Прилепин захар черная обезьяна краткое содержание
Обновлено: 30.06.2024
Мы всегда рады честным, конструктивным рецензиям. Лабиринт приветствует дружелюбную дискуссию ценителей и не приветствует перепалки и оскорбления.
Узнала об авторе, прочитав его книгу диалогов с современными писателями( обрадовалась, что они вообще есть..), которыми П. восторгается, называет многих истинными талантами и пр. Захотелось прочесть шедевры современников и восхититься. 10 текстов 10 авторов , не буду писать каких, я пролистала по диагонали, т.к. нормально читать было невозможно! Недоумение, обманутые ожидания.. чернуха, словоблудие в массе своей. И эти "писатели" надежда России. . Ну и про "обезьяну"- та же чернуха и очень злая. Судя по всему автор меньше всего озабочен морально-этическими вопросами. Скажут, но ведь это наша жизнь. простите, но это не литература .Вывалить свое больное, невротическое мировосприятие, или просто шокировать, лишь бы не остаться не замеченным. Все эти чтива до боли напоминают бредовые шоу по ящику, смысла ноль, помоев тьма.
Герой отменно несимпатичен и раздражает.
Язык - нервный, неровный, многословье.
Тема - ну ни разу не интересна.
И почему тогда книга так цепляет, что оторваться невозможно, эмоций - через край, мозги кипят.
А разве это не есть признак (и задача!) хорошего писателя - не гладить по шерстке, а так встряхнуть, чтоб мало не показалось? Буду сильно удивлена, если кто скажет, что читал, мол, эту книгу, и остался равнодушным, и в принципе забыл, о чем речь.
Признаюсь в своей симпатии к данному автору, считаю Прилепина одним из немногих безусловно талантливых писателей современной России.
И этот новый роман Прилепина мне тоже понравился, это роман о том, что происходит в голове у живущего в нашей стране мужчины. Любой мыслящий человек, особенно имеющий детей, иногда задумывается, а что за общество ждет наших подрастающих детей, особенно когда смотришь репортажи про сжигание людей на Вечном огне и подобные всякие мерзости. Я думаю Прилепин предложил нам свою литературную версию размышлений на тему подростковой преступности, инфантилизма подростков и уже совсем не подростков, а тех, с кого эти дети "срисовывают" свое поведение.
По словам самого автора:"Эта история об истощении чувства правды, греховности и безгрешия. О том, что человек взрослый, носитель качеств современного мужчины - настолько уже шаткая, бесстыдная и не имеющая контуров конструкция, что снести ее может что угодно".
Вообще, Прилепин - автор, в которого "влюбляешься", послушав его, увидев в живую (интервью и т.д.), потому что кроме харизмы, которой не отнять, что цепляет - его настоящность, истинность, и за его жесткостью, агрессивностью, в которой его часто обвиняют, стоит тревога за будущее детей(а у него их трое), будущее страны. Хочу опять привести слова Захара Прилепина: "Все, что возникает, любая точка соприкосновения человека с реальностью - в этом необходимо участвовать".
По-моему, у него это получается отлично, великолепный роман. А нам после прочтения книги стоит задуматься о том, как подать хороший пример своим детям и не допустить "недоростков" хотя бы в своей семье, ведь ученые в романе так и не нашли ничего такого ни в генах, ни в крови, что отвечает за детскую жестокость, значит за нее отвечают взрослые.
Захар Прилепин - Чёрная обезьяна краткое содержание
Чёрная обезьяна - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Когда я потерялся — вот что интересно… Бредешь, за собой тянешь нитку, истончаешься сам, кажется, вот-вот станешь меньше иголочного ушка, меньше нитки, просочившейся туда и разъятой на тысячу тонких нитей — тоньше самой тонкой из них, — и вдруг вырвешься за пределы себя, не в сторону небытия, а в противоположную — в сторону недобытия, где всё объяснят.
Потому что едва только очутился здесь — сразу потерялся, запутался в руках родителей; когда еще едва умел ходить, они запускали меня, как косопузый кораблик, на сухой белый свет: иди ко мне! — суровый мужской голос; ну-ка, ну-ка, а теперь иди ко мне! — ласковый женский.
Куда к тебе? Зачем ты меня звал, художник, пахнущий табаком, с порыжелыми от красок руками? Зачем ты звала меня, пахнущая молоком, с руками, побелевшими от стирки? Я пришел — и что теперь? Рисовать, стирать?
Или потерялся в своем пригороде, где забрался на дерево и вдруг застыл, омертвел, без единой мысли, пока голоса соседской пацанвы, потерявшей меня, не смолкли, не растворились в мареве, — и тут вдруг, на другом берегу грязной, сизой реки, возле которой мы искали себе забав, увидел старуху в черном; она шла медленно и спокойно — как Божий сын на картине одного художника; потом, когда я увидел эту картину, — сразу узнал старуху, только у моей были странно длинные руки, почти до земли. Тогда я ссыпался с дерева, оставив клочья белой кожи на хлестких, корябистых ветках.
И когда уже был дома, вдруг понял, что это и не старуха была никакая. А кто тогда? И куда она шла? Здесь на реке не было моста! Что она сделала, дойдя до грязной воды?
Или потерялся в большом городе, где смотрел на вывеску магазина, — я тогда уже умел читать и сначала понял смысл букв, а потом вдруг потерял, — и с восхитительной очевидностью мне, еле смышленому ребенку, стало ясно, что слова бессмысленны, они вместе со всеми своими надуманными значениями рассыпаются при первом прикосновении — оттого, что и эти значенья, и сами слова мы придумали сами, и нелепость этой выдумки очевидна. Куда идти, когда всё осыпается, как буквы, которые можно только смести совком и выбросить в раскрытую дверь, в темноту, чтоб единственная звезда поперхнулась от нашей несусветной глупости.
Куда-то поехал мобильный на вибросигнале. Он был похож на позабытый вагон, который вслепую, без руля и без ветрил, ищет свой состав.
Полюбовавшись на его ровную спину, раздумывая: а не ударить ли по нему кулаком, чтоб успокоился, я все-таки решил поговорить.
— Вас вызывают на работу, — услышал я в трубке секретаря главного.
Я работаю в газете.
Сижу в большом помещении, где трудятся еще пятнадцать человек, которые создают материалы разной степени пошлости.
Я стараюсь не общаться с коллективом, и у меня это получается. Никто в коллективе не имеет детей, поэтому все подолгу спят и являются на работу к обеду. У меня дети есть, поэтому, отправив их в детский сад, я уже в восемь с копейками бью по клавишам, а к обеду, сдав материал, сбегаю. В худшем случае встречу кого-нибудь, поднимающегося по лестнице.
Главный полулежит в кресле за длинным столом и неустанно крутит ключи с многочисленными брелоками на толстых пальцах. Хохочет он чаще, чем говорит. Он хохочет, когда здоровается, хохочет на каждую реплику собеседника, едва может ответить от хохота и совсем уже заходится в хохоте при прощании.
Когда я уходил, главный дрожал и побрызгивал, как огромный мясной закипающий чайник.
Мой давний знакомый Слатитцев, напротив, встретил меня совсем безрадостно.
— Только одного не пойму — кто тебя пустил сюда? — сказал он вроде как и не мне.
У Слатитцева были кривые зубы, и он втайне меня презирал.
Мы шли по гулкому коридору с выкрашенными в грязно-синий цвет стенами. Слатитцев еще раз обернулся, сверяясь со своим представлением обо мне. Всё было как ожидалось: ничтожество, которому по непонятным причинам повезло, — я.
Однажды мы случайно пересеклись в одном высоком коридоре с тяжелыми, будто позолоченными шторами на огромных окнах.
— Всё пишешь? — спросил Слатитцев, заметно дрогнув лицом. Я ответил.
Теперь мы шли к первому посту. Паспорт лежал у меня в заднем кармане легких брюк.
Человек в окне — полицейский рукав, волосатое запястье, — разглядев мягко распахнувшийся документ, передал мне эластичный четырехугольник, это был пропуск.
Слатитцева дальше не пустили. Я пошел в сопровождении поджарого полицейского лейтенанта.
Слатитцев смотрел мне в спину. Показалось, что он шевелит зубами.
Этот коридор был бежев и куда более светел.
Спустя минуту офицер открыл огромную дверь и, кивнув в мою сторону, ушел.
Сидевший за дверью в аккуратной комнате молодой майор набрал номер на телефоне, нажав всего одну кнопку. Долго ждал ответа, глядя в стол. Можно было б написать здесь: я осмотрелся, — когда б мне было куда смотреть. Каменный куб, человек у пульта быстро назвал мою фамилию вслух и сразу положил телефонную трубку, услышав однозначный ответ.
— Это не шаровская и не улицкая история совсем. Это история об истощении чувства правды, греховности и безгрешия. О том, что человек взрослый, носитель качеств современного мужчины — настолько уже шаткая, бесстыдная и не имеющая контуров конструкция, что снести ее может что угодно.
— В романе у рассказчика несколько ипостасей — писатель, журналист; а самое любопытное — что он отец. Ведь про это роман — про то, что значит быть отцом в нынешней ситуации?
— Да, это самое интересное, самое мучительное, самое сложное состояние. Но я-то для себя лично этот вопрос, что значит быть отцом, решил. Это традиционный — домостроевский, религиозный и так далее ответ. Я думаю, что любая ситуация, когда мужчина оставляет детей, она надламывает на всех уровнях ребенка. Делает его метафизически инвалидом. Эти вещи нельзя позволять ни в коей мере, я искренне в этом убежден. Ситуация в книге, безусловно, спроецирована мысленно на себя. Но не пережита. Конечно, никто не поверит, все подумают, что Прилепин развелся и решил описать это. Ну я буду, как прокурор Скуратов, представлять видеозапись семьи, как я обнимаю детей… (Смеется.)
— А чему сейчас отец должен научить ребенка? У каждого поколения ведь по-разному.
— Что бы ты посоветовал сейчас молодому, лет 20–27, человеку с романтическими лермонтовскими устремлениями, уставшему от всего этого вокруг? Вот куда ему бежать?
— Я никогда в жизни никаких людей не агитировал ни в НБП, никуда. Я не рискую такие вещи произносить. Если б я сам был моложе лет на 10, естественно, я бы постарался сделать все то же самое. Я бы пошел в радикальную оппозицию, я бы постарался вписаться в любой военный конфликт. Все, что возникает, любая точка соприкосновения человека с реальностью — в этом необходимо участвовать. Варианты какие-то есть, они не потеряны; собственно, те варианты, которые сейчас и которые были у меня в 96–97-м, не особенно отличаются. Та же самая страна.
— Только сейчас быть оппозицией все-таки не то же, что в 97-м. Сейчас все оппозиция.
— Тебе не кажется, что ты раскачиваешь лодку, которая и так еле плывет, — государство?
— Я уверен, что именно это мы и делаем, и я нахожу эту задачу благой, верной и необходимой. С теорией, что Россия — это печка, которая сама себя везет, я даже не то что не согласен… Просто раз печка, то мы находимся в контексте этой печки. Мы тоже везем ее сами не знаем куда. Они что-то делают, мы что-то делаем, а печка едет. С чего вы взяли, что мы раскачиваем, а они не раскачивают? А почему не наоборот? Кто назначил эти константы — что одни так, а другие нет? Кто говорит, что там Навальный — антигосударственник? Или Шаргунов, или я, или Лимонов? Это же тоже извечная история — все расшатыватели устоев являются или становятся мегагосударственниками. Навальный, Кашин, Шаргунов — это ж не анархисты, они как раз государственники, они ненавидят то квазигосударство, которое сегодня выдает себя за государство. А государство как таковое они не ненавидят. Все мы, чуть-чуть переигрывая, играем в ностальгию по Советскому Союзу. Слегка переигрывая! Потому что нам настолько отвратительно то, что сейчас, что мы готовы подмахнуть тому — только для того, чтоб показать, что — ну б…дь, так жить нельзя.
— А в государстве, которое сейчас, в этих нынешних ты что-то хорошее видишь?
— Ну я вижу вещи — хорошие лично для себя. Эти не читают книг, они не любопытствуют к нашей культурной или квазикультурной жизнедеятельности, им нет до нее никакого дела. Все это дает возможность каким-то образом развлекаться. Это все, что я могу сказать хорошего.
— Ну а вот есть слух, что у вас с Сурковым какие-то отношения, — прокомментируешь?
— А каков вообще твой круг общения?
— У меня есть дом, построенный на берегу реки Кержень, туда летом приезжает огромная компания. На день рождения приезжали омоновец, пацаны с криминальным прошлым, Ольшанский и Шаргунов. Мне ужасно любопытно сводить их вместе, я люблю мужественных, юморных, отличных, красивых мужиков, я их собираю, и мне нравится смотреть, как они взаимодействуют. В России их не так много, и личная моя задача — свести их друг с другом, чтобы мне было хорошо. А потом что-то случится. Потому что, как ни странно, вещи, которые происходят в государстве, происходят из-за случайной встречи двух людей где-то в Баден-Бадене или в деревне Юрки Рязанской области. Все от общения с этим зависит. То есть кажется, что нужно глобально, а это не глобально: это все на лавочках может решаться.
— У тебя есть представление о том, каким ты будешь в 70 лет?
— Недавно с Сережей Шаргуновым на эту тему общались, и я совершенно искренне сказал: «Сереж, я не представляю, что мы ту же самую бодрость духа, которую проявляют Проханов и Лимонов громокипящие, пронесем еще 30–40 лет. Я не представляю, как можно жить так долго. Но я думаю, все со мной будет в порядке. Ну я, как Лев Николаич Толстой, сижу в усадьбе, окруженный детьми и внуками, они все ползают по мне… Вот такое представление. Нормальное.
Захар - прекрасный человек, но его творчество нахожу весьма спорным. О том и рецензия.
Захар Прилепин. "Чёрная обезьяна"
Начну с цитирования аннотации на обороте книги:
Добротные мысли в добротном тексте. Но, думаю, жестокие детки не так просто в сюжете возникли… А уж о партизанах африканских вообще тяжело говорить. (Не знаю, как там в книге — но против них очень тяжело воевать взрослым солдатам. Психологически тяжело. Интересно, есть ли связь?)
подумал: вот бы прочесть книгу Акунина с такой же аннотацией. вот где был бы настоящий триллер и сногсшибательная концовка. тема-то, действительно, интригующая и малоисследованная.
рецензия заслуживает высокой оценки.
Читайте также: