Толстая поэт и муза краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
Женщина-врач влюбляется в поэта, работающего дворником, но счастливое замужество длится недолго. Муж умирает, а его скелет, завещанный Академии наук, долго стоит в чистом, тёплом зале.
Врач Нина была прекрасной обычной женщиной. Как и все, она заслужила право на личное счастье. Побывала она замужем и вышла из замужества усталая и разбитая. К тридцати пяти годам уже был длительный период проб и ошибок. А сейчас - вялый роман с дерматологом А.Б. Ей хотелось сумасшедшей любви, страсти. Потом была эпидемия японского гриппа, больные А.Б. достались Нине. Тогда и выяснилось, что её подстерегала судьба в лице Гриши, лежащего без памяти на топчане под одеялами. Оказалось, что Гриша дворник, работает за жилплощадь. Самое главное – он поэт, бредил в рифму. Немного поправившись, Гришуня узнал, что счастливая Нина остаётся с ним до гробовой доски.
В дворницкую вечерами набивалась орава друзей. Это были молодые люди с неопределёнными занятиями, старик с гитарой, поэты-девятиклассники, актёры, шофёры, одна балерина, дьякон из Новороссийска, задержавшийся в Москве тунгуз. Приходили жильцы с верхних этажей. Бренчали на гитаре, пели, читали стихи. Но в основном слушали Гришуню. Он читал многозначительные стихи про жёлтую-жёлтую дорогу. над которой - белая звезда.
Всё это обилие народа раздражало Нину. Особенно ей было неприятно постоянное присутствие художницы Лизаветы, работы которой выставляли на второсортных выставках. Нина хотела вырвать Гришу от тлетворной среды, от посторонних женщин. Нина сделала всё, чтобы поредела пёстрая компания. Гришуня переехал к Нине. Несмотря на все Нинины просьбы и требования Гришуня не мог написать стихи для сборника, которые соответствовали бы требованиям издательства.
Так они худо-бедно прожили два года. До Нины дошли сведения, что Гришуня хочет вернуться в свой бывший дворницкий флигель, для чего ходил к толстой бабе, новой дворничихе. взятой на его место. Баба вступила в переговоры. Нина воспользовалась своими связями в горздраве и намекнула, что есть прекрасное трёхэтажное здание в центре, которое после ремонта можно использовать для учреждения. Так и сделали, дворницкой не стало, а в помещениях один из медицинских институтов разместил свои кафедры.
Нина потом говорила, что с этого момента любовь их как-то пошла на убыль. Но не Нина в этом виновата. Виновата жизнь. А после его смерти она очень переживала, ходила смотреть Гришу.
Нина успокоилась после того, как одна женщина, у которой тоже муж умер, рассказала ей, что она в общем-то даже довольна. В своей двухкомнатной квартире она давно хотела одну комнату оформить в русском стиле: простые лавки, иконы, серпы и т.п. Теперь, когда одна комната у неё освободилась, эта женщина так и сделала. Это у неё столовая, и гости тоже очень хвалят.
Врач Нина была прекрасной обычной женщиной. Как и все, она заслужила право на личное счастье. Побывала она замужем и вышла из замужества усталая и разбитая. К тридцати пяти годам уже был длительный период проб и ошибок. А сейчас - вялый роман с дерматологом А.Б. Ей хотелось сумасшедшей любви, страсти. Потом была эпидемия японского гриппа, больные А.Б. достались Нине. Тогда и выяснилось, что её подстерегала судьба в лице Гриши, лежащего без памяти на топчане под одеялами. Оказалось, что Гриша дворник, работает за жилплощадь. Самое главное – он поэт, бредил в рифму. Немного поправившись, Гришуня узнал, что счастливая Нина остаётся с ним до гробовой доски.
В дворницкую вечерами набивалась орава друзей. Это были молодые люди с неопределёнными занятиями, старик с гитарой, поэты-девятиклассники, актёры, шофёры, одна балерина, дьякон из Новороссийска, задержавшийся в Москве тунгуз. Приходили жильцы с верхних этажей. Бренчали на гитаре, пели, читали стихи. Но в основном слушали Гришуню. Он читал многозначительные стихи про жёлтую-жёлтую дорогу. над которой - белая звезда.
Всё это обилие народа раздражало Нину. Особенно ей было неприятно постоянное присутствие художницы Лизаветы, работы которой выставляли на второсортных выставках. Нина хотела вырвать Гришу от тлетворной среды, от посторонних женщин. Нина сделала всё, чтобы поредела пёстрая компания. Гришуня переехал к Нине. Несмотря на все Нинины просьбы и требования Гришуня не мог написать стихи для сборника, которые соответствовали бы требованиям издательства.
Так они худо-бедно прожили два года. До Нины дошли сведения, что Гришуня хочет вернуться в свой бывший дворницкий флигель, для чего ходил к толстой бабе, новой дворничихе. взятой на его место. Баба вступила в переговоры. Нина воспользовалась своими связями в горздраве и намекнула, что есть прекрасное трёхэтажное здание в центре, которое после ремонта можно использовать для учреждения. Так и сделали, дворницкой не стало, а в помещениях один из медицинских институтов разместил свои кафедры.
Нина потом говорила, что с этого момента любовь их как-то пошла на убыль. Но не Нина в этом виновата. Виновата жизнь. А после его смерти она очень переживала, ходила смотреть Гришу. Нина успокоилась после того, как одна женщина, у которой тоже муж умер, рассказала ей, что она в общем-то даже довольна. В своей двухкомнатной квартире она давно хотела одну комнату оформить в русском стиле: простые лавки, иконы, серпы и т.п. Теперь, когда одна комната у неё освободилась, эта женщина так и сделала. Это у неё столовая, и гости тоже очень хвалят.
Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Татьяна Толстая - Поэт и муза краткое содержание
Поэт и муза читать онлайн бесплатно
Нина была прекрасная, обычная женщина, врач и, безусловно, заслужила, как и все, свое право на личное счастье. Она это очень хорошо сознавала. К тридцати пяти годам после длительного периода невеселых проб и ошибок - не стоит о них говорить - она ясно поняла, что ей нужно: нужно ей безумную, сумасшедшую любовь, с рыданиями, букетами, с полуночными ожиданиями телефонного звонка, с ночными погонями на такси, с роковыми препятствиями, изменами и прошениями, нужна такая звериная, знаете ли, страсть - черная ветреная ночь с огнями, чтобы пустяком показался классический женский подвиг стоптать семь пар железных сапог, изломать семь железных посохов, изгрызть семь железных хлебов - и получить в награду как высший дар не золотую какую-нибудь розу, не белый пьедестал, а обгорелую спичку или автобусный, в шарик скатанный билетик - крошку с пиршественного стола, где поел светлый король, избранник сердца. Ну, естественно, очень многим женщинам нужно примерно то же самое, так что Нина была, как уже сказано, в этом смысле самая обычная женщина, прекрасная женщина, врач.
Побывала она замужем - все равно что отсидела долгий, скучный срок в кресле междугородного поезда и вышла усталая, разбитая, одолеваемая зевотой в беззвездную ночь чужого города, где ни одной близкой души.
Потом какое-то время пожила отшельницей, увлекалась мытьем и натиркой полов в своей чистенькой квартирке, поинтересовалась кройкой и шитьем и опять заскучала. Вяло тлел роман с дерматологом Аркадием Бо-рисычем, имевшим две семьи, не считая Нины. После работы она заходила за ним в его кабинет никакой романтики: уборщица вытряхивает урны, шваркает мокрой шваброй по линолеуму, а Аркадий Борисыч долго моет руки, трет щеточкой, подозрительно осматривает свои розовые ногти и с отвращением смотрит на себя в зеркало. Стоит, розовый, сытый, тугой, яйцевидный, Нину не замечает, а она уже в пальто на пороге. Потом высунет Треугольный язык и вертит его так и сяк - боится заразы. Тоже мне Финист Ясный Сокол! Какие такие страсти могли у нее быть с Аркадием Борисычем - никаких,конечно.
А она заслужила право на счастье, она имела все основания занять очередь туда, где его выдают: лицо у нее было белое и красивое, брови широкие, черные гладкие волосы низко начинались на висках, и сзади - пучок. И глаза были черные, так что мужчины в транспорте принимали ее за молдаванку, и даже как-то привязался к ней в метро, в переходе на "Кировской", человек, уверявший, что он скульптор и чтобы она сейчас же шла с ним позировать, якобы для головки гурии, срочно: у него глина сохнет. Конечно, она не пошла по естественному недоверию к лицам творческих профессий, так как у нее уже был печальный опыт, когда она согласилась выпить кофе с одним будто бы кинорежиссером и еле унесла ноги,- большая такая была квартира с китайскими вазами и косым потолком в старом доме.
. А времечко-то бежало, и при мысли о том, что у нас в стране примерно сто двадцать пять миллионов мужчин, а ей судьба отслюнила от своих шедрот всего лишь Аркадия Борисыча, Нине иногда становилось не по себе. Можно было бы найти другого, но кто попало ей тоже был не нужен. Душа-то у нее с годами становилась все богаче, и саму себя она понимала и чувствовала все тоньше, все больше жалела себя осенними вечерами: некому себя преподнести, такую стройную, такую чернобровую.
Иногда она заходила в гости к какой-нибудь замужней подруге и, одарив чужого ушастого ребенка шоколадом, купленным в ближайшей булочной, пила чай, долго говорила, все поглядывая на себя в темное стекло кухонной двери, где ее отражение было еще загадочнее, еще выигрышнее и выгодно отличалось от расплывшегося силуэта приятельницы. И было бы просто справедливо, чтобы ее кто-нибудь воспел. Выслушав наконец и подругу - что куплено, да что пригорело, и чем болел ушастый ребенок, рассмотрев чужого стандартного мужа - лоб с залысинами, тренировочные штаны, растянутые на коленках, нет, такой не нужен,уходила, разочарованная, уносила себя, изящную, за дверь, и на площадку, и вниз по лестнице, в освежающую ночь - не те люди, зря приходила, напрасно преподнесла себя и оставила в тусклой кухне свой душистый отпечаток, напрасно скормила изысканный, с горчинкой шоколад чужому ребенку, только сожрал, и измазался, и не оценил, вот пусть-ка его засыплет с ног до головы диатезом. Зевала.
А потом была эпидемия японского гриппа, когда всех врачей сняли с участков на вызовы, и Аркадий Борисыч тоже ходил, надев марлевый намордник и резиновые перчатки, чтобы вирус не прицепился, но не уберегся, слег, и его больные достались Нине. Тут-то, как выяснилось, ее и подстерегала судьба, лежавшая в лице Гриши на топчане, под вязаными одеялами, бородой кверху и в полном беспамятстве. Тут-то оно все и случилось. Полугруп немедленно похитил Нинино заждавшееся сердце; скорбные тени на его фарфоровом челе, тьма в запавших глазницах, нежная борода, прозрачная, как весенний лес, сложились в волшебную декорацию, незримые скрипки сыграли свадебный вальс -Ловушка захлопнулась. Ну все знают, как это обычно бывает.
Над умирающим заламывала руки омерзительно красивая женщина с трагически распущенными волосами (потом, правда, оказалось, что ничего особенного, всего лишь Агния, школьная подруга Гришуни, неудавшаяся актриса, немножко поет под гитару, ерунда, не с той стороны грозила опасность) - да, да, она вызывала врача, спасите! Она, знаете ли, зашла случайно, ведь дверей он не запирает и никогда не зовет на помощь, Гриша, дворник, поэт, гений, святой! И вот. Нина отклеила взгляд от демонически прекрасного дворника, осмотрела комнату большая зала, пивные бутылки под столом, пыльная лепнина на потолке, синеватый свет сугробов из окошек, праздный камин, забитый хламом и ветошью.
- Он поэт, поэт, он работает дворником за жилплощадь,- бормотала Агния.
Нина выгнала Агнию, сняла сумку, повесила на гвоздь, бережно взяла из Гришуниных рук свое сердце и прибила его гвоздями к изголовью постели. Гришуня бредил в рифму. Аркадий Борисыч растаял, как сахар в горячем чае. Тернистый путь был открыт.
Вновь обретя слух и зрение, Гришуня узнал, что счастливая Нина останется с ним до гробовой доски; вначале он немного удивился и хотел отсрочить наступление нечаянного счастья или, если уж это нельзя, - приблизить встречу с доской, но после по мягкости характера стал покладистее, только просил не разлучать его с друзьями. Временно, пока он не окреп, Нина пошла ему навстречу. Конечно же, это была ошибка: он быстро встал на ноги и снова втянулся в бессмысленное общение со всей этой бесконечной оравой: тут были и какие-то молодые люди неопределенных занятий, и старик с гитарой, и поэты-девятиклассники, и актеры, оказывавшиеся шоферами, и шоферы, оказывавшиеся актерами, и одна демобилизованная балерина, говорившая: "Ой, я еще позову наших",- и дамы в бриллиантах, и непризнанные ювелиры, и ничьи девушки с запросами в глазах, и философы-недоучки, и дьякон из Новороссийска, всегда привозивший чемодан соленой рыбы, и подзадержавшийся в Москве тунгус, боявшийся испортить себе пищеварение столичной пишей и евший только свое какой-то жир пальцем из баночки.
Все они - сегодня одни, а завтра другие - набивались вечерами в дворницкую; трехэтажный флигелек трешал, приходили жильцы верхних этажей, бренчали на гитаре, пели, читали свои и чужие стихи, но в основном слушали хозяйские. Гришуня у них считался гением, уже много лет вот-вот должен был выйти его сборник, но мешал какой-то зловредный Макуш-кин, от которого все зависело, Макушкин, поклявшийся, что, мол, только через его труп. Кляли Макушкина, превозносили Гришу, женщины просили читать еще, еще, Гриша смущался и читал - густые, многозначительные стихи наподобие дорогих заказных тортов с затейливыми надписями, с торжественными меренговыми башнями, стихи, отяжеленные словесным кремом до вязкости, с внезапным ореховым хрустом звуковых скоплений, с мучительными, вредными для желудка тянучками рифм. "Э-э-э-э-э",- качал головой тунгус, ни слова, кажется, не понимавший по-русски. "Что, ему не нравится?" - тихо спрашивали гости. "Нет, кажется, это у них похвала",- мотала волосами Агния, боявшаяся, что тунгус ее сглазит. Гости засматривались на Агнию и приглашали ее продолжить вечер в другом месте.
Естественно, все это обилие народу было Нине неприятно. Но самое неприятное было то, что каждый Божий день, когда ни забежишь - днем ли, вечером ли после дежурства,- в дворницкой сидело, пило чай и откровенно любовалось Гришиной мягкой бородой убогое существо не толще вилки - черная юбка до пят, пластмассовый гребень в тусклых волосах - некто Лизавета. Конечно, никакого романа у Гришуни с этой унылой тлей быть не могло. Посмотреть только, как она, выпростав из рукава красную костлявую руку, неуверенно тянулась за каменным, сто лет провалявшимся пряником - будто ждала, что ее сейчас стукнут, а пряник отберут. И щек у нее было меньше, чем требуется человеку, и челюстей больше, и нос хрящеватый, и вообще было в ней что-то от рыбы - черной, тусклой глубоководной рыбы, ползающей по дну в непроглядном мраке и не смеющей подняться выше, в светлые солнечные слои, где резвятся лазурные и алые породы жителей отмелей.
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Поэт и муза: краткое содержание, описание и аннотация
Татьяна Толстая: другие книги автора
Кто написал Поэт и муза? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
Поэт и муза — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
Нет, какой уж тут роман. Но Гришуня, блаженненький, смотрел на этот человеческий остов с удовольствием, читал ей стихи, подвывая и приседая на рифмах, и после, сам расчувствовавшись от собственного творчества, сильно, со слезой мигал и отворачивался, поглядывая на потолок, чтобы слезы втекли обратно, а Лизавета трясла головой, изображая потрясение всего организма, сморкалась и имитировала детские прерывистые вздохи, будто тоже после обильных рыданий.
Нет, это Нине было крайне неприятно. От Лизаветы нужно было избавляться. А Гришуне нравилось это наглое поклонение; да ему, неразборчивому, все нравилось на этом свете: и утреннее махание лопатой по рыхлому снежку, и житье в зале с камином, заваленным трухой, и то, что первый этаж и дверь отворена - заходи любой, и толчея, и шастанье туда-сюда, и лужа от натекшего снега в сенях, и все эти девочки и мальчики, актеры и старики, и бесхозная Агния, добрейшее якобы существо, и неизвестно зачем приходящий тунгус, и все эти юродивые, признанные и непризнанные, гении и отверженные, и обглоданная Лизавета, и для круглого счета - заодно и Нина.
У посетителей флигелька Лизавета считалась художницей, и действительно, ее выставляли на второсортных выставках, а Гришуня вдохновлялся ее темной мазней и сочинил соответствующий цикл стихов. Чтобы изготовить свои полотна, Лизавета, как африканский колдун, должна была привести себя в необузданную ярость, и тогда в ее тусклых глазах зажигался огонь, и с криками, хрипами, с каким-то грязным гневом она накидывалась и месила кулаками на холсте голубые, черные, желтые краски и тут же расцарапывала ногтями непросохшую масляную кашу. Направление называлось - когтизм, страшное было зрелище. Правда, получались какие-то подводные растения, звезды, висящие в небе замки, что-то ползучее и летучее одновременно.
"А почему нельзя спокойнее?" - шептала Гришуне Нина, наблюдавшая как-то сеанс когтизма. "Ну вот, стало быть, нельзя,- шептал дорогой Гришуня, дыша сладкими ирисками,- это вдохновение, это дух, что ты поделаешь, он же бродит где хочет". И глаза его светились лаской и почтением к бесноватой пачкунье.
Лизаветины костлявые руки расцветали язвами от ядовитых красок, и такими же язвами покрывалось Нинино ревнивое сердце, прибитое гвоздями над Гришиным изголовьем. Не хотела она пользоваться Гришей на общих основаниях; ей и только ей должны были принадлежать голубые очи и прозрачная борода красавца дворника. О, если бы она могла стать не случайной, зыбкой подругой, а полновластной хозяйкой, положить Гришуню в сундук, пересыпать нафталином, укрыть холщовой тряпочкой, захлопнуть крышку и усесться сверху, подергивая замки: прочны ли?
О, тогда - все что угодно, тогда пусть Лизавета. Пусть она живет и коптит свои картины, пусть хоть зубами их грызет, хоть на голову встанет и так и стоит нервным столбом, принаряженная, с оранжевым бантом в тусклых волосах, на ежегодных выставках у своих варварских полотен, краснорукая, краснолицая, вспотевшая и готовая заплакать от обиды или счастья, пока в углу на шатком столике, прикрывшись ладошками от любопытных, граждане пишут в богатый красный фолиант неизвестный до поры отзыв: может быть, "безобразие", или "великолепно", или "куда смотрит администрация", или же что-нибудь слюнявое, вычурное за подписью группы провинциальных библиотекарш - как их якобы пронзило насквозь святое и вечное искусство.
О, вырвать Гришу из тлетворной среды, обчистить с него прилипших, как ракушки к днишу корабля,посторонних женщин, вытащить из бурного моря, перевернуть, просмолить, проконопатить, водрузить на подпорки в тихое, спокойное место!
А он, беспечный, готовый повиснуть на шее у любой уличной собаки, пригреть любого антисанитарного бродягу, тратил себя на толпу, разбрасывал себя пригоршнями; простая душа, брал авоську, нагружал ее простоквашей и сметаной и шел навещать заболевшую Лизавету, и приходилось идти с ним, и, Боже мой, что за берлога, что за комната, желтая, жуткая, заросшая грязью, слепая, без окон! И еле различимая на железной койке под военным одеялом Лизавета, блаженно наполняющая черный рот белой сметаной, и Лизаветина испуганная, толстая, непохожая дочь над школьными тетрадками.
"Ну как ты тут вообще?" - спрашивал Гришуня. И Лизавета шевелилась у желтой стены: "Ничего". "Тебе нужно что-нибудь?" - навязывался Гришуня. И железная койка скрипела: "Настя все сделает". "Ну, учись",- топтался поэт, гладя толстую Настю по голове, и пятился в коридор, а обессиленная Лизавета уже спала.
Читайте также: