Жизнь эрнста шаталова краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
Удивительно на что порой человек способен. Насколько мудр этот Эрнст, как глубоко и интересно мыслит. Такие книги стоит читать, такие книги достойные. Мое мнение о повести. Фото страниц, и фото реального Эрнста.
Всем доброго времени суток!
Мне сегодня хотелось бы поделиться своим мнением и впечатлениями о такой повести, которая была написана Владимиром Амлинским. У меня огромная коллекция вот таких книг "Библиотека мировой литературы для детей".
Эти книги по весу очень тяжелые, поэтому их не удобно таскать с собой. Я не совсем согласна, что такие произведения, которые находятся в этих сборниках понравятся или впечатлят детей, ибо в таких книгах часто бывают достаточно тяжелые произведения- не сказала бы, что для детей они хороши. В данном сборнике находятся повести нескольких авторов, но я прочитала пока только одну повесть, а именно - "Жизнь Эрнста Шаталова".
Мне очень нравится, что на странице используется разный шрифт перед началом прочтения повести. Я лично очень люблю повести читать- почему? Потому что в них часто поднимаются философские темы, над которыми хочется подумать и поразмышлять- а благодаря таким темам, зарождаются действительно мудрые мысли и есть всегда такое ощущение во время прочтения таких произведений- ощущение, что ты начинаешь много думать и даже какие-то абзацы перечитывать.
Об авторе.
Прежде чем начинать читать какое-либо произведение, я всегда люблю узнать побольше информации о самом авторе. Ведь, когда я читаю книгу, я по сути вступаю в диалог с автором- и мне все-таки хочется иметь хоть какое-то представление о своем собеседнике.
Для меня это совсем не известный автор- впервые о нем слышала. Поэтому читала его произведение впервые.
Вот немного информации об авторе.
Меня очень смутило, что автор умер так рано. Он всего прожил 54 года. Это очень мало- ему бы жить и жить. Не нашла я никакой информации о причине его смерти. Очень жаль.
Жизнь Эрнста Шаталова
Так, что же такое повесть? Повесть-это какой-то небольшой рассказ о каком-то промежутке времени. В данном случае нам рассказывают о таком человеке , как Эрнст Шаталов. Рассказ этот написан на документальной основе. Эрнст Шаталов-это реальный человек, который существовал. К сожалению, он прожил не долгую жизнь, а ве потому, что он был прикован к постели. К постели он был прикован не с самого рождения, а из-за чистой случайности. Как-то раз он играл в хоккей и его приятель случайно замахнулся и шайба попала Эрнсту по коленке. Через пару дней его коленка опухла и начала болеть. Эрнст помазал кремом. Через некоторое время, когда он играл в футбол, опять, только уже на этот раз попадает по колене мяч.
К сожалению, начались сильные осложнения со здоровьем у Эрнста. И тут вообще ничего не сделать. Меня впечатлили его мысли, его высказывания по поводу жизни. Как это было мудро.
Кстати, вот так выглядел Эрнст- фотография его молодого была и картинка нарисованная, я думаю автором, когда Эрнст уже был постарше. Мне показался Эрнст очень симпатичным парнем- а главное, если приглядеться в его глаза, то видно прямо, как они у него горят.
Очень мудро Эрнст говорил, что если голова мыслит, значит человек еще живет, еще существует. И это действительно очень мудрая точка зрения, хуже всего, когда мозг совсем не работает и человек лежит, как овощ и ему ничего не надо кроме покушать и поспать, а другим он особо и не нужен- но не убивать же это существо.
Повесть Владимира Амлинского "Жизнь Эрнста Шаталова" стоит в ряду таких книг, как роман Николая Островского "Как закалялась сталь", "Повесть о настоящем человеке" Бориса Полевого. Только выдержать грозный приступ болезни герою повести Амлинского пришлось в более раннем возрасте, почти мальчиком, когда легко сломаться , не выдержать. Он не сломался.
У Эрнста Шаталова собственный мир, имеющий смысл не только для него, но и для тех, кто ему близок. О том, что мир нужен ему, а он нужен миру, и говорить тут нечего, хотя бы потому, что герой повести знает из-за своей болезни то, что не знают многие другие люди, и он как раз рассказывает об этом нам. он делится своими мыслями и чувствами.
Я рекомендую данную повесть к прочтению. Меня очень сильно она впечатлила, она совсем не большая, но ее действительно стоит прочесть. Это самая настоящая пища для ума, нет, даже для души.
Подымаюсь по лестнице крепкого, довоенного московского дома, звоню в дверь, где живет Эрнст Шаталов. Звоню и жду, а на душе предчувствие тяжкого и, может быть, бесполезного свидания и разговора. Тишина. Никакого движения там, в квартире, за дверью. Жду, не ухожу, потому что знаю: хозяин всегда дома.
— Садитесь, пожалуйста, — сказал он, торопясь и как бы смущаясь. — Пусть вас не стесняет. Вот это кресло придвиньте сюда. Знаете, некоторые, когда приходят ко мне, чувствуют себя не в своей тарелке. Их, видно, травмирует мое состояние. А меня уже мое состояние не травмирует. Я привык, а они не привыкли. — Так говорил этот человек, торопливо, нервно, резким, сильным голосом, который я уже знал и к которому еще не привык.
— И, знаете, по первому шагу, по первому звуку уже чувствую, что они думают обо мне, и даже знаю, придут еще или нет.
Он был один — странный хозяин этой квартиры.
Никого: ни родных, ни общественников, ухаживающих за прикованным к постели человеком, никого — просто хозяин, дружелюбно и вместе с тем напряженно и изучающе глядящий на меня. Отчего же я отвожу глаза? Оттого, что инстинктивно не хочу обидеть его любопытством, оттого, что еще не нашел себя, не знаю, что говорить и как держаться, оттого, наконец, что я стою, а он лежит, и в этом пропасть между нами. И чем я могу ему помочь? А если нечем помочь, так зачем я здесь.
— Очень многие не приходят снова. И действительно, тяжело со мной общаться. Да, тяжело, — повторил он, и это уже звучало не иронически, не с издевкой, а печально, потухше. Потом он замолк, видимо, утомившись от этого нервного всплеска, и в комнате стало тихо, видимо, так же тихо, как час назад, как десять часов, как год или три, как бывало по девятнадцать-двадцать часов в сутки, когда он был не с людьми, не с гостями и не с врачами, а только лишь с самим собой. Поэтому, видимо, и возникала внутренняя не совсем уже поддающаяся контролю потребность говорить вот так горячечно, нервно и с обидой.
Я вспомнил его письмо ко мне:
По важному вопросу.
Он лежал на металлической высокой кровати. Рядом стоял пульт управления — кнопки, которые он нажимал для того, чтобы отворить дверь или включить приемник, или дать сигнал, чтобы зашли. Эта техника была в его распоряжении. Руки еще слушались его; пальцы обладали силой, они могли чуть напрячься, нажать кнопку, потом другую, третью. Вот и все, чем он владел.
Впрочем, как я узнал впоследствии, кнопку вызова он нажимал редко: старался не беспокоить людей. Длительные и точно рассчитанные отрезки дня он находился один. Скажем, с девяти до часу, потом заходит брат, вернувшийся из института. Он дома с часу до пяти. Потом придет мать с работы.
Он уже тренирован, и в этом отрезке времени он спокойно существует один, посторонняя помощь ему не нужна. Да еще много отрезков времени, много длительных отрезков, когда он один: ночи, рассветы, когда человек вдруг просыпается и, забыв о болезни, хочет встать. И еще много, много этих отрезков, из них можно сшить целую жизнь, более долгую, чем нормальное человеческое существование.
— Да, я написал вам по важному вопросу. Вы, наверное, подумали: будет что-нибудь просить. Все они, калеки, инвалиды, что-то просят. Разве не так.
— Так это и понятно, что просят, — говорю я. — Кому же просить, как не им?
— Да, мне действительно ничего не нужно. Я ведь не преувеличивал. Конечно, все это небогатая аппаратура, ну да работает, и изображение есть и звук. Так что меня устраивает, а на другое возможности нет. Болезнь ведь не только кровь, она и деньги высасывает. И не об этом разговор. А разговор здесь о другом. Да и никакого, собственно говоря, специального разговора. Это, может, для привлечения, просто чтобы вы подумали, что важное какое-то дело, и поскорей пришли. Ну, а если точнее, то дело, может быть, вот в чем.
Эрнст открыл глаза. Я еще раз внимательно посмотрел на него. Глаза были выпуклые, карие. и живые. Да, и тут не придумаешь ничего другого и не скажешь иначе, пусть банально, но все другое будет неправдой. У этого неподвижного человека со скрещенными на простыне руками все было нарушено, изломано, исковеркано болезнью. Она переехала его, как танк, втоптала в землю, в простыни, в кровать, в неподвижность. Только ясный мозг не задело ничто, и он излучал свое свечение, работал с неистребимой силой, с горькой остротой, со сверхнагрузками, с полным и удивительным ощущением своей несоразмерной телу силы, мобильности, отточенности, с недоверчивым, но уже привычным ощущением своего бессилия.
Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Владимир Амлинский - Жизнь Эрнста Шаталова краткое содержание
Жизнь Эрнста Шаталова читать онлайн бесплатно
Жизнь Эрнста Шаталова
Подымаюсь по лестнице крепкого, довоенного московского дома, звоню в дверь, где живет Эрнст Шаталов. Звоню и жду, а на душе предчувствие тяжкого и, может быть, бесполезного свидания и разговора. Тишина. Никакого движения там, в квартире, за дверью. Жду, не ухожу, потому что знаю: хозяин всегда дома.
— Садитесь, пожалуйста, — сказал он, торопясь и как бы смущаясь. — Пусть вас не стесняет. Вот это кресло придвиньте сюда. Знаете, некоторые, когда приходят ко мне, чувствуют себя не в своей тарелке. Их, видно, травмирует мое состояние. А меня уже мое состояние не травмирует. Я привык, а они не привыкли. — Так говорил этот человек, торопливо, нервно, резким, сильным голосом, который я уже знал и к которому еще не привык.
— И, знаете, по первому шагу, по первому звуку уже чувствую, что они думают обо мне, и даже знаю, придут еще или нет.
Он был один — странный хозяин этой квартиры.
Никого: ни родных, ни общественников, ухаживающих за прикованным к постели человеком, никого — просто хозяин, дружелюбно и вместе с тем напряженно и изучающе глядящий на меня. Отчего же я отвожу глаза? Оттого, что инстинктивно не хочу обидеть его любопытством, оттого, что еще не нашел себя, не знаю, что говорить и как держаться, оттого, наконец, что я стою, а он лежит, и в этом пропасть между нами. И чем я могу ему помочь? А если нечем помочь, так зачем я здесь.
— Очень многие не приходят снова. И действительно, тяжело со мной общаться. Да, тяжело, — повторил он, и это уже звучало не иронически, не с издевкой, а печально, потухше. Потом он замолк, видимо, утомившись от этого нервного всплеска, и в комнате стало тихо, видимо, так же тихо, как час назад, как десять часов, как год или три, как бывало по девятнадцать-двадцать часов в сутки, когда он был не с людьми, не с гостями и не с врачами, а только лишь с самим собой. Поэтому, видимо, и возникала внутренняя не совсем уже поддающаяся контролю потребность говорить вот так горячечно, нервно и с обидой.
Я вспомнил его письмо ко мне:
По важному вопросу.
Он лежал на металлической высокой кровати. Рядом стоял пульт управления — кнопки, которые он нажимал для того, чтобы отворить дверь или включить приемник, или дать сигнал, чтобы зашли. Эта техника была в его распоряжении. Руки еще слушались его; пальцы обладали силой, они могли чуть напрячься, нажать кнопку, потом другую, третью. Вот и все, чем он владел.
Впрочем, как я узнал впоследствии, кнопку вызова он нажимал редко: старался не беспокоить людей. Длительные и точно рассчитанные отрезки дня он находился один. Скажем, с девяти до часу, потом заходит брат, вернувшийся из института. Он дома с часу до пяти. Потом придет мать с работы.
Он уже тренирован, и в этом отрезке времени он спокойно существует один, посторонняя помощь ему не нужна. Да еще много отрезков времени, много длительных отрезков, когда он один: ночи, рассветы, когда человек вдруг просыпается и, забыв о болезни, хочет встать. И еще много, много этих отрезков, из них можно сшить целую жизнь, более долгую, чем нормальное человеческое существование.
— Да, я написал вам по важному вопросу. Вы, наверное, подумали: будет что-нибудь просить. Все они, калеки, инвалиды, что-то просят. Разве не так.
— Так это и понятно, что просят, — говорю я. — Кому же просить, как не им?
— Да, мне действительно ничего не нужно. Я ведь не преувеличивал. Конечно, все это небогатая аппаратура, ну да работает, и изображение есть и звук. Так что меня устраивает, а на другое возможности нет. Болезнь ведь не только кровь, она и деньги высасывает. И не об этом разговор. А разговор здесь о другом. Да и никакого, собственно говоря, специального разговора. Это, может, для привлечения, просто чтобы вы подумали, что важное какое-то дело, и поскорей пришли. Ну, а если точнее, то дело, может быть, вот в чем.
Эрнст открыл глаза. Я еще раз внимательно посмотрел на него. Глаза были выпуклые, карие. и живые. Да, и тут не придумаешь ничего другого и не скажешь иначе, пусть банально, но все другое будет неправдой. У этого неподвижного человека со скрещенными на простыне руками все было нарушено, изломано, исковеркано болезнью. Она переехала его, как танк, втоптала в землю, в простыни, в кровать, в неподвижность. Только ясный мозг не задело ничто, и он излучал свое свечение, работал с неистребимой силой, с горькой остротой, со сверхнагрузками, с полным и удивительным ощущением своей несоразмерной телу силы, мобильности, отточенности, с недоверчивым, но уже привычным ощущением своего бессилия.
И глаза были карие, выпуклые, страждущие, иронические и такие живые.
Сейчас я поделюсь наблюдением, возникшим в первый день и укрепившимся во все дальнейшее время нашего знакомства. Это о том, как разговаривает Эрнст. Говорил он с паузами. То прилив, то отлив. То возбуждение, острый, почти физически мною ощутимый, как при гипнозе, контакт с мгновенной реакцией не только на мою фразу, но, кажется, на самое ее зарождение, на мысль, которую она вот-вот должна оформить. Правда, я не преувеличиваю. Локатор какой-то был в этом человеке. Пульсация тока, нервного излучения становилась столь явственной — возможно, оттого, что нервы были обнаженными проводами.
Но наступали вдруг глухие паузы. Спады. Все обрывалось на полуслове, он уходил, угасал. Паузы эти были разные. То просто усталость, и тогда он лежал тихо, покойно, с прикрытыми веками, как бы остудив, заморозив на мгновение слово и мысль, перегорающую от переизбытка, от непосильного напряжения. То, вспомнив о чем-то или ощутив вдруг бездну, о которой я мог лишь догадываться, он замыкался холодно, безучастно, иногда, как мне казалось, враждебно. И почти всегда в эти минуты, после очередного спада, он начинал говорить вяло, с огромным усилием, глаза его не сразу обретали блеск, живость. Казалось, шла внутренняя борьба, что-то болезненно и сокрушительно сталкивалось в нем, какой-то мускул характера напрягался и сжимал ядрышко раздражения, сжимал и раздавливал, как щипцы орех; ядрышко, а может быть, маленькая опухоль не определяла его настроение, он умел подавить, загнать это внутрь, а отчего это проявлялось, порой было так понятно, так удивительно понятно.
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Жизнь Эрнста Шаталова: краткое содержание, описание и аннотация
Владимир Амлинский: другие книги автора
Кто написал Жизнь Эрнста Шаталова? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
Жизнь Эрнста Шаталова — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
— Да, мне действительно ничего не нужно. Я ведь не преувеличивал. Конечно, все это небогатая аппаратура, ну да работает, и изображение есть и звук. Так что меня устраивает, а на другое возможности нет. Болезнь ведь не только кровь, она и деньги высасывает. И не об этом разговор. А разговор здесь о другом. Да и никакого, собственно говоря, специального разговора. Это, может, для привлечения, просто чтобы вы подумали, что важное какое-то дело, и поскорей пришли. Ну, а если точнее, то дело, может быть, вот в чем.
Эрнст открыл глаза. Я еще раз внимательно посмотрел на него. Глаза были выпуклые, карие. и живые. Да, и тут не придумаешь ничего другого и не скажешь иначе, пусть банально, но все другое будет неправдой. У этого неподвижного человека со скрещенными на простыне руками все было нарушено, изломано, исковеркано болезнью. Она переехала его, как танк, втоптала в землю, в простыни, в кровать, в неподвижность. Только ясный мозг не задело ничто, и он излучал свое свечение, работал с неистребимой силой, с горькой остротой, со сверхнагрузками, с полным и удивительным ощущением своей несоразмерной телу силы, мобильности, отточенности, с недоверчивым, но уже привычным ощущением своего бессилия.
И глаза были карие, выпуклые, страждущие, иронические и такие живые.
Сейчас я поделюсь наблюдением, возникшим в первый день и укрепившимся во все дальнейшее время нашего знакомства. Это о том, как разговаривает Эрнст. Говорил он с паузами. То прилив, то отлив. То возбуждение, острый, почти физически мною ощутимый, как при гипнозе, контакт с мгновенной реакцией не только на мою фразу, но, кажется, на самое ее зарождение, на мысль, которую она вот-вот должна оформить. Правда, я не преувеличиваю. Локатор какой-то был в этом человеке. Пульсация тока, нервного излучения становилась столь явственной — возможно, оттого, что нервы были обнаженными проводами.
Но наступали вдруг глухие паузы. Спады. Все обрывалось на полуслове, он уходил, угасал. Паузы эти были разные. То просто усталость, и тогда он лежал тихо, покойно, с прикрытыми веками, как бы остудив, заморозив на мгновение слово и мысль, перегорающую от переизбытка, от непосильного напряжения. То, вспомнив о чем-то или ощутив вдруг бездну, о которой я мог лишь догадываться, он замыкался холодно, безучастно, иногда, как мне казалось, враждебно. И почти всегда в эти минуты, после очередного спада, он начинал говорить вяло, с огромным усилием, глаза его не сразу обретали блеск, живость. Казалось, шла внутренняя борьба, что-то болезненно и сокрушительно сталкивалось в нем, какой-то мускул характера напрягался и сжимал ядрышко раздражения, сжимал и раздавливал, как щипцы орех; ядрышко, а может быть, маленькая опухоль не определяла его настроение, он умел подавить, загнать это внутрь, а отчего это проявлялось, порой было так понятно, так удивительно понятно.
Читайте также: