Мой дагестан расул гамзатов краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
Поэт использует приём олицетворение. Он наделяет душой целый регион с его высокими горами, лесами и реками. В строках ощущается трепетное отношение и уважение автора к родине, поэтому, чтобы ответить своему собеседнику, лирический герой взбирается на высокую гору и только тогда обращается к Дагестану с речью:
«Немало краев повидал я, но ты
По–прежнему самый любимый на свете.
Признаваясь родине в любви, лирический герой объясняет, что делает это редко не потому, что его чувства недостаточно сильны, а потому что, по его мнению, дела важнее слов:
Я молча люблю, потому что боюсь:
Поблекнет стократ повторенное слово.
Так поэт говорит о своих чувствах. Он подчёркивает, что именно родные края научили его ценить действия выше, чем разговоры.
Лирический герой упоминает о бедах, выпавших на долю Дагестана, о войнах, которые случались на его территории. Тогда, замечает автор, готовность встать на защиту своей земли и пролить кровь за родных служила достаточным доказательством преданности:
Твои сыновья, говорившие мало,
Шли на смерть, и клятвой в сыновней любви
Звучала жестокая песня кинжала.
В мирное же время признанием в любви был упорный труд на благо родины:
Клялись молчаливые дети твои
Стучащей киркой и косою звенящей.
Посылка к внешнему действию остается только посылкой, и намечаемая было фабула, так и не обозначившись, разрушается. Однако все это дает толчок воображению писателя, дает толчок для развития его чувств, настроений.
Лирический герой книги — сам Р. Гамзатов, они тождественны настолько, насколько вообще могут быть тождественны автор и герой. Все, о чем рассказывается в книге, читатель видит только сквозь призму авторского зрения, весьма пристрастного и субъективного, и Р. Гамзатов не пытается маскировать эту призму, а, наоборот, сознательно акцентирует на ней наше внимание, ибо говорит о себе как о сыне Дагестана, говорит о своем отношении к Дагестану, к людям, населяющим его, к его истории, преданиям, легендам.
Вся книга — от начала до конца — есть не что иное, как взволнованный монолог лирического героя, полный экспрессии, а порой — мягкого, добродушного юмора. Встречающиеся в книге притчи, предания, легенды являются составными частями монолога. Нет притч, преданий, легенд, вставленных в повествование; есть притчи, предания, легенды, рассказанные Р. Гамзатовым. Читатель ни на секунду не перестает слышать как бы живой авторский голос.
С. Липин, возражая И. Гринбергу, М. Кузнецову, оспаривает и точку зрения Л. Антопольского, не соглашаясь с тем, что в основе построения гамзатовской прозы лежит биографический принцип. Чтобы как-то протянуть сюжетную хронологическую линию, пишет С. Липин, Антопольскому приходится выхватывать воспоминания лирического героя то с конца, то с середины книги, что противоречит биографическому принципу.
Автобиографические элементы в произведении вовсе не должны располагаться в хронологической последовательности, как утверждает С. Липин. Воля автора, в каком порядке расположить их в произведении.
Прежде всего это — наш современник. Он несет в себе черты не только глубоко индивидуальные, но и общие, свойственные каждому советскому человеку. При всей индивидуальности каждой личности, во всех советских людях неизменно живут и общие, объединяющие всех чувства — патриотизма, братства со всеми народами нашей страны, солидарности с трудящимися всего мира и т. д. Эти общие чувства в лирическом произведении получают подробную индивидуальную расшифровку; выраженные прямо, декларированно, они несут на себе основную идейную нагрузку произведения, выявляя, наряду с индивидуальными, типические черты характера советского человека.
Р. Гамзатов рассказывает, как во время переезда их семьи в другой аул тяжело заболела мать и он, тогда еще младенец, оказался под угрозой смерти. Но в ауле, куда они приехали, нашлась одинокая женщина, у которой недавно умер ребенок. Она-то и выходила, выкормила своей грудью обреченного на голодную смерть малыша. И теперь Р. Гамзатов называет эту женщину своей второй матерью.
Точно так же две родины-матери есть у поэта. Первая мать — родной Дагестан, где поэт родился, где он впервые услышал родную аварскую речь, где спел свою первую песню. А вторая мать — великая Россия, которая воспитала, окрылила и вывела на широкий путь, показала неоглядные горизонты, показала весь мир. Поэт чувствует себя в сыновнем долгу перед обеими матерями. Как орел во время полета не знает, которое крыло из двух ему нужнее и дороже, так и поэт не знает, которая из двух матерей дороже ему. Чтобы лететь — надо опираться на оба крыла.
Эти эпиграфы точно отражают суть исторического развития Дагестана. Четверть века длилась война за свободу и независимость под предводительством Шамиля, Четверть века в горах не смолкали эхо выстрелов, звон кинжалов и сабель. Мужественно, упорно дрались горцы, но слишком незначительны были их силы, чтобы устоять перед многочисленными войсками русского царя. В 1859 году Шамиль, осажденный с горсточкой мюридов, в ауле-крепости Гуниб, вынужден был капитулировать. Дагестан был присоединен к России.
Насильственное присоединение не могло способствовать сближению дагестанских народностей с русским народом, с другими народами нашей страны. Дагестан превратился в одну из самых отсталых колониальных окраин России, где гнет царизма сказывался с особой силой. И только вместе с Великой Октябрьской социалистической революцией пришли в Дагестан понятия интернационализма, равенства, братства. 13 ноября 1920 года был созван Первый чрезвычайный съезд дагестанских народов, на котором было объявлено, что отныне Дагестан — автономная республика.
Началась новая жизнь. Народы подали друг другу руки, слились в братском содружестве, какого еще не знала мировая история.
«Разные люди по-разному вспоминают своих матерей,— пишет Р. Гамзатов.— Я ее помню утром, днем и вечером.
Утром она с кувшином, полным воды, возвращается с родника. Несет она воду как что-то самое драгоценное. Поднялась по каменным ступенькам, опустила кувшин на землю, начинает разжигать огонь в очаге. Разжигает она его как что-то самое драгоценное. Пока огонь разгорается как следует, мать качает люльку. Качает она ее как что-то самое драгоценное. Днем мать берет пустой кувшин и идет к роднику за водой. Потом разжигает огонь, потом качает люльку. Вечером мать приносит воду в кувшине, качает люльку, разжигает огонь.
Во второй книге наиболее полное развитие получает образ Шамиля. Для лирического героя Шамиль не просто историческое лицо. Характер Шамиля, его взгляды, его борьба за свободу влияли на Р. Гамзатова, как и на каждого горца, с детства, влияют и теперь, и Р. Гамзатов не боится признаться в этом, восхищаясь отвагой и мужеством прославленного имама.
Шамиль для Р. Гамзатова прежде всего живой, реальный человек, и в то же время — идеал борца за свободу своего народа.
Вообще в книге р. Гамзатова соседствуют как бы два мира: обыденный, реальный, современный, о котором Р. Гамзатов говорит иной раз в возвышенных тонах, и легендарный, исторический, где Р. Гамзатов сообщает о подвигах предков как о явлениях обычных, само собой разумеющихся. Р. Гамзатов делает это сознательно, стараясь приблизить таким образом славу былых времен к временам нынешним, стараясь пробудить в каждом горце чувство своей причастности не только к настоящему, но и к прошлому Дагестана, ибо только в этом случае можно стать настоящим патриотом своей родины.
Вторая, не менее важная заповедь: всегда и во всем оставаться самим собой. И тут своего рода уроки дает Р. Гамзатову его друг Абуталиб.
Эту черту в своих героях и Капиев, и Р. Гамзатов подчеркивают не случайно: она является фундаментальной основой их характеров, их самобытности — как в жизни, так и в творчестве.
Рассказывание как форма творчества. Спокойные, неторопливые рассказы о людях, о явлениях природы, рассказы, в которых не только то, о чем рассказывают, но и самое отношение рассказчика к рассказываемому.
Но проза Р. Гамзатова — это не только следование устной традиции отца. Это нечто совсем иное, хотя, несомненно, в основе своей она несет именно элемент устного рассказа, беседы. Рассказы отца носили больше познавательный, если так можно выразиться, информативный характер. А проза Р. Гамзатова написана в совершенно другом ключе.
Вместе с тем лирический герой не просто эмоционально фиксирует те или иные переживания, те или иные события. Главное содержание книги — становление и развитие характера лирического героя, что мы и пытались проследить в данной работе.
не вскакивай с постели,
Сначала подумай над тем,
что тебе приснилось.
Я думаю, что сам аллах, прежде чем рассказать своим приближенным какую-нибудь забавную историю или высказать очередное нравоучение, тоже сначала закурит, неторопливо затянется и подумает.
Самолет, прежде чем взлететь, долго шумит, потом его везут через весь аэродром на взлетную дорожку, потом он шумит еще сильнее, потом разбегается и, только проделав все это, взлетает в воздух.
Вертолету не нужно разбегаться, но и он долго шумит, грохочет, дрожит мелкой, напряженной дрожью, прежде чем оторваться от земли.
Лишь горный орел взмывает со скалы сразу в синее небо и легко парит, подымаясь все выше, превращаясь в незаметную точку.
У всякой хорошей книги должно быть такое вот начало, без длинных оговорок, без скучного предисловия. Ведь если быка, пробегающего мимо, не успеешь схватить за рога и удержать, то за хвост его уже не удержишь.
Вот певец взял в руки пандур. Я знаю, что у певца хороший голос, так зачем же он так долго и бездумно бренчит, прежде чем начать песню? То же самое скажу о докладе перед концертом, о лекции перед началом спектакля, о нудных поучениях, которыми тесть угощает зятя, вместо того, чтобы сразу позвать к столу и налить чарку.
Однажды мюриды расхвастались друг перед другом своими саблями. Они говорили о том, из какой прекрасной стали их сабли сделаны и какие прекрасные стихи из Корана начертаны на них. Среди мюридов оказался Хаджи-Мурат — наиб великого Шамиля. Он сказал:
— О чем вы спорите в прохладной тени чинары? Завтра на рассвете будет битва, и ваши сабли сами решат, которая из них лучше.
И все же я думаю, что аллах неторопливо закуривает, прежде чем начать свой рассказ.
И все же в моих горах есть обычай — всадник не вскакивает в седло около порога сакли. Он должен вывести коня из аула. Наверно, это нужно, чтобы еще раз подумать о том, что он оставляет здесь и что ожидает его в пути. Как бы ни подгоняли дела, неторопливо, раздумчиво проведет он коня в поводу через весь аул и только потом уж, едва коснувшись стремени, взлетит в седло, пригнется к луке и растает в облачке дорожной пыли.
Вот и я, прежде чем вскочить в седло моей книги, медленно иду в раздумье. Я веду коня в поводу и сам иду рядом с ним. Я думаю. Я медлю произнести слово.
Слово может задержаться на языке не только у человека, который заикается, но и у того, кто ищет наиболее подходящее, наиболее нужное, наиболее мудрое слово. Я не надеюсь поразить мудростью, но я и не заика. Я ищу слово и потому запинаюсь на нем.
Абуталиб сказал: предисловие к книге — это та же соломинка, которую суеверная горянка держит в зубах, латая мужу тулуп. Ведь если не держать в это время соломинку в зубах, тулуп, согласно поверью, может обернуться саваном.
Абуталиб еще сказал: я похож на человека, который бродит впотьмах, ища дверь, куда бы войти, или на человека, который уже нашарил дверь, но не знает еще, можно ли и стоит ли в нее входить. Он стучится: тук-тук, тук-тук.
— Эй, там, за дверью, если вы собираетесь мясо варить, то пора вставать!
— Эй там, за дверью, если вы собираетесь толокно толочь, спите себе на здоровье, спешить не надо!
— Эй, там, за дверью, если вы собираетесь пить бузу, не забудьте позвать соседа!
— Так что же, заходить мне или вы обойдетесь без меня? Человеку нужно два года, чтобы научиться говорить, и шестьдесят лет, чтобы научиться держать язык за зубами.
Мне не два и не шестьдесят. Я на середине пути. Но все же я, видимо, ближе ко второй точке, потому что несказанное слово мне дороже всех уже сказанных слов.
Книга, не написанная мною, дороже всех уже написанных книг. Она самая дорогая, самая заветная, самая трудная.
Новая книга — это ущелье, в которое я никогда не заходил, но которое уже расступается передо мной, маня в туманную даль. Новая книга — это конь, которого я еще никогда не седлал, кинжал, которого я еще не вытаскивал из ножен.
Горцы говорят: "Не вынимай кинжал без надобности. А если вынул — бей! Бей так, чтобы сразу убить наповал и всадника и коня".
И все же. Прежде чем обнажить кинжал, вы должны быть уверены, что он хорошо заточен.
Книга моя, долгие годы ты жила во мне! Ты как та женщина, как та возлюбленная, которую видишь издали, о которой мечтаешь, но к которой не приходилось прикоснуться.
Иногда случалось, что она стояла совсем близко — стоило протянуть руку, но я робел, смущался, краснел и отходил подальше.
Но теперь — кончено. Я решился смело подойти и взять ее за руку. Из робкого влюбленного я хочу превратиться в дерзкого и опытного мужчину. Я седлаю коня, я трижды ударяю его плетью — будь что будет!
И все же сначала я сыплю горский наш самосад на квадратик бумаги, я неторопливо скручиваю самокрутку. Если так сладко скручивать ее, каково же будет курение!
Книга моя, прежде чем тебя начать, я хочу рассказать, как ты прозревала во мне. И как я нашел для тебя название. И зачем я тебя пишу. И какие цели у меня в жизни.
Гостя впускаю на кухню, где еще разделывается баранья туша и пахнет пока не шашлыком, а кровью, и теплым мясом, и парной овчиной.
Друзей я ввожу в заветную рабочую комнату, где лежат мои рукописи, и разрешаю копаться в них.
Хотя мой отец говорил: тот, кто копается в чужих рукописях, подобен шарящему в чужих карманах.
Отец еще говорил: предисловие напоминает человека с широкой спиной, к тому же в большой папахе, сидящего в театре впереди меня. Хорошо еще, если он сидит прямо, а не клонится то вправо, то влево. Как зрителю мне такой человек приносит большие неудобства и вызывает в конце концов раздражение.
Из записной книжки
Мне часто приходится выступать на поэтических вечерах в Москве или других городах России. Люди в зале не знают аварского. Сначала кое-как, с акцентом я рассказываю о себе. Потом друзья, русские поэты, читают переводы моих стихов. Но прежде чем они начнут, меня обычно просят прочитать одно стихотворение на родном языке: "Мы хотим услышать музыку аварского языка и музыку стихотворения". Я читаю, и мое чтение не что иное, как бренчание на струнах пандура перед началом песни.
Не таково ли и предисловие к книге?
Из записной книжки
Когда я был московским студентом, отец прислал мне денег на зимнее пальто. Получилось так, что деньги я истратил, а пальто не купил. На зимние каникулы в Дагестан пришлось ехать в том же, в чем уехал летом в Москву.
Дома я стал оправдываться перед отцом, на ходу сочиняя всякие небылицы, одну нелепее и беспомощнее другой. Когда я окончательно запутался, отец перебил меня, сказав:
— Остановись, Расул. Я хочу задать тебе два вопроса.
— Ну вот, теперь все понятно. Зачем же ты наговорил столько бесполезных слов, зачем сочинил такое длинное предисловие, если суть выражается в двух словах?
Так учил меня мой отец.
И все же ребенок, родившийся на свет, не сразу начинает говорить. Прежде чем произнести слово, он бормочет что-то непонятное. И бывает, когда он плачет от боли, даже родной матери трудно узнать, что у него болит
Мой Дагестан, Расул Гамзатович Гамзатов - рейтинг книги по отзывам читателей, краткое содержание
Автор:
Категория:
О книге
Краткое содержание
Стихи народного поэта Дагестана лауреата Ленинской премии Расула Гамзатова завоевали всенародную известность и любовь читателей. Широкий отклик получила и первая книга прозы Р. Гамзатова "Мой Дагестан". В книгу писателя наряду с переизданием известной повести "Мой Дагестан" входит и вторая часть этой повести - продолжение лирического рассказа о прошлом и настоящем Дагестана.
Другие художественные книги
Свершения и кануны: О поэтике русской советской лирики 1930-1970-х годов
Впечатляющее видео
В 2 года родители купили малышу баскетбольное кольцо и мяч, посмотрите, что умеет этот малыш в 5 лет!
Читайте также: