Ремизов воля вольная краткое содержание

Обновлено: 02.07.2024

Не спешил, легко опускал в прозрачную воду грубо тесанные листвяжные весла и время от времени оборачивался за спину – держался края течения, обметывая яму. Весь август так вот рыбачили они с сыном… Генке тогда как будто все равно было – много там рыбы, мало. Заводили, вытягивали на мелководье, Мишка заходил в невод, выбирал отчаянно бьющихся пузатых самок и бросал на берег отцу, а он, зажав дымящуюся сигарету углом рта, прищурившись и наклонив голову набок, вспарывал мягкое, тонкое понизу серебряное брюхо. Нежные, фиолетово-мясные ястыки[1] бросал в таз, рыбу в воду. Уже безвольную и едва шевелящуюся ее уносило течением.

Но то было в августе, недалеко от поселка и ради денег. Сейчас Генка ловил у себя на участке, в своей речке, и не на икру, а рыбу на промысел. Ему важно было, что он там зацепил, и он нет-нет косил глаза. Веревка, привязанная за нос, тяжело натянулась. Дуга светлых пенопластовых поплавков напряженно плясала по рябой зелени воды, как раз охватывая все у́лово[2]. Генка налег на весла, круто заворачивая к берегу.

В сужающемся овале невода метались темные спины. Уйти можно было только через верхний урез, через поплавки, но для этого надо было подняться и показать себя, и как раз этого рыбы боялись и продолжали тупо рваться сквозь прочную ячею. Перескакивали самые отчаянные, но таких находилось немного. Остальные, вся разноперая ватага – серебряно-розовые гольцы, полосатая тяжелая кета, обитатели чистых ключей вольняшки-хариусы – перепуганной толпой упирались, держали невод, помогая рыбаку маятником сваливаться к берегу и окружать самих себя.

Генка всегда удивлялся: развернулись бы вниз по течению, все бы и ушли, и ничего бы он не сделал. Даже вместе со всей его снастью ушли бы, вон их там сколько. Но они не смели нарушить не ими установленные законы, и Генка, чувствуя неподатливую тяжесть разбухшего от рыбы невода, с усилием, раскоряченными ногами и всей спиной упираясь, приближался к берегу.

Хорошая была яма; он и базовое зимовье здесь поставил, потому что лучше рыбалки по всей Юхте не было. Лодка глухо зашуршала алюминием по гальке, Генка выскочил на берег и схватился за веревку. Тяжелый живой куль невода сам медленно затягивался в обратное течение улова. Генка потянул, понял, что не осилит, и, накинув веревку на плечо, как бурлак, уперся от речки. Косяк сдавался, сзади уже как следует забурлило и заплескалось. Генка вытянул край на берег, захлестнул за крепко вбитый кол и, крякнув довольно, вытер мокрые красные руки о куртку. Сигареты достал.

Рыбы было много. Она уже не могла биться, давила друг друга на мелководье. Обреченные рты хватали воздух сквозь сеть, жабры хлюпали и пускали пузыри. Здоровый, кил на восемь, широкий самец кеты забился и сам по мокрой гальке выскочил на берег. Генка присел на корточки, разглядывая живые, тугие тела. Покуривал спокойно и благодарно, думал, как завтра еще раз заведет и хватит. Хорошо попало – на весь сезон: и собакам, и на приваду.

Он, как и все промысловики, очень любил эти первые дни перед началом охоты. Речка, лес – все было заново. Все чуть-чуть другое. Старого корефана, с кем год не виделся и кому рад, так рассматриваешь. Поседел, что ли, шрам новый, морщины на лбу, раньше вроде не было… Так и здесь. Берег обвалился в речку, тропу засыпал, вековую лиственницу вывернуло поперек поляны, чуть не на избушку. А еще больше всяких мелочей… все было поновленное, яркое.

И в этой вечной и незыблемой повторяемости – что все обязательно будет точно так же, как и в прошлом, и в позапрошлом году, но все надо будет узнавать заново, – Генка чувствовал большую радость, может, и сам смысл существования. Его над землей, над его речкой и тайгой возносило от ощущения свежести и нескончаемости жизни. И казалось ему в такие минуты, что так будет всегда. И он каждую осень по какой-то немыслимой дружбе с Господом Богом будет заезжать на свою Юхту, и все будет заново прекрасно.

В этом году второго октября заехал. Чуть холодом и снегом пахнуло – он рванул. Сезон ничего доброго не обещал: кедровые стланики были усыпаны крупной шишкой, и мыша наплодилось полно – еще летом ясно было, что в ловушки соболь не пойдет. Генка рассчитывал на собак. Пока брюхом по снегу не начнут чертить, до середины, а то и до конца ноября можно было набрать кое-что.

С годами, а было ему сорок три, Генка все больше любил эту одинокую таежную жизнь. Удивлялся – многое ведь с возрастом становилось неинтересным и спокойно удалялось, уходило из жизни, эта же тяга только крепла. В лесу ему всегда хорошо было. Лучше, чем где-нибудь и с кем-нибудь.

Он засучил рукава, поднял отвороты сапог и, раздвигая скользкие упругие тела, зашел в невод. Рыба заволновалась, заплескалась по ногам. Темно-зеленый в красно-розовых пятнах брачный голец, лежащий сверху, поперек другой рыбы, растопырил белые перья плавников на оранжевом брюхе, глотнул судорожно воздух и вдруг зашлепал-замолотил отчаянно хвостом, обдавая охотника с головы до ног. Генка, приподнимая верхний край снасти, кошелкой закрывавший рыбу, брался за хвосты и выбрасывал на берег: отнерестившуюся лошалую кету в одну сторону – собакам и на приманку, гольцов и хариусов в другую – у него две загородки из бревен были приготовлены.

Самцы кеты – широкие, горбатые, с толстыми хрящеватыми клювами, маленькими немигающими глазками и почти собачьими клыками, только изгибались тяжело. Сил биться у них уже не было. Самки – узкие, без горбов, но такие же – в зеленых, желтых и черных поперечинах и пятнах, были крепче, прыгали, пачкаясь в сером песке. Из некоторых еще выползали красные горошины. Совсем уж лошалого аргыза[3] было немного.

В середине августа, почти два месяца назад, вышли они из моря в лиман Рыбной, хорошо зная, что это их речка, и двинулись наверх, к тем ручьям и тихим лесным протокам, где родились.

Самки не отличались от самцов. Строгими серебряными лососями были и те и другие. Стадо могло заходить две недели, три, а иногда и месяц. Оно разбивалось на маленькие партии по пять-семь особей и уходило вверх. В пресной воде самцы превращались в высоких, горбатых, страшных и тяжелых бойцов, самки круглились животами. Рыбы не кормились, их желудки сжимались, как не нужные для дальнейшей жизни.

Так они и шли. Днем и ночью. Отдыхали, отстаивались в тихих прозрачных уловах перед перекатами. Из Рыбной заходили в порожистую, мелководную Юхту и пробивались – иногда прямо на брюхе, целиком торча из воды, – до родных ям, к своим нерестилищам. Ночью на перекатах дежурили медведи и волки, днем кормились мамаши с медвежатами, огромные белоплечие орланы, маленькие плосколицые эвены с хитрыми крючками, а по ямам затягивали невода браконьерские бригады.

Но лососи, одетые в брачные наряды, упрямо добивались своего и, кому везло, приходили туда, где им было указано. И тут, в конце своего пути, они уже были парами.

Медовый месяц проводили на приглубом и прозрачном Генкином плесе. Плавали бок о бок, играли. Отмывали от ила, разгребали носами галечное дно. В какой-то одной ей известный момент самка замирала над гнездом, мелко дрожала перьями плавников и откладывала. Совсем как у людей судорога бежала ее телом, от головы до нелепо изгибающегося хвоста. Самец кидался, и тоже замирал, и покрывал не видимые в воде икринки белым облаком молоков.

Ястык – икра в пленочном мешочке, размером в ладонь, как она есть в рыбе. (Здесь и далее все примеч. автора.)

"Воля вольная" - единственный в финале нынешней "Большой книги" остросоциальный роман о современной России. Место действия - Дальний Восток. Герои - местные мужики, большей частью выживающие благодаря охоте и рыболовному промыслу, разумеется, нелегальному, потому что вести дела по закону невозможно. Милиция обо всем прекрасно знает и никого не ловит - в доле. На этом держится относительное равновесие, пока его не нарушает случайная стычка в тайге. Нелепая, почти анекдотичная поначалу история заканчивается ОМОНом и большой кровью.

- Сюжет вашей книги - реальный или это полностью авторская фантазия?

- Фантазия, конечно, но за каждым эпизодом обычная наша с вами жизнь.

- Например, случай с медведем-шатуном или с исполнением "Реквиема" Моцарта на зимовье?!

- "Реквием" - собственный опыт. Долго рассказывать не буду, я слушал "Реквием" в разных залах и в разных исполнениях, но самое сильное впечатление было в старом зимовье на берегу Байкала. Идет дождь, на Байкале ломит шторм, я только что пересек его один на моторной лодке. Много чего сошлось. Атакующего медведя тоже приходилось стрелять самому. Совсем накоротке. Ближе, чем описано в "Воле". Но в "Воле" все это, конечно, преобразовано под нужды романа. Это не нон-фикшн.

- Описание мест и характеры у вас достоверны - откуда так хорошо знаете реалии?

- Неделю назад вернулся из малодоступных мест Прибайкалья. Там и время течет по-другому. Но достоверность, о которой вы говорите, она литературная. Например, природа в романе написана с натуры и очень точно, но топонимика заимствована из разных мест, мне важнее было звучание, созвучность. Образ таежного поселка, поведение людей и властей тоже собирательные.

- Неужели эта трагедия - единственный вариант развития событий? Или удобный для авторской идеи поворот сюжета?

- Не было никакой авторской идеи - продвигался вперед, не зная, как поведут себя герои. У моих мужиков, которые в той острой ситуации искали возможности взаимодействия с властью, не было выбора, потому что любая власть по природе своей крайне цинична. Она и людей принуждала к подлости, а на это мои простые, но честные герои не были готовы. Финал мне нравится, он неоднозначный, он как будто приглашает вернуться назад, к началу романа, и подумать, как же все получилось, так ли оно все неизбежно и когда же все началось.

- Если отнестись к "Воле вольной" как к исследованию действительности, то получается, что современные люди, даже и хорошие, не способны на жертву.

- Ну да. Так, впрочем, всегда и было, жертвенность - редкое качество, но сегодня у нас как будто внутри что-то поменялось - даже и смотреть не хотим в сторону людей, не случайно, но осознанно приносящих себя в жертву. Над Андреем Сахаровым целый зал депутатов хохотал! Это в те времена, а теперь сытости только добавилось. Мои симпатяги-мужики оказались в растерянности по той же причине. Поступок же совершил человек особенный, который был внутренне к этому готов и у которого почти не осталось выбора. Почти, потому что всегда ведь можно забиться под лавку, закрыть глаза и заткнуть уши, а можно встать и погибнуть, спасая других и свою душу!

Жалко погибших людей? Жалко. Но они сами к этому шли! Кто-то осознанно, даже и со страстью выполнял подлую работу, кто-то в погоне за деньгами, а кто-то, думая, что отвечать ни за что не придется. И конец не трагический, поскольку и весь роман совсем не мрачный и. свет в конце тоннеля все же есть. Слабенький, конечно, пробивающийся через всю несуразность нашей жизни.

- Чем эта локальная история, крепко привязанная к конкретному месту, может быть интересна людям, для которых все это экзотика?

- Мне запомнился отзыв, оставленный кем-то из читателей: "Потрясающая, пронзительная книга. О НАШЕЙ стране, как она есть сейчас. Не всем понравится. " Точно сказано. Да и "Воля вольная" не локальная история. Она, к сожалению, типична для сегодняшней России.

Писательство, конечно, вещь неблагодарная. Особенно когда занимаешься им серьезно, а не выпекаешь литературные пирожки на заказ, типа, скажем, появившегося уже некоторое время назад, то есть к самому что ни на есть Христову дню, романа о "фантастическом русском богоявлении, имя которому — Крым". Книга Виктора Ремизова написана вроде бы вокруг одной из самых острых тем, одного из самых напряженных ожиданий последнего времени. Но нет, все-таки будет точнее сказать — времени предпоследнего. И это "пред-" во многом меняет дело.


Если грубо, то эта книга — про тот русский бунт, который, казалось, назревает в реальности и даже, пусть не в полную силу, но вспыхивает то там, то тут. Про то, как случаются приморские партизаны (они, кстати, даже упоминаются в тексте, и это — к чести автора — свидетельствует, что он вполне осознает, что делает).

События разворачиваются (именно разворачиваются — довольно медленно, с поскрипыванием и задержками, несмотря на вполне триллеровую вроде бы ситуацию) в тайге. Там, где круговая порука власти и народа выражена понятной формулой "человек ворует — мент крышует" и где простота и одномерность этой связи (а также распространенность огнестрельного оружия) чревата тем, что любая трещина может стать разломом окончательным, делящим не просто на наших и ваших, а на наших и ваших, убивающих друг друга.

прочитанная сейчас, это книга теряет дополнительный эффект сцепления не только с реальностью, а с нашими мыслями о ней

В общем, Виктор Ремизов написал книжку о том, о чем Борис Хлебников снял фильм "Долгая счастливая жизнь", о том, что предъявляли зрителю создатели недавнего фильма и сериала "Дубровский", о чем (во всяком случае, если судить по рецензиям и рассказам тех счастливцев, которые его видели) — фильм Андрея Звягинцева "Левиафан".

Но проблема не в том, что все эти опусы разного уровня талантливости предвосхитили книжку, а в том, что как раз когда этот текст привлек к себе внимание, оказавшись в шорт-листе премии "Большая книга", его актуальность оказалась не только отодвинутой в прошлое, но даже в каком-то смысле размыта настоящим. И на картинке, актуальной именно сегодня, эти вроде бы затаившие непокорность, самостоятельные мужики-охотники и коррумпированные, но все же с проблесками совести менты видятся не в состоянии вооруженной конфронтации, а, наоборот, совместного обсуждения траектории вставания с колен и противостояния проискам врагов.


То есть прочитанная сейчас, это книга теряет дополнительный эффект какого-то исключительного сцепления не только с реальностью, а с нашими мыслями о ней, который имелся бы еще недавно. Так что остается только литература.

С литературой же здесь дело обстоит так. "Воля вольная" (ну вот зачем так называть текст? зачем?) — это такая смесь советской деревенской прозы в ее некоем "среднестатистическом" выражении, с советской же прозой "суровой", типа романов о геологах и прочих настоящих мужчинах. ("Илья останавливался, слушал тайгу и шел дальше. В нем по-прежнему жили два противоположных чувства: настороженности, ожидания чего-то опасного и радости от окружающего его настоящего мира, от вековечных тишины и покоя тайги".)

Этот язык без изменений (разве что с вкраплением названий иностранных автомобилей) применяется здесь для описания новой жизни, которая, по мысли автора, изменилась с советских времен поверхностно, но не по сути. Она осталась наполненной все теми же полноценными мужиками, косая сажень в плечах, одиноко и строго уходящими на месяц в тайгу (заезжий москвич в качестве характерного штриха читает в этой тайге Пруста, ну и — чего ж ожидать после такого — оказывается слабее других), их преданными бабами и всегда почему-то толстыми "с трясущимся животом и щеками" врагами. Проблема в том, что и сорок лет назад все это — за редкими исключениями — было литературой весьма среднего уровня. А автор сам утверждает, что с тех пор мало что изменилось.

Здесь вас ждут не только романы, но также повести, рассказы и стихи.

Облако тэгов

  • Будем знакомы
  • Книги раздора
  • Премиальные романы
  • Путешествие с книгой
  • Рейтинги книг
  • Роман с читателем
  • Роман со звездой
  • Читаем романы о.

понедельник, 28 декабря 2015 г.


Ремизову замечательно удалось показать красоту сибирской природы. Он влюблён в эти места и вдохновенно описывает суровую дальневосточную тайгу, её величие и мощь. Под стать природе и как будто специально под неё заточенные герои романа: сильные, крепкие, умелые. Поражает, как местные охотники и рыбаки гармонично слились с природой, уверенно и комфортно в ней себя ощущают. Власть явно проигрывает на их фоне, не помогает даже ОМОН, срочно вызванный из Москвы для поиска и усмирения беглого Степана Кобякова.

Читайте также: