Живое о живом краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
Когда Дерри проводит дальнейшие исследования Кальвина, он ломает ему руку и теряет сознание. Кэлвин сбегает из своего вольера, и пожирает увеличивающуюся в размерах лабораторную крысу. Инженер Рори Адамс спасает Дерри, но находится на карантине в лаборатории, когда Кельвин нападает на него. Адамс пытается отбиться от Кальвина, но его пожирают. Кэлвин убегает через вентиляционное отверстие. Вскоре после этого система связи станции перегревается, прерывая любой контакт с Землей. Командир МКС Екатерина Головкина совершает космический выход, чтобы найти и устранить проблему, которой оказался Кельвин. Кэлвин нападает на нее и разрывает систему охлаждения ее скафандра. Когда ее костюм наполняется охлаждающей жидкостью, Головкина вслепую пробирается к шлюзу. Она и команда понимают, что Кэлвин снова войдет на станцию, если они впустят ее, поэтому она решает остаться снаружи и тонет в своем скафандре.
Кэлвин пытается вернуться на станцию через маневренные двигатели. Экипаж запускает двигатели, чтобы взорвать его. Пилот Шо Мураками предлагает использовать оставшееся топливо МКС, чтобы вернуться на безопасную орбиту. Экипаж запечатывается с одной стороны станции и готовится выпустить атмосферу с другой стороны. Мураками запечатывает себя в спальной капсуле, в то время как Кальвин пытается проникнуть внутрь.
Светлана Корниенко
"Живое о живом" Марины Цветаевой: границы текста и произведения
Комментировавшая это письмо в контексте разрабатываемой проблемы жанра и проявлений авторской идентичности Александра Смит подходит к формулировке проблемы соотношения канонической жанровой формы и творческого замысла Цветаевой:
«(Если бы знали, как цинически врет Георгий Иванов в своих “воспоминаниях”, всё искажая! И всё ему сходит с рук! Но раз он на меня нарвался – и ему досталось по заслугам.)
«Все это потому, что нашего полку – убывает, что поколение – уходит, и меньше возрастнóе, чем духовное, что мы все-таки, с Ходасевичем, несмотря на его монархизм (??) и мой аполитизм: гуманизм: МАКСИЗМ в политике, а проще: полный отворот (от газет) спины – что мы все-таки, с Ходасевичем, по слову Ростана в передаче Щепкиной-Куперник: – Мы из одной семьи, Monsieur de Bergerac! Taк же у меня со всеми моими “политическими” врагами – лишь бы они были поэты или – любили поэтов.
В целом пражский вариант, как самый ранний и не подвергавшийся поздней ревизии содержит минимальную в отличие от домашней и базельской версии текста правку и значительно отличается от других вариантов количеством вставок – их семь, в отличие от других вариантов (базельская редакция, как и экземпляр МЦ содержат 8 вставок). Сравнительный анализ этих фрагментов позволяет выявить поступательный отказ Цветаевой от такой композиции текста: так в базельской машинописи Цветаева выделяет еще одну – восьмую вставку (по счету – третью), вычеркивая фрагменты второй вставки пражской редакции[22]. В домашней же машинописи текст третьей вставки представляет собой машинописный текст без чужеродных фрагментов, которые необходимо вычеркнуть. Таким образом, если в базельской редакции мы сталкиваемся с отказом Цветаевой от семи вставок в пользу восьми, то в экземпляре Цветаевой – эта установка закрепляется.
«13 октября в Доме Мютюалита (24, рю Сан-Виктор, зал К) Марина Цветаева прочтет свои воспоминания о поэте Максимилиане Волошине “Живое о живом”.
«О ее тогдашней красоте. Возглас матроса, видевшего ее с одесского мола, купающейся: – И где ж это вы, такия красивыя рóдитесь?! – самая совершенная за всю мою жизнь словесная дань красоте, древний возглас рыбака при виде Афродиты, возглас – почти что отчаяния! перекликающийся во мне с недавними строками пролетарского поэта Петра Орешина, идущего полем:
Да разве можно, чтоб фуражки
Комплекс всех этих обстоятельств позволяет поменять датировку произведения с 1932 года, как это обозначено в Собрании сочинений Цветаевой, на 1932–1933 годы, так как авторская дата окончания работы над текстом подтверждается и другими источниками[30].
Примечания
[1] Цветаева М.И. Надеюсь – сговоримся легко: переписка с В. Рудневым. М., 2005. С.145. Курсив наш. – С.К.
[5] Актуальные для М. Цветаевой литературные некрологи представлены в нашей монографии: Корниенко С. Ю. Самоопределение в культуре модерна: Максимилиан Волошин – Марина Цветаева. М., 2015. С. 367-382.
[6] Цветаева М. И. Письма к Анне Тесковой. Болшево, 2008. С. 165. Курсив Цветаевой.
[7] Смит А. Мемуарный очерк Марины Цветаевой Живое о живом (1932 г.) в контексте мифотворческих тенденций российского и европейского модернизма 1910х–30х годов. С. 171–172.
[9] Цветаева М. Письма к Анне Тесковой. Болшево, 2008. С. 174.
[10] Цветаева М. И., Руднев В. В. Надеюсь – сговоримся легко. С. 26. Письмо от 11 июля 1933 г.
[12] Там же. С. 27. Письмо от 19 июля 1933 г.
[13] Важность для Цветаевой автоинтерпретационных рядов подчеркивается авторскими знаками препинания (система двоеточий), а также прописными буквами.
[16] Цветаева М.И. Надеюсь, сговоримся легко. С.19.
[17] Цветаева М. Надеюсь – сговоримся легко: переписка с В. Рудневым. С.22. Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, курсив Цветаевой.
[20] Цветаева М.И. Письма к А. Тесковой… С. 179.
[21] Цветаева М.И. Переписка с В. Рудневым… С. 39-40.
[26] РГАЛИ. Ф. 1190. Оп. 2. Ед. хр. 83. Л. 30.
[27] См., к примеру фрагмент вставки № 8 (экземпляр Цветаевой и базельская редакция) и вставки № 7 (чешская редакция): Цветаева М. И. Красная тетрадь / Сост., подг. текста, примечания Е. И. Лубянниковой и А. И. Поповой. СПб., 2013. С. 60.
[28] РГАЛИ. Ф. 1190. Оп. 2. Ед. хр. 83. Л. 55. Грамматика, орфография и пунктуация М. Цветаевой. Курсив соответствует авторским подчеркиваниям.
[29] Орешин П. Лирика // Новый мир. 1932. № 7/8. С. 137–138. Благодарим И. Е. Лощилова за помощь в уточнении даты первой публикации.
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Живое о живом (Волошин): краткое содержание, описание и аннотация
Воспоминания написаны вскоре после кончины поэта Максимилиана Александровича Волошина (1877—1932), с которым Цветаева была знакома и дружна с конца 1910 года.
Марина Цветаева: другие книги автора
Кто написал Живое о живом (Волошин)? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
Живое о живом (Волошин) — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
Живое о живом (Волошин)
. И я, Лозэн, рукой белей чем снег,
Я подымал за чернь бокал заздравный!
И я, Лозэн, вещал, что полноправны
Под солнцем – дворянин и дровосек!
Одиннадцатого августа – в Коктебеле – в двенадцать часов пополудни – скончался поэт Максимилиан Волошин.
Первое, что я почувствовала, прочтя эти строки, было, после естественного удара смерти – удовлетворенность: в полдень: в свой час.
Жизни ли? Не знаю. Поэту всегда пора и всегда рано умирать, и с возрастными годами жизни он связан меньше, чем с временами года и часами дня. Но, во всяком случае, в свой час суток и природы. В полдень, когда солнце в самом зените, то есть на самом темени, в час, когда тень побеждена телом, а тело растворено в теле мира – в свой час, в волошинский час.
И достоверно – в свой любимый час природы, ибо 11 августа (по-новому, то есть по-старому конец июля), – явно полдень года, самое сердце лета.
И достоверно – в самый свой час Коктебеля, из всех своих бессчетных обликов запечатлевающегося в нас в облике того солнца, которое как Бог глядит на тебя неустанно и на которое глядеть нельзя.
Эта печать коктебельского полдневного солнца – на лбу каждого, кто когда-нибудь подставил ему лоб. Солнца такого сильного, что загар от него не смывался никакими московскими зимами и земляничными мылами, и такого доброго, что, невзирая на все свои пятьдесят градусов – от первого дня до последнего дня – десятилетиями позволяло поэту сей двойной символ: высшей свободы от всего и высшего уважения: непокрытую голову. Как в храме.
Пишу и вижу: голова Зевеса на могучих плечах, а на дремучих, невероятного завива кудрях, узенький полынный веночек, насущная необходимость, принимаемая дураками за стилизацию, равно как его белый парусиновый балахон, о котором так долго и жарко спорили (особенно дамы), есть ли или нет под ним штаны.
Парусина, полынь, сандалии – что чище и вечнее, и почему человек не вправе предпочитать чистое (стирающееся, как парусина, и сменяющееся, но неизменное, как сандалии и полынь) – чистое и вечное – грязному (городскому) и случайному (модному)? И что убийственнее – городского и модного – на берегу моря, да еще такого моря, да еще на таком берегу! Моя формула одежды: то, что не красиво на ветру, есть уродливо. Волошинский балахон и полынный веночек были хороши на ветру.
Марина Цветаева - Живое о живом (Волошин) краткое содержание
Марина Цветаева - Живое о живом (Волошин) читать онлайн бесплатно
Живое о живом (Волошин)
. И я, Лозэн, рукой белей чем снег,
Я подымал за чернь бокал заздравный!
И я, Лозэн, вещал, что полноправны
Под солнцем – дворянин и дровосек!
Одиннадцатого августа – в Коктебеле – в двенадцать часов пополудни – скончался поэт Максимилиан Волошин.
Первое, что я почувствовала, прочтя эти строки, было, после естественного удара смерти – удовлетворенность: в полдень: в свой час.
Жизни ли? Не знаю. Поэту всегда пора и всегда рано умирать, и с возрастными годами жизни он связан меньше, чем с временами года и часами дня. Но, во всяком случае, в свой час суток и природы. В полдень, когда солнце в самом зените, то есть на самом темени, в час, когда тень побеждена телом, а тело растворено в теле мира – в свой час, в волошинский час.
И достоверно – в свой любимый час природы, ибо 11 августа (по-новому, то есть по-старому конец июля), – явно полдень года, самое сердце лета.
И достоверно – в самый свой час Коктебеля, из всех своих бессчетных обликов запечатлевающегося в нас в облике того солнца, которое как Бог глядит на тебя неустанно и на которое глядеть нельзя.
Эта печать коктебельского полдневного солнца – на лбу каждого, кто когда-нибудь подставил ему лоб. Солнца такого сильного, что загар от него не смывался никакими московскими зимами и земляничными мылами, и такого доброго, что, невзирая на все свои пятьдесят градусов – от первого дня до последнего дня – десятилетиями позволяло поэту сей двойной символ: высшей свободы от всего и высшего уважения: непокрытую голову. Как в храме.
Пишу и вижу: голова Зевеса на могучих плечах, а на дремучих, невероятного завива кудрях, узенький полынный веночек, насущная необходимость, принимаемая дураками за стилизацию, равно как его белый парусиновый балахон, о котором так долго и жарко спорили (особенно дамы), есть ли или нет под ним штаны.
Парусина, полынь, сандалии – что чище и вечнее, и почему человек не вправе предпочитать чистое (стирающееся, как парусина, и сменяющееся, но неизменное, как сандалии и полынь) – чистое и вечное – грязному (городскому) и случайному (модному)? И что убийственнее – городского и модного – на берегу моря, да еще такого моря, да еще на таком берегу! Моя формула одежды: то, что не красиво на ветру, есть уродливо. Волошинский балахон и полынный веночек были хороши на ветру.
Не таким он мне предстал впервые, в дверях залы нашего московского дома в Трехпрудном, о, совсем не таким! Звонок. Открываю. На пороге цилиндр. Из-под цилиндра безмерное лицо в оправе вьющейся недлинной бороды.
Если думать – то где же игра? —
Ты дал мне детство лучше сказки,И дай мне смерть – в семнадцать лет!
Вся статья – самый беззаветный гимн женскому творчеству и семнадцатилетью.
Некоторое молчание, смотрит так пристально, что можно бы сказать, бессовестно, если бы не широкая, все ширеющая улыбка явного расположения – явно располагающая.
– А вы всегда носите это.
– Чепец? Всегда, я бритая.
– А нельзя ли было бы. это. снять, чтобы я мог увидеть форму вашей головы. Ничто так не дает человека, как форма его головы.
Но я еще руки поднять не успела, как он уже – осторожно – по-мужски и по-медвежьи, обеими руками – снял.
– У вас отличная голова, самой правильной формы, я совершенно не понимаю.
Смотрит взглядом ваятеля или даже резчика по дереву – на чурбан – кстати, глаза точь-в-точь как у Врубелевского Пана: две светящиеся точки – и, просительно:
– А нельзя ли было бы уж зараз снять и.
– Да, да, очки, потому что, знаете, ничто так не скрывает человека, как очки.
Я, на этот раз опережая жест:
– Но предупреждаю вас, что я без очков ничего не вижу.
– Вам видеть не надо, это мне нужно видеть.
Отступает на шаг и, созерцательно:
– Вы удивительно похожи на римского семинариста. Вам, наверно, это часто говорят?
– Никогда, потому что никто не видел меня бритой.
– Но зачем же вы тогда бреетесь?
– Чтобы носить чепец.
– И вы. вы всегда будете бриться?
Он, с негодованием:
– И неужели никто никогда не полюбопытствовал узнать, какая у вас голова? Голова, ведь это – у поэта – главное. А теперь давайте беседовать.
И вот беседа – о том, что пишу, как пишу, что люблю, как люблю – полная отдача другому, вникание, проникновение, глаз не сводя с лица и души другого – и каких глаз: светлых почти добела, острых почти до боли (так слезы выступают, когда глядишь на сильный свет, только здесь свет глядит на тебя), не глаз, а сверл, глаз действительно – прозорливых, И оттого, что не больших, только больше видящих – и видных. Внешне же: две капли морской воды, в которой бы прожгли зрачок, за которой бы зажгли – что? ничего, такие брызги остаются на руках, когда по ночному волошинскому саду несутся с криками: скорей! скорей! море светится! Не две капли морской воды, а две искры морского живого фосфора, две капли живой воды.
Улыбаясь губами, а глазами сверля, слушает, изредка, в перерывы моего дыхания, вставляя:
– А Бодлера вы никогда не любили? А Артюра Рембо – вы знаете?
– Знаю, не любила, никогда не буду любить, люблю только Ростана и Наполеона I и Наполеона II – и какое горе, что я не мужчина и не тогда жила, чтобы пойти с Первым на св. Елену и с Вторым в Шенбрунн.
Читайте также: