Счастливая любовь надежда тэффи краткое содержание
Обновлено: 06.07.2024
Наталья Михайловна проснулась и, не открывая глаз, вознесла к небу горячую молитву:
— Господи! Пусть сегодня будет скверная погода! Пусть идет дождь, ну хоть не весь день, а только от двух до четырех!
Потом она приоткрыла левый глаз, покосилась на окно и обиделась: молитва ее не была уважена. Небо было чисто, и солнце каталось по нему, как сыр в масле. Дождя не будет, и придется от двух до четырех болтаться по Летнему саду с Сергеем Ильичом.
Наталья Михайловна долго сидела на постели и горько думала. Думала о любви.
— Любовь — очень тяжелая штука! Вот сегодня, например, мне до зарезу нужно к портнихе, к дантисту и за шляпой. А я что делаю? Я бегу в Летний сад на свиданье. Конечно, можно притвориться, что заболела. Но ведь он такой безумный, он сейчас же прибежит узнавать, в чем дело, и засядет до вечера. Конечно, свидание с любимым человеком — это большое счастье, но нельзя же из-за счастья оставаться без фулярового платья. Если ему это сказать, он, конечно, застрелится — хо! Он на это мастер! А я не хочу его смерти. Во-первых, потому что у меня с ним роман. Во-вторых, все-таки из всех, кто бывает у Лазуновых, он самый интересный…
К половине третьего она подходила к Летнему саду, и снова душа ее молилась тайно и горячо:
— Господи! Пусть будет так, что этот дурак пождал-пождал, обиделся и ушел! Я хоть к дантисту успела бы.
— Здравствуйте, Наталья Михайловна!
Сергей Ильич догонял ее, смущенный и запыхавшийся.
— Как? Вы только что пришли? Вы опоздали? — рассердилась Наталья Михайловна.
— Господь с вами! Я уже больше часа здесь. Нарочно подстерегал вас у входа, чтобы как-нибудь не пропустить.
Няньки, дети, гимназистки, золотушная травка, дырявые деревья.
— Надоел мне этот сад.
— Адски! — согласился Сергей Ильич и, слегка покраснев, прибавил:
— То есть, я хотел сказать, что отношусь к нему адски… симпатично, потому что обязан ему столькими счастливыми минутами!
— Вы сегодня неразговорчивы! — заметила Наталья Михайловна.
— Это оттого, что я адски счастлив, что вижу вас. Наташа, дорогая, ведь я тебя три дня не видел! Я думал, что я прямо не переживу этого!
— Милый! — шепнула Наталья Михайловна, думая про фуляр.
— Ты знаешь, ведь я нигде не был все эти три дня. Сидел дома, как бешеный, и все мечтал о тебе. Адски мечтал! Актриса Калинская навязала мне билет в театр, вот смотри, могу доказать, видишь билет, — я и то не пошел. Сидел дома! Не могу без тебя! Понимаешь? Это — прямо какое-то безумие!
— Покажи билет… А сегодня какое число? Двадцатое? А билет на двадцать первое. Значит, ты еще не пропустил свою Калинскую. Завтра пойдешь.
— Как, неужели на двадцать первое? А я и не посмотрел — вот тебе лучшее доказательство, как мне все безразлично.
— А где же ты видел эту Калинскую? Ведь ты же говоришь, что все время дома сидел?
— А где же ты видел Марью Сергеевну?
— Дорогой! — шепнула Наталья Михайловна, думая о прикладе, который закатит ей портниха. — Дорогой будет приклад. Самой купить, гораздо выйдет дешевле.
— Кому сказал? Верочке? — очнулась Наталья Михайловна.
— Что? Ничего не понимаю!
— Ах, это так, ерунда. Она очень умная женщина. С ней иногда приятно поговорить о чем-нибудь серьезном, о политике, о космографии. Она, собственно говоря, недурна собой, то есть, симпатична, только дура ужасная. Ну, и лотом, все-таки старинное знакомство, неловко…
— А как ее фамилия?
— Как он любит меня! — умилилась Наталья Михайловна. — И к тому же у Лазуновых он, безусловно, самый интересный.
Она взглянула ему в глаза глубоко и страстно и сказала:
— Дорогая! — шепнул Сергей Ильич и, низко опустив голову, словно под тяжестью схлынувшего его счастья, посмотрел потихоньку на часы.
— Как бы я хотела поехать с тобой куда-нибудь вместе и не расставаться недели на две…
— Ну, зачем же так мрачно? Можно поехать на один день куда-нибудь — в Сестрорецк, что ли…
— Да, да, и все время быть вместе, не расставаться…
— Вот, например, в следующее воскресенье, если хочешь, можно поехать в Павловск, на музыку.
— И ты еще спрашиваешь, хочу ли я! Да я за это всем пожертвую, жизнь отдам! Поедем, дорогой мой, поедем! И все время будем вместе! Все время! Впрочем, ты говоришь — в следующее воскресенье, не знаю наверное, буду ли я свободна. Кажется, Малинина хотела, чтобы я у нее обедала. Вот тоска-то будет с этой дурой!
— Ну, что же делать, раз это нужно! Главное, что мы любим друг друга.
— Да… да, в этом радость. Счастливая любовь — это такая редкость. Который час?
— Боже мой! А меня ждут по делу. Проводи меня до извозчика. Какой ужас, что так приходится отрываться друг от друга… Я позвоню на днях по телефону.
— Я буду адски ждать! Любовь моя! Любовь моя!
Он долго смотрел ей вслед, пока обращенное к нему лицо ее не скрылось за поворотом. Смотрел как зачарованный, но уста его шептали совсем не соответствующие позе слова:
Наталья не хотела идти на свидание, но пошла. Она думала о дантисте, о шляпке и заказе у портнихи. Он говорил ей о любви, и она ему вторила. Он посматривал на часы. Расстались они с большой радостью.
За минуту
Наталья должна была идти на свидание с Сергеем Ильичом, но она с большей охотой пошла бы по делам. Ей пришлось отменить поход за шляпкой и к модистке за платьем, да и визит к дантисту был под угрозой срыва. Но что поделать: роман требует жертв.
Подходя к парку, Наталья страстно желала, чтобы Сергей Ильич не дождался ее и ушел. Но к ее досаде он был здесь. Он горячо уверял ее, что 3 дня не выходил из дому. В доказательство показал билет, данный ему актрисой.
В дальнейшем он проговорился, что ужинал у Марьи Сергеевны и катался на машине с Верочкой Лазуновой. Наталья в это время искала возможность успеть к дантисту. Влюбленные договорились встретиться через 3 дня и поехать в Павловск, и радостно расстались.
Я давно определила, что такое счастье, очень давно, — в шесть лет. А когда оно пришло ко мне, я его не сразу узнала. Но вспомнила, какое оно должно быть, и тогда поняла, что я счастлива.
Мне шесть лет. Моей сестре — четыре.
Мы долго бегали после обеда вдоль длинного зала, догоняли друг друга, визжали и падали. Теперь мы устали и притихли.
Стоим рядом, смотрим в окно на мутно-весеннюю сумеречную улицу.
Сумерки весенние всегда тревожны и всегда печальны.
И мы молчим. Слушаем, как дрожат хрусталики канделябров от проезжающих по улице телег.
Если бы мы были большие, мы бы думали о людской злобе, об обидах, о нашей любви, которую оскорбили, и о той любви, которую мы оскорбили сами, и о счастье, которого нет.
Но мы — дети, и мы ничего не знаем. Мы только молчим. Нам жутко обернуться. Нам кажется, что зал уже совсем потемнел, и потемнел весь этот большой, гулкий дом, в котором мы живем. Отчего он такой тихий сейчас? Может быть, все ушли из него и забыли нас, маленьких девочек, прижавшихся к окну в темной огромной комнате?
Около своего плеча вижу испуганный, круглый глаз сестры. Она смотрит на меня: заплакать ей или нет?
И тут я вспоминаю мое сегодняшнее дневное впечатление, такое яркое, такое красивое, что забываю сразу и темный дом, и тускло-тоскливую улицу.
— Лена! — говорю я громко и весело. — Лена! Я сегодня видела конку!
Я не могу рассказать ей все о том безмерно радостном впечатлении, какое произвела на меня конка.
Лошади были белые и бежали скоро-скоро; сам вагон был красный или желтый, красивый, народа в нем сидело много, все чужие, так что могли друг с другом познакомиться и даже поиграть в какую-нибудь тихую игру. А сзади, на подножке стоял кондуктор, весь в золоте, — а, может быть, и не весь, а только немножко, на пуговицах, — и трубил в золотую трубу:
Само солнце звенело в этой трубе и вылетало из нее златозвонкими брызгами.
Как расскажешь это все! Можно сказать только:
— Лена! Я видела конку!
Да и не надо ничего больше. По моему голосу, по моему лицу она поняла всю беспредельную красоту этого видения.
И неужели каждый может вскочить в эту колесницу радости и понестись под звоны солнечной трубы?
Нет, не всякий. Фрейлейн говорит, что нужно за это платить. Оттого нас там и не возят. Нас запирают в скучную, затхлую карету с дребезжащим окном, пахнущую сафьяном и пачулями, и не позволяют даже прижимать нос к стеклу.
Но когда мы будем большими и богатыми, мы будем ездить только на конке. Мы будем, будем, будем счастливыми!
Я зашла далеко, на окраину города. И дело, по которому я пришла, не выгорело, и жара истомила меня.
Кругом глухо, ни одного извозчика.
Но вот, дребезжа всем своим существом, подкатила одноклячная конка. Лошадь, белая, тощая, гремела костями и щелкала болтающимися постромками о свою сухую кожу. Зловеще моталась длинная белая морда.
— Измывайтесь, измывайтесь, а вот как сдохну на повороте, — все равно вылезете на улицу.
Безнадежно-унылый кондуктор подождал, пока я влезу, и безнадежно протрубил в медный рожок.
И больно было в голове от этого резкого медного крика и от палящего солнца, ударявшего злым лучом по завитку трубы.
Внутри вагона было душно, пахло раскаленным утюгом.
Какая-то темная личность в фуражке с кокардой долго смотрела на меня мутными глазами и вдруг, словно поняла что-то, осклабилась, подсела и сказала, дыша мне в лицо соленым огурцом:
— Разрешите мне вам сопутствовать.
Я встала и вышла на площадку.
Конка остановилась, подождала встречного вагона и снова задребезжала.
А на тротуаре стояла маленькая девочка и смотрела нам вслед круглыми голубыми глазами, удивленно и восторженно.
И вдруг я вспомнила.
Ведь я, значит, счастливая! Я еду на конке и могу познакомиться со всеми пассажирами, и кондуктор трубит, и горит солнце на его рожке.
Я счастлива! Я счастлива!
Но где она, та маленькая девочка в большом темном зале, придумавшая для меня это счастье? Если бы я могла найти ее и рассказать ей, — она бы обрадовалась.
Как страшно, что никогда не найду ее, что нет ее больше, и никогда не будет ее, самой мне родной и близкой, — меня самой.
Конка катилась по рельсам, влекомая белыми лошадьми, а на подножке вагона стоял кондуктор в позолоченной одежде и трубил в рожок. Девочке очень хотелось прокатиться на конке, но няня сказала, что за такую поездку надо платить деньги. Тогда девочка решила, что когда она станет взрослой и богатой, то обязательно прокатится на конке и станет от этого счастливым человеком.
Прошли годы, героиня рассказа стала взрослой женщиной и однажды она оказалась на окраине города, где трудно было поймать извозчика. На ее счастье, подъехала дребезжащая конка, в которую была впряжена тощая белая лошадь. Женщина вошла в вагон, кондуктор протрубил отправление, и конка отправилась дальше.
В какой-то момент героиня рассказа увидела на обочине маленькую девочку, восторженно смотрящую на проезжавшую мимо нее конку. И тут женщина вспомнила о своей детской мечте, о желании прокатиться на конке и стать счастливой. Она осознала, что ее мечта сбылась, и она стала счастливой.
Женщине очень хотелось встретиться с самой собой в шестилетнем возрасте и рассказать о сбывшейся мечте. Но она поняла, что это невозможно, что в ее душе не осталось и следа от той восторженной девочки, какой она была в далеком детстве.
Таково краткое содержание рассказа.
В рассказе мне понравилась главная героиня, которая, пусть и случайно, сумела исполнить свою детскую мечту и вновь почувствовать себя счастливой. Счастье — оно в простоте бытия. Только его надо заметить, поймать и прочувствовать. Человек, стремящийся к счастью, с ним обязательно встретится.
Наше счастье в наших руках.
Нового счастья ищи, а старого не теряй.
В одну реку нельзя войти дважды.
Эта запись защищена паролем. Введите пароль, чтобы посмотреть комментарии.
Читайте также: