Токарева ехал грека краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 282 219
- КНИГИ 669 845
- СЕРИИ 25 798
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 621 073
Я открыл глаза, не соображая, утро сейчас или вечер, или глубокая ночь.
— Вас к телефону, — объявила соседка Шурочка.
— От меня ушла жена, — сказал в трубку Вячик.
— А который час? — спросил я.
— А когда она ушла?
— Запомнил, — сказал я.
— Повтори, — не поверил Вячик.
— Это лишнее, — сказал я.
— Да? Ну, ладно, — сказал Вячик. — Ты позвони ей, потом сразу мне.
Вячик — руководитель нашего ансамбля. Он композитор. Творец. Первоисточник.
Талантливые люди бывают двух видов:
1. С чувством выхода — это творцы. Это Вячик.
2. Без чувства выхода. Это я.
Я слышу музыку, понимаю, но не могу выразить, и все остаётся в моей душе. Поэтому в моей душе бывает тесно и мутно.
Я положил трубку и пошёл на кухню.
Шурочка стояла над кастрюлей с супом и выжидала, когда на его поверхность всплывёт серая пена, чтобы тут же её выловить и выбросить.
У Шурочки был тот тип внешности, которому идёт возраст. Сейчас она была молода, а потому незначительна.
У Шурочки был муж-аспирант и сын — младший школьник. Все они жили в одной шестнадцатиметровой комнате и существовали посменно: когда отец писал диссертацию, мальчик носился по коридору, как дикий зверь в прериях. А когда он делал уроки, отец, в свою очередь, выходил в коридор, садился на сундуке возле телефона и просматривал периодику.
Я поздоровался с Шурочкой и рассказал ей свой сон.
— А отец тебя обнимал? — спросила она.
— Не помню. А какое это имеет значение?
Шурочка попробовала свой суп и некоторое время бессмысленно глядела в сторону, определяя, чего в нем не хватает.
— Ну? — спросил Вячик.
— Понятно, — догадался Вячик.
Я деликатно промолчал.
— Она ещё хуже, чем ты о ней думаешь, — сказал Вячик. — Ты даже представить себе не можешь, что это за человек. Она успокоится только тогда, когда втопчет меня в землю… Ну ладно. Извини. Я сам позвоню.
— И ты не звони, — попросил я.
— Ты себе цены не знаешь. Ты делаешь счастливее все человечество.
— Да, — согласился Вячик. — Но меня может сделать счастливым только она одна.
— Ну ладно, — сказал я после молчания. — Как там про крылья?
Я положил трубку и набрал номер Гали.
Там долго не снимали. Наверное, Галя стояла подбоченясь над трезвонящим телефоном и хихикала. Потом сняла трубку и произнесла с иностранным акцентом:
— Хелло…у, — и при этом, должно быть, высокомерно посмотрела на себя в зеркало.
— Вот бросит он тебя, куда денешься? — спросил я.
— А кто это? — без иностранного акцента спросила Галя.
— Спрашиваю я. Куда ты денешься, если Вячек действительно тебя бросит?
Галя оробела. Наверное, ей показалось, что звонит кто-то важный из канцелярии Высшей Справедливости.
— Куда все, туда и я, — ответила Галя.
— Все работают. А ты работать не любишь.
— Петь ты не умеешь.
Гале действительно все равно, что петь и как петь: сидя, лёжа или стоя на руках вниз головой.
Галя молчала, должно быть, раздумывала.
— Но я больше не могу, — сказала она упавшим голосом.
Я положил трубку и пошёл досматривать свой сон.
За Галю и Вячика я был спокоен: сейчас они помирятся, потом опять поссорятся.
Я лёг и закрыл глаза. Вернее, я лежал с открытыми глазами под опущенными веками.
Сейчас начало десятого. Мика сидит у себя в лаборатории, смотрит, прищурившись, в микроскоп и жалеет себя.
Я позвоню ей, она снимет трубку и отзовётся слабым, будто исплаканным голосом.
— Ты чего? — спрошу я.
— Я не спала, — скажет Мика и замолчит молчанием, исполненным достоинства.
— И напрасно, — скажу я. — Ночью надо спать.
Мы ходим вокруг до около, чтобы не говорить о главном. А главное в том, что мы не женимся.
А не женимся мы потому, что я не могу никому принадлежать дольше чем полтора часа в сутки. Когда истекают эти полтора часа, во мне развивается что-то вроде мании нетерпения. Мне хочется вскочить и бежать, как в атаку.
Мика — единственный человек, который меня не утомляет, потому что в ней идеально выдержаны пропорции ума и глупости. Я могу быть с ней три и даже четыре часа. Но ей нужны двадцать четыре часа, и ни секунды меньше. Она постоянно поругивает Вячика и как бы оттягивает меня от него, поскольку Вячик — мой друг. Она хочет, чтобы я принадлежал ей весь. И сейчас, сидя у себя в лаборатории, она бы разглядывала в микроскоп мой волос — каков он на срез: круглый или продолговатый…
— Вас к телефону, — позвала Шурочка.
Я знал, что это Мика. Когда я о ней думал, она это слышала, поскольку мысль материальна.
— Ты билет взял? — спросила Мика.
Она имела в виду билет на самолёт. Самолёт должен был переместить моё тело из Москвы на юг. Из весны в лето.
С одной стороны, она беспокоилась о моем здоровье и хотела, чтобы я отдохнул, чтобы дольше был живым и дольше любил её. С другой стороны, я уезжал и оставлял её без себя на двадцать четыре дня, и целых двадцать четыре дня её жизнь не имела никакого смысла и была ей в тягость.
Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Виктория Токарева - Ехал грека краткое содержание
Ехал грека читать онлайн бесплатно
Я открыл глаза, не соображая, утро сейчас или вечер, или глубокая ночь.
— Вас к телефону, — объявила соседка Шурочка.
— От меня ушла жена, — сказал в трубку Вячик.
— А который час? — спросил я.
— А когда она ушла?
— Запомнил, — сказал я.
— Повтори, — не поверил Вячик.
— Это лишнее, — сказал я.
— Да? Ну, ладно, — сказал Вячик. — Ты позвони ей, потом сразу мне.
Вячик — руководитель нашего ансамбля. Он композитор. Творец. Первоисточник.
Талантливые люди бывают двух видов:
1. С чувством выхода — это творцы. Это Вячик.
2. Без чувства выхода. Это я.
Я слышу музыку, понимаю, но не могу выразить, и все остается в моей душе. Поэтому в моей душе бывает тесно и мутно.
Я положил трубку и пошел на кухню.
Шурочка стояла над кастрюлей с супом и выжидала, когда на его поверхность всплывет серая пена, чтобы тут же ее выловить и выбросить.
У Шурочки был тот тип внешности, которому идет возраст. Сейчас она была молода, а потому незначительна.
У Шурочки был муж — аспирант и сын — младший школьник. Все они жили в одной шестнадцатиметровой комнате и существовали посменно: когда отец писал диссертацию, мальчик носился по коридору, как дикий зверь в прериях. А когда он делал уроки, отец, в свою очередь, выходил в коридор, садился на сундуке возле телефона и просматривал периодику.
Я поздоровался с Шурочкой и рассказал ей свой сон.
— А отец тебя обнимал? — спросила она.
— Не помню. А какое это имеет значение?
Шурочка попробовала свой суп и некоторое время бессмысленно глядела в стену, определяя, чего в нем не хватает.
— Ну? — спросил Вячик.
— Понятно, — догадался Вячик.
Я деликатно промолчал.
— Она еще хуже, чем ты о ней думаешь, — сказал Вячик. — Ты даже представить себе не можешь, что это за человек. Она успокоится только тогда, когда втопчет меня в землю… Ну, ладно. Извини. Я сам позвоню.
— И ты не звони, — попросил я.
— Ты себе цены не знаешь. Ты делаешь счастливее все человечество.
— Да, — согласился Вячик. — Но меня может сделать счастливым только она одна.
— Ну ладно, — сказал я после молчания. — Как там про крылья?
Я положил трубку и набрал номер Гали.
Там долго не снимали. Наверное, Галя стояла, подбоченясь, над трезвонящим телефоном и хихикала. Потом сняла трубку и произнесла с иностранным акцентом:
— Хелло… у, — и при этом, должно быть, высокомерно посмотрела на себя в зеркало.
— Вот бросит он тебя, куда денешься? — спросил я.
— А кто это? — без иностранного акцента спросила Галя.
— Спрашиваю я. Куда ты денешься, если Вячик действительно тебя бросит?
Галя оробела. Наверное, ей показалось, что звонит кто-то важный из канцелярии Высшей Справедливости.
— Куда все, туда и я, — ответила Галя.
— Все работают. А ты работать не любишь.
— Петь ты не умеешь.
Гале действительно все равно, что петь и как петь: сидя, лежа или стоя на руках вниз головой.
Галя молчала, должно быть, раздумывала.
— Но я больше не могу, — сказала она упавшим голосом.
Я положил трубку и пошел досматривать свой сон.
За Галю и Вячика я был спокоен: сейчас они помирятся, потом опять поссорятся.
Я лег и закрыл глаза. Вернее, я лежал с открытыми глазами под опущенными веками.
Сейчас начало десятого. Мика сидит у себя в лаборатории, смотрит, прищурившись, в микроскоп и жалеет себя.
Я позвоню ей, она снимет трубку и отзовется слабым, будто исплаканным голосом.
— Ты чего? — спрошу я.
— Я не спала, — скажет Мика и замолчит молчанием, исполненным достоинства.
— И напрасно, — скажу я. — Ночью надо спать.
Мы ходим вокруг да около, чтобы не говорить о главном. А главное в том, что мы не женимся.
А не женимся мы потому, что я не могу никому принадлежать дольше, чем полтора часа в сутки. Когда истекают эти полтора часа, во мне развивается что-то вроде мании нетерпения. Мне хочется вскочить и бежать, как в атаку.
Мика — единственный человек, который меня не утомляет, потому что в ней идеально выдержаны пропорции ума и глупости. Я могу быть с ней три и даже четыре часа. Но ей нужны двадцать четыре часа и ни секунды меньше. Она постоянно поругивает Вячика и как бы оттягивает меня от него, поскольку Вячик — мой друг. Она хочет, чтобы я принадлежал ей весь. И сейчас, сидя у себя в лаборатории, она бы разглядывала в микроскоп мой волос — каков он на срез: круглый или продолговатый…
— Вас к телефону, — позвала Шурочка.
Я знал, что это Мика. Когда я о ней думал, она это слышала, поскольку мысль материальна.
— Ты билет взял? — спросила Мика.
Она имела в виду билет на самолет. Самолет должен был переместить мое тело из Москвы на юг. Из весны в лето.
С одной стороны, она беспокоилась о моем здоровье и хотела, чтобы я отдохнул, чтобы дольше был живым и дольше любил ее. С другой стороны, я уезжал и оставлял ее без себя на двадцать четыре дня, и целых двадцать четыре дня ее жизнь не имела никакого смысла и была ей в тягость.
Когда я уезжал на гастроли или в отпуск, Мика погружалась в стоячую глубину времени и существовала, как утопленница. Даже хуже, потому что утопленники ничего не чувствуют, а она страдала.
Мика любила меня из года в год, изо дня в день с неослабевающей силой, будто внутри у нее был мотор, вечный двигатель, перпетуум-мобиле, и с ним ничего не происходило.
Сколько раз я ронял этот мотор, бил его, терял, но он не ржавел, не снашивался и не разбивался. Это было какое-то самозаряжающееся устройство.
— Жаль, что ты не можешь взять отпуск, — сказал я.
Мика не ответила. Жаль мне или нет, — это не меняло дела. Я все равно уеду, а она все равно останется.
— Мне грустно, — сказала Мика.
— Нет, — ответил я. — Ты счастлива. Ты не понимаешь этого.
Мика тянет ко мне руки, а ее руки уходят в пустоту. Она зажимает меня в кулак, а я, как песок, просачиваюсь сквозь пальцы. И есть я, и нет меня.
Я слышу сумятицу, которая происходит в ней, и мне хочется положить трубку.
— Ну, пока! — говорю я.
— Подожди! — вскрикивает Мика.
Я почти чувствую, как она хватает меня за рукав. Но когда меня хватают, мне хочется вырваться и убежать.
Я стою и изнываю от нетерпения.
— Ну, пока, — вдруг соглашается Мика. — Счастливого отдыха!
Она не жалуется мне на меня, а отпускает и даже желает счастливого отдыха. Почему?
Мне хочется тут же позвонить к ней в лабораторию и выяснить: все ли в порядке с вечным двигателем, не проржавел ли он от моего эгоизма.
Я смотрю на телефон. И Мика тоже, должно быть, смотрит на телефон. Мы стоим с ней по разные концы города, как два барана на мостике горбатом, каждый со своей правдой.
О, могущество мужчины, не идущего в руки!
— Скажи мне что-нибудь человеческое, — попросила Мика.
Я мгновенно успокоился. Так ведет себя человек, проверяющий в кармане документы и деньги. Документы на месте, и он моментально о них забывает.
"ЕХАЛ ГРЕКА" — эту повесть тоже прочла давным-давно
в "Юности" и помню до сих пор. Кстати, фильм мне не понравился.
Как-то совсем иначе воспринимала, а Миронова даже и представить
не могла в главной роли. Но это исключительно моё восприятие.
• Мы стоим с ней по разные концы города, как два барана на мостике горбатом, каждый со своей правдой.
• Альтруизм — это разновидность эгоизма. Делая добро ближнему, человек упивается своим благородством. Если и не упивается, то, во всяком случае, доволен.
• Я никогда не думаю о последствиях, и это всегда мне мстит.
• . современная хищница, но не в вульгарном понимании: поймать, сожрать. Орудие захвата у современных хищниц: нежность, преданность — подлинные чувства, которым нет цены. Но если жертва не поддаётся, если они видят, что совершили неудачный рывок в будущее, они полностью изымают свой вклад и помещают его в другого человека. И опять нежность, и опять верность, и не в чем упрекнуть.
• Влюблённости похожи на … падающие звёзды. Они так же украшают жизнь и так же быстро гибнут.
— Ты ничего не отдаёшь. Ты чемпион эгоизма, и в этом твоя творческая индивидуальность. Ты предпочитаешь жить удобно.
— Что значит: удобно?
— Удобная работа: и занят, и свободен. Удобный сын: и есть он, и нет его. Удобная женщина: можно прийти, можно уйти…
Я смотрел на Мику. Я никогда не предполагал, что в ней зрели эти мысли.
— Ты ненавидишь меня…
— Незавершённая любовь переходит в ненависть. Это нормально.
— И ты меня ненавидишь?
— Ненависть — это очень сильное чувство. Такое же, как любовь, только со знаком минус. Я тебя не ненавижу.
Я от тебя свободна. Не судьба, да и все.
— Почему не судьба?
— Я любила тебя сильнее, чем это нравится судьбе.
И потом, я не вовремя явилась в твоей жизни. Надо было на десять лет раньше или на десять лет позже. Я пришла в твои тридцать семь, а надо было в двадцать семь, когда ты был свободен. Или в сорок семь, когда устанешь терять…
Я был новый, следующий человек в её жизни,
а новые люди — это новые надежды.
Любили в Советском Союзе тему эгоизма. Книги писали, фильмы снимали. Сейчас нет. Вылечили, что ли? Как птичий грипп?
Между небом и землей.
Шляпа.
Трубач в исполнении Янковского — сволочь с большой буквы С. Но обаятельная сволочь, это ж Янковский! Он беззаботно топчет всех на пути к своему никуда — потому что абсолютно непонятно, чего он хочет, чего добивается, чего ищет. Он вроде как ушёл с большой сцены, чтобы создать молодёжную группу, но перед самым выступлением на конкурсе бросает их и летит в Сочи, выступать в мюзик-холле. Там скандалит, срывает номера, в итоге бросает, летит обратно в Москву. Но всё так бестолково, так без души. Не веришь, не сочувствуешь, не понимаешь.
Актёрский ансамбль отличный, один Кваша чего стоит! Правда, он откровенно играет своего бургомистра из захаровского Мюнхгаузена, но я бы не отказался посмотреть на этого персонажа и ещё в нескольких фильмах.
Вывод.
Читайте также: