Николай богданов красная рябина краткое содержание
Обновлено: 06.07.2024
Остальные мои рассказы можно найти в оглавлении к каналу. На канале более 450 статей. Каждый читатель найдет что-то для себя.
Саша взял у Веры коробку.
- Ого, какая тяжелая, - удивился он. - Что там, такое?
- Это сервиз, - ответила Вера. - Я тебе его передала и пойду домой.
- Ты не зайдешь? Чаю попьем. Как раз твой сервиз проверим.
Вера сомневалась, ей рядом с Сашей было очень хорошо, душа пела, и казалось, весна приходит раньше, и деревья расцветают. Но она сразу же вспоминала недовольное личико Нины и спускалась с небес на землю.
Саша взял ее за руку.
- Идем, покажу, как я здесь устроился?
Рука у Саши была такая теплая и родная. Вера не смогла ему отказать. Они зашли в дом.
Парень поставил коробку на стул и стал открывать ее.
- Возьмем и сразу в нем чай заварим, - сказал он. - Беда у меня с посудой. Нина хотела принести мне посуду от бабушки, но я не разрешил. Мать кое-что отдала, мне одному хватает. Там в углу чайник. Налей воды и поставь на газ.
Вера кивнула. Сейчас она не чувствовала своих рук и ног. Все тело было какое-то ватное и ей казалось, что она спит. Не может, она сейчас быть так близко с Сашей? За все это время она так и не посмотрела ему в глаза. Вера, поставив чайник, смотрела со стороны, как он доставал чашки.
- Он так близко и так далеко. Мой любимый и родной, - думала она и ей было страшно от своих мыслей.
Она сейчас совсем не видела в нем перемен. Он ей казался, все тем же мальчишкой, которого она впервые увидела. С кем каталась на качелях.
Наконец, Саша закончил с посудой и расставил ее на столе.
- Красота! - сказал он и улыбнулся. - Чем-то напоминает вашу детскую посудку, которую тетя Люда лепила из глины.
- Ты заметил? - Вера улыбнулась. - Нам с Ниной она нравилась. Теперь у вас будет настоящая.
Вдруг Саша посмотрел на Веру, она увидела, как блестят его глаза и наконец, рассмотрела шрам на его лице.
- Что страшный стал? - сказал Саша и отвернулся. Он заметил в глазах у Веры испуг. - Теперь - я такой! Нина тоже испугалась, когда увидела.
- Это я от неожиданности, прости! - прошептала Вера.
Чайник засвистел, говоря, что пора пить чай.
- Ладно, не обращай на меня внимание. Я рад тебя увидеть. Чаю?
Вера хотела отказаться и убежать, куда глаза глядят, но что-то остановило ее. Она присела на стул напротив его.
- Чаю! - соглашаясь, кивнула она.
Саша достал варенье и печенье.
- Мама, испекла мое любимое - лимонное. Попробуй! Ей сейчас гораздо лучше, ждет не дождется моей свадьбы. - А вы с Егором не хотите пожениться? Он обещал приехать на свадьбу, только чуть позже. Ему всего два дня увольнительных дали.
- Я знаю, - ответила Вера. - Он мне уже сегодня звонил, спрашивал, как мы доехали.
- Он влюблен в тебя? Почему ты не хочешь дать ему шанс? Егор отличный парень, - сейчас Саша пристально смотрел ей в глаза.
Вера почувствовала, что он опять издевается над ней.
- А ты почему на Нине решил жениться? - прямо спросила Вера. - Что девушек в деревне мало? Хочешь городскую себе?
Она сама от себя этого не ожидала. Но Саша ее сейчас разозлил.
Он рассмеялся и встал из-за стола. Подойдя к Вере, он встал на колени.
- А ты вышла бы за меня замуж? - парень сидел около ее ног.
Вера боялась шелохнуться.
- Что это очередная издевка? - думала она и молчала.
- Я тебе сейчас скажу, то, что еще никому не говорил. Я всей душой люблю тебя. С того самого первого дня, как впервые увидел. И я бы давно тебе признался, если бы не знал, что мой отец хотел бросить мою маму, из-за твоей. Ты не представляешь, как моя мама любит отца, она не пережила бы расставания. Нина меня любит точно также. Сейчас, когда ты рядом со мной, я не смог больше это держать в себе. Давай сбежим вместе, ото всех? - Саша поднял на Веру глаза, они были полны слез и решимости.
- Я не могу! - Вера, что было сил, оттолкнула его и выбежала из дома. Саша сначала встал и хотел побежать за ней, а потом остановился.
Трое суток неумолкаемо грохотал бой на краю Брянского леса. От деревни Кочки рукой подать. А на третий день в деревню ворвались немцы. Не слезая с мотоциклов, подкатывали гитлеровцы к каждому дому и кричали:
— Рус, выходи! Шнель!
Они гнали старого и малого на поле боя — собирать оружие и хоронить убитых.
Вместе с Арсением Казариным, колхозным конюхом, оставшимся теперь без коней, пошел и его внучек, сирота Алеша.
Они плелись позади всех, бородатый дед и босоногий мальчишка, тащивший на плече сразу две лопаты.
Когда Алеша увидел наших убитых солдат, он заплакал. Лицо, залитое слезами, сморщилось так, что все веснушки слились в одну.
— Молчи, — сказал дед, — это война! Чем реветь, посчитай-ка лучше, сколько фашистов наши постреляли! Недаром же наши полегли. Вечная им слава!
И дед стал хоронить убитых прямо в окопах, где застигла их смерть.
Оружие немцы приказывали стаскивать к большим грузовикам:
— Аллее, аллее, давай сюда!
Дед сердито кряхтел, еле двигаясь под грузом автоматов и ящиков со снарядами.
— Больно жадные! — ругался он, возвращаясь на поле боя. — Смотрите не подавитесь.
Потом он куда-то исчез. Алеша не сразу увидел его. Дед волочил за собой противотанковую пушку. Затащив ее в блиндаж под рябиновым деревцем, он стал ловко закапывать ее в одну могилу с нашими артиллеристами.
— Дед, ты это зачем? — удивился Алеша.
— Так надо! — прикрикнул на него дед и, оглянувшись, зачерпнул солдатской каской масло, натекшее из подбитого танка, словно черная кровь.
Он напитал маслом шинель и прикрыл ею затвор пушки.
— Теперь не заржавеет!
Почесав зудевшие цыпки на ногах, Алеша стал быстро закапывать клад, нажимая на лопату так, что у него заболели пятки. Он уже догадался, что задумал дед. А дед подкладывал в яму один ящик снарядов за другим: сгодятся!
— Заприметь место, — сказал дед, вытерев пот рукавом.
— Оно и будет приметное, — ответил Алеша. — Видишь: все корни пообрубили. Засохнет рябина-то.
— Ага, значит, под сухой рябиной! Запомним.
Дед посмотрел на немцев, которые расхаживали по полю с засученными рукавами и так увлеклись, выворачивая карманы убитых, что ничего не заметили. Он усмехнулся:
— Постойте, вас еще жареный петух в макушку не клевал!
Алеша не понял задорных дедовских слов.
— А знаешь, дедушка, — сказал он, — немцы говорят, Гитлер уже в Москву вошел.
— Хотел с Москвы сапоги снести, а не знал, как от Москвы ноги унести.
— Это кто, дедушка?
— Да всякий, кто бы к нам ни совался. Я сам таковских бивал.
Алеша поглядел на деда. Всю жизнь он только и помнил, что дед с конями колхозными возится.
— Это когда же ты успел, дедушка?
— А в восемнадцатом году. Японцы лезли с Тихого океана, англичане — со студеного моря, французы — с моря Черного. Всех и не сочтешь! А немец, так же вот, как теперь, от заката солнца шел. Тоже вначале потеснили они наши части, а как поднялась вся наша сила, ну и вымели мы их, как помелом.
— И ты сам их бил, дедушка?
Дед крепко зажал заступ в руках:
Мальчик засмеялся: вот он у него какой дед!
А дед еще раз поглядел на немцев и сплюнул:
— Ишь засученные рукава! Постойте, штаны засучивать не пришлось бы!
. Уходя, Алеша и дед оборачивались, долго еще глядели на рельсовый путь, пролегающий невдалеке, на взорванный мост через речку Купавку, на холмик под рябиновым деревцем.
Дважды зима прикрывала белым снегом могилы первых героев войны, и дважды на них зацветали весенние цветы. А рябиновое деревце не завяло, как думал Алеша, — нет, оно подросло, стало выше и гуще, и рядом с ним поднялись молодые, пышные кусты.
Алеша часто приходил на холмик под рябиновым деревцем. Скоро ли доведется откапывать заветный клад?
Шел третий год войны. Обнищал народ, извелся под гитлеровцами. Надев суму, дед бродил по Деревням, собирал милостыню. Но вот однажды, пРидя домой, он шепнул внуку:
— Собирайся, гром гремит!
В лесах не раз гремели выстрелы, с грохотом срывались под откос поезда, взорванные партизанами. Но такого грома еще не слыхали в деревне Кочки. Он был в сто раз сильнее того, что бушевал тогда, летом 1941 года.
— Пора, — сказал дед, — идет наша главная сила!
Алеша, как на праздник, надел свой лучший пиджак и, взяв на плечи две лопаты, ушел вместе с дедом в лес.
Подошли они к рябиновому деревцу, смотрит дед — а оно красное, как кровь. Облепили его рябиновые ягоды, крупнее, чем на всех других кустах.
— Эхма, — удивился дед, — до чего красна рябина-ягода!
Алеша хотел сорвать ягодку, да не посмел: вспомнил, что эта рябина над могилой.
Дед ударил заступом, и Алеша стал копать, нажимая изо всех сил на лопату. Земля слежалась, копать было трудно да и опасно: немцы могли увидеть.
По стальным путям мчались через Брянские леса на восток эшелоны. Немецкие танки, пушки, солдаты проносились в грохоте колес. Поезд за поездом шли впритык друг к другу, через каждые десять минут.
Сквозь заросли кустов дед смотрел на них жадными глазами, как охотник, выбирая добычу получше.
Алеша устал, пот лил с него градом. Яма была ему уже по пояс, но пушки все не было.
— Дедушка, неужели утащил кто-нибудь?
— Нет, — сказал дед, — у этого клада стража. И вот что-то звякнуло об лопату. Звук ее отозвался прямо в сердце Алеши.
— Она, она голос подает!
— Копай тише, не повреди.
Дед, ощупав пальцами дуло, стал осторожно отгребать землю руками.
Вскоре старый и малый вытащили пушку, накрытую промасленной шинелью убитого артиллериста, и стали устанавливать ее под деревцем.
— Эх, обтереть-то нечем! — тревожился дед. — Замок в глине, шинель в глине.
— А вот, — сказал Алеша, — моей одежей! — и сорвал с себя пиджачок.
— Давай! Для большого дела чего жалеть!
Алеша не пожалел нового пиджака. И скоро пушка была готова к бою.
Дед не умел обращаться со сложным прицелом и наводил простым способом: открыл затвор и смотрел в дуло. Алеша заглянул за ним следом и увидел в кружке света фермы моста. Старик раздвинул станины, вогнал сошники в землю и заправил снаряд, выбрав гильзу подлиннее. Он не ошибся: это был бронебойный. И, как зверь на ловца, в эту же минуту показался на подъеме бронепоезд. На всех парах спешил он куда-то на восток, красуясь громадными башнями со множеством пушек.
— Дергай! — шепнул старик мальчику, державшему спуск.
— Ай да мы! — крикнул дед. — Котел пробили! А ну, давай, давай!
Он быстро стал наводить орудие, снова заглядывая в дуло.
Немцы из всех смотровых щелей, во все бинокли высматривали: откуда раздался выстрел? Все пушки бронепоезда изготовились открыть огонь, поводя стволами.
Полсотни орудий — против маленькой пушки.
Но дед не робел. Он нацелился влепить чудовищу еще один снаряд, облюбовав какой-то особый, красноголовый.
— Дед, гляди-ка! — крикнул, схватив его за руку, Алеша.
Из-за поворота показался следующий немецкий поезд. Старик взглянул и замер:
— Упредить не поспели. Сигнала нет. Сейчас. Эх, и врежет им!
Машинист увеличивал ход, чтобы с разгона взять крутой подъем после уклона. Колеса паровоза бешено крутились, а за ним тяжело грохотали вагоны и платформы с тяжелыми танками.
И вся эта махина с полного хода врезалась в хвост бронепоезда. От страшного удара передний поезд изогнулся, взгорбился и стал рассыпаться на куски. А черная громада налетевшего паровоза, окутанная паром, медленно заскользила по рельсам, счищая с них стальные коробки бронепоезда, как плугом. Рельсы со шпалами вздымались, закручиваясь штопором. Бронированные платформы вместе с людьми и пушками валились под откос и в речку Купавку. Машинист включил тормоза, но было уже поздно: из-под колес брызгали огонь и дым, а вагоны лезли один на другой. Тяжелые танки, сорвавшись с платформы, летели под откос.
Лесное эхо умножало гул и скрежет крушения.
И вдруг ахнул такой взрыв, что волосы дыбом поднялись. Старый и малый поползли на четвереньках прочь, хотели было бежать, да вспомнили про пушку.
Вернулись за ней и, не глядя на то, что творилось там, на рельсах, впряглись в дышло и потащили пушку в лес, через пни и кочки.
И долго еще слышно было, как позади них грохотало, трещало и ухало.
Этот рассказ записан со слов суворовца Алексея Казарина на торжественном вечере 23 февраля в Краснознаменном зале знаменитого Суворовского училища на Волге.
После Алеши с воспоминаниями о гражданской войне выступал седобородый ефрейтор Арсений Казарин, который теперь служит здесь, в училище, на хозяйственной должности.
Петрас Цвирка (1909-1947) литовский советский писатель, поэт и публицист. В 1941–42 гг. возглавлял Союз писателей Литовской ССР. Во время войны находился в эвакуации в разных городах нашей страны. Участвовал в работе Союза писателей СССР.
Обсуждая рассказ, целесообразно обратить внимание на то, как изобретательность мальчишек помогала партизанам бороться с фашистами.
Петрас ЦВИРКА
СОЛОВУШКА
После обеда в деревню вступил небольшой немецкий отряд. Деревня была разрушена. По сторонам улицы чернели пепелища, а в опустевших садах понуро склонялись оголенные жаром и пламенем деревья.
На повозке, рядом с полевой кухней восседал лейтенант.
У деревенской околицы – там, где дорога круто сворачивала к лесу, – офицер подал команду остановиться. Он соскочил с повозки и внимательно разглядывал местность в бинокль. Отряд в тревожном ожидании следил за своим начальником.
Внезапно тишину летнего дня нарушила соловьиная трель. Солдаты и сам лейтенант насторожились. И вдруг совсем близко от себя заметили мальчика, сидевшего на краю канавы. Без шапки, в зеленой курточке, он сливался с придорожной листвой. Мальчик что-то выстругивал, прижимая к груди кусок дерева.
– Эй, ты! – подозвал к себе мальчугана лейтенант.
Паренек торопливо сунул в карман нож, отряхнул облепившие куртку стружки и подошел к офицеру.
А ну-ка, покажи, – сказал немец.
Мальчик вынул изо рта небольшой предмет и, поглядывая на офицера веселыми голубыми глазами, подал его лейтенанту.
Это была березовая свистулька – свирель.
– Ловко сделано, мальчик, ловко, – покачал головой лейтенант. – Кто тебя научил так свистеть? – спросил он.
Я сам научился. Еще и по-кукушечьи умею кричать.
И мальчик закричал кукушкой. Потом он снова сунул в рот свистульку и засвистал, прижимая ее к губам языком.
Ты один в деревне? – продолжал расспросы лейтенант, подымая бинокль к глазам.
Как это – один? Тут и воробьев много, и ворон, и куропаток. А соловей – я один.
Ты, оборванец, – перебил его офицер,– я тебя спрашиваю: есть ли тут люди?
А ты что же не убежал?
Хотел на зверей посмотреть. Когда я в городе был, показывали за полтинник кошку ростом с теленка.
Придурковатый, – сказал, обращаясь к солдатам, лейтенант. – Ну, а дорогу на Сурмонтас знаешь?
Как не знать, – уверенно ответил мальчик. – Мы еще с дядей Юдзасом на мельницу рыбу удить ходили. Щуки там какие – гусят глотают!
Хорошо, хорошо, веди. Правильно проведешь – дам тебе эту штучку. – И лейтенант показал ему зажигалку. – Сведешь с дороги – голову тебе сверну со свистулькой вместе. Понятно?
Лес становился все гуще…
А что у вас говорят про партизан? Водятся здесь они? – спросил лейтенант.
– Это грибы такие? Нет, не водятся. Есть у нас только рыжики, подберезовики, опенки, – ответил мальчуган.
Офицер понял, что от него ничего не добьешься, и они шли дальше молча.
В лесу, составив ружья у дерева, залегли несколько мужчин. Просветы между тонкими стволами молодого ельника позволяли им видеть изгиб дороги. По временам они перекидывались короткими фразами и, осторожно раздвигая ветви, внимательно всматривались в даль.
– Слышите? – сказал вдруг один из лежащих. И, наполовину приподнявшись, он повернул голову в ту сторону, откуда сквозь неясный шепот леса еле внятно доносилось птичье пение. – Соловушка!
– Может, тебе показалось? – спросил другой, насторожился и ничего не услышал. Но все же вытащил из–под пня четыре гранаты и положил перед собой.
Все громче раздавалась соловьиная трель.
– А теперь слышишь? – спросил партизан.
– Тридцать два фрица. – считал человек, прислушиваясь к птичьей песне. – Два пулемета,– добавил он, услышав вслед за соловьиными трелями крик кукушки.
– Надо проверить, – сказал, беря винтовку в руки, бородатый мужчина.
– Поторапливайся, – откликнулся первый партизан и положил руку на плечо самому младшему, подвешивавшему к поясу ручные гранаты.
– Мы с дядей Степаном пропустим их вперед, а когда вы начнете, поддадим им сзади жару. Если с нами что-нибудь случится, не забудь про Соловушку.
Через несколько минут за молодым ельником показался немецкий отряд. Соловей свистел все с тем же увлечением.
Немцы вышли на лесную полянку. Вдруг, словно эхо, на свист мальчугана откликнулся другой свист – из лесной чащи. Шедший с краю мальчик, как перепуганный зайчонок, шмыгнул вглубь леса.
Удары выстрелов нарушили лесную тишину. Лейтенант, не успев схватиться за револьвер, покатился в дорожную пыль. Один за другим валились подбитые из автоматов солдаты. Стоны, слова команды и крики наполнили лес.
На другой день на привычном месте, у края канавы, сидел паренек лет тринадцати и что- то строгал, по временам оглядываясь на дорогу, словно кого-то ожидая.
С его губ слетала переливчатая мелодия, которую нельзя было отличить от настоящей соловьиной трели даже самому привычному уху.
Вопросы для обсуждения:
2. Какое отношение к отряду немцев имела сделанная мальчиком березовая свистулька?
4. Чем закончился поход немецкого отряда в лес, сопровождаемый свистящим мальчиком?
Этот рассказ был записан со слов суворовца Алексея Казарина на торжественном вечере 23 февраля в суворовского училища на Волге. После Алеши с воспоминаниями выступил седобородый ефрейтор Арсений Казарин, который теперь служил здесь, в училище, на хозяйственной должности.
Это те самые дед с внуком, которые из закопанной в землю немецкой пушки уничтожили вражеский эшелон.
Николай БОГДАНОВ
КРАСНАЯ РЯБИНА
(публикуется в сокращении)
Трое суток неумолкаемо грохотал бой на краю Брянского леса. От деревни Кочки рукой подать. А на третий день в деревню ворвались немцы. Не слезая с мотоциклов, подкатывали гитлеровцы к каждому дому и кричали:
– Рус, выходи! Шнель!
Они гнали старого и малого на поле боя – собирать оружие и хоронить убитых. Вместе с Арсением Казариновым, колхозным конюхом, оставшимся теперь без коней, пошел и его внучек, сирота Алеша. Когда Алеша увидел наших убитых солдат, он заплакал. Лицо, залитое слезами, сморщилось так, что все веснушки слились в одну.
– Молчи, – сказал дед, это война! Чем реветь, посчитай-ка лучше, сколько фашистов наши постреляли! Недаром же наши полегли… Вечная им слава!
И дед стал хоронить убитых прямо в окопах, где застигла их смерть. Оружие немцы приказывали стаскивать к большим грузовикам:
– Аллес, аллес, давай, давай!
Дед сердито кряхтел, еле двигаясь под грузом автоматов и ящиков со снарядами.
Потом он куда-то исчез. Алеша не сразу увидел его. Дед волочил за собой противотанковую пушку. Затащив ее в блиндаж под рябиновым деревцем, он стал ловко закапывать ее в одну братскую могилу с нашими артиллеристами.
– Дед, ты это зачем? – удивился Алеша.
– Так надо!– прикрикнул на него дед и, оглянувшись, зачерпнул солдатской каской масло, натекшее из подбитого танка, словно черная кровь.
Он напитал маслом шинель и прикрыл ею затвор пушки.
– Теперь не заржавеет!
Алеша стал быстро закапывать клад, нажимая на лопату так, что у него заболели пятки. Он уже догадался, что задумал дед. А дед подкладывал в яму один ящик снарядов за другим: сгодятся!
Заприметь место, – сказал дед, вытерев пот рукавом.
– Оно и будет приметное, – ответил Алеша.– Видишь: все корни рябине пообрубили. Засохнет рябина-то…
– А знаешь, дедушка, – сказал он,– немцы говорят, Гитлер уже в Москву вошел.
– Хотел с Москвы сапоги снести, а не знал, как от Москвы ноги унести.
– Это кто, дедушка?
– Да всякий, кто бы к нам не совался. Я сам таковых бивал.
Алеша поглядел на деда. Всю жизнь он только и помнил, что дед с конями колхозными возится.
– Это когда же ты успел, дедушка?
– А в восемнадцатом году. Японцы лезли с Тихого океана, англичане – со Студеного моря, французы – с моря Черного. Всех не сочтешь! Тоже вначале потеснили наши части. А как поднялась вся наша сила. Ну и вымели мы их, как помелом.
– А ты сам их бил, дедушка?
– Всяких бивать приходилось…
Мальчик засмеялся: вот он у него какой дед.
Уходя, Алеша и дед оборачивались, долго еще глядели на рельсовый путь, пролегающий невдалеке, на взорванный мост через речку Купавку, на холмик под рябиновым деревцем.
… Дважды зима покрывала белым снегом могилы первых героев войны. Дважды на них зацветали весенние цветы. Оживало и рябиновое деревцо. Оно не погибло.
Алеша часто приходил к нему. И усевшись на холмик под деревцем, мечтал о том времени, когда можно будет открыть клад, скрытый под ним от врагов.
Стиснув зубы, бродил по деревням с сумой через плечо дедушка Арсений, собирал милостыню, чтобы прокормить себя и внука. И возвращался всегда хмурым, печальным.
Но однажды пришел он веселый, вместо сухой корки добрую весть принес:
– Весенний гром гремит, вражьей силе капут сулит! Собирайся, пойдем послушаем.
В Брянских лесах не раз гремели выстрелы, с грохотом срывались под откос поезда, взорванные партизанами. Но такого грома еще не слыхали в деревне Кочки. Он был в сто раз сильнее того, что бушевал тогда, летом 1941 года.
– Пора, – сказал дед,– идет наша главная сила!
Алеша, как на праздник, надел свой лучший пиджак и, взяв на плечи две лопаты, ушел вместе с дедом в лес.
Подошли они к рябиновому деревцу, смотрит дед – а оно красное как кровь. Облепили его рябиновые ягоды, крупнее, чем на всех других кустах.
Эхма, – удивился дед, до чего красна рябина-ягода!
Алеша хотел сорвать ягодку, да не посмел: вспомнил, что эта рябина над могилой.
Дед ударил заступом. И Алеша стал копать, нажимая изо всех сил на лопату.
По стальным путям мчались через Брянские леса на восток эшелоны. Немецкие танки, пушки, солдаты проносились в грохоте колес. Поезд за поездом шли тесно.
Сквозь заросли кустов дед смотрел на них жадными глазами, как охотник, выбирая добычу получше.
Алеша устал, пот лил с него градом. Яма стала ему уже по пояс, о пушки все не было…
И вот что-то звякнуло о лопату. Звук этот отозвался прямо в сердце Алеши.
Дед, ощупав пальцами дуло, стал осторожно отгребать землю руками.
Вскоре старый и малый вытащили пушку, накрытую промасленной шинелью убитого артиллериста, и стали устанавливать ее под деревцем.
– Эх, обтереть-то нечем! – тревожился дед.– Замок в глине, шинель в глине.
– А вот, – сказал Алеша, – моей одежей!
– Давай, – сказал дед. – Для большого дела чего жалеть!
И скоро пушка была готова к бою.
Дед совсем не умел обращаться со сложным прицелом и наводил простым способом: открывал затвор и смотрел в дуло. Алеша заглянул за ним следом и увидел в кружке света формы моста.
Старик раздвинул станины, вогнал сошники в землю и заправил снаряд, выбрав гильзу подлиннее. Он не ошибся: это был бронебойный. И в ту же минуту показался бронепоезд, красуясь громадными башнями со множеством пушек, на всех парах спешил на восток, туда, где гремело сражение.
– Дергай! – шепнул старик мальчику.
– Ай да мы! – крикнул дед. – Котел пробили! А ну давай, давай!
Он снова стал наводить орудие.
Немцы из всех смотровых щелей, во все бинокли высматривали: откуда раздался выстрел? Все пушки бронепоезда изготовились открыть огонь, поводя стволами.
Полсотни орудий против маленькой пушки.
Но дед не робел. Он нацелился влепить чудовищу еще один снаряд, облюбовав какой–то особый красноголовый.
– Дед, гляди-ка! – крикнул Алеша.
Из-за поворота показался следующий немецкий поезд. Старик взглянул и замер:
– Упредить не поспели… Сигнала нет… Сейчас… эх и врежем им!
Машинист увеличивал ход, чтобы с разгона взять крутой подъем после уклона. Колеса паровоза бешено крутились, а за ним тяжело грохотали вагоны и платформы с тяжелыми танками.
Вся эта махина с полного хода врезалась в хвост бронепоезда. От страшного удара передний поезд изогнулся, взгорбился и стал рассыпаться на куски. А черная громада налетевшего паровоза, окутанная паром, медленно заскользила по рельсам, счищая с них стальные коробки бронепоезда, как плугом.
Рельсы со шпалами вздымались, закручиваясь штопором. Бронированные платформы вместе с людьми и пушками валились под откос и в речку Купавку. Машинист включил тормоза. Но было уже поздно: из-под колес брызгал огонь и дым, а вагоны лезли один на другой. Тяжелые танки, сорвавшись с платформы, летели под откос.
Лесное эхо умножало гул и скрежет крушения.
И вдруг ахнул такой взрыв, что волосы дыбом поднялись. Старый и малый поползли на четвереньках прочь, хотели было бежать, да вспомнили про пушку.
Вернулись к ней и, не глядя на то, что творилось там, на рельсах, впряглись в дышло и потащили пушку в лес, через пни и кочки.
И долго еще слышно было, как позади них грохотало, трещало и ухал
Вопросы для обсуждения:
1. С какой целью немцы гнали деревенских жителей на поле прошедшего боя?
2. С какой целью дед Алеши закопал в братской могиле вместе с телами убитых пушку и снаряды?
3. О чем разговаривали дед и внук, работая на поле и убирая трупы солдат? Что Алеша узнал о деде из этого разговора?
4. Зачем Алеша приходил к рябине? О чем он мечтал возле нее?
Трое суток неумолкаемо грохотал бой на краю Брянского леса. От деревни Кочки рукой подать. А на третий день в деревню ворвались немцы. Не слезая с мотоциклов, подкатывали гитлеровцы к каждому дому и кричали:
— Рус, выходи! Шнель!
Они гнали старого и малого на поле боя — собирать оружие и хоронить убитых.
Вместе с Арсением Казариным, колхозным конюхом, оставшимся теперь без коней, пошёл и его внучек, сирота Алёша.
Они плелись позади всех, бородатый дед и босоногий мальчишка, тащивший на плече сразу две лопаты.
Когда Алёша увидел наших убитых солдат, он заплакал. Лицо, залитое слезами, сморщилось так, что все веснушки слились в одну.
— Молчи, — сказал дед, — это война! Чем реветь, посчитай-ка лучше, сколько фашистов наши постреляли! Недаром же наши полегли… Вечная им слава!
И дед стал хоронить убитых прямо в окопах, где застигла их смерть. Оружие немцы приказывали стаскивать к большим грузовикам:
— Аллес, аллес, давай, давай!
Дед сердито кряхтел, еле двигаясь под грузом автоматов и ящиков со снарядами.
— Больно жадные! — ругался он, возвращаясь на поле боя. — Смотрите не подавитесь…
Потом он куда-то исчез. Алёша не сразу увидел его. Дед волочил за собой противотанковую пушку. Затащив её в блиндаж под рябиновым деревцем, он стал ловко закапывать её в одну братскую могилу с нашими артиллеристами.
— Дед, ты это зачем? — удивился Алёша.
— Так надо! — прикрикнул на него дед и, оглянувшись, зачерпнул солдатской каской масло, натёкшее из подбитого танка, словно чёрная кровь.
Он напитал маслом шинель и прикрыл ею затвор пушки.
— Теперь не заржавеет!
Почесав зудевшие цыпки на ногах, Алёша стал быстро закапывать клад, нажимая на лопату так, что у него заболели пятки. Он уже догадался, что задумал дед. А дед подкладывал в яму один ящик снарядов за другим: сгодятся!
— Заприметь место, — сказал дед, вытерев пот рукавом.
— Оно и будет приметное, — ответил Алёша. — Видишь: все корни рябине пообрубили. Засохнет рябина-то.
— Ага, значит, под сухой рябиной! Запомним.
Дед посмотрел на немцев, которые расхаживали по полю с засученными рукавами и так увлеклись, выворачивая карманы убитых, что ничего не заметили. Он усмехнулся:
— Постойте, вас ещё жареный петух в макушку не клевал!
Алёша не понял задорных дедовских слов.
— А знаешь, дедушка, — сказал он, — немцы говорят, Гитлер уже в Москву вошёл.
— Хотел с Москвы сапоги снести, а не знал, как от Москвы ноги унести.
— Это кто, дедушка?
— Да всякий, кто бы к нам ни совался. Я сам таковских бивал.
Алёша поглядел на деда. Всю жизнь он только и помнил, что дед с конями колхозными возится.
— Это когда же ты успел, дедушка?
— А в восемнадцатом году. Японцы лезли с Тихого океана, англичане — со студёного моря, французы — с моря Чёрного. Всех и не сочтёшь! А немец так же вот, как теперь, от заката солнца шёл. Тоже вначале потеснили они наши части, а как поднялась вся наша сила, ну и вымели мы их, как помелом.
— И ты сам их бил, дедушка? Дед крепко зажал заступ в руках.
Мальчик засмеялся: вот он у него какой, дед! А дед ещё раз поглядел на фашистов и сплюнул:
— Ишь, засученные рукава! Постойте, штаны засучивать не пришлось бы!
Уходя, Алёша и дед оборачивались, долго ещё глядели на рельсовый путь, пролегающий невдалеке, на взорванный мост через речку Купавку, на холмик под рябиновым деревцем.
…Дважды зима покрывала белым снегом могилы первых героев войны. Дважды на них зацветали весенние цветы. Оживало и рябиновое деревце. Оно не погибло, подсохли только некоторые ветви.
Алёша часто приходил к нему. И, усевшись на холмик под деревцем, мечтал о том времени, когда можно будет откопать клад, скрытый под ним от врагов.
Обнищал народ, истомился под властью жестоких захватчиков. Терпенья нет.
Стиснув зубы бродил по деревням с сумой через плечо дедушка Арсений, собирал милостыню, чтобы прокормить себя и внука. И возвращался всегда хмурым, печальным:
— Крепись, Алёша, — говорил он, — худо живут люди, у самих есть нечего, вот погрызём сухую корочку — и на том спасибо!
Но однажды пришёл он весёлый, вместо сухой корки добрую весть принёс:
— Весенний гром гремит, вражьей силе капут сулит! Собирайся, пойдём послушаем.
В Брянских лесах не раз гремели выстрелы, с грохотом срывались под откос поезда, взорванные партизанами. Но такого грома ещё не слыхали в деревне Кочки. Он был в сто раз сильнее того, что бушевал тогда, летом 1941 года.
— Пора, — сказал дед, — идёт наша главная сила!
Алёша, как на праздник, надел свой лучший пиджак и, взяв на плечи две лопаты, ушёл вместе с дедом в лес.
Подошли они к рябиновому деревцу, смотрит дед — а оно красное как кровь. Облепили его рябиновые ягоды, крупнее, чем на всех других кустах.
— Эхма, — удивился дед, — до чего красна рябина-ягода!
Алёша хотел сорвать ягодку, да не посмел: вспомнил, что эта рябина над могилой.
Дед ударил заступом, и Алёша стал копать, нажимая изо всех сил на лопату. Земля слежалась, копать было трудно, да и опасно: немцы могли увидеть.
По стальным путям мчались через Брянские леса на восток эшелоны. Немецкие танки, пушки, солдаты проносились в грохоте колёс. Поезд за поездом шли тесно.
Сквозь заросли кустов дед смотрел на них жадными глазами, как охотник, выбирая добычу получше.
Алёша устал, пот лил с него градом. Яма стала ему уже по пояс, но пушки всё не было.
— Дедушка, неужели утащил кто-нибудь?
— Нет, — сказал дед, — у этого клада стража…
И вот что-то звякнуло о лопату. Звук этот отозвался прямо в сердце Алёши.
Дед, ощупав пальцами дуло, стал осторожно отгребать землю руками.
Вскоре старый и малый вытащили пушку, накрытую промасленной шинелью убитого артиллериста, и стали устанавливать её под деревцем.
— Эх, обтереть-то нечем! — тревожился дед. — Замок в глине, шинель в глине.
— А вот, — сказал Алёша, — моей одёжей!
— Давай, — сказал дед. — Для большого дела чего жалеть!
Алёша не пожалел нового пиджака. И скоро пушка была готова к бою.
Дед не умел обращаться со сложным прицелом и наводил простым способом: открывал затвор и смотрел в дуло. Алёша заглянул за ним следом и увидел в кружке света фермы моста.
Старик раздвинул станины, вогнал сошники в землю и заправил снаряд, выбрав гильзу подлиннее. Он не ошибся: это был бронебойный. И в ту же минуту показался бронепоезд, красуясь громадными башнями со множеством пушек, на всех парах спешил он на восток, туда, где гремело сражение.
— Дёргай! — шепнул старик мальчику.
— Ай да мы! — крикнул дед. — Котёл пробили! А ну, давай, давай!
Он снова стал наводить орудие.
Немцы из всех смотровых щелей, во все бинокли высматривали: откуда раздался выстрел? Все пушки бронепоезда изготовились открыть огонь, поводя стволами.
Полсотни орудий — против маленькой пушки.
Но дед не робел. Он нацелился влепить чудовищу ещё один снаряд, облюбовав какой-то особый, красноголовый.
— Дед, гляди-ка! — крикнул Алёша.
Из-за поворота показался следующий немецкий поезд. Старик взглянул и замер:
— Упредить не поспели… Сигнала нет… Сейчас… Эх, и врежет им!
Машинист увеличивал ход, чтобы с разгона взять крутой подъём после уклона. Колёса паровоза бешено крутились, а за ним тяжело грохотали вагоны и платформы с тяжёлыми танками.
И вся эта махина с полного хода врезалась в хвост бронепоезда. От страшного удара передний поезд изогнулся, взгорбился и стал рассыпаться на куски. А чёрная громада налетевшего паровоза, окутанная паром, медленно заскользила по рельсам, счищая с них стальные коробки бронепоезда, как плугом. Рельсы со шпалами вздымались, закручиваясь штопором. Бронированные платформы вместе с людьми и пушками валились под откос и в речку Купавку. Машинист включил тормоза, но было уже поздно: из-под колёс брызгали огонь и дым, а вагоны лезли один на другой. Тяжёлые танки, сорвавшись с платформы, летели под откос.
Лесное эхо умножало гул и скрежет крушения.
И вдруг ахнул такой взрыв, что волосы дыбом поднялись. Старый и малый поползли на четвереньках прочь, хотели было бежать, да вспомнили про пушку.
Вернулись за ней и, не глядя на то, что творилось там, на рельсах, впряглись в дышло и потащили пушку в лес, через пни и кочки.
И долго ещё слышно было, как позади них грохотало, трещало и ухало…
Этот рассказ записан со слов суворовца Алексея Казарина на торжественном вечере 23 февраля в Краснознамённом зале знаменитого суворовского училища на Волге.
После Алёши с воспоминаниями о гражданской войне выступал седобородый ефрейтор Арсений Казарин, который теперь служит здесь, в училище, на хозяйственной должности.
Лётчик Афанасий Петрович Кочмала был любимцем своего полка. Без него не обходилось ни одно собрание, заседание, комиссия; его выбирали везде и всюду.
И на войне любят над новичками посмеяться. Попадёт в роту необстрелянный солдат, так обязательно найдутся шутники, чтобы над ним потешиться.
Трое суток неумолкаемо грохотал бой на краю Брянского леса. От деревни Кочки рукой подать. А на третий день в деревню ворвались немцы. Не слезая с мотоциклов, подкатывали гитлеровцы к каждому дому и кричали:
— Рус, выходи! Шнель!
Они гнали старого и малого на поле боя — собирать оружие и хоронить убитых.
Вместе с Арсением Казариным, колхозным конюхом, оставшимся теперь без коней, пошёл и его внучек, сирота Алёша.
Они плелись позади всех, бородатый дед и босоногий мальчишка, тащивший на плече сразу две лопаты.
Когда Алёша увидел наших убитых солдат, он заплакал. Лицо, залитое слезами, сморщилось так, что все веснушки слились в одну.
— Молчи, — сказал дед, — это война! Чем реветь, посчитай-ка лучше, сколько фашистов наши постреляли! Недаром же наши полегли… Вечная им слава!
И дед стал хоронить убитых прямо в окопах, где застигла их смерть. Оружие немцы приказывали стаскивать к большим грузовикам:
— Аллес, аллес, давай, давай!
Дед сердито кряхтел, еле двигаясь под грузом автоматов и ящиков со снарядами.
— Больно жадные! — ругался он, возвращаясь на поле боя. — Смотрите не подавитесь…
Потом он куда-то исчез. Алёша не сразу увидел его. Дед волочил за собой противотанковую пушку. Затащив её в блиндаж под рябиновым деревцем, он стал ловко закапывать её в одну братскую могилу с нашими артиллеристами.
— Дед, ты это зачем? — удивился Алёша.
— Так надо! — прикрикнул на него дед и, оглянувшись, зачерпнул солдатской каской масло, натёкшее из подбитого танка, словно чёрная кровь.
Он напитал маслом шинель и прикрыл ею затвор пушки.
— Теперь не заржавеет!
Почесав зудевшие цыпки на ногах, Алёша стал быстро закапывать клад, нажимая на лопату так, что у него заболели пятки. Он уже догадался, что задумал дед. А дед подкладывал в яму один ящик снарядов за другим: сгодятся!
— Заприметь место, — сказал дед, вытерев пот рукавом.
— Оно и будет приметное, — ответил Алёша. — Видишь: все корни рябине пообрубили. Засохнет рябина-то.
— Ага, значит, под сухой рябиной! Запомним.
Дед посмотрел на немцев, которые расхаживали по полю с засученными рукавами и так увлеклись, выворачивая карманы убитых, что ничего не заметили. Он усмехнулся:
— Постойте, вас ещё жареный петух в макушку не клевал!
Алёша не понял задорных дедовских слов.
— А знаешь, дедушка, — сказал он, — немцы говорят, Гитлер уже в Москву вошёл.
— Хотел с Москвы сапоги снести, а не знал, как от Москвы ноги унести.
— Это кто, дедушка?
— Да всякий, кто бы к нам ни совался. Я сам таковских бивал.
Алёша поглядел на деда. Всю жизнь он только и помнил, что дед с конями колхозными возится.
— Это когда же ты успел, дедушка?
— А в восемнадцатом году. Японцы лезли с Тихого океана, англичане — со студёного моря, французы — с моря Чёрного. Всех и не сочтёшь! А немец так же вот, как теперь, от заката солнца шёл. Тоже вначале потеснили они наши части, а как поднялась вся наша сила, ну и вымели мы их, как помелом.
— И ты сам их бил, дедушка? Дед крепко зажал заступ в руках.
Мальчик засмеялся: вот он у него какой, дед! А дед ещё раз поглядел на фашистов и сплюнул:
— Ишь, засученные рукава! Постойте, штаны засучивать не пришлось бы!
Уходя, Алёша и дед оборачивались, долго ещё глядели на рельсовый путь, пролегающий невдалеке, на взорванный мост через речку Купавку, на холмик под рябиновым деревцем.
…Дважды зима покрывала белым снегом могилы первых героев войны. Дважды на них зацветали весенние цветы. Оживало и рябиновое деревце. Оно не погибло, подсохли только некоторые ветви.
Алёша часто приходил к нему. И, усевшись на холмик под деревцем, мечтал о том времени, когда можно будет откопать клад, скрытый под ним от врагов.
Обнищал народ, истомился под властью жестоких захватчиков. Терпенья нет.
Стиснув зубы бродил по деревням с сумой через плечо дедушка Арсений, собирал милостыню, чтобы прокормить себя и внука. И возвращался всегда хмурым, печальным:
— Крепись, Алёша, — говорил он, — худо живут люди, у самих есть нечего, вот погрызём сухую корочку — и на том спасибо!
Но однажды пришёл он весёлый, вместо сухой корки добрую весть принёс:
— Весенний гром гремит, вражьей силе капут сулит! Собирайся, пойдём послушаем.
В Брянских лесах не раз гремели выстрелы, с грохотом срывались под откос поезда, взорванные партизанами. Но такого грома ещё не слыхали в деревне Кочки. Он был в сто раз сильнее того, что бушевал тогда, летом 1941 года.
— Пора, — сказал дед, — идёт наша главная сила!
Алёша, как на праздник, надел свой лучший пиджак и, взяв на плечи две лопаты, ушёл вместе с дедом в лес.
Подошли они к рябиновому деревцу, смотрит дед — а оно красное как кровь. Облепили его рябиновые ягоды, крупнее, чем на всех других кустах.
— Эхма, — удивился дед, — до чего красна рябина-ягода!
Алёша хотел сорвать ягодку, да не посмел: вспомнил, что эта рябина над могилой.
Дед ударил заступом, и Алёша стал копать, нажимая изо всех сил на лопату. Земля слежалась, копать было трудно да и опасно: немцы могли увидеть.
По стальным путям мчались через Брянские леса на восток эшелоны. Немецкие танки, пушки, солдаты проносились в грохоте колёс. Поезд за поездом шли тесно.
Сквозь заросли кустов дед смотрел на них жадными глазами, как охотник, выбирая добычу получше.
Алёша устал, пот лил с него градом. Яма стала ему уже по пояс, но пушки всё не было.
— Дедушка, неужели утащил кто-нибудь?
— Нет, — сказал дед, — у этого клада стража…
И вот что-то звякнуло о лопату. Звук этот отозвался прямо в сердце Алёши.
Дед, ощупав пальцами дуло, стал осторожно отгребать землю руками.
Вскоре старый и малый вытащили пушку, накрытую промасленной шинелью убитого артиллериста, и стали устанавливать её под деревцем.
— Эх, обтереть-то нечем! — тревожился дед. — Замок в глине, шинель в глине.
— А вот, — сказал Алёша, — моей одёжей!
— Давай, — сказал дед. — Для большого дела чего жалеть!
Алёша не пожалел нового пиджака. И скоро пушка была готова к бою.
Дед не умел обращаться со сложным прицелом и наводил простым способом: открывал затвор и смотрел в дуло. Алёша заглянул за ним следом и увидел в кружке света фермы моста.
Старик раздвинул станины, вогнал сошники в землю и заправил снаряд, выбрав гильзу подлиннее. Он не ошибся: это был бронебойный. И в ту же минуту показался бронепоезд, красуясь громадными башнями со множеством пушек, на всех парах спешил он на восток, туда, где гремело сражение.
— Дёргай! — шепнул старик мальчику.
— Ай да мы! — крикнул дед. — Котёл пробили! А ну, давай, давай!
Он снова стал наводить орудие.
Немцы из всех смотровых щелей, во все бинокли высматривали: откуда раздался выстрел? Все пушки бронепоезда изготовились открыть огонь, поводя стволами.
Полсотни орудий — против маленькой пушки.
Но дед не робел. Он нацелился влепить чудовищу ещё один снаряд, облюбовав какой-то особый, красноголовый.
— Дед, гляди-ка! — крикнул Алёша.
Из-за поворота показался следующий немецкий поезд. Старик взглянул и замер:
— Упредить не поспели… Сигнала нет… Сейчас… Эх, и врежет им!
Машинист увеличивал ход, чтобы с разгона взять крутой подъём после уклона. Колёса паровоза бешено крутились, а за ним тяжело грохотали вагоны и платформы с тяжёлыми танками.
И вся эта махина с полного хода врезалась в хвост бронепоезда. От страшного удара передний поезд изогнулся, взгорбился и стал рассыпаться на куски. А чёрная громада налетевшего паровоза, окутанная паром, медленно заскользила по рельсам, счищая с них стальные коробки бронепоезда, как плугом. Рельсы со шпалами вздымались, закручиваясь штопором. Бронированные платформы вместе с людьми и пушками валились под откос и в речку Купавку. Машинист включил тормоза, но было уже поздно: из-под колёс брызгали огонь и дым, а вагоны лезли один на другой. Тяжёлые танки, сорвавшись с платформы, летели под откос.
Лесное эхо умножало гул и скрежет крушения.
И вдруг ахнул такой взрыв, что волосы дыбом поднялись. Старый и малый поползли на четвереньках прочь, хотели было бежать, да вспомнили про пушку.
Вернулись за ней и, не глядя на то, что творилось там, на рельсах, впряглись в дышло и потащили пушку в лес, через пни и кочки.
И долго ещё слышно было, как позади них грохотало, трещало и ухало…
Этот рассказ записан со слов суворовца Алексея Казарина на торжественном вечере 23 февраля в Краснознамённом зале знаменитого суворовского училища на Волге.
После Алёши с воспоминаниями о гражданской войне выступал седобородый ефрейтор Арсений Казарин, который теперь служит здесь, в училище, на хозяйственной должности.
Читайте также: