Записки надзирателя краткое содержание

Обновлено: 05.07.2024

Но есть красота и в лагерной жизни. Одно из восхитительных украшений — затейливый, картинно живописный, орнаментальный и щеголеватый язык. Лагерная речь помогает выжить героям Довлатова.

Лагерный монолог здесь — это законченный театральный спектакль. Это балаган, яркая, вызывающая и свободная творческая акция (Д.С.Лихачев).

Речь бывалого лагерника заменяет ему все привычные гражданские украшения. А именно — прическу, заграничный костюм, ботинки, галстук и очки. Более того — деньги, положение в обществе, награды и регалии. Хорошая лагерная речь является в лагере преимуществом такого же масштаба, как физическая сила. Хороший рассказчик на лесоповале значит гораздо больше, чем хороший писатель в Москве.

В лагере не клянутся родными и близкими. тут не услышишь божбы и многословный заверений. тут говорят:

Кстати о свободе. Исповедуя свой кодекс чести, герой Довлатова также может оказаться свободным за решеткой, как, например, рецидивист Кунцов (двойник Алиханова).

«Год назад… Фидель за какую-то провинность остановил этап. Сняв предохранитель, загнал колонну в ледяную речку. Зеки стояли молча, понимая, как опасен шестизарядный АКМ в руках неврастеника и труса.

Фидель минут сорок держал их под автоматом, распаляясь все больше и больше. И вот тогда появился рецидивист Купцов… Вышел из первой шеренги. И в наступившей тишине произнес, легко отведя рукой дуло автомата:

— Ты загорелся, я тебя потушу…

Пальцы его белели на темном стволе.

Творчество Сергея Довлатова имеет одну существенную особенность: все его произведения автобиографичны. Критики Петр Вайль и Александр Генис, хорошо знавшие Сергея Довлатова, считают, что вся проза этого писателя представляет собою его автопортрет.

В этой авторской декларации точно определены нравственные и эстетические принципы прозы Довлатова: ее беспощадный реализм, правдивость и глубокий психологизм. Здесь обнаруживаются и явные связи творчества Довлатова с его литературными предшественниками.

Ключевые эпизоды цикла подтверждают авторскую мысль о сходстве зэков и охранников, лагеря и воли.

Задолго до того как российское общество вступило в свое теперешнее состояние свободы и гласности, Довлатов с удивительной точностью показал издержки свободы. Его эмигранты напоминают жителей поселка Чебью, искалеченных лагерным миром, утративших нравственные ориентиры. А все они вместе позволяют понять причины тех процессов, которые мы наблюдаем в нашей жизни уже около десяти лет: свободу получили люди, не имеющие внутреннего нравственного самоограничения, не умеющие пользоваться ею без ущерба для окружающих.

Явная автобиографичность прозы Довлатова далеко не исчерпывает ее содержания.

В критике высказывалось мнение, что Довлатов — художник мира, канувшего в прошлое. Но если наш мир — это мы сами, Довлатов навсегда останется летописцем нашего времени и нашим современником.


Выдумал я лишь те детали, которые несущественны. Поэтому всякое сходство между героями книги и живыми людьми является злонамеренным. А всякий художественный домысел – непредвиденным и случайным.

Дорогой Игорь Маркович! Рискую обратиться к Вам с деликатным предложением. Суть его такова.

Вот уже три года я собираюсь издать мою лагерную книжку. И все три года – как можно быстрее.

Как выяснилось, найти издателя чрезвычайно трудно. Мне, например, отказали двое. И я не хотел бы этого скрывать.

Мотивы отказа почти стандартны. Вот, если хотите, основные доводы:

Лагерная тема исчерпана. Бесконечные тюремные мемуары надоели читателю. После Солженицына тема должна быть закрыта…

Эти соображения не выдерживают критики. Разумеется, я не Солженицын. Разве это лишает меня права на существование?

Да и книги наши совершенно разные. Солженицын описывает политические лагеря. Я – уголовные. Солженицын был заключенным. Я – надзирателем. По Солженицыну лагерь – это ад. Я же думаю, что ад – это мы сами…

Поверьте, я не сравниваю масштабы дарования. Солженицын – великий писатель и огромная личность. И хватит об этом.

Другое соображение гораздо убедительнее. Дело в том, что моя рукопись законченным произведением не является.

Это – своего рода дневник, хаотические записки, комплект неорганизованных материалов.

Мне казалось, что в этом беспорядке прослеживается общий художественный сюжет. Там действует один лирический герой. Соблюдено некоторое единство места и времени. Декларируется в общем-то единственная банальная идея – что мир абсурден…

Издателей смущала такая беспорядочная фактура. Они требовали более стандартных форм.

В течение нескольких лет я получаю крошечные бандероли из Франции. Пытаюсь составить из отдельных кусочков единое целое. Местами пленка испорчена. (Уж не знаю, где ее прятали мои благодетельницы.) Некоторые фрагменты утрачены полностью.

Восстановление рукописи с пленки на бумагу – дело кропотливое. Даже в Америке с ее технической мощью это нелегко. И, кстати, недешево.

На сегодняшний день восстановлено процентов тридцать.

С этим письмом я высылаю некоторую часть готового текста. Следующий отрывок вышлю через несколько дней. Остальное получите в ближайшие недели. Завтра же возьму напрокат фотоувеличитель.

Неподражаемым легкий слог, ирония и юмор автора с которым он описывает, комические и трагические эпизоды, заставит читателя улыбаться и грустить на протяжение всего произведения.

PS. Если Вы ищете подробное описание быта заключенных, их законов и сленга, то смею Вас разочаровать, здесь этого не найти.

roypchel, 9 января 2017 г.

Повесть в рассказах и письмах рассказывает о нелегких буднях надзирателя, общением с коллегами и арестантами, курьезных случаях и знаке равенства между волей и тюрьмой. Произведение автобиографичное, т.к. Довлатов недолгое время сам служил надзирателем.

oh_daina, 15 марта 2012 г.

Эта повесть не о зоне,а о людях вообще. Записки из зоны-это просто иллюстрации к размышлениям Довлатова о человеке, которые он поместил в письма к редактору. Здесь можно найти размышления о добре и зле, о исторической детерменированности зла,о прогрессе, о бегстве от свободы, о советском дискурсе,конструирующем реальность даже в запретке. Довлатов сравнивает советское государство и зону,надзирателей и уголовников и. не находит различий.

Интересны размышления Довлатова о тюремном жаргоне как социальном капитале.Интересно противопоставление животных инстинктов солдат-надсмотрщиков примерам платонической любви зеков к женщинам на свободе.Интересное сравнение соц.реализма с первобытной магией.

Саму ключевую идею повести можно проследить по линии главного героя: сначала автор описывает себя в третьем лице (Алиханов),ведь тогда он рассказывает про те свои поступки,которых стыдится; далее рассказывает свою историю от первого лица,показывает то, как любой человек из надсмотрщика может превратиться в конвоируемого.Ведь разницы,на самом то деле, нет.

alex33, 9 октября 2012 г.

Несмотря на такую жёсткую тематику в этом первом сборнике Довлатова уже хорошо виден задумчиво-ироничный и компактный стиль автора.

Итого: буду знакомиться дальше с творчеством Сергея Довлатова.

MarchingCat, 5 августа 2012 г.

Не понравилось. Сам Довлатов, вставляя перед каждым рассказом фрагменты переписки с издателем, не устаёт напоминать нам, что пишет о не о зоне, а о людях, но, меж тем, пишет лишь вырванные из полной жизни человека эпизодики, которые совершенно не дают нам понимания, что же это за люди, почему они постуают так или иначе, как они стали такими. И что же тут интересного? Как раз спасают рассказы именно зарисовки о зоне. Как ведут себя надзиратели. Как они относятся к зекам, как обращаются с зеками и относятся друг к другу, ну и так далее. Но, по скольку, автор всё же думает, что пишет о людях, эти зарисовки лагерной жизни не полны, хаотичны, сегментарны, нехватает больших кусков лагерной жизни.

Ну и, само собой, в плюс хороший, доходчивый, язык Довлатова и ненавязчивый эпизодический юмор.

Тот же Шаламов, упоминаемый, кстати, в тексте одного из рассказов, пишет о зоне куда как более цельно и потому более интересно.

цитата из книги:

Читайте также: