Рассказ свинцова ласточка краткое содержание
Обновлено: 06.07.2024
Птенцы зашевелились, но покидать гнездо явно не собирались. Так повторилось несколько раз. Наконец, поняв тщетность своих попыток, ласточки стали действовать по-иному. Одна из них подсела к птенцам. Гнездо было маленькое, птенцы и те в нем помешались с трудом, поэтому, когда ласточка стала усаживаться между ними, они оказались по самым краям, еще немного — и выпадут на землю. Птенцы с жалобным писком упирались. Другая ласточка в это время летала около двери сарая и призывно чикала.
Вдруг один птенец соскользнул лапкой с края гнезда. Стараясь удержаться, отчаянно взмахнул крыльями. Еще мгновение, и он стал падать, но у самой земли суматошно замахал крыльями и медленно, неуклюже вылетел во двор на яркий солнечный свет. С трудом он уселся на проволоку, на которой мы обычно вешаем белье. Родители присели рядом с ним и весело защебетали, будто бы успокаивая и подбадривая. Потом они вновь стали теребить птенца, сталкивая его теперь уже с проволоки. Но птенец не хотел еще раз испытать страх падения и возмущенно пищал. Тогда одна из ласточек подлетела к нему сзади, снизу — удар, и птенец, растопырив крылья, вновь полетел к земле. Но на этот раз его растерянность была кратковременной, быстро-быстро замелькали крылья, унося птенца все выше и выше в небо.
У меня уже болела шея, а я смотрел и смотрел, задрав голову, в прозрачную голубизну, туда, где три ласточки мелькали еле заметными точками. Через некоторое время они, оживленно щебеча, уселись на проволоке отдыхать. Птенец то и дело радостно срывался с проволоки и садился на нее опять, очевидно закреплял достигнутое.
Я вернулся в сарай. Второй птенец истошно кричат и метался по гнезду. Увидев родителей в прямоугольнике открытой двери, птенец решительно поднялся в гнезде им навстречу, расправил крылья, но в последний миг испугался, сжался в комочек. А со двора неслось ликующее щебетанье. Это первый птенец, вкусив прелесть полета, свободы и простора, звал в небо своего брата.
Взрослые ласточки сели к птенцу в гнездо, тесня его к краю, и тот, не дожидаясь, пока его столкнут, сам шагнул из гнезда. Ласточки одобрительно закричали, а птенец сначала неуверенно, затем смелее рванул стрельчатыми крыльями воздух и вылетел на солнечный простор.
Словно устыдившись их насмешек, кот Васька затрусил к сараю рысцой. А ласточки уже вдвоем наскакивали на него, пикируя с высоты. Они мстили коту за каждодневный страх за жизнь птенцов, за его прожорливость, за то, что кошки испокон века были, есть и будут заклятые враги всех птиц…
С этого дня по утрам меня будил звонкий четырехголосый гимн восходящему солнцу.
Однажды, уже глубокой осенью, ласточки особенно долго и звонко пели, и я понял, что пришла пора расставания. В самом деле, назавтра ласточек я уже не увидел. Они улетели туда, где тепло, чтобы весной снова вернуться в родное гнездо, не пугаясь кота Васьки, не страшась расстояний и трудностей далекого пути, чтобы опять на нашей земле встречать гимном восход солнца.
Небо весеннее, синее-синее. Такое синее, такое нежное, что рукой погладить хочется. И в этой синеве два облачка белых, словно два пароходика по синему морю. Солнышко веселое, радостное, выкатилось и осветило заросшее стрельчатым камышом озеро, круглое, как блюдце, с водой зеленоватой, ленивой.
Тишина звонкая, утренняя. А в этой тишине вдруг, словно колокольчик далекий, еле слышный:
Искрится вода, небо синевой разливается, лес зеленеет. Тихо! А вот опять:
Рассказ о любознательном мальчике и трудолюбивых ласточках. Рассчитана на детей младшего школьного возраста.
Автор: Константин Дмитриевич Ушинский.
Краткое содержание для читательского дневника
- Мальчик осенью чуть не разорил гнездо ласточек.
- Отец вовремя остановил его.
- Он много знал о жизни птиц и рассказал о том, что знал сыну.
- С наступлением тепла мальчик наблюдал, как ласточки обустраивали гнездо.
- Отец рассказывал ещё о ласточках и о других птицах.
- Он объяснил, почему они улетают осенью на юг.
Читайте по теме:
Главные герои (краткие характеристики)
- Мальчик — озорной, но послушный. Любознательный.
- Отец — умный, рассудительный.
- Ласточки — трудолюбивые.
Главная мысль
Не надо спешить с проказами. Разрушить построенное легко, а создать достаточно трудно. Нужно уважать чужой труд.
Читайте по теме: Полный список для читательского дневника (в т.ч. краткое содержание, главные герои, главная мысль и т.п.) для 1 класса, 2 класса.
Владимир Борисович Свинцов
Мой Друг Сенька
Щенок лежал в траве у забора и отчаянно скулил. Был он еще совсем маленьким, слепым и беспомощным и возбуждал такую жалость, что мы с сыном Игорем, не колеблясь ни минуты, понесли его домой. Коричневая короткая шерстка, очевидно, грела еще плохо, и щенок сильно дрожал. Но на руках быстро пригрелся, засопел крошечным носом и затих.
Дома Игорь соорудил щенку ужин — подогрел молока, налил в блюдце. Но он еще не мог самостоятельно есть. Слабые лапки плохо держали, и щенок ползал на брюхе возле блюдца, тыкался незрячей мордашкой в пол и плакал:
— Ой-ой! Ой-о-ой! — Выходило это у него так тонко, так слезно, что даже кошка оставила своих котят на коврике у печки и с любопытством уставилась на плаксу. Потом стала осторожно красться к нему, усиленно нюхая воздух.
— Это еще что за чудо? — говорил весь ее вид. — И чего он так пищит?
И вдруг грозно выгнула спину, встопорщила шерсть, зашипела, но, сообразив, что в щенке и собачьего-то всего один запах, брезгливо фыркнула:
— Фу! Не собака, а так себе… — и принялась лакать из блюдца молоко, которое мы налили щенку. Делала она это не спеша, аккуратно, с достоинством.
Щенок на мгновение замер, прислушиваясь. Потом пополз к кошке, отчаянно взвизгивая:
Кошка, перестав есть, вновь встопорщила шерсть и зашипела сердито:
Щенок продолжал ползти. Кошка подняла лапу для удара, но передумала и поспешила к себе на коврик, всем своим видом показывая:
— А, неохота связываться…
Она улеглась на своем месте, и котята кинулись к ней, подняв радостный писк. Щенок пополз на этот звук. Он перестал скулить и двигался медленно, неслышно. Кошка, не чуя опасности, дремотно закрыла глаза и замурлыкала:
— Мур-мур. Ешьте, детки, молоко…
Котята и так старались изо всех сил.
Щенок подполз ближе. Вот он уже совсем рядом. Замер на мгновение, очевидно, поточнее определяя направление, и ткнулся в кошачий бок. Кошка открыла глаза и вскочила, как подкинутая пружиной. Котята недовольно запищали:
— Где мама? Где мама?
Кошка обнюхала его, грозно подняла лапу. Щенок лежал неподвижно, словно забытая детьми игрушка. Но кошка не спускала с него настороженных глаз:
— Это еще что такое?! Что ему здесь нужно?
Щенок молчал и не шевелился. Зато котята полезли к матери, требуя молока. Кошка неохотно улеглась. Котята радостно затеребили ее. Чуть двинулся и щенок. Кошка хотела было подняться, но котята не дали. Щенок еще подвинулся. Кошка предупреждающе зашипела:
— Пш-шел! Куда? Ну-ка назад! — Но щенок уже нашел свободный сосок и припал к нему. Кошка, повернув голову, брезгливо обнюхала его, фыркнула и, наконец, стала осторожно, чтобы не потревожить котят, слизывать со шкурки щенка ненавистный ей собачий запах.
Так щенок, которого Игорь потом назвал Сенькой, обрел мать, а наша кошка приемного сына.
Сенькин день начинается рано. Только солнышко заглянет в окошко, Сенька просыпается, потягивается, зевает и, вдруг что-то вспомнив, стремительно выкатывается на кухню. Останавливается в раздумье: что раньше сделать? Поколебавшись мгновение, мчится к входной двери. Если она открыта — переваливается через порог, выбегает на крыльцо. А если дверь закрыта, то еще лучше, далеко не бегать. Он тут же присаживается и с самым невинным видом делает лужу. Потом, очень довольный, отправляется искать еду. Бывает, он находит ее сразу и наедается так, что живот раздувается, как мячик. Тогда Сенька довольно кряхтит и, еле передвигая лапы, тащит туго набитый живот на коврик. Бесцеремонно расталкивает еще спящих котят, своих молочных братьев и сестер, укладывается посередине и засыпает.
Через час-полтора Сенька просыпается. Потягивается. Зевает. Вскакивает. Катится к входной двери. И все повторяется — опять лужа, опять поиски пищи… Иногда поиски пищи затягиваются. Тогда Сенька начинает нервничать. Он катится в одну комнату, в другую… И, наконец сообразив, что так можно остаться голодным, поднимает отчаянный крик:
— Ай-яй-яй-яй! — кричит он. — Не дают мне есть. Ай-яй-яй! Умираю с голода. Умира-а-а-ю-ю…
На его крик спешит кошка. Она готова броситься на любого, кто посмеет обидеть ее приемыша. Выяснив причину шума, ложится и кормит Сеньку своим молоком. На несколько минут становится тихо. Но кошкиного молока Сеньке явно не хватает. Он только раздразнил аппетит.
— Ай-яй-яй-яй! — еще горше плачет Сенька. — Совсем уми-раю-ю!
Кошка лижет его, успокаивает, но Сеньке сейчас не до нежностей.
— Ай-яй-яй! Ой-ей-ей! Умираю-ю-ю-ю-ю!
Кошка начинает волноваться, тщательно обнюхивает Сеньку и, видимо, убедившись в близости голодной смерти своего любимца, тоже начинает кричать:
— Мяу! Мяу! Накормите же его! Мяу! Мяу! Он уже почти не дышит! Мяу!
Котята сбегаются на крик матери, сначала таращат глаза, а затем нет-нет да и вставят свои тоненькие голоса:
— Мя! Мя! Умирает Сенька! Умирает братец!
Воодушевленный поддержкой родни, Сенька начинает выть:
Получается отличный концерт:
— Ай-яй! Мяу-у-у-! У-у-у! Мя! Мя! Ой-ей!
Первым не выдерживает Игорь — достает банку с молоком. Сразу же наступает тишина. Сенька настораживается и катится к тарелке. А шустрые котята уже здесь. Но ведь умирает с голода только один Сенька?! Поэтому он расталкивает их и принимается торопливо лакать. От жадности захлебывается, кашляет, но не останавливается, пока тарелка не приобретает первоначальный блеск. Покончив с едой, Сенька блаженно жмурит глаза, облизывается и ползет на свое место. Укладывается удобнее и закрывает глаза.
Теперь можно покормить и котят. Но только раздается звук льющегося молока, как Сенька уже тут как тут. Отталкивает котят от тарелки и снова принимается лакать. Остановится, отдохнет и опять…
Закрываем обжору в другой комнате. Котята едят медленно, нехотя, видно, что не голодны, и часто поднимают головы, прислушиваясь к истошным Сенькиным воплям за дверью:
— Ой-ей-ей! Ой-ей-ей-ей! — орет он. — Обманули! Не накормили! Ой! Ой-ей-ей-ей! Умираю!
Ел Сенька так много, что мы часто беспокоились за его желудок. И беспокоились напрасно. Сенька рос быстро, хотя и был очень толстым.
Игорь души в нем не чаял. Да и я, признаться, тоже.
Я заехал домой пообедать. Оставил машину у ворот и вошел во двор. Игорь и несколько соседских мальчишек играли с Сенькой. Они таскали его на руках, как куклу, как какой-то неодушевленный предмет, клали на спину, а тот только таращил глаза, кряхтел и никак не мог перевернуться на живот. Уж очень был толстый. Я прикрикнул на мальчишек:
— Неужели вам не надоело его тискать?! Отпустите сейчас же! Это все-таки собака, а не кошка…
Мальчишки послушались, но попросили разрешения посидеть в машине.
— Сидите, не жалко.
Пообедав, вышел на улицу. Ни мальчишек, ни Сеньки. Умчались куда-то. Открыл дверцу. Сел. Завел мотор. И вдруг чувствую, что сижу на чем-то мокром.
Окончил работу, подхожу к машине, открываю дверцу — на моем сиденье лужа!
Усадьба помещика и фабриканта Рыжова отстояла от его фабрики всего на полтора километра, но хозяин не привык ходить пешком. Утром кучер Григорий отвозил его на фабрику в удобной коляске, а к вечеру приезжал за ним.
Лошадей у Рыжова было много, но ездил он только на своей любимице — вороной, тонконогой и горячей Ласточке.
Однажды — это было летом 1907 года — кучер Григорий чистил в дверях конюшни Ласточку. Кобылица нетерпеливо перебирала ногами, но два ремня, протянутые с двух сторон от недоуздка к притолокам двери, держали её на месте.
Сынишка Григория, восьмилетний Гришутка, бегал во дворе и вдруг увидел возле конюшни дядю Серёжу — старого дружка отца, рабочего с фабрики Рыжова.
Дядя Серёжа огляделся, зашёл в конюшню и стал за дверью, чтоб его не видели со двора.
— Бастуем, — сказал он так же тихо, — человеческой жизни добиваемся! Управляющего и мастеров — тех, что не с нами, — на тачке с фабрики вывезли. Сами — ворота на запор! — Дядя Серёжа засмеялся. — На свою голову обнёс хозяин фабрику заборищем! Да ещё гвоздей сверху понатыкал! Поди достань нас теперь!
— Та-ак, — ещё тише произнёс отец и, помолчав, сказал: — Слышал я, хозяин грозил: если не прекратите забастовку, завтра к вечеру казаков на фабрику пригонят.
— Того и ждём, — прошептал Сергей, — и ружей на такой случай запасли, да только…
Но тут Григорий вдруг увидел сынишку.
— А ну-ко, Григорий Григорьевич, нечего тебе тут делать, ступай-ка, ступай!
Гришутка нехотя отошёл, но, только отец отвернулся, снова на цыпочках подкрался к двери.
— Хозяин сам их вам привезёт. Сам! Понятно? — говорил отец.
— Как так? — удивлённо спросил Сергей.
— Увидишь. Чуть стемнеет, неси сюда весь запас.
Они ещё пошептались недолго.
— Ну, — весело сказал дядя Серёжа, — если выйдет дело, зададим же мы перцу и хозяину и полиции!
Гришутка из всего этого разговора понял только одно: рабочие зададут перцу полиции! Забыв об отце, он на радостях сунул два пальца в рот и свистнул. Только на днях научили его деревенские ребята так лихо свистеть!
И тут — как взовьётся на дыбы испуганная свистом Ласточка! Один из ремней оборвался, Ласточка бросилась боком из конюшни, Григорий едва успел её схватить под уздцы и всей тяжестью тела повис на недоуздке. Ласточка храпела, била ногами, косилась горящим чёрным глазом на остолбеневшего от испуга Гришутку.
Дядя Серёжа взял Ласточку под уздцы с другой стороны. Дрожа всем телом и раздувая ноздри, кобылица продолжала плясать, пока её вели в денник.
Гришутка, полуоткрыв рот, всё стоял на месте.
— А-а, ты ещё тут? — увидел его отец, выходя из конюшни. — Будешь мне лошадей пугать?! Уши оборву, пострелёнок! — И он двинулся было на Гришутку, но тот увернулся и вмиг исчез за углом конюшни. Отцу, когда сердит, лучше под руку не попадаться! Где бы спрятаться? Да так, чтобы папка не нашёл, пока у него сердце не отойдёт. Домой идти нельзя.
Гришутка незаметно скользнул в приоткрытую дверь каретного сарая, залез под коляску и притаился. Поди-ко найди! Он свернулся калачиком на холодном, шершавом полу и скоро задремал, а когда открыл глаза, было уже совсем темно.
Дрожа всем телом от озноба, он поднял голову и прислушался. Где-то близко раздавались шаги и совсем тихие голоса. Дверь скрипнула приотворясь. Вошли двое и направились прямо к коляске. Гришутка весь сжался на полу — ни жив ни мёртв, — стараясь не дышать…
— Вот эта, — услышал он голос отца. — Поднять сиденье, под ним ящик. Туда и положим.
— Ловко придумал! — отвечал другой вошедший, и Гришутка узнал голос дяди Серёжи. — Только, Гриша, смотри не попадись! А то и нас не выручишь, и сам в тюрьме насидишься.
— Чудно́й ты! Неужто хозяин в ящик под сиденьем полезет; на что ему? — Он встал на подножку и поднял мягкое сиденье: — Клади!
Дядя Серёжа обошёл вокруг коляски, встал на другую подножку, и что-то очень тяжёлое стукнуло о дно ящика под сиденьем прямо над головой Гришутки. Звякнули рессоры.
— Вот и ладно. Дойдёт к вам в целости, а уж достать — ваше дело, — сказал отец, и оба вышли.
Фу, пронесло! Гришутка с облегчением вздохнул. Теперь его заедало любопытство. Что спрятали они под сиденьем?!
Гришутка осторожно вылез из-под коляски, встал на подножку и, натужась, приподнял сиденье. Сунул под него руку, и пальцы наткнулись на неотёсанную крышку деревянного ящика. Попробовал сдвинуть. Ого, какой тяжёлый, не поддаётся!
Он опустил сиденье и скрепя сердце побрёл домой. Нагорит от папки. Но дома всё обошлось без шума. Мать хлопотала у печки, отец не сказал ни слова. Лицо его было сурово и озабоченно. Забыл, видно, про Гришуткины уши!
Утром, проснувшись, Гришутка натянул штанишки, поплескался у рукомойника и выбежал во двор.
И, как всегда, в это утро у широкого парадного крыльца господского дома Гришутка увидел запряжённую в коляску Ласточку. На козлах сидел в нарядном кучерском кафтане отец с вожжами в руках и ожидал хозяина. Мальчик знал: вот сейчас выйдет хозяин на крыльцо, за ним, позёвывая, выйдет хозяйка в широченном пёстром капоте; хозяин вскочит в коляску и сердито скажет:
Ласточка рванёт с места и, широко выбрасывая тонкие, стройные ноги, крупной рысью понесёт коляску в настежь раскрытые ворота в том конце двора. А хозяйка будет стоять на крыльце и махать вслед кружевным платочком. Сколько себя помнит, каждое утро наблюдал Гришутка эту картину.
Но сегодня всё вышло по-иному. Правда, хозяин с хозяйкой появились на крыльце, но хозяйка была одета, видно в дальнюю дорогу, и несла в руке саквояжик. Лицо её было хмуро и заплакано. Вслед за ними вышел на крыльцо лакей с двумя чемоданами в руках.
Гришутка увидел, как папка с беспокойством оглянулся на крыльцо. А хозяин сошёл с лестницы и приблизился к кучеру.
— Сегодня на фабрику не еду, — резко сказал он. — Пусть прекратят забастовку. А не прекратят, — я им покажу, как бунтовать. Отвезёшь, Григорий, сейчас барыню в город к её мамаше…
Гришутка смотрел на отца. Лицо папки было спокойно, но чуть побледнело.
— А Ласточка? А коляска? — спросил кучер.
— Останешься пока в городе, будешь ждать. Как расправлюсь с бунтовщиками, дам тебе знать; привезёшь барыню обратно. — И, обернувшись к лакею, Рыжов приказал: — А ты, Василий, поставь пока чемоданы, беги наверх, мелкие вещи принеси. Положишь их в ящик под сиденьем.
Он не спеша вернулся на крыльцо и заговорил с хозяйкой.
Гришутка снова взглянул на отца, и вдруг ему стало страшно, — он сам не понимал почему. Папка смотрел на него в упор и как-то странно одним глазом подмигивал ему, сложив губы дудочкой.
— Чего ты. — оторопело пробормотал Гришутка.
Намотав вожжи на левую руку и сдерживая ими Ласточку, Григорий соскочил на землю и стал возиться у сиденья коляски.
— Ишь ты, не приподнять никак, — с досадой сказал он хозяину, — забухло сиденье-то, видно!
Он повернул к сынишке бледное, как полотно, лицо и снова подмигнул ему, и вытянул губы дудочкой.
Какой-то буйный восторг залил вдруг всё Гришуткино существо, — он понял папку! И, сунув два пальца в рот, он свистнул так пронзительно, как ему ещё ни разу не удавалось свистнуть.
Ласточка дико рванулась с места.
— Стой. Стой. — закричал Григорий, падая. Вожжи тащили, волокли его по дороге, но шага через три он выпустил их из рук, а сам остался лежать у ног остолбеневшего Гришутки.
Ласточка карьером вынеслась в раскрытые ворота.
На крыльце истошно вопила хозяйка, что-то кричал лакей Василий; Григорий с трудом поднимался с земли.
— Чего стоишь?! Бери Копчика, скачи, догоняй! — кричал ему хозяин.
Гришутка растерянно оглянулся, — лакей Василий бежал к нему. Гришутка, как зачарованный, стоял на месте и смотрел на отца. Тот, сильно хромая, бежал к конюшне, и снова глаза отца и сына встретились. И на этот раз оба, не произнеся ни звука, поняли друг друга.
Ласточка, обезумев от ужаса, вынеслась за ворота и помчалась карьером по дороге, вся в мыле, с раздувающимися ноздрями, с заложенными назад ушами. Но, не слыша за собой погони и нового свиста, она понемногу успокоилась и постепенно перешла с карьера на свою обычную размашистую рысь.
Ещё издали увидел её с вышки над забором фабричный сторож. Он сбежал вниз и широко распахнул ворота. И, когда Ласточка влетела во двор, он сразу же захлопнул их и запер на все засовы. Лошадь привычно остановилась у подъезда конторы. Изумлённые рабочие обступили коляску. Что это значит? Почему Ласточка прибежала одна?
Но теряться в догадках было некогда. Подошёл Сергей, поднял сиденье, достал небольшой, очень тяжёлый ящик и вскрыл его.
В ящике были патроны.
— Подходи по очереди, — скомандовал он, — раздавать буду.
В эту минуту сторож крикнул с вышки:
— Григорий скачет вдогонку!
И перед Григорием гостеприимно распахнулись ворота — и снова наглухо закрылись. Григорий соскочил с Копчика, привязал его к коляске сзади и взобрался на козлы.
— Что же ответите хозяину, братцы? — спросил он, заворачивая Ласточку к воротам. — Требует прекратить забастовку.
— А то и скажи ему, — наперебой заговорили рабочие, — будем бастовать, покамест арестованных не выпустят… пока уволенных обратно не примет… Управляющего пусть к чёрту гонит. Штрафы пусть отменит.
— Ясно, — сказал Григорий, — стало быть, вечером ждите казаков в гости.
— А милости просим. Сумеем встретить. Распахнулись ворота, Ласточка стрелой вылетела на дорогу; и снова загремели на воротах изнутри тяжёлые засовы.
Тем временем Гришутка стоял перед хозяином. Рыжов сидел на крыльце, держа Гришутку за плечи, и крепко сжимал своими коленями его тоненькие коленки.
— Зачем свистнул, говори! Или, может быть, научил кто, а? Говори, иначе несдобровать! — строго допрашивал хозяин. Гришутка смотрел прямо в его холодные глаза. У, какой злой, страшный. Но всё равно, — папку выдать нельзя!
— Ребята… деревенские… свистеть научили, — робко пролепетал он.
— Да я не про то, дурак! Около Ласточки зачем свистнул? Подучил кто?
— Никто не подучил… я сам.
— А зачем?! Говори, зачем?
И вдруг, неожиданно для самого себя, Гришутка догадался, как сказать.
— А ни за чем… У меня всё не выходило… ребята учили, учили… я пробовал, пробовал, всё не выходит… а тут вдруг и вышло… я же не нарочно…
— Врёшь, не проведёшь! — заорал Рыжов. — Рабочие подучили, чтоб сегодня на фабрику не приехал! Называй, кто именно!
Но Гришутка твёрдо стоял на своём: не выходило, а тут вдруг вышло. Он весь дрожал, голова его кружилась всё сильней, он говорил заикаясь, но сердце его ликовало: не догадывается хозяин! Не посадят папку в тюрьму!
— А ну-ко, пойдём! Заговоришь ты у меня! — И хозяин поволок Гришутку в дом. Ухмыляющийся лакей Василий шёл за ними.
В гостиной полулежала в кресле хозяйка и стонала. Горничная Глаша растирала ей чем-то пахучим виски. Рыжов протащил мимо них Гришутку и воткнул в свой кабинет.
— А ну, Василий, развяжи ему язык! — приказал он и вышел в гостиную.
— Скажешь, парнишка, — зашептал вкрадчиво и ласково на ухо Гришутке Василий, — пальцем тебя не трону и пряников дам. Вкусные у меня пряники! Ты мне только скажи: кто научил? Имя назови! Ну? Имя!
— Никто не подучил… Не выходило… а вдруг вышло, — упрямо твердил Гришутка.
— Ладно же! Небось сейчас заговоришь!
И не успел Гришутка опомниться, как его голова оказалась крепко зажатой между коленками Василия. В ушах зашумело, стало страшно, — ведь дома его никогда не пороли… После первого же хлёсткого удара Гришутка громко заревел, не столько от боли, сколько от обиды.
— Ну, — жёстко сказал Василий, ещё туже сжав коленями голову Гришутки, — говори: кто подучил? Имя?
— Не… вы… ходило… а тут вышло… — захлебываясь плачем, бормотал Гришутка.
— Ну, брат, не взыщи, придётся ещё наддать, — сказал Василий.
У Гришутки потемнело в глазах, но тут чьи-то сильные руки вырвали его у Василия.
— Не смей! У, изверг! Господский прихвостень! — услышал он над собой горячий шёпот горничной Глаши. — Не видишь, ребёнок чуть не без памяти! — Она подхватила Гришутку на руки и быстро двинулась к другой двери из кабинета. — Пойдём, я тебя чёрным ходом к мамке снесу… У, ироды проклятые, погодите же.
Это было последнее, что услыхал Гришутка. Он и в самом деле потерял сознание.
А на Ласточке Григорий в тот же вечер повёз хозяина на фабрику. Рыжов ехал не один. Рядом с ним сидел в коляске казачий офицер. Его сотня скакала сзади на почтительном расстоянии.
Офицер говорил без умолку. Григорий не пропустил мимо ушей ни одного его слова.
А тот хвастался:
— Я, ваше степенство, с этими бунтовщиками в два счёта справлюсь, не впервой. Мои казаки — орлы! В нынешнем году, изволите знать, по всей губернии мужики бунтуют. Сколько усадеб пожгли! А не дале как вчера в соседней волости у фабриканта Птицына бой был.
— Что-о?! — испуганно переспросил Рыжов.
— Форменный бой! — расхохотался офицер. — Забастовали рабочие. Хозяин меня с сотней вызвал: усмирите! А те не сдаются! Забаррикадировались на фабрике! Пришлось штурмом фабрику брать! Да-с, штурмом! И что бы вы думали? Ружьишек-то у голодранцев нет; защищаться нечем. Так они, прежде чем сдаться, вдребезги фабрику разнесли. Ну, уж и было им! Ни один не ушёл! И вашим то же будет!
— Гм… знаете ли, это… не очень меня устраивает… — пробормотал Рыжов и угрюмо замолчал.
— А что? Неужто бунтовщикам уступите? — полюбопытствовал офицер.
Рыжов не ответил. Он мучительно прикидывал в уме, — как быть. Конечно, бунтовщиков постреляют, засадят в тюрьмы, выпорют… Ведь восстания в конце концов везде подавляются… Но усадьбы-то уж сгорели. Но Птицыну-то придётся фабрику заново оборудовать.
А офицер всё продолжал хвастаться и убеждать Рыжова не уступать забастовщикам.
Подкатили к фабрике. Её дубовые ворота оказались на запоре. На вышке похаживал дежурный патруль — двое старых рабочих. Офицер, придерживая саблю, выскочил из коляски. За ним вышел и Рыжов. Григорий отъехал чуть в сторонку.
Офицер приказал сдаваться. За воротами раздался сдержанный гул и стих. Старики спокойно глядели с вышки.
— Хотите быть взятыми штурмом? — зло и весело крикнул офицер.
— Берите штурмом! — загудела толпа за воротами. — Терять нам нечего. Мы будем отстреливаться.
Сзади с цокотом подоспела казачья сотня.
Рыжов схватил офицера за локоть.
— Ваше благородие, — зашептал он ему на ухо, — донесли мне верные люди: есть у них оружие, а патронов нет! Вы действуйте быстрее, чтоб не успели попортить станки! — И уже полным голосом Рыжов злорадно крикнул толпе: — Стреляйте, голубчики, стреляйте!
В ответ из-за ворот грянул ружейный залп.
Ласточка взвилась на дыбы, Григорий едва удержал её. Рыжов так и застыл с разинутым ртом.
— Приготовьсь ломать ворота! — скомандовал офицер казакам. Те стали соскакивать с коней.
— Стой! Погодите! Погодите! — в ужасе заорал Рыжов. Он кинулся к воротам и прикрыл их широко расставленными руками. Он уже как бы увидел метнувшуюся к станкам беспощадную в своём гневе толпу… Есть у них патроны. Пока одни будут отстреливаться, другие успеют всё разнести. — Погодите! — исступлённо кричал Рыжов. — Не сметь! Не дам своего портить.
Казаки были отосланы. Они ускакали вместе со своим разозлённым офицером. Рыжов согласился на уступки. Рабочие победили!
Когда Григорий вбежал в свою комнатушку, его встретила заплаканная жена.
— Тише. Без памяти он… Горит весь…
Гришутка метался на койке и еле внятно бормотал:
— Не выходило… а тут вышло…
Григорий осторожно взял его на руки.
— Сынушка. Сыночек. — шептал он, прижимая мальчика к груди. Гришутка понемногу утих.
Утром он пришёл в себя и открыл глаза. Мать сидела рядом и шила. Отца в комнате не было. Гришутка долго не мог сообразить, что с ним. Сознание возвращалось медленно.
Читайте также: