Пришвин календарь природы краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
Собрание сочинений в 8 томах. Том 3. Журавлиная родина. Календарь природы. Михаил Михайлович Пришвин
Условимся понимать под очерком не литературную форму, и даже оставим это под знаком вопроса, существует ли очерк как литературная форма.
Вот это событие в жизни Алпатова, когда он свою невесту-мечту увидел воплощенной в самой жизни и взял эту жизнь как жену, соответствует моменту в жизни Пришвина, когда он понял себя самого как художника.
Вот мы теперь, кажется, вплотную подошли к расшифровке изумительной привязанности Пришвина к очерку и тому что-то, трудно поддающемуся художественной переплавке. Кто был в этической атмосфере комсомольца XIX века или даже хоть раз в химической лаборатории сделал количественный анализ с точностью до четвертого знака, тому в искусстве все будут мерещиться букашки.
Революционеру и ученому хочется в искусстве, подобно как в революции и в науке, тоже подвига, тоже настоящего дела, физической реализуемости своего замысла.
Есть довольно на свете даровитых людей, которым искусство кажется слишком легким выходом из их трудного положения, и они могли бы, но не хотят для себя этой легкости. Так вот и юноше, чаявшему непосредственную близость всемирной катастрофы, невозможно было быть просто беллетристом, он держится очерка потому, что в очерке не как в чистой беллетристике одни букашки, а есть как будто в то же время что-то и от науки и от правды жизни.
Охота за счастьем*
Рассказ из своей жизни
Есть охотники-промышленники, для которых охота является средством существования, есть браконьеры, есть охотники-спортсмены, есть любители бродить с ружьем в свободное время, так называемые поэты в душе, и множество других типов этого рода общения с природой. Охотники, зараженные этой страстью так, что она держит их до самой смерти, бывают только из особенных людей, ими надо родиться и непременно быть посвященными этому занятию в детстве. Может быть, и бывают какие-нибудь исключения, но едва ли много, я
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Том 3. Журавлиная родина. Календарь природы: краткое содержание, описание и аннотация
Михаил Пришвин: другие книги автора
Кто написал Том 3. Журавлиная родина. Календарь природы? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
Том 3. Журавлиная родина. Календарь природы — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
Михаил Михайлович Пришвин
Собрание сочинений в восьми томах
Том 3. Журавлиная родина. Календарь природы
Условимся понимать под очерком не литературную форму, и даже оставим это под знаком вопроса, существует ли очерк как литературная форма.
Михаил Пришвин - Том 3. Журавлиная родина. Календарь природы краткое содержание
Том 3. Журавлиная родина. Календарь природы - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Михаил Михайлович Пришвин
Собрание сочинений в восьми томах
Том 3. Журавлиная родина. Календарь природы
Биографический анализ
Условимся понимать под очерком не литературную форму, и даже оставим это под знаком вопроса, существует ли очерк как литературная форма.
99 Пожалуйста дождитесь своей очереди, идёт подготовка вашей ссылки для скачивания.
Скачивание начинается. Если скачивание не началось автоматически, пожалуйста нажмите на эту ссылку.
Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Описание книги "Том 3. Журавлиная родина. Календарь природы"
Описание и краткое содержание "Том 3. Журавлиная родина. Календарь природы" читать бесплатно онлайн.
На другой день мастера погуливают на Волковом поле, и после того начинаются долгие рабочие вечера.
– Твой-то хозяин, – говорит, – хороший, а ты чего принес.
После долгого спора новый мастер видит, что деваться ему некуда (жена вот-вот родит), и говорит:
– Ну, ладно, выручай.
– Да вот от тебя мастер ушел, он не хуже тебя работает, а дешевле.
Между тем у нового мастера жена родила, и он спешит к Иванову.
– Я хоть и обещал тебе, – отвечает Иванов, – да теперь цена стала другая: твой старый хозяин мне поставляет вот за сколько.
Такая жизнь продолжалась до 1905 года, а кажется, будто это было очень давно.
– Почему так кажется? – спросил я собеседника.
– Потому что, – сказал он, – совершается переселение душ.
И пояснил свои загадочные слова, рассказав, как ему удалось устроить свою дочку в гимназию.
– Прихожу ее проведать, смотрю – кроватка у нее отдельная, чистенькая, и на столе булочка лежит. Вот тут я и вспомнил свое время и подумал: воистину переселение душ.
– Переселение с булочкой?
– Ну конечно, ребячью душку и подкормить надо, – поест и повеселеет.
В таком сокращении весь секрет мастерства, которому научиться можно каждому, мало-мальски способному, и гораздо легче, чем терпению выслушивать чужую жизнь и в то же время, не обижая, не отпугивая собеседника, направлять рассказ его в сторону своих вопросов.
Страстью к сокращению фраз легко можно заразить, и что бы это было, если бы все молодые журналисты стали над этим работать. Тогда бы можно было силу слова довести до очевидности физической силы. Но ужасным препятствием этому служит оплата работы построчно. Одно совершенно исключает другое, как будто, работая пальцами, нужно их подрезать.
В этом подрезании пальцев и состоит жизненная школа мастера литературного дела.
Но, мой юный друг, так бывает не только у журналистов, желающих сделаться исследователями жизни. Я очень подозреваю, что и мастерство наших башмачников, по существу, такое же, как и литераторов. Это подозрение единства жизни увлекает исследователя и облегчает испытание. На людях и смерть красна.
На такой фабрике под глазом и кулаком хозяина и не могла зародиться мысль о какой-нибудь организации. Столкновения с хозяином были больше из-за харчей.
Ой, полна, полна коробушка,
Только слушай да молчи,
Как у нашего хозяина
Есть хорошие харчи
Каша пшенная немытая,
Масло с дегтем пополам,
Вместо чаю горсть цикорию
Засылают в чайник нам.
Мы весь день не разгибаемся
По семнадцати часов,
Спать ложимся мы на мусоре
Возле грязных верстаков.
Тот хозяин, с которого я начал свой рассказ о погонщине, когда разбогател, выстроил себе новый дом с ореховой дверью и с электрическим звонком. Раньше он ел вместе с рабочими – теперь только для виду посидит с ними: рабочим в суп дает он мясные пленки, а сам потихоньку ест наверху у себя мясо. Вот рабочие однажды вынули из котла все пленки и обили ими всю ореховую дверь с электрическим звонком.
Однажды хозяйский кот пожелал пообедать вместе с мастерами. Мастер-великан, по прозвищу Халуй, взял кота и швырнул в кипящий котел. Подходит грозный хозяин:
– Ты что это сделал?
– Вот что, – ответил Халуй и вылил на хозяина из котла все щи – вместе с вареным котом.
Бывало, заслышат в мастерской с улицы песню:
Заводы, мои заводы кирпичные!
Это значит – пьяный Халуй идет покупать жене баранки. С этого непременно и начинается. Отвалив же но полный фартук баранок, Халуй отправляется на свой великий запой. Всюду известен Халуй, – его и в Москве знают и в Марьиной роще, но там его больше звали Степаном Разиным. И за Спасской заставой, и у Симонова монастыря, и у Рогожского, и в Дорогомилове, везде, где только живут башмачники, известен Халуй, косая сажень в плечах, Степан Разин.
Бывало, заунывно тянут мастера:
Измученный, истерзанный
Работой трудовой,
Идет, как тень загробная,
Наш брат, мастеровой.
ПРИЛЕТ ЖУРАВЛЕЙ
Мы в ограде Горицкого монастыря, большой, способный вместить тысячи людей города, расположенного крестом на берегах реки Трубежа и Плещеева озера. И, может быть, время такое и было, когда люди сюда вбирались от врагов. Теперь внутри стен пусто, сняты языки с некоторых колоколов, возле архиерейского пруда, соответствующего локоть в локоть размерам Ноева ковчега, бродят только две козы заведующего народным музеем, историка местного края, и с ними бегает Галя, дочка помощника заведующего, фауниста.
С малой колокольни видна вся жизнь за стеной: множество монастырей и церквей древнего города и между ними поток деревенских людей на базар. Так все тут смешано, в этом городе-музее: древняя обитель, где находится наш музей, называется Пречистая на Горице, а сама земля, на которой стоит Пречистая, называется Вшивая горка, и на Вшивой - улица Свистуша, теперь переименованная в улицу Володарского, потом Соколка, где жили когда-то соколиные помытчики Ивана Грозного, теперь же просто человек живет - гол как сокол. Внизу лес церквей, так что между ними вот только проехать; одна из церквей - Сорок мучеников - стоит при самом впадении Трубежа в озеро и названа в память утопленных в каком-то озере сорока мучеников; другая - как раз напротив, тоже на берегу Трубежа и Плещеева озера, называется Введение, потому что, по объяснениям рыбаков, служит введением в лов знаменитой переславльской селедки, а дальше опять высота, и на ней опять святыня - Федор на Горе.
Так странно, что в болотах, испещренных малыми речками, мы уже справили весну воды, а Плещеево озеро все лежит, как зимнее поле, и только по едва различимой глазом лесной зубчатой оторочке догадываешься, что все это огромное белое поле - озеро.
Налево от Горицкого на этом озере виднеется одна высота с белым дворцом в память Петра Первого и колыбели русского флота, на другой стороне - высота Александровой горы с погребенным в земле древнейшим монастырем, и названа эта гора Александровой в честь Александра Невского, переславльского князя, а в народе гора называйся Ярилова плешь.
Все это я сразу узнал от местного историка, посвятившего всю жизнь изучению родного Переславльского княжества и сохранившего во всей чистоте владимирский говор на "о".
- В Горицком я седьмой квартирант,- говорил он по-владимирски,- первым был шут: вот Шутова роща, Шутов овраг, и даже одна из наших башен называется Шутова.
Шут, потом финские жрецы, еще кто-то, под самый конец архиерей. Я хорошо запомнил шута и все думал о нем, когда историк рассказывал о каком-то селе Воскресенском, в народе называемом Чертовым..
Все монастыри, все церкви, имеющие художественное значение, и ботик Петра Первого, и Ярилова плешь - все принадлежит музею.
- Вот так музей,- сказал я,- от Ярилы до Петра Первого.
- И после Петра,- ответил историк,- хотите, сейчас покажу Екатерину, Елизавету.
В это время прибыли посетители музея, и все мы пошли смотреть Успенскую церковь.
Этот историк - отличный хозяин и своего рода переславльский собиратель земли, а главное, великоросс: может представить картину и на широкой воле и, когда . нужно, вильнуть по узенькой тропинке.
Заметив, что не всем интересен рассказ про екатерининский иконостас и елизаветинское барокко и что многие неопределенно блуждают глазами по голубым сводам, он начинает рассказывать про архиерея Геннадия Кротинского, умершего от холеры и погребенного под этим храмом.
Место могилы на полу храма обнесено решеткой, и за не какой-то накрытый бугорок. Бывало, монах доставал отсюда из-под плата рукой песочек, раздавал верующим и те думали, будто эта земля из-под сводов через камень, бут и дерево пола выпирает наверх. А вот теперь каждый может открыть платок рукой и убедиться, что песок просто насыпан в жестяную коробку из-под карамели, с которой даже не потрудились стереть надпись: "Эйнем - Смесь"
Один из посетителей, не обращавший внимания на екатерининское и елизаветинское искусство, не улыбнулся и на "Эйнем и смесь". Михаил Иванович указал этому мрачному юноше на фреску "Богатого и Лазаря".
- Это в огне буржуй кипит,- сказал он,- а пролетарий, смотрите, вознесен горе в лоно Авраамово!
Посетитель оживился и сказал:
- Вот видите, с каких времен это все существует!
- Молодой человек - ответил историк,- это так было действительно очень давно.
Когда мы вышли из церкви и со стены глянули на озеро, то все заметили, что сегодня, в очень теплый день, отделилась узенькая голубая полоска заберегов и высоко плыли, курлыкая, журавли.
ПРИЛЕТ ПУСТЕЛЬГИ
Славно греет солнце на музейном дворе; летают бабочки-крапивницы. Фаунист Сергей Сергеич отметил день крупным событием: жуки, музейные вредители, переползли на внутренние стены. Он собрал в мешок много сухих листьев, просеял, и долго мы смотрели в лупу, как эти сор-жуки оживали.
- Сергей Сергеич,- спросил я,- из этих шестидесяти тысяч собранных вами жуков, наверно, есть у вас какой-нибудь любимый, с которого все начинается? - Он не понял меня, повторил: - Есть у вас любимый жук?
Очень задумался.
- Личный какой-нибудь жук? - бормотал я.
- Есть,-с живостью сказал он,-только это не отдельный жук, а вид.
Ну вот. вид. Я же потому именно и спрашивал, чтобы выйти из вида и вспомнить того личного жука, который, может быть, в последнюю минуту отчаяния сверкнул всей красотой мира и спас жизнь Сергея Сергеича. Но раз, любим целый вид.
- Хотя бы вид,- сказал я,- какой же вид?. Грузный, весь заросший волосами, сам похожий на большого букана, ученый, честный, способный Сергей Сергеич, весь просияв, сказал:
- Жужелица!
После того мы пошли в кабинет и смотрели жужелиц,- сколько-то тысяч под стеклом, сколько-то на вате, каждая из них имела свою карточку, свой формуляр.
Я слушал о жужелицах, и так мне все хотелось спросить о первой жужелице, с которой он встретился, и узнать те тончайшие личные обстоятельства, увязавшие Сергея Сергеича в дело прикалывания любимых жужелиц на булавки.
Всю жизнь меня самого манило найти себе какую-рибудь вечную научную жужелицу и заняться ею на всю жизнь только одной, и много раз я даже брался, но как-то моментально выпивал из нее всю сладость, а работа впустую, без сладости, не выходила. Итак, я не мог специализироваться, если не считать специальностью ловкость записей феноменов жизни.
В какой-нибудь час я выудил для себя все замечательное в коллекциях Сергея Сергеича и вот уже опять блуждаю глазами в поисках нового и замечаю, что в воздухе дрожит пустельга и голубая лента заберегов озера все Прибавляется. Сказали, что если так пойдет таяние льда, то через неделю начнется щучий бой на Псреславльском озере. Я принял решительные меры, чтобы стать поближе к природе, созвал музейный совет и сделал свой доклад об изучении края.
У меня есть свой краеведческий опыт и шевелится в голове что-то вроде метода. Сущность этого краеведческого метода состоит в том, чтобы обыкновенным земляческим чувством края, в котором заключается и чувство природы я даже, несомненно, художественный синтез, пользоваться для понимания лица края, по крайней мере, на равных правах с обыкновенными научными методами изучения. Мне кажется, что замечательный следопыт из простого народа стоит одного или даже двух хороших ученых.
Несколько раз в беседе с первоклассными учеными я высказывал эти свои мысли, и оказывалось, что эти гениальные люди работали совершенно так же, как мы, Рядовые следопыты жизни, а когда то же самое я говорил рядовым хорошим ученым, то они смотрели на меня свысока и очень плохо слушали. Вот почему я думаю: наверно, я еще не дожил до того, чтобы своими мыслями убеждать, и потому об этом молчу, а просто докладываю о работах Сокольнической биостанции юных натуралистов и предлагаю подобную станцию основать в Переславле.
- Но там,- говорю я,- в Сокольниках, под Москвой сравнительно мало материалов, и потому там общий тон изучения можно назвать микро-тон: микро-климат, микро-заповедник и самые лучшие работы сделаны о комарах. У нас же все природные данные вызывают взять макро-тон: огромное озеро, бесконечные леса. В нашем крае хорошо бы устроить биостанцию с географическим отделом и в тесном сотрудничестве с Сокольниками: пусть у них будет микро, а у нас - макро.
Сергеи Сергеич заволновался, он понял, что я хочу избежать того необходимого труда, кропотливой, скучной работы, которая, собственно, и воспитывает детей.
Я этого совсем не хотел сказать, но я готов спорить, что воспитывает не микро-труд сам по себе, а то основное увлечение, ради чего выносят скуку и отчего всякая работа легка.
Мнения разделились: на позиции макро остались мы с историком, и к нам примкнул представитель укома; на сторону Сергея Сергеича стал заведующий ОНО. Метеоролог, худой, болезненный человек, колебался.
Перед концом дебатов и голосованием я сказал:
- Примите во внимание, что законы колебания в стакане чая и в Плещеевом озере одни и те же, а все-таки буря в стакане и в Плещеевом озере не одно и то же.
В это время Сергей Сергеич, наверно, желая что-то возразить, нечаянно дернул рукой и опрокинул стакан своего горячего чая на колени метеоролога. Тот вскочил и бросился вон. Вскоре он возвратился, и все тревожно обратились к нему:
- Ну как?
- Ничего,- спокойно ответил метеоролог, - вам кому макро, кому микро, а мне только мокро.
Совет постановил: 1) для выяснения вопроса о направлении биостанции пригласить на время каникул представителей от Сокольников, 2) заведующему фенологическими наблюдениями предоставить на Ботике в дворце квартиру на южной стороне в четыре комнаты.
Читайте также: