В двух шагах от войны краткое содержание
Обновлено: 08.07.2024
Мачеха, и так-то всегда молчаливая, замкнулась совсем и по ночам тихо плакала, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не зарыдать в голос. Это было жутко, и часами Антон лежал без сна.
– Не знаю, что делать с вами, – грустно сказал отец в тот, последний, день. – Если хотите, чтобы я там, на фронте, спокойным был, живите мирно. Я ведь вас обоих люблю.
Ну что ж, стали они жить мирно, но все равно были чужими.
Чаще всего они бывали в госпитале на южной окраине Архангельска. На крыльце их всегда встречал подтянутый щеголеватый лейтенант интендантской службы. И всегда он вначале вел их в столовую, где каждому выдавал по большому куску хлеба с повидлом. И по кружке горячего сладкого чая. Антон совал свою порцию Боре.
– Сестренкам отдай, – говорил он, прихлебывая чай.
Боря благодарно глядел на него и, сложив оба куска, заворачивал их в носовой платок и прятал в карман.
А потом они ходили по палатам и давали концерт. Раненые встречали их радушно, хлопали щедро и подолгу не отпускали. И все же всегда на душе скребли кошки – нельзя было спокойно смотреть на все эти бинты, костыли, повязки, на измученных болью людей.
После этих концертов Антону становилось еще тяжелее, и все больше гвоздила в голове мысль: на фронт надо, на фронт.
Аня подошла ко мне на перемене.
– Ну, выучил стихотворение? – спросила она.
– Какое еще стихотворение?
– Вот человек! – сказала она. – Я ж тебе говорила: в госпиталь пойдем с концертом.
– А-а-а, – сказал я, – так я знаю стихи.
– То, что ты мне рассказывал, не нужно, – отрубила она, – про подвиги нужно. Про подвиги, понял?
Конечно, я ни черта не стал учить новые стихи. Я и так их знал достаточно и мог прочитать самые героические. Например:
Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На Кронштадтский лед…
На следующий день после уроков Аня прицепила меня на буксир к Боре-маленькому, а сама побежала искать Антона. Мне показалось, что вид у нее был растерянный.
– Что д-делать? – говорил Боря. – Н-не знаю. К-как дармоед д-дома сижу…
Я ничего не мог ему сказать. Я и сам себя дармоедом чувствовал.
В первой же палате Аня объявила:
– Сейчас расскажет стих Дима Соколов из Ленинграда.
– А еще, еще, паренек, – сказал один из них, – про Питер, а?
Не знаю, что на меня нашло, но я, проглотив какой-то комок в горле, начал:
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит…
Аня вышла в коридор, подошла ко мне, и голос у нее задрожал, когда она спросила:
– Ой, Димка, Димка, что делать будем.
Я удивленно посмотрел на нее.
– В той палате, – она показала вдаль по коридору, – в той палате… Антона отец лежит. А Антон ничего не знает…
– Да, – сказала она. – Он почти все время без сознания, а когда в себя приходит, ничего не помнит. Они там, – она кивнула на палату, где выступали ребята, – еще долго будут. Пойдем.
У окна на крайней койке лежал пожилой мужчина. Лицо серо-землистое, глаза глубоко запали, а веки плотно сомкнуты, и нос острый. И даже не видно было, дышал он или нет.
– Он же мертвый, Аня, – сказал я тихо.
– И мертвый не мертвый, и живой не живой, – отозвался лежавший рядом молодой паренек, – третью неделю из-под самого Мурманска в себя не приходит. И как звать, неизвестно, и кто такой, неизвестно: документов при нем никаких не было. Видать, в разведку шел, когда шарахнуло. Морячок тут один был, легко раненный, уже выписался, говорил: под землей и камнями его нашли, только сапоги с подковками торчали.
– Аня, это точно он? – спросил я.
Она молча кивнула.
– Ты что, сестренка, его и взаправду знаешь? – спросил паренек. То-то я смотрю, ты когда заходила на днях, как его увидела, так сразу и выскочила. Начальству хоть доложила?
– Сегодня только сказала, – виновато ответила Аня. – Не уверена была…
– Родня-то есть? – спросил другой раненый.
– Жена есть, – сказала Аня, – и сын. Он здесь. Нет, не он, не Дима, добавила она, когда все посмотрели на меня.
– Нет еще, – ответила Аня, – мы его сейчас сюда приведем. Так вы уж…
– Понимаем, – сказал молодой, – понимаем, сестренка.
Мы вышли. Ребята и впереди Антон с баяном через плечо шли по коридору.
– Аня, – быстро сказал я, – может, не надо сейчас?
– Да? – спросила она зло. – А дальше что?
И пошла навстречу Антону.
– Ребята, – сказала она, – вы идите в тридцать восьмую, а мы сейчас придем.
Она придержала Антона за рукав. Я, честно говоря, хотел уйти – тяжело все это было, – но посмотрел на Аню и остался.
– Тоша, – сказала она, – Тоша, ты не сердись…
Я впервые слышал, чтобы Антона назвали так, но сейчас меня это даже не удивило.
– Н-ну? – спросил Антон.
– Тоша, пусть они идут, а мы сюда зайдем, ладно?
– Зачем? – спросил Антон. – Они же там без меня не смогут. – Но тут же, глянув на Аню, весело сказал: – Эх, Анка! Чего я ради тебя не сделаю…
И он развел баян во всю ширину.
– А потише нельзя? – услышали мы сзади строгий голос.
Мы обернулись. Перед нами стоял высокий, совсем седой мужчина в белом расстегнутом халате. Под халатом – военная гимнастерка, а на ее петлицах медицинская эмблема и две шпалы. Военврач. Он внимательно оглядел нас, потом спросил Аню:
Аня молча показала на Антона.
– Так, – сказал военврач, – вот что, дружок, – он положил руку на плечо Антона, – ты, я вижу, настоящий мужчина, а в жизни, точнее, на войне всякое бывает. – Он посмотрел на Аню. – Ты сказала ему?
Аня отчаянно замотала головой.
– Так. Ну, тогда держись, дружок, – сказал майор, – там, в этой палате, твой отец… кажется.
Антон выпустил из рук баян, и он, повиснув на плече, растянулся во всю длину, издав протяжный, глухой вздох. Военврач снял баян с плеча Антона, осторожно сдвинул мехи и поставил баян на подоконник.
Я смотрел на Антона – он крепко сжал губы, и мне показалось, что у него даже потемнели глаза. Военврач обнял его за плечи, и они вошли в палату.
Арся лежал на береговом угоре[1] 1
Угор – возвышенный, гористый берег.
[Закрыть] набережной, опершись на локти, и, прищурив глаза, смотрел на Двину. Река серебрилась, играла, и в мерцающей дымке узкой полоской виднелся напротив берег Кегострова. Легкие разорванные облака плыли в белесо-голубом небе. Слабый и теплый ветерок нес с собой запахи реки, свежей травы, смолистых досок.
Шли по фарватеру транспорты и рыболовные траулеры, сновали катера. Под берегом покачивались лодки, и мягкая волна дружелюбно подшлепывала их просмоленные днища. А над ними высоко в небе к Терскому берегу, наверно, на Мурман, тянет тройка тяжелых самолетов. И стремительно несется вниз по реке серый сторожевик, оставляя за кормой пенные буруны, и даже здесь, на берегу, отчетливо слышен ровный и мощный гул его моторов.
А солнце светит как ни в чем не бывало, и ветерок такой ласковый, мирный…
От сверкающей воды рябит в глазах, и у Арси начинает кружиться голова. А раньше-то, до войны, не кружилась… Интересно, дадут сегодня матери хоть рыбешку эту – сайку?
И связались они с ним странно: идет длинный, тощий, как скелет, по Поморской, а в руках – связка рыбы, селедка беломорская, жирная. На рынок топает, шкиля. Еще и рыбкой помахивает.
– Ты! Дай хоть одну, – сказал Арся.
– А пошел ты… спекулянт!
Парень не обиделся. Он наклонился и посмотрел Арсе в глаза.
– Голоду-у-ха, – сказал он сокрушенно, сунул Арсе всю связку и, не оглядываясь, ушел.
Потом они встретились случайно, и Арся сказал:
– Ты, длинный, не сердись. Рыба твоя вкусная была.
– Ну, – сказал длинный.
– Как звать-то тебя? – спросил Арся.
– Колька мы. А вообще-то, Карбасом дразнят… робята.
– Ага! Как узнал-то?
Приплыл Карбас, плюхнулся рядом в траву. Сейчас начнет душу выворачивать. Но Карбас молчал, сопел только.
– Чего сопишь? – спросил Арся.
– А ты чего загорашь? – хмуро бросил Колька.
– Есть хочешь? – спросил Колька.
Арся сел и зло посмотрел на Карбаса.
– Жрать хочу! Жрать! Понимаешь?!
– Не ори, – сердито сказал Колька, – подумашь, он один голодный. В концы концах…
Колька оторопело посмотрел на него.
– Почто дразнисси? – спросил он удивленно.
– Ладно, не сердись, – тихо сказал Арся и снова лег на траву, – тошно мне, понимаешь?
Колька молча кивнул, порылся в карманах и сунул в руку Арсе две вареные картошины.
– На, – сказал он смущенно, – тетка где-то промыслила.
Две маленькие, теплые, серые картофелины лежали на ладони… Арся сглотнул слюну. Потом рывком сел, ожесточенно потер лицо и, не глядя на Кольку, съел обе картофелины прямо с кожурой. Потом они долго лежали молча.
Колька с мрачной завистью смотрел на них.
– На фронт надо подаватьси, – решительно сказал он.
– Кто нас туда пустит?
– Нам бы только добратьси, – горячо заговорил Карбас, – а там кто нас выгонит?!
– А как добраться-то?
– Пароходом до Кандалакши… Али поездом в Карелию. Слышал, ветку новую проложили до Сороки, а там уж и фронт рядом.
– А мы спрячемси! – Колька рубанул рукой воздух. – Я один раз, лет одиннадцать мне было, в трюме от Мезени до Мурманска прошел.
– Обратно? – Колька смущенно хмыкнул. – Обратно незадача вышла, с милицией приплыл… Однако и выдрал меня батя…
И не на словах, а на деле.
– Обдумать нужно, – наконец сказал Арся.
– Согласен, значит? – обрадовался Карбас.
– Может, Антону сказать? – предложил Арся.
– Зачем еще Антону? – испугался Карбас. – Он, сам знаешь, какой строгий.
– Строгий, строгий, – передразнил Арся. – Он сам извелся, здесь сидючи. Ему в самую пору с нами.
– Ну, гляди, – с сомнением сказал Колька и встал.
…Вечером Арся и Карбас говорили с Антоном, уговаривали его ехать с ними. Антон молча слушал их, не перебивал. Наконец Колька не выдержал и, застучав кулаком по своей костлявой груди, заорал:
– Да ты чо? Дети мы, чо ли? Гляди-ко, какие орясины вымахали, а на фронт нельзя?! Дети, да?
Антон внимательно посмотрел на него, а потом серьезно, чего-то уж слишком серьезно, как совсем взрослый, сказал:
– Дети и есть. Глупые совсем. – И опустил голову.
– Трус ты, Антон, вот что! – ошалев от обиды, сказал Арся.
Антон дернулся, покраснел и сжал кулаки. Арсю, когда он эти кулаки увидел, сразу занесло.
– С отцом твоим видишь, что сделали? – зло закричал он. – Деревяшку бесчувственную сделали! Да я б их за это всех…
Антон ничего не сказал. Ушел. А Карбас молчал, втянув голову в плечи, как будто опасался, что его сейчас ударят. И Арсе стало так тошно, что сразу море показалось по колено, и о матери он сейчас даже не вспомнил.
Бывший капитан Афанасий Григорьевич Громов не всегда сидел в своем палисаднике. Часто он подхватывался и шел на берег, постукивая палкой по деревянным тротуарам. За ним увязывался лохматый черно-белый песик непонятной породы – Шняка.
На берегу старый капитан садился на какую-нибудь замшелую лодку и, опершись подбородком на палку, пристально смотрел на реку. Шняка лежал рядом, а иногда вскакивал и с визгливым лаем начинал носиться вдоль кромки берега, пугая плавающих чаек. Капитан грозил ему палкой, и пес снова укладывался у его ног. Так Громов сидел долго, выбирая каждый раз места, где людей было поменьше. Ужасно не любил он расспросов и жалких, как он выражался, разговоров. Димкина мама, Виктория Юрьевна, как-то спросила, что у него с ногами, так он прямо рявкнул на нее:
– Поплавай с мое, погляжу, что с твоими копытами будет! – и он презрительно глянул на ее ноги. – Это тебе не польки плясать!
– Извините, – робко сказала Виктория Юрьевна, – я хотела вам посоветовать…
– А мне советы что рыбине крючок, – оборвал ее капитан и ушел, шкандыбая, в свой палисадник.
– Ты уж на него сердца не держи, Юрьевна, – сказала Марфа Васильевна, – совсем он маленько умом тронулся, от моря отставши. Еще перед войной то было. А как война почалась, совсем…
Она махнула рукой и ожесточенно стала вытирать и так чистый стол.
Димка вышел из дому. Афанасий Григорьевич сидел на бревне, а рядом, конечно, валялся несуразный Шняка.
– Топай сюда, салага. Посиди со стариком, – сказал капитан.
Димка сел рядом. Громов выплюнул изжеванную махорочную цигарку и сразу же стал вертеть другую.
– Что они, бабы, понимают, – пробурчал он, – а мне вот белухой [2] 2
Белуха – крупный арктический белый дельфин, издающий резкие громкие звуки, почти рев.
Он закурил. Шняка в полусне щелкнул зубами, отгоняя мух. В палисаднике пахло свежей листвой, звучали на разные голоса тротуары под ногами редких прохожих. Капитан что-то говорил ворчливо, а Димка сидел как завороженный под этим еще не очень теплым северным солнцем и ничего не слышал. Очнулся он, когда Афанасий Григорьевич стукнул своей палкой по бревну.
– А я им говорю: рано капитана Громова списывать! Капитан Громов уже тышшу годов морячит. Капитан Громов с самим Владимиром Алексанычем Русановым в двенадцатом годе на Новую Землю ходил, капитан Громов всю рыбацкую науку за подзатыльники да восемь пудов соленой рыбы прошел, когда зуйком[3] 3
Зуёк – северная птица вроде чайки. У поморов зуйками называли мальчиков, работавших на промысловых судах.
[Закрыть] у купца Шкарятова спину гнул. Капитан Громов вкруг света три раза обогнул. Я море, как половицы в доме, знаю: судно в тумане веду, дак о камень не стукну, о коргу[4] 4
Корга – каменный островок или мель недалеко от берега.
[Закрыть] не задену. Я с самим Павлином Виноградовым под Котласом на Двинской флотилии воевал, а вы меня на якорь?!
– Вы еще поплаваете, Афанасий Григорьевич.
– А что? Поплаваю! – сказал Громов, встал и неожиданно твердым шагом пошел к дому.
Шняка вскочил и залаял дурным голосом. А капитанская палка так и осталась лежать у бревна.
– Ты того, Димка… палку мне подай-ко. На случай всякий. – Он вначале скривился, а потом ухмыльнулся. – Может, долбануть кого-никого достанется.
Отогнав Шняку, он громко прихлопнул за собой калитку и потопал по тротуару. Палку держал наперевес.
…В Управлении Тралфлота капитана Громова знали и приветствовали почтительно, однако просидеть в приемной пришлось долго – много у начальника было дел поважнее, чем обиды и заботы старого капитана. Все же он досидел.
Разговор был нелегкий и длинный. Начальник украдкой поглядывал на часы и начинал нервничать.
– Ну, куда? Ну, куда я тебя пристрою, Афанасий Григорьевич? – в который раз повторял он. – В море тебе нельзя, сам понимаешь.
– Мне нельзя? – рявкал Громов. – Миньке Батурину под семьдесят, а все плавает, старая шкаторина [5] 5
Шкаторина – подрубленный край паруса или брезента.
– Ну, нельзя тебе в море, – устало говорил начальник. – А на берегу у меня капитанских должностей нет. Ну, нет же, сам понимаешь…
– А чихать мне на капитанскую должность! – сердился Громов. – Любую давай, лишь бы польза была. Не могу я сейчас небо коптить. Что у тебя, людей лишних навалом, что ли? Не хватает ведь людей-то?
– Не хватает, – уныло соглашался начальник, – но…
– Ты что на мою палку глядишь? – кричал Громов. – Вот она, моя палка, была и нету! – Он, взяв палку обеими руками за концы, хрястнул ею себя по колену. Хрястнул сильно, даже крякнул при этом, но палка не сломалась только ногу себе отшиб. Он сморщился от боли, а потом с упрямой злостью швырнул палку в угол. – Вот она, моя палка, была и нету, – слегка задыхаясь, повторил он и сразу затих.
– Ну, ладно, – вздохнув, сказал начальник, – ты, Григорьич, не переживай. Зайди через недельку – может, что и придумаю.
– Через недельку… – проворчал Громов.
Он опустил голову и задумался, глядя куда-то в стену. Потом встал и тяжело зашагал к двери.
Начальник быстро пошел в угол, поднял суковатую палку и подал ее старику. Тот молча взял ее и вздохнул.
– Ты не держи на меня сердце, Ванюша, – сказал он виновато. Невмоготу мне, понимаешь. Может, хоть… сторожем куда?
Начальник даже покраснел.
– Сторожем?! Это тебя-то сторожем?! Такого капитана! – крикнул он и досадливо махнул рукой. – А-а…
– Был капитан, да весь вышел, – горько сказал Громов.
– Вас слушают, – сказал начальник. – Здравствуйте. Да, я.
– Что ж, дело-то, конечно, нелегкое, но стоящее. Судно найдем. С капитаном труднее, но, думаю, найдем и капитана. Начальника? Хм-м… Подумать надо. Может, тут лучше кого из учителей… Да, верно, там одни женщины в школах-то… – И вдруг озабоченное лицо его просветлело. Начальника? Есть одна идея. Подошлю вам человека. Хороший человек. До свидания.
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
В двух шагах от войны: краткое содержание, описание и аннотация
Действие повести происходит во время Великой Отечественной войны в Архангельске, где ребята по мере своих сил помогают борьбе с фашизмом.
Вадим Фролов: другие книги автора
Кто написал В двух шагах от войны? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
В двух шагах от войны — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
…Однажды я стоял, облокотившись на перила деревянной балюстрады, и смотрел на реку.
Внизу у самой кромки воды на старой перевернутой лодке сидели двое парней — один побольше, другой поменьше. Я к ним не особенно присматривался, и, когда маленький свистнул и помахал мне рукой — дескать, спускайся, — я удивился: в Архангельске я никого из ребят еще не знал. Батя, правда, говорил, что народ здесь хороший — добрый и отзывчивый.
— Чего вам? — спросил я дружелюбно.
— Давай сюда! — крикнул парнишка. — Покажем чегой-то.
— Привет, — сказал я. — Чего покажете?
Парни молчали и разглядывали меня с ног до головы. Я тоже на них смотрел. Один здоровый, совсем белобрысый, с носом картошкой, толстогубый, глаза маленькие, словно заплыли. Рубашка на нем грязная и залатанная, ворот расстегнут, тельняшка тоже не очень-то чистая. На флотских клешах ремень с блестящей медной бляхой. Только пистолета за поясом не хватает и повязки черной на глазу. Второй — ростом пониже меня, но крепкий такой. Глаза веселые, хитрые. На голове выгоревшая пилотка солдатская, а из-под нее черный чубчик.
— Садись, — добродушно сказал он.
Я хотел сесть, но посмотрел на днище лодки и раздумал: очень уж грязное, в ржавых и черных маслянистых пятнах.
— Ладно, постою, — сказал я.
Он пожевал губами и вдруг плюнул прямо мне на ботинок.
— Ты чего? — растерянно спросил я.
— Эт-та он шутит, — весело сказал второй, — а ты давай садись, не стесняйся. — Он встал и подошел ко мне.
Я положил авоську на битые кирпичи, подобрал обрывок газеты и нагнулся вытереть ботинок. Обидно было до чертиков. Будь я покрепче, ну, хотя бы как перед самой войной, я бы этому губошлепу показал два прихлопа, три притопа, а сейчас меня и верно от ветерка шатает — дистрофик… Когда я выпрямился, чернявый в пилотке стоял по другую сторону лодки и в руках у него была моя авоська. У меня в глазах потемнело: вспомнил сразу, как однажды в Ленинграде вот так же я стоял у забора, а от меня с моей авоськой, в которой был хлеб на три дня для всей нашей семьи, уходил, не оглядываясь, долговязый тощий парень…
— Чего у тебя там? — спросил тот, в пилотке, и пощупал сверток.
— Х-хлеб, — сказал я, заикаясь.
— Годится, — быстро сказал губастый и встал. — Айда, Шкерт, — кивнул он дружку, и они, не оглядываясь, побежали к откосу.
— Стойте! — крикнул я и побежал за ними.
У самого откоса губошлеп остановился, снял ремень, намотал его на руку бляхой наружу и пошел на меня, а тот — как его, Шкерт — уже перелезал через балюстраду.
— Что вы делаете?! — заорал я.
А губошлепская морда шел на меня, подняв руку с бляхой, и я попятился, споткнулся, упал на спину и сильно треснулся головой. Сознание я, кажется, не потерял, но в голове шумело и трещало, а перед глазами летали какие-то пестрые бабочки, и было так паршиво, что не хотелось и глаза открывать.
А когда открыл, тех двоих, конечно, уже не было, а надо мной стоял совсем другой парень и разглядывал меня очень уж внимательно.
Я со злости опять закрыл глаза. Пропади все пропадом — так и буду лежать, пока не подохну!
— Ты чего тут отдыхаешь? — услышал я голос.
Я с трудом сел, помотал головой и пощупал затылок — ничего, здоровая гуля.
— Упал, чо ли? — спросил парень и протянул мне руку.
Он, наверное, хотел помочь мне встать, но у меня-то в мыслях было другое, и я со злостью отбил его руку в сторону — будь, что будет, а этому я врежу! А если и не сумею, то драться все равно буду до смерти, до конца, до…
— А пошел ты! — заорал я. — Нет у меня ничего больше!
— А мне ничего и не надо, — сказал он будто даже удивленно. — Иду, вижу: лежит загорает… на кирпичах битых. Ну, мало ли, думаю чо… Вот и подошел, спросил.
— Не, — сказал он и помотал головой, — не понял.
Я вскочил, но тут же меня повело куда-то в сторону и, если бы не парень, я бы опять шлепнулся на кирпичи. Он подвел меня к лодке, и тут уж я не побоялся брючки замарать, сел как миленький.
Закончившаяся в победном мае 1945 года страшная война, так дорого стоившая нашему народу, имела все шансы перерасти в новую. За кадрами официальной съемки с улыбками и рукопожатиями солдат и офицеров дружественных армий стояла совсем другая реальность.
Ниже мы предлагаем вниманию читателей подборку документов, наглядно характеризующих с нашей точки зрения нарастающее напряжение между бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции.
Военные пишут свои рапорта начальству без оглядки на мнение МИДа, у них другие задачи. Многое сразу становится понятно.
03.10.45 начальнику штаба 47-й Армии был направлен начальником штаба 125-го стрелкового корпуса рапорт следующего содержания (ссылка на рукописный вариант в конце статьи):
"Немцы, задержанные 29.9. при переходе из английской зоны показали:"
Далее идет перечисление полученных сведений о расположении частей и соединений, подразделений военной полиции, штабов, количестве бронетехники, численности личного состава и пр. И делается вывод о признаках проводимой англичанами перегруппировке сил.
Действие повести происходит во время Великой Отечественной войны в Архангельске, где ребята по мере своих сил помогают борьбе с фашизмом.
Похожие книги:
Читайте также: