Триполье корнилов краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
Рейтинг: 0 ( 1 за, 1 против).
помню долго ждал вторую книгу, потом потерял закладку. Интересно Автор пишет, правда, большая часть женских метаний. И когда ждать продолжения? Надеялся что это двухтомник - не угадал.
Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Ужасно!
Если вы думаете, что это произведение о пилотах, то ошибаетесь. Все, что о полетах, это так, фон. Об этом автор пишет очень кратко. Главное в книге - глупые рассуждения, самовосхваление и самолюбование ГГ. Я, мол, самый умный, а вы все прах под моими ногами. Неоднократно подчеркивает, что держит в кармане большую дулю по отношению ко "всем совкам". ГГ даже с девушками не знакомится, ибо они все "уродины" и чуть ли не все больны венерическими заболеваниями.
Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Два метра на четыре странички текста?
Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Рейтинг: +4 ( 4 за, 0 против).
чисто женский роман.
Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Читать можно, даже увлекает. Но много чего не дотягивает и не хватает. Но на фоне большой массы писателей в стиле иванушки-дурочка, можно дать оценку хорошо.
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Триполье: краткое содержание, описание и аннотация
Борис Корнилов: другие книги автора
Кто написал Триполье? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
Триполье — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
Памяти комсомольцев, павших смертью
храбрых в селе Триполье
Пятый час.
Под навесом
снятся травы коровам,
пахнет степью и лесом,
холодком приднепровым.
Ветер, тучи развеяв,
с маху хлопает дверью:
— Встань, старик Тимофеев,
сполосни морду зверю.
Рукавицами стукни,
выпей чашку на кухне,
стань веселым-веселым,
закуси малосолом.
Что теперь ты намерен?
Глыбой двинулся мерин,
морду заревом облил —
не запятишь в оглобли.
За плечами туманы,
за туманами страны, —
там живут богатеи,
многих наших лютее.
Что у нас?
Голодуха.
Подчистую всё чисто,
в бога, в господа, в духа,
да еще коммунисты.
На громадные версты
хлеборобы не рады, —
всюду хлеборазверстки,
всюду продотряды.
Так ли, этак ли битым,
супротиву затеяв,
сын уходит к бандитам,
звать — Иван Тимофеев.
А старик Тимофеев —
сам он из богатеев.
Он стоит, озирая
приделы, сараи.
Всё налажено, сбито
для богатого быта.
День богатого начат,
утя жирная крячет,
два огромные парня
в навозе батрачат.
Словно туша сомовья,
искушенье прямое,
тащит баба сыновья
в свинарник помои.
На хозяйстве великом
ни щели, ни пятен.
Сам хозяин, владыка,
наряден,
опрятен.
Сам он оспою вышит.
Поклонился иконам,
в морду мерину дышит
табаком, самогоном;
он хрипит, запрягая,
коммунистов ругая.
А хозяйка за старым
пышет гневом и жаром:
— Заскучал за базаром?
— Заскучал за базаром…
— Дурень! —
лается баба,
корчит рожу овечью…
— Постыдился хотя ба…
— Отойди! Изувечу!
— Старый пьяница, боров…
— Дура!
— …дерево, камень!
И всего разговоров,
что махать кулаками!
Что ты купишь?
Куренок
нынче тыщарублевый…
Горсть орехов каленых,
да нажрешься до блева,
до безумья.
И баба,
большая, седая,
закудахтала слабо,
до земли приседая.
В окнах звякнули стекла,
вышел парень.
Спросонья
молодою и теплой
красотою фасоня
и пыхтя папиросой,
свистнул:
— Видывал шалых…
Привезем бабе роскошь —
пуховой полушалок…
Хватит вам барабанить —
запрягайте, папаня!
Сдвинул на ухо шапку,
осторожен и ловок,
снес в телегу охапку
маслянистых винтовок.
ТИМОФЕЕВ БЕРЕТ НА БОГА
Дым.
Навозное тесто,
вонь жирна и густа.
Огорожено место
для продажи скота.
И над этой квашней,
золотой и сырой,
встало солнце сплошной
неприкрытой дырой.
Брызжут гривами кони,
рев стоит до небес;
бык идет в миллионе,
полтора — жеребец.
Рубль скользит небосклоном
к маленьким миллионам.
Рвется денежка злая,
в эту кашу, звонка,
с головой покрывая
жеребца и быка.
Но бычачья, густая
шкура дыбится злей,
конь хрипит, вырастая
из-под кучи рублей.
Костью дикой и острой
в пыль по горло забит,
блекнет некогда пестрый
миллион у копыт.
И на всю Украину,
словно горе густое,
била ругань в кровину
и во всё пресвятое.
В чайной чайники стыли,
голубые, пустые.
Рыбой черной и жареной
несло от буфета…
Покрывались испариной
шеи синего цвета.
Терли шеи воловьи,
пили мутную радость —
подходящий сословью
крестьянскому градус.
Приступая к беседе,
говорили с оглядкой:
— Что же.
Это.
Соседи?
Жить.
Сословью.
Не сладко.
Парень, крытый мерлушкой,
стукнул толстою кружкой,
вырос:
— Слово дозвольте! —
Глаз косил весело,
кольт на стол.
И на кольте
пальцы судорогой свело.
— Я — Иван Тимофеев
из деревни Халупы.
Мой папаня присутствует
вместе со мной.
Что вы стонете?
Глупо.
Нужен выход иной.
Я, Иван Тимофеев,
попрошу позволенья
под зеленое знамя
собирать населенье.
К атаману Зеленому
вывести строем
хлеборобов на битву
и — дуй до горы!
Получай по винтовке!
Будь, зараза, героем!
Не желаем коммуний
и прочей муры.
Мы ходили до бога.
Бог до нашего брата
снизойдет нынче ночью
за нашим столом.
Каждый хутор до бога
посылай делегата —
все послухаем бога —
нельзя без того.
Он нам скажет решительно,
надо ль, не надо ль
гнусно гибнуть под игом
и тухнуть, как падаль.
Либо скажет, что, горло и сердце калеча,
под гремящими пулями
вырасти… выстой…
Отряхни, Украина,
отягченные плечи
красной вошью
и мерзостью красной…
нечистой…
Я закончил!
И парень
поперхнулся, как злостью,
золотым самогоном
и щучьею костью.
Вечер шел лиловатый.
Встали все за столом
и сказали:
— Ну что же?
— Пожалуй…
— Сосватай…
— Мы послухаем бога…
— Нельзя без того…
Борис Корнилов. Павел Васильев. По пять букв в имени, по восемь в фамилии.
Фамилии — обычные, от старорусских имён, которые они часто перебирали в своих стихах, как лошадь губами, — прислушиваясь к гулу собственного, сошедшего в землю, рода.
Характеры: оба очаровательные гуляки, прямо скажем — бабники, балагуры. Оба, наверное, не из той породы, что именуется стальной, но брали на себя многое, больше, чем могли вынести, — за что потом страшно платили.
Оба — провинциальные, выросшие вдалеке от столиц. Оба — сыновья сельских учителей. Пётр Тарасович Корнилов учил детей. И Николай Корнилович Васильев учил детей. Произнесёшь имена отцов — и можно через минуту забыть, где там у кого Корнила, Пётр, Тарас и в какой последовательности.
Деды по материнской линии у обоих были купцами! Остроумов у Корнилова и Ржанников у Васильева. Только Васильев про это рассказывал на каждом углу, а Корнилов — помалкивал.
Оба поэта в детстве переезжали с места на место, из дома в дом, у одного — керженские леса, деревни, провинциальный Семёнов, у другого — казахская степь, маленькие городки. Революционное брожение вроде и было в их краях — но по молодости оба толком не застали основных событий.
Отцы у обоих были призваны — беда в том, что Пётр Тарасович Корнилов оказался после революции эсером, а Николай Корнилович Васильев — писарем у колчаковцев: гордиться их боевым красноармейским прошлым сыновьям не приходилось. Разве что, опять же, Корнилов на эту тему не распространялся, а Васильев, напротив, отцовским опытом бахвалился.
Оба — красивые русские парни, но отчего-то с не очень русскими лицами — глаза у обоих выдают иную кровь, когда-то подменившуюся.
Мы помним, как Корнилов гадал, глядя на себя, — печенег или татарин тут отметились?
Павел Васильев писал о себе в 1926-м:
Я по душе киргиз с раскосыми глазами…
Здесь горожанки эти узкогруды,
Им нравится, что я скуласт и жёлт…
В 1934-м он меняет национальность с киргиза на башкира:
Мы народ не робкий и не здешний,
По степям далёким безутешный,
Мы, башкирцы, скулами остры.
Оба опоздали к Гражданской, добирали потом всякими дурными и лишь изредка весёлыми выходками.
Корнилов рванул в 1926 году в Ленинград учиться — но на самом деле за славой, Васильев (он был на год моложе) — в 1927-м в Москву учиться, но тоже за славой. Учёбу оба бросили — образования не имели.
В родные места возвращались оба изредка, наездами.
В первую очередь повлиял на обоих Есенин (оба начинают с прямых подражаний ему), а только потом уже — Багрицкий, Мандельштам. Но не Маяковский.
А от себя — природный дар, детство, личный опыт за плечами, не самый богатый, но особенный — потому что увиденного их нерусскими глазами — так не увидел никто.
Васильев начал поэтическую карьеру со стихотворения о смерти Пушкина; у Корнилова тоже первое его, несохранившееся, стихотворение было о Пушкине; и последнее, что написал Корнилов, — цикл о гибели Пушкина.
У обоих — быстрый взлёт, громкий, но неустойчивый, всегда готовый обернуться скандалом успех.
У них даже стихи, с которых начиналась слава, — и те схожи интонационно и ритмически.
Над степями плывут орлы
От Тобола на Каркаралы…
…и, качаясь, идут валы
Думается, если здесь и было влияние Васильева, то не прямое: откуда-то пришла мелодия, но Корнилов, по крайней мере когда писал, не вспомнил откуда.
Оба были по два раза женаты — на красавицах и, придётся заметить, не были своим красавицам верны.
Некоторые стихи Корнилов и Васильев могли бы обменять друг у друга, никто бы не заметил обмена: схожая эстетика — мясная, почвенная, чуть нарочитая, натуралистичная, схожие темы, схожий пафос, схожая бравада, схожая образная система. Краски — густые, пишут так, чтоб от стиха пахло кровью, навозом, плотью.
У обоих неотрывное внимание к дедам и прадедам, — через их густую, разбойную кровь попытка объяснить свой трудный и самобытный характер.
Самый старый — огромный и рыжий,
прадед Яков идёт на меня
по сугробу, осиновой лыжей
по лиловому насту звеня.
Вы, хлебавшие зелья вдосталь,
или даже того, кто не слаб,
на веку заимели до ста
щекотливых и рыжих баб.
Я помню, как в пасмурные вечера
Лицо загудевшею синею сеткой
Тебе заволакивала мошкара.
Таким ты остался. Хмурый да ярый,
Ещё не уступчивый в стык, на слом,
Рыжеголовый, с дудкою старой,
Весну проводящий сквозь бурелом.
И смертно Васильев Корнила Ильич,
Простой, как его фамилия,
Хлестал огневик, багровел, как кирпич,
Он пил — тоски не в силах постичь,
И все остальные пили.
Они оба своих дедов описывают как лесных, из бурелома вылезших, ярых, упрямых, пьющих, да ещё и рыжих — хотя с чего бы? Сами поэты рыжими не были. Но рыжий — значит иной, чем-то меченный изначально, выпавший из породы — и завещавший такую судьбу внуку или правнуку.
Оба пытались разорвать пуповину — со своей землёй, повышали голос, орали на чёрную, корявую малую родину свою, будто пытаясь прогнать самое любимое и дорогое:
Провинция, я прошёл босиком
От края до края тебя — и вижу…
Пусть ты мне давала семью и дом,
Поила меня своим молоком —
Я всё ж тебя ненавижу.
Но эта ненависть свежих кровей,
Которой — не остановиться!
Горячие рельсы в пыльной траве.
Гляди: слетели кресты с церквей,
Как золотые птицы.
Девки чёрные молятся здесь,
Старики умирают за делом
И не любят, что тракторы есть —
Жеребцы с металлическим телом.
Это русская старина,
Вся замшённая, как стена,
Где водою сморёна смородина,
Где реке незабвенность дана, —
Там корёжит медведя она.
Там медведя корёжит медведь.
Нам про это не петь.
А сами всё равно поют, и ненависти своей не верят, потому что вылезти из своей шкуры и расстаться с позвоночником нельзя.
Лошадей описывают — сразу ясно, что с детства понимают и любят это животное, и дело с ним имели. И жалеют это животное — всем существом, до слёз.
И на двор летит из конюшни серый.
В яблоках. Жеребец.
Он себе не находит места,
сталь на жёлтых его зубах —
это слава всего уезда
ходит по двору на дыбах.
Попрощайся с красою этою.
Вот он мечется, ищет лаз,
и кровавые змейки сетью,
как ловушка, накрыли глаз.
Кровь, застывшую словно патоку,
он стирает с ножа рукой,
колет коня под лопатку —
на колени рушится конь.
А у коня глаза тёмные, ледяные.
Жалуется. Голову повернул.
В самые брови хозяину
Тёплым ветром затрагивает волосы:
Да по прекрасным глазам,
С размаху — тем топором…
И когда по целованной
Белой звезде ударил,
Встал на колени конь
И не поднимался потом.
Трудно не заметить ярмарки Васильева и базары Корнилова: им же обоим надо, чтоб много было мяса, цвета, плоти, а где как не на ярмарке, как не на базаре — этого вдосталь?
…чтоб снова Триполье
не встало на лапах,
…цветы эти верно
стояли на лапах… —
Лапы — это по их части, оба — звероваты, движимы в стихе не столько рассудком, сколько чутьём: как надо сделать, чтоб стих заиграл, загудел, а потом сжался комом в горле.
Оба, знавшие крестьянство лично, изнутри, дали антикулацкие, тяжёлые, едкие картины:
Босяки удила закусили, —
Евстигней раскрывает рот:
— Что тут сделаешь,
А в колхозе — толку?
Кони — кости и гиблый дых,
Посшибали лошажьи холки,
Скот сгубили, разъяви их! —
Тёрли шеи воловьи,
пили мутную радость —
Приступая к беседе,
говорили с оглядкой:
Но за тяжеловесным, ловко срифмованным — как суровой ниткой прошитым — осуждением неизбежно стояло любование мужиком — и это любование чувствовали.
И ругали и первого, и второго за одно и то же: поэтизация кулачества и всё такое прочее.
Не хочу, чтобы какой-то Родов
Мне указывал, про что писать, —
А нам наплевать —
кому-то угодный критический вой, —
Причём у Васильева, скорее всего, и знать не знавшего в 1930 году о Корнилове, его Мария помещена в керженские леса, где Васильев вообще не бывал.
Оба, чтоб от них отстали, гнали схожие пустопорожние, бахвалистые строки на тему советского миролюбия, которое в любую минуту может обернуться совсем иным:
Мы говорим: нам не нужна война,
Мы на войну не выйдем сами.
Но если нападут предательски на нас,
Но если нужно будет — вся страна
Вдруг ощетинится штыками.
Мы хорошо работаем и дышим,
как говорится, пяди не хотим,
но если мы увидим и услышим,
то мы тогда навстречу полетим.
Что важно заметить: мелодику, интонацию для описания Гражданской войны, безоговорочной героизации её, начали подыскивать и придумывать те, кто воевал на её фронтах — Багрицкий, Михаил Светлов, Алексей Сурков, Сельвинский (хотя иные русские поэты, в ней участвовавшие, вообще на эти темы не пели: скажем, Иван Приблудный).
Но окончательно раскрылась тема Гражданской у тех, кто туда не попал — у Луговского, Корнилова, Васильева, — прошедших по касательной, только почувствовавших горячий воздух войны.
У обоих в стихах более чем достаточно кровавых картин, бессудных расстрелов, кошмара братоубийства.
Я вглядываюсь в мир без страха,
Недаром в нём растут цветы.
Готовое пойти на плаху,
О кости чёрствые с размаху
Бьёт сердце — пленник темноты.
Корнилов иногда пытается быть таким же, но у него эта распахнутость — чувство куда менее естественное. Внешне он вроде бы такой же — но внутренний ужас в нём сильнее, неотступней и неизбежно прорывается. На плаху он не хочет и заранее об этом предупреждает.
Разглядывая их фотографии (или шаржи, сделанные на поэтов), можно обратить внимание, что Васильев, как правило, улыбчив и боевит, а Корнилов скорее минорен — а если улыбается, то есть подозрение, что он не совсем трезв.
Впрочем, на фоне всего остального вышесказанного это не определяющие различия.
Тут другое: схожесть воспитания, взросления, схожесть взгляда на эпоху, общие пристрастия — хоть в поэзии, хоть в шальном времяпрепровождении, схожесть судеб, причём не только начала и развития этих судеб, но и финала тоже, — всё это сыграло с ними забавную шутку: они непрестанно, чуть преломляясь, отражались друг в друге.
Содержание статьи
- Корнилов Борис Петрович: биография, карьера, личная жизнь
- Корнилов Владимир Алексеевич: биография, карьера, личная жизнь
- Корнилов Александр Николаевич: биография, карьера, личная жизнь
Биография
Борис Петрович Корнилов родился 29 июля 1907 года в деревне Дьяково Семеновского района Нижегородской области в учительской семье.
Его отец, Петр Тарасович, и мать,Таисия Михайловна, учительствовали в местной школе. Борис в семье был старшим ребенком. Кроме него, у Корниловых были две дочери Елизавета и Александра.
Мальчик в 5 лет уже умел читать. От родителей Борису передалась любовь к литературе. Петр Тарасович подарил сыну на день рождения книгу Н.В. Гоголя. Борис с удовольствием читал ее своим маленьким сестрам. Через несколько лет девочки стали первыми слушателями стихов своего брата.
В деревне Дьяково мальчик в семь лет пошел в первый класс. В школьные годы Борис начал сочинять свои первые стихи.
Когда ему было 8 лет, отец ушел на фронт. Началась Первая мировая война. На мальчика, как старшего ребенка в семье, легли тяготы военного времени.
В 1922 году Корниловы всей семьей переехали на новое место жительства в город Семенов.
В 1923 году, окончив школу, Борис Корнилов работал инструктором комсомольской организации города Семенова.
В январе 1926 года Борис Корнилов по комсомольской путевке уехал в Ленинград поступать в институт литературы.
У юноши была заветная мечта – познакомиться с поэтом Сергеем Есениным. Все, кому были знакомы стихотворения Бориса, отмечали их сходство с лирикой С.А. Есенина.
Когда Борис Петрович приехал в Ленинград, Сергея Есенина уже не было в живых. Мечта молодого человека не осуществилась.
В 1935 году поэт находился в творческом кризисе. Он пристрастился к алкоголю. В газетах стали появляться критические статьи о его безнравственном поведении, которое позорило имя советского литератора.
В октябре 1936 года поэта исключили из Союза советских писателей.
В ночь с 19 на 20 марта 1937 года поэта арестовали. Ему было предъявлено обвинение в авторстве контрреволюционных произведений, враждебных политическому строю.
20 февраля 1938 года пуля убийцы оборвала жизнь поэта большевистской эпохи. По обвинению в контрреволюционной террористической деятельности Бориса Корнилова расстреляли на Левашовской пустоши под Ленинградом.
На родине Бориса Петровича в городе Семенове Нижегородской области ему установлен памятник и открыт мемориальный музей.
Жители города Семенова в память о своем замечательном земляке устраивают литературные чтения и поэтические вечера.
Его имя носит центральная площадь города Семенова и улица в Нижнем Новгороде.
Творчество
В период работы Корнилова в Ленинграде произошел его бурный поэтический рост. В творчестве поэта появилась тема борьбы с врагами революции, освещение героической комсомольской жизни.
Личная жизнь
Их брак продлился два года. В 1930 году Борис и Ольга расстались.
Спустя много лет, Ирина Басова узнала, что она дочь Бориса Корнилова. В настоящее время она проживает во Франции. Ирина часто приезжает в Россию. По образованию она биолог, но от отца ей передался поэтический дар. В Санкт-Петербурге были изданы два ее сборника стихов. У Бориса Корнилова есть внуки от дочери Ирины – Марина и Кирилл.
Читайте также: