Северина шмаглевская невиновные в нюрнберге краткое содержание
Обновлено: 02.07.2024
Эта книга, выжившей в лагере смерти Аушвиц II Биркенау, остается довольно редким документальным романом, представлена на русском всего в одном советском издании 1970 года (Издательство Художественная литература), которое я и буду анализировать. Роман вышел в свет уже в декабре 1945 года в Польше и после был переведен на два десятка языков. Работа попала в руки юристов Нюрнбергского трибунала и Шмаглевская стала единственной польской женщиной свидетелем на процессе. Талантливое художественное изложение сочетается здесь с почти маниакальным вниманием к деталям, когда речь заходит об условиях содержания женщин-заключенных в лагере. История не может, по понятным причинам, отражать полную картину функционирования Аушвица, но старается не упустить подробности, переданные с уст заключенных. Это в меньшей мере личное описание и в большей – монументальный труд более общего характера, хоть и объемом всего менее 300 страниц. Биографию Шмаглевской до и после заключения, мне удалось найти только в польских источниках, что потребовало оживления старых знакомств по филологии (мои профильные языки – английский и немецкий), в том числе живущих в Польше. Так что, надеюсь, вам будет интересен материал, особенно если нет возможности найти экземпляр книги.
Северина Шмаглевская (Seweryna Szmaglewska) родилась 11 февраля 1916 года в польской деревушке Przygłów возле города Пётркув-Трыбунальский (сегодня Лодзинское воеводство) в семье секретаря местного муниципалитета и домохозяйки. С детства проявляла общительность и способности к литературе, зачитываясь библиотекой отца. После окончания женской педагогической семинарии им. Королевы Ядвиги, получила высшее образование в так называемом Свободном Польском Университете (ныне несуществующем) в Варшаве по специальностям педагогики и психологии. На тот момент ее родители уже умерли. После она решила продолжить обучение на факультете польского языка и литературы в Ягеллонском университете в Кракове и в Лодзинском университете.
В первое время жила в Лодзи, где в 1946 году вышла замуж за польского архитектора Витольда Вишневского, также бывшего узника Освенцима, с которым они познакомились в Западной Германии (видимо при участии в Нюрнбергском трибунала) и супруги переехала в Варшаву в 1957 г — у них родилось двое детей. Долгое время была вице-президентом исполнительного совета Союза Борцов за Свободу и Демократию (ветеранской организации, созданной в 1949 году) и членом Совета охраны памяти борьбы и мученичества. При жизни была награждена Крестом заслуг Польши (1953), Орденом Возрождения Польши (1960), Наградой Министерства Культуры и Искусств (1973), Орденом Знамя труда (1978). Она стала известным автором на родине и после даже переключилась на публикацию подростковых рассказов. Умерла Северина 7 июля 1992 года в Варшаве и похоронена на знаменитом кладбище Бродно.
1942/1943/1944
Автор дает краткое предисловие своему пребыванию в лагере Освенцим в течение почти трех лет, где охватывает предварительный этап строительства. Биркенау или лагерь II, который обычно и подразумевают, говоря об Аушвице, Шмаглевская застала еще до того, как польскими узникам стали доступны деревянные бараки. Описание тогдашнего пристанища пленников осенью 1942 года проводит параллели с загонами для скота, а точнее конюшнями. Устройство каждого такого барака, количество мест, на которые можно было рассчитывать в компании других заключенных и вороха вшей. Эти маленькие спутники сопровождают все историю в романе до самого освобождения лагеря в январе 1945 года.
Женский лагерь в Биркенау. Рассказчик
Сама автор неоднократно пишет, что рассказанная ей история, является пересказом жизни в женском рабочем лагере и не отражает полную картину функционирования концентрационного лагеря Аушвиц. Текст, насколько это возможно, изобилует мелкими подробностями о судьбе заключенных мужчин, но они все же эпизодичны. Темные истощенные фигуры у ограждения, общий скудный паек для которых еще более невыносим для выживания. Начинается роман с подробного описания условий содержания в бараках и имеет мало общего с классическими представлениями о художественном произведении. С одной стороны, талантливое изложение мыслей, позволяет воссоздать мельчайшие детали и поддерживать неизменный интерес. С другой, текст не уступает документальным работам академического характера. Это не история о личных переживаниях и прошлом одной конкретной женщины, но более общая картина, изображающая Холокост, как историческое явление.
Шмаглевская пошла дальше пересказа увиденного ей лично. Текст представляет собой попытку создать документальное свидетельство работы женского лагеря вплоть до его эвакуации в январе 1945 года. Рассказ ведется от обезличенного третьего лица, с вниманием как к отдельным историям, так и всему контингенту. Автор подчеркивает в предисловии, что эти свидетельства являются живыми, так как вынесены настоящими людьми. Кому-то из них удалось пережить все лишения, истории же других сохранились только в памяти собеседников. Таким образом, она собирает разрозненные истории о жизни в лагере, о ситуациях, в которых просто сама не могла быть действующим лицом. Такой подход напоминает результат изложения интервью и свидетельств очевидцев, которыми изобилуют многие послевоенные работы, в том числе затрагивающие тему концентрационных лагерей и лагерей смерти.
Документальное описание деятельности лагеря Биркенау, каким оно представлено, охватывает целый ряд ключевых аспектов, известных сегодня из академических работ и других свидетельств жертв. Подробно описываются условия жизни конкретно в бараках в каждый период времени между 1942 и 1945 г.г. – устройство нар, вши, постель и одежда, наличие санитарных условий, иерархия в стане узников, распорядок дня и дисциплинарные наказания. Рассматривается деятельность заключенных вне своих бараков на работах в лагере, за его пределами и на предприятиях. Уделено внимание более высокому порядку иерархии, восходящему от смотрящих по бараку, которые имели свою долю с каждой буханки хлеба, до начальника лагеря и инспекционных комиссий. Автор подробно вдается в ежедневные проверки, в так называемые дезинсекции, детализирует условия содержания в госпитальном бараке и в штрафных рабочих группах. Примечательно, что роман был опубликован в Польше уже летом 1945 года, так как производит впечатление академически дотошной работы.
Политика и жизнь индивида в книге
Несмотря на эмоциональное предисловие к советского изданию 1970 года, сам текст отличается практически полным отсутствием политического подтекста. Темы фашизма и гитлеризма, как принято говорить, уступают место куда более глубоким и общим выводам о человеческой сущности. Рассказчик избегает пространных эмоций, вроде ненависти, презрения, концентрируясь на растерянности заключенных, которые просто не могли себе представить подобное отношение в середине ХХ столетия. В этом смысле перед нами антивоенное произведение, моральная и аналитическая составляющая которого выходит за рамки конкретно Второй Мировой Войны и лагеря Аушвиц. Темы расовой нетерпимости и жажды превосходства над другими людьми раскрыты в более широком смысле.
Вступление автора начинается с внушающих цифр, достоверность которых сегодня вызовет у многих читающих обоснованные сомнения и которые остаются нерешенным вопросом и в самых авторитетных академических кругах. 5 млн. человек были обращены в тлен в печах крематориев лагеря Аушвиц, и эта цифра была получена автором от узников, работавших в политическом отделе. Интересно, что в дальнейшем она не возвращается к этой цифре, хотя и дает оценку количеству женщин-заключенных в разные отрезки времени. Не пытается оценить пропускаемость газовых камер, эффективность работы зондеркоманд, вместительность составов и соотношение погибших к расовому разнообразию узников. Отдельно внимание уделяется кастам внутри лагеря по расовому и прошлому социальному признаку. Немки, фольксдойче, польки, еврейки, гречанки, русские.
Северина Шмаглевская - Невиновные в Нюрнберге краткое содержание
Невиновные в Нюрнберге - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Возвышение для свидетелей стоит на виду, так же как судейский стол и скамья подсудимых, я стою и жду вопросов, продолжая свои наблюдения.
Что я скажу? Как воссоздам то, что невозможно облечь в слова, что не смог выразить крик убитых в газовых камерах и на улицах городов, в лесах, в маленьких укромных уголках и на полях сражений? Я собрала силы, стараюсь собраться с духом, с каждой секундой растет во мне чувство ответственности за слова, которые предстоит сказать, раз уж меня вызвали из Польши свидетелем обвинения.
Слушай, Нюрнберг! Этот суд призван решить вопрос о будущем земли, стать предостережением, преградить дорогу маньякам, которым захотелось бы повторить безумные деяния Гитлера. Я должна объяснить здесь, в этом зале, чистом, хорошо натопленном, где сидят нормальные, умеющие себя вести, сытые люди, чем был Освенцим. Для чего его организовали. Как разрастались побеги психических аномалий, мозговых опухолей немецкого народа, прежде дремлющих наростов, подавляемых влиянием семьи, школы, воспитания, искорененных после Тридцатилетней войны, после первой мировой войны, внешне исчезнувших и все же живых, затаившихся, спрятавшихся в глубине чьей-то нервной системы, словно семечко ядовитого растения: оно начинало давать всходы, на него падали приказы о пытках, вероломных обманах, истязании голодом, помыкании, заливании гипсом ртов обреченных. Может быть, на протяжении веков ждало это семечко своего часа, и именно Дахау, Освенцим, Ораниенбург дали ему возможность пышно расцвести. Ад. Дело рук человеческих. Объясни это лаконично за несколько минут показаний, ты ведь умна, говорят, ты умна, ты думаешь, ты ясно сознаешь, сколько подобных выступлений пережил уже этот Трибунал, заседающий здесь с осени сорок пятого года.
Скоро наступит весна, идет сорок шестой год. Сейчас дни праздничного карнавала, и сегодня вечером, если тебе захочется, ты сможешь увидеть танцевальное ревю, такое же замечательное, как ежедневно, чтобы отдыхали служащие Трибунала. Еще только несколько часов работы…
В движениях судьи сквозит усталость, рука медленно переворачивает страницы, веки покраснели и отекли: это понятно, тут бы никому не хватило сил. Сколько можно слушать о все более экономных и совершенных методах умерщвления людей газом, об отравлении узников в закрытых помещениях выхлопными газами грузовиков, о бросании детей в огонь крематория, о непонятной немецкой изобретательности, направленной на то, чтобы короткую, бессмысленно короткую, естественную жизнь человека оборвать внезапно, помогая природе, которая сделала бы это и без помощи гитлеровцев.
— Назовите свое имя и фамилию.
Я говорю тихо. Едва слышу собственный голос. У меня абсолютно пересохли губы.
Штабеля безымянных тел. Голых. Они валяются, словно стволы деревьев, срубленных, окоренных и брошенных каким-то дровосеком. Никогда ни один трибунал не сможет представить себе, что это значило в Биркенау — изо дня в день смотреть на растущую груду трупов, порой присыпанных снегом или покрытых серебристым инеем. Безымянные женщины, безымянные дети. Безымянные мужчины, которых сжигали каждый день все больше и больше, по мере совершенствования техники.
— Пожалуйста, повторяйте за мной слова присяги.
Я говорю громко и выразительно, что здесь на суде скажу правду, одну только правду, не скрывая ничего из того, что знаю.
К сожалению, я скрою очень много. Ведь тогда мне придется воссоздать в памяти весь тот кошмар, который здесь не нужен, поскольку меня будут вести за ручку вопросами, относящимися только к детям. Может быть, Трибунал все-таки преждевременно отказывается допросить группу свидетелей, способных сообща восстановить страшное прошлое.
— Когда вас арестовало гестапо?
— В июле 1942 года.
— Занимали ли вы в Освенциме какую-нибудь должность?
— С самого начала и до конца я была занята физическим трудом.
— Когда началась война, я была студенткой.
— Как свидетельница может доказать, что она бывший узник Освенцима?
Неуверенным движением я кладу правую ладонь на левый рукав.
— У меня здесь вытатуирован номер, — говорю я, слегка смущенная вопросом.
— Видели ли вы когда-нибудь своими глазами, как люди из организации СС убивали детей?
— Расскажите нам, как это происходило.
Я слышу свой незнакомый голос.
Я рассказываю о детях, родившихся в концентрационном лагере. И о тех, которых привозили в еврейских эшелонах. О детях, которых сразу отправляли в газовые камеры. И о их ровесниках в бараках Биркенау.
— Простите, пожалуйста. — Прокурор Смирнов поворачивается в мою сторону. — Разрешите я перебью вас? Значит, вы находились в Биркенау?
— Да. Биркенау являлся частью Освенцима, расположен в трех километрах от основного лагеря. Иначе его называли Освенцим-два.
Попробуй объяснить суду, корреспондентам, защитникам, что поселило в тебе страх, почему немцы отменили все, даже испокон века свойственную человеку систему ночного отдыха и даже тихий дом на Парковой улице.
Я сжимаю ладонями край пюпитра, собираюсь с силами, меня одолевают призраки освенцимских рассветов. Я подыскиваю слова; но слова онемели, утратили свое значение, в мире нет определений, которыми можно было бы воспользоваться в этой ситуации, представить Трибуналу факты, восстановить атмосферу событий, перечислить, сколько матерей умирало от отчаяния, думая о детях, оставшихся в оккупированной стране. Как я смогу в кратких показаниях передать все то, что я видела каждую освенцимскую ночь и каждый освенцимский день? Сюда должна прийти толпа: из всех тюрем, из всех лагерей, со всех мест казней. Одно лишь перечисление этих мест заняло бы больше времени, чем отведено нам двоим для дачи показаний.
С.Шмаглевская пользуется популярностью не только у себя в стране, но и за ее пределами, она автор известной советским читателям книги "Дым над Биркенау" - о гитлеровском лагере смерти.
В основу романа "Невиновные в Нюрнберге" легли подлинные события, переживания и воспоминания С.Шмаглевской, когда она давала показания в качестве свидетеля обвинения на Нюрнбергском процессе.
Книга написана талантливо, страстно, кровью сердца. Показать
Мы надеялись, что после войны начнется жизнь, а вместо этого начался странный сон
Автор этой книги - Северина Шмаглевская - польская студентка, которая с 1942 по 1945 год находилась за колючей проволокой лагеря Освенцим-Биркенау, а перед самым его освобождением советскими войсками была угнана в так называемый "марш смерти", откуда ей каким-то чудом удалось бежать. Спустя полгода после победы Северина Шмаглевская написала книгу-воспоминание "Дым над Биркенау" (её я ещё не читала, но обязательно прочту), а в феврале 1946 года писательница стала единственной женщиной-свидетельницей от Польши на Нюрнбергском процессе. Книга "Невиновные в Нюрнберге" - воспоминания Северины Шмаглевской о ее участии в этом процессе.
Это очень тяжёлая книга. Но это книга, от которой невозможно оторваться ни на минуту. О самом Нюрнбергском процессе здесь всего несколько скудных страниц. А вся книга - это ожидание Севериной того, как ее вызовут в качестве свидетеля, ее размышления о том, что и как сказать, чтобы весь мир узнал и поверил в тот, ужас, что ей довелось пережить; это ее страхи и отчаяние, ее размышления и сомнения. "Пришла пора спросить убийц о смысле и цели содеянного ими. Они обрывали и без того короткое человеческое существование. Может быть, в Нюрнберге они скажут — зачем? Что это — инстинкт борьбы? Генетические отклонения? Желание обогатить свое отечество über alles? Мы услышим голоса неразговорчивых эсэсовцев, приближенных Гитлера, верных, предельно предприимчивых и энергичных генералов, на ответственности которых все, чем дымятся до сих пор огромные поля Европы."
Что ощущает человек, который был в аду? Каково это вернуться к обычной жизни? Каково это - ходить на концерты, в рестораны, смеяться в окружении знакомых и друзей, путешествовать? И не оглядываться назад? Северине это не удаётся. Вот она обедает в ресторане, слушает концерт Шопена, но не ощущает ничего, кроме пустоты.
"Мы надеялись, что после войны начнется жизнь, а вместо этого начался странный сон."
Для неё есть она и пережитый ею ужас Освенцима, который проник в каждую клеточку ее существа, впитался в кожу, и весь остальной мир. Между ней и миром существует прозрачное стекло. Но самое страшное в том, что со временем оно не истончается, а становится все более плотным. Простота и глубина, с которыми описаны ощущения автора, берут за живое. Нам, не только не знавшим концлагерей, но и не пережившим ужасов войны, трудно понять то психологическое состояние, в котором оказывается человек, проведший годы в Освенциме.
Северина боится темноты, она вздрагивает от каждого шороха, от любой проскользающей мимо тени. Нюрнберг - немецкий город. Что чувствует героиня, слыша немецкую речь, видя услужливых официантов и портье? Что она чувствует, когда слышит фразы типа "пора забыть", "пора двигаться дальше", "пора отпустить"? Германия капитулировала, война закончена, но разве можно забыть миллионы жизней, растоптанных грубым сапогом эсэсовца?
"Начали привозить маленьких детей; их отделяли от матерей. За проволокой — смуглые мордашки, раскрытые ротики. Мам-ма! Маман! Мама! Италия. Франция. Венгрия. Оккупированные территории Советского Союза. Ну и, разумеется, Польша. Я вижу впалые щечки, искаженные ужасом, голодом, слезами лица, грязные ручонки, трясущиеся, словно у стариков, тянущиеся к матерям, уходящим за ворота, уезжающим на грузовиках в сторону здания, над которым дымится четырехугольная труба. Я вижу скорбные морщинки на лицах детей, постигших, что они одиноки. Они замолчали, а под глазами легли темные синие круги."
Эти строки невозможно читать! Эти строки нельзя не читать!
Северина не знает, как за те несколько минут, что отведены польским свидетелям - узникам концлагерей - донести до судий все то, что она пережила, все то, что останется в ней навсегда?
"Может быть, сегодня я наконец буду давать показания. Как надо говорить? Как передать запах смерти, вонь нужды, омерзительность Durchfall’a? Как рассказать, какими способами уничтожили такое невероятное число убитых в одном лагере? Что это значит — штабеля узников? Это нереально. Как передать тошнотворную слабость, испытываемую при виде убивания человека, который мог жить еще долгие годы? Нарушены законы существования — мы стоим на морозе, среди метели, мысли становятся все короче, воображение ржавеет, мы на краю пропасти, через мгновение каждая из нас может оказаться втоптанной в грязь, превращенной в туман. Девятнадцатилетние немецкие девушки, одетые в мундиры СС, умеют одним окриком, одним ударом хлыста рассечь туман, который нам казался жизнью, ароматом яблок, цветами подсолнухов."
Это не художественный вымысел! Это не фантастика, придуманная плодовитым писателем. Это воспоминания человека, который все это видел, пережил и нашёл в себе силы рассказать миру.
Как страшно, что сегодня появляются писатели, "учёные", ревизионисты, считающие Холокост выдумкой, отрицающие планомерное уничтожение людей в немецких концлагерях. Ещё страшнее, что все больше и больше тех, кто с готовностью верит этим новоявленным "открывателям правды" о том ужасном времени.
В своей книги Северина Шмаглевская размышляет:
"На скамью подсудимых в Нюрнберге ежедневно садятся двадцать один человек. Никто из нас, свидетелей, обвинителей, судей, корреспондентов, не в состоянии установить, сколько человеческих существ каждый из этих преступников уничтожил своими приказами. Сколько было расстреляно? Сколько погибло в тюрьмах? Сколько умерло от голода? Сколько удушено газом? Я смотрела вчера на скамью подсудимых, и перед моими глазами проходили тысячи, десятки тысяч, миллионы убитых. Я вспомнила расстрел парней, чья кровь обрызгала стены домов, расстрел стариков, которые вместе с молодежью встали на защиту своей страны и погибали в пытках.
Я видела грустные глаза польских, греческих, русских, итальянских детей, совсем маленьких и неразумных, включенных в программу германизации. Матери этих детей, женщины из Польши, Греции, России, Югославии и Голландии, умирали от голода, который был менее мучительным, чем мысли о голодной смерти их дочерей и сыновей.
На скамье подсудимых мы видим только двадцать одного. Будет ли победа над гитлеризмом означать победу над геноцидом? На это ответит история."
К сожалению, ответ на этот вопрос мы уже знаем.
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Невиновные в Нюрнберге: краткое содержание, описание и аннотация
Северина Шмаглевская: другие книги автора
Кто написал Невиновные в Нюрнберге? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
Невиновные в Нюрнберге — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
В такой обстановке трудно думать о сольном выступлении. Соланж подбежала к самому рву, чтобы быть как можно ближе к висевшей на проволоке девушке. А тем временем полосатая фигура, быть может я, грязная, с гримасой отчаяния на лице, решилась на поединок со смертью, глубже подсунула ножки табуретки под бесчувственное тело, рванула изо всех сил, потеряла равновесие, отлетела назад, тут же бросилась с отчаянной решимостью вперед. Еще раз дернула. Скрежет колючей проволоки, обдирающей ее ладони, был чудовищно громок, он до сих пор звучит у меня в ушах. Ее надо было отрывать, не обращая внимания на ободранные руки, теперь и другие женщины помогали мне тащить ее тело табуреткой. Когда она наконец сползла на землю, раздался вздох облегчения.
— Искусственное дыхание, — крикнул кто-то сдавленным голосом, и тут же несколько женщин опустились на колени возле истерзанного тела.
Вдруг истерически заорал эсэсовец:
— Что это значит? Музыку! Играть! Ты так долго находишься в лагере и все так же глупа? Быстро за рояль! Ты, крематорное чучело.
Девушке было не больше пятнадцати. Она стонала.
Женщины сгибали и разгибали руки пострадавшей, борясь за первый глубокий вдох, первое слабое дыхание. А Соланж взывала к ее сознанию, к энергии, к уходящей за грань небытия душе. Она, конечно же, понимала всю бессмысленность своих усилий. Да и искусственное дыхание тоже уже не могло помочь. Здесь, где смерть тысяч людей не имела никакого значения, борьба за спасение одного пораженного током существа казалась бессмысленной, как старания ребенка выловить из воды муравья.
Рояль стоял боком к проволоке. Соланж то и дело оборачивалась, следя за руками женщин. И почувствовала, что у них появилась надежда. Ее пальцы быстрее забегали по клавишам, ритм аккордов подгонял работу сердца. И вот победа: несчастная застонала.
В это воскресенье только под вечер после концерта нам удалось пробраться в тот блок, узнать, как чувствует себя Марыся Мигдал.
— Очень болят ладони, только ладони, — утешала нас бедняжка, радуясь своему спасению, и благодарила Соланж. — Вы так чудесно играли. Я теряла сознание, а музыка звала меня вернуться к жизни.
— Как ты попала в лагерь? Ты же совсем ребенок!
— Мы с мамой собирали сено недалеко отсюда, на берегу Солы. Мама всегда брала с собой из дома немного картошки, хлеба и оставляла для заключенных. Эсэсовцы заметили. И нас забрали. Маму и меня. Маму уже отправили куда-то.
В эту ночь Альма Розе приняла свое решение: утром ее нашли мертвой, она не хотела больше дирижировать оркестром узниц Освенцима. Возможно, она, как и Соланж, узнала от верных людей из Schreibstube[34], что и ее фамилия, несмотря ни на что, после месяцев надежды — в списке назначенных к отправке в крематорий. А для Соланж воскресный концерт обернулся удачей: ей позволили жить. Какой-то унтершарфюрер обожал Шопена и велел Соланж играть чаще. Как можно чаще. И она играла. Эсэсовец-меломан вызывал ее и днем, и ночью, после отправки огромных партий узников на смерть, когда, казалось, даже стеньг крематория раскалялись и набухали. Она садилась к роялю и играла порой до самого утра. Она возненавидела музыку. Тогда ей казалось, что навсегда.
На следующий день маленькая девочка вызвала меня из барака. У дороги между ближайшим крематорием и оградой из колючей проволоки группа узников толкала груженную песком платформу.
— Он просил позвать кого-нибудь из оркестра, все равно кого, — объяснила девочка. — Вон тот, что бежит сейчас к самому рву.
Читайте также: