абсолютно пофиг, в какой именно стране.
Компентентность русских имперцев в геополитике столь высока, что за прошлый век были просраны всего две империи. И поскольку единственный уроком который они из этого извлекли является "мало мы вас били", то очевидно что так и должно было быть.
Брежнев поступил абсолютно правильно, раздавив танками евромайдан в Чехословакии (как до этого Хрущёв - неонацистский путч в Венгрии). "Навязывать с помощью вооружённых сил свою волю всему остальному миру" - это, конечно, жирно, и нам себя так ни в коем случае вести нельзя. Но и выпускать из своих когтей территории, которые в силу исторических обстоятельств вошли в орбиту нашего влияния, без боя никак нельзя. Свято место пусто не бывает, и то, от чего добровольно откажемся мы, охотно подберут наши геополитические враги - это объективный закон геополитики, нравится он демшизе или нет. Тем более, что в Чехословакии работали наши специалисты, помогали неблагодарным чехам развивать их экономику. Евромайдан угрожал их безопасности - Брежнев послал войска защитить своих сограждан. Так поступило бы любое уважающее себя государство.
Другое дело, что исключительные меры, оправданные именно в этом качестве, Брежнев возвёл в систему, провозгласив принцип ограниченного суверенитета. Этого делать было нельзя - ибо подобный шаг давал нашим геополитическим врагам в руки мощный пропагандистский козырь. Которым враги в итоге и воспользовались для разрушения ОВД.
Читайте также: