Нагибин председатель краткое содержание

Обновлено: 05.07.2024

Выбор между халтурой и искусством был не первой и не единственной амбивалентностью судьбы Нагибина. Самая ранняя связана с происхождением писателя. Об этом он тоже откровенно написал в дневнике: "Моё анкетное существование весьма резко отличается от подлинного".

Того мальчика, кто явился в мире 3 апреля 1920 года в Москве, должны были звать Юрием Кирилловичем Нагибиным. Его отцом был дворянин Кирилл Александрович Нагибин. Он был расстрелян на реке Красивая Меча в 1920 году за участие в белогвардейском восстании в Курской губернии (по словам сына, казнен "за сочувствие мужикам"). В это время жена погибшего Ксения Алексеевна ждала ребенка. Позже она вспоминала, что пыталась избавиться от плода, но не получилось.

Ксения Алексеевна вышла замуж за друга покойного мужа, адвоката Марка Яковлевича Левенталя, он усыновил Юрия и дал ему свое отчество. Изменение отчества помогло Юрию с отличием окончить школу и беспрепятственно поступить сначала в Первый московский медицинский институт, а затем перевестись на сценарный факультет ВГИКа. Он был уже взрослым человеком, когда узнал от матери правду о своем рождении. Юрий Нагибин с мамой. Фото: caoinform.moscow

Марка Левенталя арестовали и сослали в Кохму Ивановской области в 1927 году. Мать в третий раз вышла замуж, но и этого мужа, прозаика Якова Рыкачёва, в 1937 году тоже посадили. Правда, до этого он успел узнать о литературных опытах пасынка и поддержать их.

По трагическим "политическим" причинам Юрию Нагибину не довелось испытать отцовского воспитания. Главным авторитетом для него была мама. Зрелый писатель в том же дневнике, которому доверял, похоже, больше, чем кому бы то ни было из людей, отметил, что родной отец непрестанно напоминает ему о себе.

Среди тех, кто привечал ранние литературные труды Юрия Нагибина, были также Юрий Олеша и Валентин Катаев. Юрия Нагибина двадцатилетним приняли в Союз писателей.

В начале войны ВГИК эвакуировали в Алма-Ату, а студент Нагибин отправился на фронт. Последняя жена писателя, Алла Григорьевна, пережившая его на много лет и давшая в преддверии столетнего юбилея интервью , сказала, что Юрий Маркович сам попросился на фронт. Будто бы мать посоветовала: сказала, что тот, кто хочет стать писателем, должен пройти через войну. Так или иначе, но Нагибин осенью 1941 года попал на Волховский фронт в отдел политуправления (позже служил также в политотделе 60-й армии Воронежского фронта). Это была далеко не передовая: в боевые обязанности "политрука" Нагибина входили разбор вражеских документов, выпуск пропагандистских листовок, ведение радиопередач. Но и на этой относительно спокойной "работе" он получил две контузии и после второй был комиссован, работал специальным корреспондентом газеты "Труд". Нагибин пришел с войны инвалидом. По воспоминаниям жены, до конца своих дней плохо слышал, а также страдал нервным тиком, который проявлялся в минуты волнения – взмахом руки, точно крестящейся. И вспоминать о войне писатель не любил. Юрий Нагибин за работой. Фото: yandex.by

И все-таки мама оказалась права: война повлияла на писательское становление Юрия Марковича. По крайней мере, помогла ему заявить о себе как о писателе. В 1943 году вышел первый сборник рассказов Нагибина под названием "Человек с фронта". Фронтовые рассказы и очерки Юрия Нагибина выходили довольно густо в 1944-1945-м годах и носили такие же характерные названия: "Большое сердце", "Гвардейцы на Днепре", "Две силы", "Ценою жизни", "Дважды рождённый" и пр. А после войны, в 1954 году, вышел его же сборник "Рассказы о войне". Да и позже выходила различная военная проза, в том числе для детей в профильных издательствах.

Была ли военная проза для Нагибина в той категории, о которой он так непочтительно отзывался? Скорее, "халтурой" он окрестил для себя тексты, писавшиеся после Великой Отечественной о различных народно-хозяйственных заботах. Об их содержании тоже красноречиво свидетельствуют заголовки книг Нагибина, выходивших в 1950-е годы: "Зерно жизни", "Государственное дело", "Партийное поручение", "Всегда в строю". К этому периоду относятся и статьи в газетах, написанные в унисон с политикой партии. Обратившись опять к дневнику Юрия Марковича, находим колоритные эпизоды: "Один раз продержался на том, что писал месяц для газеты о Сталинском избирательном округе. (Это было в 1950 году). А там у меня какие-то цыгане табором приходят голосовать за Сталина с песнями-плясками, а их не пускают. Они кричат, что хотят отдать свои голоса за любимого вождя… Грузинский лётчик-инвалид, сбитый в бою, приползает на обрубках… Редактор спрашивает: "Скажите, что-нибудь из этого всё-таки было?". Я говорю: "Как вы считаете, могло быть?". Он: "Но мы же могли сесть!". Но не только не сели, а ещё и премиальные получили!"

Вместе с тем в послевоенном творчестве Юрия Марковича был и сценарий фильма "Председатель" 1964 года, который снял Алексей Салтыков, в котором блистали Михаил Ульянов и Нонна Мордюкова. Оба получили по выходе фильма в свет страшные критические разносы, а потом – почетные награды: Михаил Ульянов –Ленинскую премию за исполнение роли Егора Трубникова, Нонна Мордюкова – Государственную премию РСФСР имени братьев Васильевых "За создание женских образов в кино". Что касается сценариста, то он получил инфаркт. Михаил Ульянов в фильме "Председатель".

Фильм "Председатель" повествовал о том, как демобилизованный фронтовик Егор Трубников возвращается в родную деревню восстанавливать разорённый колхоз, застает полную разруху, и начинает наводить в хозяйстве порядок "фронтовыми" методами, жесткими и непопулярными в народе. Кстати, эта история имела реальный прототип – партизана Кирилла Орловского, ставшего после войны председателем колхоза в белорусском селе Мышковичи. Статья о нем вышла в журнале "Огонёк" и была перед глазами Нагибина, пока он писал сценарий, а Михаил Ульянов пользовался ею в работе над образом Трубникова.

Фильм нарушал сразу множество табу советского киноискусства. Он признавал правду об ужасающем положении, в котором оказалось после войны советское хозяйство. Кино, не по своей воле, оперировало "лубками" вроде "Кубанских казаков" – фильмом прекрасным, но чрезмерно, мягко говоря, оптимистичным. Сценарист "Председателя" не скрывал горькой реальности: деревня обезлюдела, мужики наперечет, председателем становится инвалид, бабы и дети живут впроголодь, а отношения между людьми далеко не идиллические, что отражено в картине в семейной истории Трубниковых. А еще в ленте были выпады в адрес партийного и советского начальства: оно выведено привыкшим к человеческому горю и нуждам, подменяющим решение проблем трескучими лозунгами. Трубников ведет борьбу не только с бесхозяйственностью на селе, но и с бестолковостью в кабинетах, то решительно, как на передовой, а то хитростью.

Юрий Нагибин восстановился от инфаркта. Но эта история добавила ему скепсиса в отношении к власти. То есть амбивалентности, которую он признавал и от которой страдал всю жизнь. Внешне благополучный "совпис", член редколлегии журналов "Знамя", "Наш современник", член правления Союза писателей РСФСР с 1975 года и Союза писателей СССР с 1981 года, он порой позволял себе неожиданные "выходки". Например, в 1966 году подписал письмо в защиту "диссидентов" А. Синявского и Ю. Даниэля. Написал актуальную повесть "Встань и иди" о сложных взаимоотношениях сына и отца, попавшего в маховик репрессий и таким образом "расставшегося" с семьей. По сюжету, отец из лагеря попадает в ссылку, потом опять в лагерь либо на другое поселение, и сын видит его эпизодически, и при всякой встрече отмечает, как тот слабеет и деградирует. Правда, эту повесть Нагибин не собирался публиковать, держал в секрете, но в перестройку она вышла в "Юности".

Политические взгляды Нагибина отразились и на его семейной жизни. Известно, что Юрий Маркович был женат шесть раз. Предпоследней его супругой была поэтесса Белла Ахмадулина. А последней – уже упомянутая Алла Григорьевна. Это с ее легкой руки была опубликована повесть "Встань и иди". И ни в одном браке у Нагибина не было детей. Алла Григорьевна сказала в одном из интервью, что они поженились после вторжения советских войск в Чехословакию, и писатель заявил: "В этой стране я не хочу иметь детей". Он не видел будущего для своего ребенка в СССР.

"Халтурой" Нагибин считал не только политические, конъюнктурные произведения, но и сочинения, написанные исключительно ради заработка, не затрагивающие души и сердца, а только эксплуатирующие профессиональные навыки. Таковыми были, например, киносценарии. За свою жизнь он "настрогал" порядка сорока сценариев, и не все они были халтурой в обидном смысле слова. Так, Юрию Марковичу принадлежат сценарии кинофильмов "Чайковский", "Красная палатка", "Детство Бемби", "Юность Бемби", оскароносного "Дерсу Узала". А молодое поколение советских зрителей высоко оценило вклад Юрия Нагибина в отечественное приключенческое кино: это он создал сценарии цикла фильмов про гардемаринов: "Гардемарины, вперёд!" "Виват, гардемарины!" и "Гардемарины III". Сценарии Юрий Маркович писал в соавторстве с режиссером Светланой Дружининой и автором романа "Трое из навигацкой школы" Ниной Соротокиной.

Давно уже идут разговоры о создании четвертой части киносаги, относящейся к временам Русско-турецкой войны, и в прошлом году его начали снимать. И как раз ушла из жизни Нина Соротокина . Сценарий четвертой части написала режиссер Светлана Дружинина. Нам представится возможность сравнить сценарную работу старой команды с "авторским" детищем. Кадр из фильма "Гардемарины".

Как отозвался однажды режиссер Андрей Кончаловский о Юрии Нагибине, тот был талантливейшим писателем, журналистом и сценаристом, но ему дорого пришлось заплатить за тёплое место под солнцем в советской системе. По мнению Кончаловского, единственной отдушиной для Нагибина был его "Дневник" – самое лучшее и пронзительное произведение. Но при всем уважении к "Дневнику", это не единственная писательская заслуга Юрия Марковича.

От подёнщины, от хвалебных газетных статей, журнальных очерков, пафосных киносценариев Юрий Нагибин отдыхал, сочиняя внешне простенькие рассказы о природе. Они не требовали политического подтекста. Есть мнение, что по этой же причине негласно предпочитали красоты родной природы как неиссякаемый источник вдохновения и Михаил Пришвин, и Константин Паустовский. А главный современный знаток советской литературы Дмитрий Быков нашел основание назвать Юрия Марковича "новый Тургенев". И это не только природные зарисовки и внимание к мелким деталям.

"…проза его… точная, пластичная, высокопарная, очень "дворянская". Наверное, он был единственный "дворянин" в русской прозе 70-80-х годов. И плюс, конечно, замечательная сентиментальность, любовь к матери, все эти прекрасные дворянские добродетели. …Мне нравится, что он жалеет детей, зверей. Мне нравится его чрезвычайно страстное, живое, горячее, влажное отношение к миру. Я думаю, что "Старая черепаха" - это вообще лучший детский рассказ, написанный в 20-м веке в России", - отозвался Быков о Нагибине.

"Тропинка обогнула куст боярышника, и лес сразу раздался в стороны: посреди поляны в белых сверкающих одеждах, огромный и величественный, как собор, стоял дуб. Казалось, деревья почтительно расступились, чтобы дать старшему собрату развернуться во всей силе. Его нижние ветви шатром раскинулись над поляной. Снег набился в глубокие морщины коры, и толстый, в три обхвата, ствол казался прошитым серебряными нитями. Листва, усохнув по осени, почти не облетела, дуб до самой вершины был покрыт листьями в снежных чехольчиках.

— Так вот он, зимний дуб!

Он весь блестел мириадами крошечных зеркал, и на какой-то миг Анне Васильевне показалось, что ее тысячекратно повторенное изображение глядит на нее с каждой ветки. И дышалось возле дуба как-то особенно легко, словно и в глубоком своем зимнем сне источал он вешний аромат цветения.

Анна Васильевна робко шагнула к дубу, и могучий, великодушный страж леса тихо качнул ей навстречу ветвью. Нисколько не ведая, что творится в душе учительницы, Савушкин возился у подножия дуба, запросто обращаясь со своим старым знакомцем.

— Анна Васильевна, поглядите.

Он с усилием отвалил глыбу снега, облепленную понизу землей с остатками гниющих трав. Там, в ямке, лежал шарик, обернутый сопревшими паутинно-тонкими листьями. Сквозь листья торчали острые наконечники игл, и Анна Васильевна догадалась, что это еж.

— Вон как укутался! — Савушкин заботливо прикрыл ежа неприхотливым его одеялом.

Затем он раскопал снег у другого корня. Открылся крошечный гротик с бахромой сосулек на своде. В нем сидела коричневая лягушка, будто сделанная из картона; ее жестко растянутая по костяку кожа казалась отлакированной. Савушкин потрогал лягушку, та не шевельнулась.

— Притворяется, — засмеялся Савушкин, — будто мертвая! А дай солнышку поиграть, заскачет ой-ой как!

Он продолжал водить ее по своему мирку. Подножие дуба приютило еще многих постояльцев: жуков, ящериц, козявок. Одни хоронились под корнями, другие забились в трещины коры; отощавшие, словно пустые внутри, они в непробудном сне перемогали зиму. Сильное, переполненное жизнью дерево скопило вокруг себя столько живого тепла, что бедное зверье не могло бы сыскать себе лучшей квартиры. Анна Васильевна с радостным интересом всматривалась в эту неведомую ей, потайную жизнь леса, когда услышала встревоженный возглас Савушкина:

— Ой, мы уже не застанем маму!

Анна Васильевна вздрогнула и поспешно поднесла к глазам часы-браслет — четверть четвертого. У нее было такое чувство, словно она попала в западню. И, мысленно попросив у дуба прощения за свою маленькую человеческую хитрость, она сказала:

— Что ж, Савушкин, это только значит, что короткий путь еще не самый верный. Придется тебе ходить по шоссе.

Савушкин ничего не ответил, только потупил голову.

"Боже мой! — вслед за тем с болью подумала Анна Васильевна. — Можно ли яснее признать свое бессилие?" Ей вспомнился сегодняшний урок и все другие ее уроки: как бедно, сухо и холодно говорила она о слове, о языке, о том, без чего человек нем перед миром, бессилен в чувстве, о языке, который должен быть так же свеж, красив и богат, как щедра и красива жизнь.

И она-то считала себя умелой учительницей! Быть может, и одного шага не сделано ею на том пути, для которого мало целой человеческой жизни. Да и где он лежит, этот путь? Отыскать его не легко и не просто, как ключик от Кощеева ларца. Но в той не понятой ею радости, с какой выкликали ребята "трактор", "колодец", "скворечник", смутно проглянула для нее первая вешка.

— Ну, Савушкин, спасибо тебе за прогулку! Конечно, ты можешь ходить и этой дорожкой.

Юрий Нагибин - Председатель краткое содержание

Председатель - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

Часть первая. БРАТЬЯ

. Околица деревушки. Покосившиеся избы под сопревшими соломенными крышами. Пыльный большак огибает деревушку. На бугре под березами пасется бедное стадо: десятка полтора худых коров, несколько телят, овец, коз. Пожилой пастух играет на жалейке что-то тихое, грустное. Рядом с ним лежит на животе подросток лет шестнадцати, босоногий, в ситцевой рубашке без подпояски и портах "ни к селу, ни к городу". Он задумчиво слушает жалкую мелодийку.

Старик, видимо, хочет передать ему свое искусство. Он вынимает ивовую дудочку изо рта, накладывает пальцы на лады, снова подносит ко рту, дует, и неожиданно слабое его дыхание рождает мощный, волнующий звук боевой трубы.

Парень вздрагивает, подымается на локтях. Из-за перелеска к деревне, клубя пыль на дороге, выходит конная красноармейская часть. Парень вскакивает и стремглав сбегает с бугра.

Как завороженный глядит он на бойцов в остроконечных шлемах с красными звездами, на их усталые, обветренные лица, на их худых, поджарых коней, глаза его горят, каждая мышца тонкого мальчишеского тела напряжена

Из деревни выбегают ребятишки и подростки, но в них приметны лишь обычное молодое любопытство и та простая радость, с какой дети глядят на конников.

Один из конников держит на поводу оседланного коня, то ли владелец его пал в бою, то ли, раненный, отстал от части. Он замечает страстное напряжение босого паренька и полушутя-полусерьезно подзывает его взмахом руки.

Тот неуверенно подходит. Конник показывает: садись! Парень глядит на него, все еще не веря. И вдруг одним взмахом вскакивает на спину коня и твердой рукой хватает повод.

- Егорка. Егорка! - кричит ему с околицы коренастый, широколицый мальчонка. -Ты куда.

-На войну! - обернувшись, бросает Егорка.

Конники на рысях удаляются прочь от деревни.

Ночь. В мутном свете месяца чернеют стропила сгоревших изб, голые печи похожи на кладбищенские памятники. Сиротливо горбятся соломенные и тесовые крыши уцелевших изб. Где-то тоскливо воет собака.

К околице, разбрызгивая сапогами весеннюю грязь, приближается человек с рюкзаком за плечами. На околице уцелел лишь покосившийся столб, перед ним ямина, полная воды. Человек протягивает вперед левую руку, хватается за столб и перескакивает через яму.

Бешенный, взахлеб, лай прорезает тишину ночи. Черным клубком на человека наскакивает большой худющий пес. Человек замахивается на пса, тот отскакивает, давясь лаем. И в это время другой пес налетает сзади и хватает человека за шинель. Человек оборачивается и ногой отшвыривает пса. При этом сам едва не падает.

Со всех сторон, внезапно отделяясь от тьмы, будто рождаясь в ней, на человека наскакивают тощими призраками голодные, одичавшие псы.

А один пес, посмелее, кидается прямо ему на грудь. Острые клыки звонко клацнули у самого горла человека.

Человек быстрым, цепким взглядом оглядывает "поле боя". Он делает несколько быстрых шагов и прислоняется к стволу обгорелого тополя - теперь он защищен с тыла. Двигая плечами, он стягивает со спины рюкзак. Тут обнаруживается, что у него нет правой руки, пустой рукав засунут в карман.

Внимательно следя за собаками, порой отбиваясь от них ногами, человек, кружась на каблуке, беспорядочно молотит рюкзаком по собачьим головам. С визгом, с рычанием худые призраки разбегаются.

Человек быстро пересекает улицу.

Собаки устремляются за ним следом, но человек уже достиг крыльца большой, справной избы под железом. Он колотит в дверь рукой.

Никто не отзывается. Человек колотит в дверь сперва носком, потом каблуком сапога. Наконец в сенях послышался слабый шум, под притолокой возникла узкая полоска света.

С лязгом упал железный засов, тренькнул крючок, и ржаво заскрипел в замке ключ. Дверь приоткрывается едва-едва.

- Да пустите же, наконец, - говорит человек. - И так кабыздохи чуть не сожрали.

Дверь распахивается во всю ширь. Защищая рукой фитилек керосиновой лампы без стекла, наружу выглядывает кто-то небритый, с широким плоским лицом, на котором написаны испуг и смятение.

- Егор! - Губы небритого поползли в расслабленной улыбке. - Братуша.

- От кого запираешься? - с усмешкой спрашивает Егор.

- Братуша! - будто не слыша, повторяет Семен и, пятясь, входит в дом.

Егор кидает рюкзак на лавку, сбрасывает шинель, он слышит, как Семен снова накидывает на дверь многочисленные запоры.

- Донь! - приглушенно зовет Семен, глядя на печь. - Донь, слазь, Егор приехал.

- Не ори, детей разбудишь! - слышится с печи женский голос.

Ситцевая занавеска колыхнулась, показалась полная белая нога. Отыскивая опору, нога заголяется все выше, открылось круглое, полное колено, мясистая ляжка, тут Доня наконец сообразила откинуть подол.

- Здравствуйте, - говорит Доня, протягивая Егору маленькую толстую руку. Она невысока ростом, лицом, белым и румяным, красива.

Семен тем временем повесил лампу на длинный крюк, выкрутил посильнее фитиль. По стенам к потолку пополз трепещущий свет, озарив все углы большой неопрятной избы. Жестяной умывальник, под ним лохань с помоями, почерневшая печь, сальные чугунки; на железной кровати крепко спят двое мальчиков, на лежанке вытянулся долговязый подросток, на сундуке - девочка лет тринадцати, в зыбке, подвешенной к матице, видимо, помещается младенец.

- Сколько их у вас? - спрашивает Трубников, присаживаясь на лавку.

- Шестеро, - отзывается Доня, - в зыбке близнята

- Живем тесно! - балагурским голосом заговорил Семен. - В темноте все друг на друга натыкаемся. А ты обзавелся наконец?

- Провоевал я свое потомство. Мы с женой за все время, может, и года вместе не были.

- А все ж хватит, чтоб пацана родить, - замечает Доня, собирая на стол.

- А я и на дочку был согласен, только жена боялась остаться вдовой с ребенком на руках. Не вышло - и все!

Доня зачем-то отправилась в сени. И вдруг, остро глянув на брата, Егор спрашивает шепотом:

- Все свои? Фрицевых подарков нету?

- Один, - так же шепотом, нисколько не удивленный вопросом, отвечает Семен. - Петька.

Брезгливая жалость на лице Егора Трубникова Неловкое молчание.

- А что мне было - на пулю лезть? - сумрачно оправдывается Семен. Зато дом сохранил, семью сохранил.

- Даже с прибавком! - зло бросает Егор.

С миской соленых огурцов и квашеной капусты входит Доня. Подозрительно поглядела на шептавшихся мужчин, подвинула Егору хлеб и сало.

С войны к брату возвращается Егор. Он беседует с братом и узнает о событиях, произошедших за время его отсутствия. Егор говорит, что нужно поднимать колхоз и желает стать председателем.

За минуту

16-летний подросток Егор садится на коня и уезжает на войну. В 1947 году ночью несколько собак пытаются напасть на человека, но тому удается их прогнать. Герой снимает со спины рюкзак и выясняется, что у него нет правой руки. Он отбывается от собак рюкзаком и стучит в дверь.

Жена рассказывает, что дела в колхозе идут плохо, после того как в районе появился новый председатель, который умел только водку пить. Братья остаются наедине, и Егор интересуется у
Семена, не подличал ли он при немцах, но тот отвечает отрицательно.

Семен боялся начальства и того, что не сможет прокормить большое семейство. Егор говорит, о том, что необходимо поднимать колхоз и желает стать его председателем, если его изберут.

ЖАНРЫ 360
АВТОРЫ 282 209
КНИГИ 669 842
СЕРИИ 25 798
ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 621 065

Поздняя осень 1917 года. Замоскворечье.

Клены свешивают из-за оград свои голые, лишь редко украшенные золотым или мрамористым листом ветви.

Улочка будто вымерла, и потому особенно гулок стук кованых сапог по каменным плитам тротуара. Идут три моряка-балтийца; Кныш, Рузаев и Зворыкин. Из подъезда за ними следят настороженные глаза дежурных так называемой домовой самообороны. Иногда вздрогнет занавеска в окне какого-нибудь мезонина, стрельнут вслед моряку заинтересованные, испуганные, а то и нежные женские глаза.

В одном доме чуть трепетавшая занавеска вдруг храбро отдернулась, и на моряков упал прямой, смелый, яркой синевы взгляд.

Зворыкин оборвал шаг, будто наскочив на незримую преграду. Он даже головой тряхнул, прогоняя наваждение.

Зворыкин сошел с тротуара и, задрав голову, сделал несколько шагов к дому.

Девушка в окне засмеялась. Зворыкин ринулся вперед.

Моряки двинулись своей дорогой.

Зворыкин, верно, и сам не помнил, как вбежал по скрипучим ступенькам наверх, как рванул запертую дверь и сорвал с запоров, как оказался в полутемной прихожей. Перед ним открылась анфилада комнат, и в самом конце этой анфилады была Она. Навстречу Зворыкину кинулась монашеского обличья нестарая женщина, похожая на располневшую боярыню Морозову, и, вздымая двуперстие, закричала во весь голос:

– Изыди, сатана. Свят. Свят. Свят.

И вот Она – в грозной близости от Зворыкина эта девушка кустодиевской красоты, конечно, не русская Венера, но русская Психея: стройная, статная, с тонкой талией и округлыми плечами, с сильными бедрами, ровным и легким дыханием, с лицом прелестным чистотой, свежестью и быстрой сменой выражения.

Подходя к ней, Зворыкин, едва ли ведая, что он делает, скинул на пол вещевой мешок, уронил с плеча винтовку, сорвал бескозырку и вдруг закрыл глаза и пошел, ведомый внутренним зрением.

И у девушки стало обреченное лицо, и она закрыла глаза и пошла ему навстречу, вытянув вперед руки. И они коснулись друг друга…

– Стойте! – громко шепчет она – Сей муж ниспослан нам свыше…

– Что ты мелешь, дурища? – раздраженно говорит старик Феофанов.

И все с удивлением глядят на распевшихся не по времени кенарей…

По лестнице кубарем скатывается Зворыкин, выбегает на улицу, но Кныш и Рузаев уже ушли…

…Окраина Замоскворечья. Поперек маленького дворика натянута веревка, на которой сушится и лубенеет под морозцем бедняцкое белье: латаные простыни, наволочки, штопаные чулки, детские лифчики, трусы, рубашки.

Раздвинув жестяные паруса двух простынь, во двор входит Зворыкин, он оглядывается, улыбается.

Из кривой хибары, похожей на сопревший лапоть, появилась маленькая пожилая женщина с тазом в руках, замахнулась, чтобы опорожнить таз, и увидела Зворыкина.

– Петруша. – проговорила она и выронила таз из рук.

– Маманя! – кинулся к ней Зворыкин. – Да ты что… Это ж я, Алеха!

– Сыночек… – маленькая женщина, всхлипывая, припала к большому телу сына, – до чего же ты с отцом покойным схож! Ну точь-в-точь он, когда с японской вернулся… может, даже лучше еще, – добавила она, застенчиво любуясь сыном.

– Алешка приехал! – слышится истошный крик.

– Кш, мелкота! – отбивается тот. – Держите, гостинцы привез. – Он бросает им свой вещевой мешок.

Мать с каким-то неуверенным выражением, то ли горестным, то ли испуганным, глядит на своего старшего.

– Надолго к нам? – тихо спрашивает она.

– Надолго, – улыбнулся Алексей. – Может, и навсегда… А ты чего такая смутная?

– Не знаю… – Она провела рукой по лицу. – Не верится мне, что это ты… Здоров ли, все ли у тебя ладится?

– Еще б не ладилось! Революцию сделал – раз, женился – два!

– Аль правда. Да когда же ты успел?

– Только что… по пути домой.

– Как звать жену-то?

– Невесту, – поправил Алексей. – Свадьбу еще не играли.

– Это покамест не уточнено… – чуть смущенно говорит Алексей.

– Шутишь небось? – слабо улыбнулась мать.

– Вот те крест. – И тут же сурово поправился: – Слово большевика! Купчишки Феофанова дочь. Может, слышала, скобяная торговля?

– Ох ты! – с уважением говорит мать. – И хорошее приданое дают?

– Какое приданое, им теперь хана. Приданое будет только от жениха.

– Да у нас хоть шаром покати!

– Ошибаешься, маманя, у нас теперь вся страна! Вот какие мы богатеи! – И, рассмеявшись, Алексей первым прошел в дом…

…Бедный свадебный стол в доме Зворыкиных. Во главе стола – Алексей с молодой женой. Рядом с ней – Варвара Сергеевна Зворыкина, дальше – юные члены семьи, а из посторонних – пожилой пьяненький сосед да верзила токарь по прозвищу Каланча Последний танцует польку в паре со Степаном Рузаевым.

– За молодых! – говорит сосед, и в ту же секунду снаружи раздается оглушительный взрыв.

Кныш схватился за наган. Алексей вскочил, общее смятение.

Пошатываясь, входит один из меньших Зворыкиных с черным лицом и опаленными волосами.

– Силен салют? – спрашивает он. Алексей достает из-под лавки пулеметную ленту, гнезда для патронов пусты.

– Ах, босяк! – говорит он укоризненно. – Весь боезапас извел. Ну ладно, а мы ведь так и не выпили за молодых. – И он неприметно подмигнул старшему из братьев.

– Горько! – покраснев, произнес тот и опустил глаза Кныш тяжелым, неотрывным взглядом уставился на целующихся молодых.

– …Мне Алешкин отец заместо брата родного был, – бормочет пьяненький сосед. – Всю русско-японскую мы с ним борт о борт прошли…

– Как же они тебя за мово-то отдали? – спрашивает Варвара Сергеевна невестку.

– И не жалко тебе их?

Председатель скачать fb2, epub бесплатно

Молодая сельская учительница Анна Васильевна, возмущенная постоянными опозданиями ученика, решила поговорить с его родителями. Вместе с мальчиком она пошла самой короткой дорогой, через лес, да задержалась около зимнего дуба…

Для среднего школьного возраста.

Каким он был, Юрий Гагарин, первый космонавт планеты? Как и где прошло его детство? Как и где он учился? Как стал космонавтом? Об этом написал Юрий Нагибин (1920–1994) в своей книге " Рассказы о Гагарине ".

Дошкольник Вася увидел в зоомагазине двух черепашек и захотел их получить. Мать отказалась держать в доме сразу трех черепах, и Вася решил сбыть с рук старую Машку, чтобы купить приглянувшихся…

Для среднего школьного возраста.

Семья Скворцовых давно собиралась посетить Богояр — красивый неброскими северными пейзажами остров. Ни мужу, ни жене не думалось, что в мирной глуши Богояра их настигнет и оглушит эхо несбывшегося…

В последнее время среди читателей и зрителей значительно возрос интерес к историческому жанру, что вполне объяснимо. Прошлое — это наши корни, традиции. Кроме того — это настоящий кладезь для приключенческого жанра.

Предлагаемый киносценарий касается далекой страницы истории — трудного начала царствования Елизаветы, дочери Петра I. В задачу авторов вовсе не входил показ политической, экономической, научной и т. д. жизни России того времени. История здесь не более чем фон, на котором развиваются приключения трех друзей — отпрысков обедневших семей — Алеши Корсака, Саши Белова и незаконного княжеского сына Никиты Оленева.

«Был ли в яви или только приснился мне этот странный мальчик, овеянный нежностью и печалью нездешности, как Маленький принц Антуана де Сент-Экзюпери?

Для среднего школьного возраста.

В конце последнего дня школьного детства Женя Румянцева назначила встречу герою-рассказчику через десять лет, двадцать девятого мая, в восемь часов вечера, в среднем пролете между колонн Большого театра…

И поныне памятны и радостны мне вечера тогдашнего деревенского предзимья, когда в доме шумно и весело принимались растапливать дедушкину лежанку. Топили ее спелым, золотистым камышом, накошенным по перволедью на Букановом займище. Как почти всякий пожилой сельский житель, много испахавший земли, навихлявший спину в травокосы и хлебные жнитвы, дедушка Леша теперь маялся поясницей и когда чувствовал особенную надсаду, то наказывал хорошенько прокалить низкую продольную голландку, тем паче что уже не решался забираться на высокую и отвесно стоявшую печь, которую за эту ее неприступность прозвал "Порт-Артуром". Из семейных преданий я уже знал, что дедушка Леша в молодости побывал на японской войне и потом часто поминал это загадочное слово: "Порт-Артур".

Тихон Антонович Пантюшенко

Рецензент Владимир Глушаков

"Добро и красота незримо разлиты в мире" - эти слова принадлежат великому американскому поэту Генри Лонгфелло. Категории добра и красоты вечны, потому что они не существуют вне жизни, изменяются вместе с ней, не терпят оцепенения.

Новый роман Тихона Пантюшенко о борьбе добра и зла, о нелегких судьбах врачей написан в остросюжетной манере.

Мы шли с работы. Около домов на камне лежал белый холодный свет вечереющего дня. И солнце было низко; оно рано уходило за кирпичные трубы кочегарок, эти угрожающие пальцы земли. Начиналась тихая сонная осень. Ветер дул реже и не был так жесток, как раскаленным ноющим летом. Небо побелело и стало ближе и ясней, будто опустило глаза к человеку.

Каждую прожитую осень я помнил с детства, и всегда она была такая же, как теперь. Белое небо, белая земля, пустой безголосый простор без конца и холодно.

Николай Михайлович ПОЧИВАЛИН

Она появилась из-за деревьев неожиданно и бесшумно, как неожиданно и бесшумно возникает на ветке любопытствующий воробышек: только что его еще не было, и вот он уже есть - рыжий, непоседливый, скачущий на ветке и поблескивающий черными бусинками.

- Вы домик строите? - тоненьким чистым голосом спросила она, не слезая с велосипеда.

- Что? - Сергей Иванович оторвал взгляд от доски, которую строгал. Да, домик, домик.

Николай Михайлович ПОЧИВАЛИН

МОЯ СБЕРЕГАТЕЛЬНАЯ КНИЖКА

Рассказ об одной поездке

Отец ушел на пенсию и, затосковав в первые же дни от безделья, принялся за занятие, которым лечатся в подобных случаях, должно быть, все пенсионеры, - начал перебирать собственный архив.

Наверно, людей, удалившихся на отдых, к подобному занятию подсознательно толкает еще и желание осмыслить собственную жизнь, нередко длинную и значительную, оглянуться с крутого перевала на прошлое.

Николай Михайлович ПОЧИВАЛИН

Поглядывая по сторонам, Тимофей Васильевич пересек железнодорожные пути, вышел на привокзальную площадь. Что значит - весна и канун праздника: толчея, ребята с девчатами в обнимку, с гитарами, не поймешь, кто уезжает, кто провожает, а кто просто глазеет, как на фронтоне вокзала электрики навешивают по деревянному планшету гирлянды разноцветных лампочек. И над всей этой беспечной разноголосицей, суматохой, пестротой, перебивая смешанный душок мазута, щебенки, горячего металла и чего-то еще, стойко вокзального, непривычно чистый запах молодой травки, пробрызнувшей на газонах, и крохотных листочков тополей, только вылупившихся из клейких почек.

Николай Михайлович ПОЧИВАЛИН

В одной своей книжке я рассказал о судьбе сверстников, с которыми больше двадцати лет тому назад окончил десятилетку. Книжка вышла, я меньше всего думал как-либо возвращаться к ней, и вдруг это письмо из небольтого городка, расположенного неподалеку от Воронежа.

". Вы пишете, что ничего не известно о судьбе Леши Опарина. А я знаю о нем все, до последнего смертного вздоха его. И похоронен он тут. Будете в наших краях - расскажу. Письма же писать больно я не мастерица. "

Николай Михайлович ПОЧИВАЛИН

Этот райцентр называется по-другому, но я про себя называю его Рябиновым: рябины растут здесь почти у каждого дома в палисадниках, вдоль узких районных тротуаров, стайкой сбегаются к светлому двухэтажному особняку райкома партии. И сообразно времени года всякий раз на особицу украшают поселок. Ранней весной - выкидывая крохотные узорные листья; в начале лета - посвечивая восковым глянцем плотно посаженных, еще по-родимому сморщенных ягод; осенью - то празднично полыхая литыми гроздьями под тихим солнцем, то мокро блестя под дождем по первому снегу, наконец, - алея в белизне, радуя глаз и отощавших на урезанном пайке воробьишек. Тут невольно приходит на память превосходный рассказ Александра Яшина; чем больше лет остается позади, тем чаще вспоминаю, как покойная мать, тогда еще совсем молодая, варила в медном тазу свое любимое рябиновое варенье - янтарное, сладко-горьковатое, как и сама жизнь.

Свет и тьма всегда ходят под руку. Обычно полярные, они иногда сливаются, порождая вихрь событий и эхом перемен прокатываясь по миру. Именно такое эхо готова породить Шаная – дочь короля и хозяйка Теней. Но чего же в ней больше: тьмы или света? И сумеет ли она совладать с доставшейся ей силой? На эти вопросы ответит лишь время.

После свадьбы муж Кристианы Мэдисон, граф Рэднор, превратился в жестокого, мелочного и желчного тирана, не способного к тому же исполнить супружеский долг. Стыдно сказать, графиня вздохнула с облегчением, узнав о его загадочной гибели. А потом… покойный супруг воскрес. Более того, к нему вернулось все его обаяние и мужественность.

Брак, начавшийся кошмаром, становится чередой дней и ночей, полных жаркой страсти, но Рэднора преследует таинственный шантажист, угрожающий открыть его жене всю правду…

Предисловие Ильи Эренбурга

Alberto Moravia. Racconti romani. 1954.

Перевод с итальянского

Альберто Моравиа. Римские рассказы. Издательство иностранной литературы. Москва. 1956.

Выход один – сделать чужую дорогу своей, врагов обратить в друзей и научиться жить заново…

Читайте также: