Попугай флобера краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
Как принято в американских изданиях, на обложке книги даются краткие отзывы о ней авторитетных читателей и рецензентов. Один из таких отзывов — рецензента газеты Boston Globe [Richard Eder. Darkness visible]:
Произведение искусства подобно пирамиде среди пустыни: на ее подножие мочатся шакалы, а на вершину карабкаются буржуа.
Вы уверяете меня, что я по-настоящему любил эту женщину. Нет, это неверно. Только когда я писал к ней, когда я овладевал своими чувствами с помощью пера, — только тогда я относился к этому серьезно: только тогда, когда я писал. Многие вещи, оставляющие меня холодным, когда я вижу или слышу о них, тем не менее, вызывают во мне сильные чувства — будь то восторг, или раздражение, или боль, — если я сам говорю о них или особенно если я пишу о них.
С попугаем все было ясно с самого начала. Неясно было, для чего Барнс сделал своего повествователя — самодеятельного исследователя Флобера врачом. И тут в конце романа — или анти-романа — он сделал головокружительный трюк: герой перестал говорить о Флобере и рассказал о своей покойной жене, которая всю жизнь ему изменяла. И мы тогда поняли, что рассказчик, первое лицо этого сочинения — Шарль Бовари. Это, конечно, апофеоз Флобера: другой писатель не может пожелать для себя ничего лучшего, чем стать его персонажем. Это настоящий монумент, нерукотворный памятник Флоберу — а не тот рукотворный, что стоит в Руане и периодически требует ремонта.
Об авторе: Английский писатель-постмодернист, живой классик. Лауреат премии Сомерсета Моэма за роман "Метролэнд". Лауреат Букеровской премии-2011 за роман "Предчувствие конца", до этого трижды попадал в шорт-лист Букера с романами "Попугай Флобера", "Англия, Англия", "Артур и Джордж".
И, кстати, главный герой книги, Джеффри Брэйтуэйт, – тоже личность весьма примечательная: врач, неудачник и рогоносец; вся его жизнь, по сути, слепок с французского романа девятнадцатого века. Догадайтесь, какого? Там фамилия женщины в названии.
А что? Разве жизнь не подражает искусству?
Наверно, только Барнс мог додуматься до этого: сделать биографом Флобера одного из флоберовских персонажей.
"Можно дать определение рыболовной сети двумя способами, в зависимости от точки зрения. Скорей всего, вы скажете, что это ячеистая снасть для ловли рыбы. Но можно, не нанося особого ущерба логике, перевернуть образ и определить сеть так, как однажды сделал шутник-лексикограф: он назвал сеть совокупностью дырок, скрепленных веревкой.
То же самое можно сделать с биографией. Сеть наполняется, биограф вытягивает ее; потом сортирует, выбрасывает, укладывает, разделывает и продает. Однако подумайте и о том, что не попало в его улов: ведь наверняка много чего ускользнуло. Вот на полке стоит биография: толстая и респектабельная, по-буржуазному самодовольная. Жизнь за шиллинг — и вы узнаете все факты, за десять фунтов к этому прибавятся еще и гипотезы. Но подумайте обо всем, что осталось неизвестным, что навсегда исчезло с последним дыханием героя биографии. Ведь самый искусный биограф рискует остаться в дураках, если его предмет, видя приближение жизнеописателя, вздумает над ним подшутить".
Джулиан Барнс - Попугай Флобера краткое содержание
Попугай Флобера - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
— Откуда вы знаете?
— Очень просто. Этот — из Музея Руана.
Сторож показал на круглый штампик на конце жердочки, а потом обратил мое внимание на фотокопию музейного журнала. Там были записи о различных предметах, временно выданных Флоберу. Большинство этих записей было сделаны почерком, который я не мог расшифровать, но выдача амазонского попугая была зафиксирована разборчиво. Столбик галочек в последней колонке показывал, что Флобер вернул все предметы, включая попугая.
Я почувствовал смутное разочарование. Я всегда сентиментально предполагал — без особых на то причин, — что попугая нашли среди личных вещей писателя после его смерти (что, несомненно, объясняет, почему я тайно отдавал предпочтение попугаю из Круассе). Конечно, фотокопия ничего не доказывала, кроме того, что Флобер одолжил у музея попугая, а затем вернул его. Штамп музея оспорить было сложнее, но и это нельзя считать решающим доводом…
— Наш настоящий, — снова без всякой нужды повторил сторож, провожая меня к выходу.
Кажется, наши роли переменились: теперь он, а не я нуждался в убеждении.
— Не сомневаюсь, что вы правы.
Но я сомневался. Я поехал в Круассе и сфотографировал второго попугая. На нем тоже оказался музейный штамп. Я согласился со смотрительницей, что это и есть аутентичная птица, а попугай в Отель-Дьё — явный самозванец.
Казалось бы, вопрос был разрешен. И все равно я позвонил месье Люсьену Андрие и объяснил в общих словах предмет моего интереса. Он пригласил меня зайти к нему на следующий день. Пока он диктовал адрес — рю де Лурдин, — я представлял себе дом, из которого он со мной говорит, солидное, буржуазное жилище флобероведа. Крыша мансарды с круглым окном — oeil-de-boeuf, розоватый кирпич; внутри — отделка времен Второй империи, прохладная серьезность, застекленные полки с книгами, натертые воском панели и пергаментные абажуры: я уже вдыхал мужской, клубный запах.
Этот придуманный мной дом оказался самозванцем, миражом, выдумкой. Настоящий дом флобе-роведа находился на другом берегу реки, в южном Руане, в заштатном районе, где мелкие предприятия теснятся среди рядов одинаковых домов из красного кирпича. Грузовики, которые кажутся слишком большими для этих улиц, несколько магазинчиков, почти столько же баров; один из них предлагал в качестве блюда дня tête de veau. Как раз перед поворотом на рю де Лурдин — указатель на руанскую скотобойню.
Месье Андрие ждал меня на крыльце. Это был маленький старичок в твидовом пиджаке, твидовых шлепанцах и твидовой шляпе. К лацкану была прикручена трехцветная орденская планка. Он снял шляпу, чтобы поздороваться со мной, потом снова надел ее, объяснив, что летом его голова довольно чувствительна. Шляпа оставалась на его голове и дома, во время нашей беседы. Кто-то мог бы посчитать его придурковатым, но не я. Я говорю как врач.
— C’est Flaubert, ça? — спросил я, просто чтобы убедиться.
— С’est Louis Bouilhet. Oui, oui, с’est Bouilhet.
Ему явно не впервые пришлось отвечать на этот вопрос. Я проверил еще несколько мелочей и наконец спросил о попугаях.
— А, попугаи. Их двое.
— Да, а вы знаете, который из них настоящий?
Он снова хихикнул.
Месье Андрие явно рассказывал эту историю не впервые, он знал, где сделать паузу.
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Попугай Флобера: краткое содержание, описание и аннотация
Джулиан Барнс: другие книги автора
Кто написал Попугай Флобера? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
Попугай Флобера — читать онлайн ознакомительный отрывок
Мы можем, если захотим (и если ослушаемся Флобера), снабдить птицу разными интерпретациями. Например, можем провести параллели между жизнью преждевременно состарившегося романиста и жизнью своевременно состарившейся Фелисите. (Критики уже науськивают своих хорьков.) Оба были одиноки, жизнь обоих была омрачена потерями, оба проявили стойкость перед лицом тоски. Те, кто хочет пойти еще дальше, могут сказать, что эпизод, когда Фелисите сбивает почтовая карета по дороге на Онфлер, — тонкий намек на первый эпилептический припадок Флобера, приключившийся с ним на дороге возле Бур-Ашара. Не знаю. Насколько тонким должен быть намек, чтобы порваться?
По крайней мере в одном принципиальном вопросе Фелисите — полная противоположность Флоберу. Она почти лишена дара речи. Но можно возразить, что потому и появляется Лулу. Попугай, наделенный даром речи; диковинная тварь, способная издавать человеческие звуки. Неслучайно ведь Фелисите путает попугая со Святым Духом, дарителем языков.
Фелисите + Лулу = Флобер? Не совсем, но можно сказать, что его черты есть в них обоих. Фелисите достался его характер, Лулу — голос. Можно сказать, что попугай, обладающий даром членораздельной речи практически без всяких умственных способностей, — это Чистое Слово. Будь вы французским профессором, вы бы сказали, что он — ип Symbole de Logos. Будучи англичанином, я торопливо возвращаюсь к телесному: к этому лощеному бойкому созданию, которого я видел в Отель-Дьё. Я представляю, как Лулу сидит у Флобера на письменном столе и смотрит на него, словно насмешливое отражение в кривом зеркале. Неудивительно, что три недели этого пародийного присутствия вывели Флобера из себя. Разве писатель не подобен ученому попугаю?
Читайте также: