Собачьи ночи райнхард йиргль краткое содержание
Обновлено: 04.07.2024
Берлин — город-символ, город-загадка, город-трагедия. В прошлом столетии он был столицей Кайзеровской, Веймарской, Нацисткой, Коммунистической и в самом конце объединенной федеративной Германии. Режимы и идеологии сменяли друг друга, а вместе с ними трансформировался и дух столицы, горожане, их стиль жизни, да и сам облик города и его топография (вспомним хотя бы Восточный и Западный Берлин во времена Холодной войны!).
Все это нашло отражение в литературе. Выдающиеся писатели оставили нам свои уникальные портреты немецкой столицы.
Мы отобрали десять романов XX века о столице Германии.
Берлин, Александерплац. Альфред Дёблин
Символично, что книга вышла в год начала Великой депрессии, из-за которой кризис вновь вернулся в дома бюргеров. Всего спустя четыре года к власти в стране пришли нацисты, а Дёблин был вынужден бежать с семьей в Швейцарию.
Мефистофель. История одной карьеры. Клаус Манн
Книга о сделке с совестью, о взаимоотношениях художника и власти. В романе Клауса Манна (сына лауреата Нобелевской премии по литературе Томаса Манна ) рассказывается история Хендрика Хефгена — честолюбивого и амбициозного актера из Гамбурга.
Дар. Владимир Набоков
Метароман, созданный в берлинский период жизни Владимира Набокова , является, наверное, одним из самых автобиографичных текстов писателя (даже несмотря на то, что в предисловии он всячески открещивается от главного героя). Как и сам автор, Годунов-Чердынцев — белоэмигрант, сын известного ученого-исследователя, молодой и перспективный поэт.
После прихода к власти нацистов в 1933 году Набокову и его супруге (а она была еврейкой) становилось все тяжелее и тяжелее жить в Берлине. Атмосфера в городе сильно изменилась. Можно представить, в каких условиях создавался один из лучших романов писателя! В год публикации книги Набоковы были вынуждены бежать во Францию.
Прощай, Берлин. Кристофер Ишервуд
Мадонна в меховом манто. Сабахаттин Али
Сабахаттин Али — один из наиболее знаковых турецких авторов прошлого столетия. Мы писали о нем в материале о лучших турецких романах XX века . Писатель прожил короткую и сложную жизнь. Он долгое время скитался по Европе, на своей родине подвергался гонениям и репрессиям. Считается, что его убили, когда он пытался пересечь болгарско-турецкую границу в 1948 году. На момент гибели Сабахаттину Али было всего 40 лет.
Братья Лаутензак. Лион Фейхтвангер
В своем романе Лион Фейхтвангер показывает панораму жизни немецкой аристократии и других представителей высшего света, а также исследует исторические предпосылки и тайные пружины прихода национал-социалистов к власти.
Я, мои друзья и героин. Кристиана Ф.
Невинный, или особые отношения. Иэн Макьюэн
Середина 1950-х годов. Восточный блок потихоньку идет к знаковому XX съезду Компартии. Берлин разделен на сектора и по большей части все еще лежит в руинах. Западные спецслужбы копают секретный тоннель в советский сектор, чтобы подключиться к линии секретной связи.
Собачьи ночи. Райнхард Йиргль
Солнечная аллея. Томас Бруссиг
История о четырех подростках, которые в конце 70-х — начале 80-х годов проживают на восточной стороне Солнечной аллеи — берлинской улицы, разделенной на две части стеной. Они хотят увидеть Запад, тайком слушают песни The Rolling Stones и мечтают о заветных джинсах. Ироничная история о юности — о первой любви, настоящей дружбе, шумных вечеринках и желании покорить весь мир — показывает, что политика и идеология не могут побороть внутреннюю свободу.
Райнхард Йиргль — один из самых интересных прозаиков современной Германии.
К сожалению, в России проза Йиргля мало кому известна — всего лишь одно издание, вышедшее микроскопичским тиражом:
около 1000 рулей..
Пожалуй, лучше всего особенности прозы Йиргля оудалось сформулировать все той же Т. Баскаковой:
Господствующая сейчас идеология потребительства и развлечений требует — в сфере искусств вообще и литературы в частности, — чтобы читателю, зрителю не пришлось ни в малейшей степени себя напрягать. В немецкой литературе после 1945 года Арно Шмидт первым стал писать именно вопреки всеобщей эйфории от книг, которые можно потреблять, не затрачивая умственных усилий. Райнхард Йиргль стал одним из немногих его последователей. Он принуждает читателя к неспешности, притормаживает поток чтения, вместо того чтобы его ускорять, делает неизбежными остановки, привлекает внимание к отдельному слову, фразе — и таким образом подрывает основы восприятия, ориентирующегося только на фабулу.
Мы всегда рады честным, конструктивным рецензиям. Лабиринт приветствует дружелюбную дискуссию ценителей и не приветствует перепалки и оскорбления.
Наконец-то я смог прочитать эту книгу. И если какие-либо романы, как считалось или считается могут вдохновить на подвиг (в моем детстве такими считались "Как закалялась сталь" и "Повесть о настоящем человеке"), то этот роман способен вдохновить на смерть. Читайте, да обрящите.
Репортаж, местами эпатирующе-откровенный, о жизни в Восточной и Западной Германии, до и после падения Берлинской стены. Роман, написанный в 1997 году, но продолжающий экспериментальную линию немецкого экспрессионизма. Зеркальная притча, персонажи которой оказываются гранями одной личности. Книга-лабиринт с алхимическим символизмом и множеством скрытых смыслов.
"Таких виртуозных, ритмичных, богатых аллюзиями, сложных и одновременно убедительных произведений на немецком языке не появлялось уже много лет". (Neue Zurcher Zeitung).
"Филигранная работа с языком, порождающая эффект отстранения… Райнхард Йиргль пытается построить новое пространство, выставляя наружу обломки душевной жизни". (Berliner LeseZeichen).
"Еще никогда послевоенная эпоха в истории Германии не изображалась с такой убедительностью". (Die Zeit).
"Она жива - взыскательная, экспериментальная, бескомпромиссная литература, и Йиргль, несомненно, относится к числу самых значительных ее представителей". (Frankfurter Rundschau).
–!Никто больше не ступит в эту руину. !Ничто не заставит кого-то отважиться на Такое хотя бы еще 1 раз. Издалека уже в очередном местечке заметил я толпу. И с удивлением сразу услышал это обращение; только 1 это изо всего, что болтливые жители поселка, похожие на вспугнутых, мечущихся туда&сюда и гогочущих уток, хотели нам сообщить. Бульдозер, в котором я сидел, а также все прочие строительные & мусороуборочные машины, с которыми мы явились в это Богом&дьяволом забытое место в бывшей пограничной полосе, производили столько шума, что мы не расслышали ничего другого из криков, которые эти люди сопровождали бурной жестикуляцией, будто хотели стереть написанные в воздухе знаки или разогнать незримые рои насекомых; видимо, нам давали понять, что от нашего намерения – снести все руины & потом разровнять данный участок земли – лучше сразу же, не-сходя-с-места, отказаться. Возможно, они сперва заметили трех иностранцев в нашей колонне, беженцев, албанцев из Косово, а здесь чернорабочих, так что теперь полагали, будто все=мы тоже, как и те, иностранцы; и понимаем только примитивные жесты и окрики –. Поскольку жители поселка не только не перестали махать руками & кричать, но, напротив, еще больше расшумелись, словно хотели нас от чего-то ?предостеречь, водители один за другим выключили моторы, вылезли из кабин и подошли к этим ненормальным, у которых, похоже, не было иных забот, кроме как в страшном возбуждении носиться взад&вперед, КАФКА. натыкаясь друг на друга, отравлять своими криками тишину & к тому же еще шевелить передними конечностями, отчего толпа напоминала гигантское, упавшее на спину насекомое. –:?Предостережение, допустим, но от ? чего: ?Почему так беспокоит их эта горстка руин, в прошлом конюшен, сараев, жилых домов, многие из которых уже тогда , в период принудительной эвакуации отсюда, очень мало напоминали человеческое жилье, и вообще, это так называемое местечко уцелело в перипетиях Тридцатилетней войны, наполеоновских походов и вторжения Красной армии только по 1 причине – потому что все=эти армии попросту не нашли его, это местечко, тонувшее в зарослях кустарника & окруженное лесом, будто оберегающим объятием огромных рук; и только когда здесь появились войска восточнонемецкого бюрократического режима, которые 2жды наново прокладывали границу между Германией и Германией в ходе операций Вредители и Василек [1] , – только тогда наконец и это местечко удалось изничтожить, всего за 8 лет, причем куда радикальнее, чем за восемь столетий разрушила его всякая прочая солдатня; развалюхи, преватившеся в руины, остатки тридцать- лет-назад эвакуированного поселка посреди хаоса запустения, схваченные вьющимися растениями, древесной порослью, ползучими усиками & кустами – будто медленно, бесконечно медленно сжимающейся в кулак рукой; цветки бузины в темноте, бледные ногти&когти на лапах растительных существ, которые с невообразимым терпением, как все растения, ждут исчезновения времени , с самого начала удерживавшего их, растения, в плену своих чар, – ждут, чтобы в то мгновение, когда эти оковы спадут, где-то в другом месте, куда окажется заброшенной такая разновидность жизни, со свойственным всем растениям хлорофильным терпением дать шанс всему уже искорененному, отброшенному & изничтоженному начаться с-самого-начала, еще 1 раз – : ?Что же неладно с этим еще в незапамятные годы, еще в эпоху расцвета восточных диктатур разрушенным поселком посреди напитанного всеми мыслимыми смертями ландшафта –:Так, несомненно, думали и другие рабочие, или: не столько думали , сколько, если выражаться точнее, именно такое представление, пусть и не облеченное в слова, каменной тяжестью отягощало их сознание, кода они выступили из тени своих громоздких машин & вразвалочку, О- образными шагами, двинулись к возбужденной толпе.
Собственно, никто из нас не рассчитывал встретить здесь людей. Бывшей приграничной территории & полосы смерти люди, как правило, избегали, вплоть до сего дня, и не только потому, что в песке наверняка. еще скрывались мины. Дело обстояло так, будто прежний запрет на проникновение в эту часть мира все еще существовал, как и непосредственная угроза смерти, – словно и после исчезновения границы эта аура смерти сохранялась, впечатанная каленым клеймом в отравленный песчаный ландшафт, как в человеческий мозг, чтобы ее влияние, которое в старые времена назвали бы проклятьем, продолжалось и впредь и было тем более вязким, чем больше реальная угроза умирания будет погружаться в глубины истории & в ее, истории, ил.
Я был одним из последних, кто подошел к группе местных жителей, столпившихся у входа в 1 руину & споривших с рабочими. Казалось, эти люди из ближайшего-поселка еще задолго до нашего появления собрались здесь=снаружи, причем не в 1ый раз, чтобы распространять вокруг себя, словно клубы густого тумана, всякие нелепые измышления, и мы, рабочие стройотряда, подвернулись им весьма кстати – в качестве публики. Я, насколько это было возможно, протиснулся поближе и, вначале сам того не желая, стал прислушиваться к их напыщенной нескончаемой болтовне.
–!Никто больше не ступит в эту руину. !Ничто не заставит кого-то отважиться на Такое хотя бы еще 1 раз. Да и !зачем. Нечего там делать, пока Он остается там-внутри. Вы, если попытаетесь, тоже ничего не добьетесь. Разве что на !себя накличите беду. Мы-то знаем, о чем говорим. Хоть и предпочитаем помалкивать. Ничего с этим не поделаешь. До тех пор, пока тот-что- внутри не умрет & не будет погребен. Мы туда никогда не наведываемся. За каким ! дьяволом. Хотя ни в комнате, ни в этом, с позволения сказать, доме !ничего не изменилось с тех пор, как мы в 1ый раз после упразднения границы побывали там. Да и что могло измениться в руине. Сами видете: пустые дверные проемы – беспризорные помещения – ошметки обоев струпьями поверх каменных стен – развалившиеся разбухшие покрытые плесенью и грибками и мхом остатки мебели – и все те же, не больше и не меньше, чем прежде, селитряные испарения, встречающиеся только в руинах –: Все, как вы видите сейчас & каким оно было и раньше=всегда. Ничего, по сути, не изменилось. Так мы думали до недавнего времени. Пока еще раз не подошли к нему & не посмотрели – –
К заплесневелому, гнилому матрасу, на котором он лежал с самого начала – бездвижный ?сколько времени – и без единого слова, только это ужасное прерывистое дыхание, которое, делаясь все реже и тише и тише, становилось дыханием умирающего – И, как бы вам объяснить, даже для умирающего казалось уже чересчур тихим, чересчур редким, как если бы звук этот, проходящий сквозь него, давно превратился во что-то отличное от человеческих звуков. –!Сколько раз ждали мы окончания этого – все-таки – признака продолжения жизни и думали !Вот !наконец !Теперь он отмучался – и слышали снова, еще более тихое и безжизненное, страшное дыхание человека, который, похоже, не может умереть. –И так оно продолжалось, с этим ужасным звуком, который, словно сам был=тьмой, сгущался меж каменными стенами; и продолжается до сих пор, и будет продолжаться дальше: такое вот умирание без конца, подыхание под лупой времени ?кто-знает, сколько
Читайте также: