Метель толстой краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
Метель (Рассказ)
В седьмом часу вечера я, напившись чаю, выехал со станции, которой названия уже не помню, но помню, где-то в Земле Войска Донского, около Новочеркасска. Было уже темно, когда я, закутавшись в шубу и полость, рядом с Алешкой уселся в сани. За станционным домом казалось тепло и тихо. Хотя снегу не было сверху, над головой не виднелось ни одной звездочки, и небо казалось чрезвычайно низким и черным сравнительно с чистой снежной равниной, расстилавшейся впереди нас.
Едва миновав темные фигуры мельниц, из которых одна неуклюже махала своими большими крыльями, и выехав за станицу, я заметил, что дорога стала тяжелее и засыпаннее, ветер сильнее стал дуть мне в левую сторону, заносить вбок хвосты и гривы лошадей и упрямо поднимать и относить снег, разрываемый полозьями и копытами. Колокольчик стал замирать, струйка холодного воздуха пробежала через какое-то отверстие в рукаве за спину, и мне пришел в голову совет смотрителя не ездить лучше, чтоб не проплутать всю ночь и не замерзнуть дорогой.
— Не заблудиться бы нам? — сказал я ямщику. Но, не получив ответа, яснее предложил вопрос: — Что, доедем до станции, ямщик? не заблудимся?
— А бог знает, — отвечал он мне, не поворачивая головы, — вишь, какая поземная расходится: ничего дороги не видать. Господи-батюшка!
— Да ты скажи лучше, надеешься ты довезти до станции или нет? — продолжал я спрашивать. — Доедем ли?
— Должны доехать, — сказал ямщик и еще продолжал говорить что-то, чего уже я не мог расслышать за ветром.
Ворочаться мне не хотелось; но и проплутать всю ночь в мороз и метель в совершенно голой степи, какова эта часть Земли Войска Донского, казалось очень невесело. Притом же, несмотря на то, что в темноте я не мог рассмотреть его хорошенько, ямщик мой почему-то мне не нравился и не внушал к себе доверия. Он сидел совершенно посередине, с ногами, а не сбоку, роста был слишком большого, голос у него был ленивый, шапка какая-то не ямская — большая, раскачивающаяся в разные стороны; да и понукал он лошадей не так, как следует, а держа вожжи в обеих руках, точно как лакей, который сел на козлы за кучера, и, главное, не доверял я ему почему-то за то, что у него уши были подвязаны платком. Одним словом, не нравилась и как будто не обещала ничего хорошего эта серьезная сгорбленная спина, торчавшая передо мною.
— А по-моему, лучше бы воротиться, — сказал мне Алешка, — плутать-то что веселого!
— Господи-батюшка! вишь, несет какая кура! ничего дороги не видать, все глаза залепило… Господи-батюшка! — ворчал ямщик.
Не проехали мы четверти часа, как ямщик, остановив лошадей, передал вожжи Алешке, неловко выпростал ноги из сиденья и, хрустя большими сапогами по снегу, пошел искать дорогу.
— Что? куда ты? сбились, что ли? — спрашивал я; но ямщик не отвечал мне, а, отвернув лицо в сторону от ветра, который сек ему глаза, отошел от саней.
— Ну что? есть? — повторил я, когда он вернулся.
— Нету ничего, — сказал он мне вдруг нетерпеливо и с досадой, как будто я был виноват в том, что он сбился с дороги, и, медлительно опять просунув свои большие ноги в передок, стал разбирать вожжи замерзлыми рукавицами.
— Что ж будем делать? — спросил я, когда мы снова тронулись.
— Что ж делать! поедем куда бог даст.
И мы поехали тою же мелкой рысью, уже очевидно целиком, где по сыпучему в четверть снегу, где по хрупкому голому насту.
Несмотря на то, что было холодно, снег на воротнике таял весьма скоро; заметь низовая все усиливалась, и сверху начинал падать редкий сухой снег.
Ясно было, что мы едем бог знает куда, потому что, проехав еще с четверть часа, мы не видали ни одного верстового столба.
— Что, как ты думаешь, — спросил я опять ямщика, — доедем мы до станции?
— Ну, так пускай назад, — сказал я, — и в самом деле…
— Стало, ворочаться? — повторил ямщик.
— Да, да, ворочайся!
Ямщик пустил вожжи. Лошади побежали шибче, и хотя я не заметил, чтобы мы поворачивали, ветер переменился, и скоро сквозь снег завиднелись мельницы. Ямщик приободрился и стал разговаривать.
— Анадысь так-то в заметь обратные с той станции поехали, — сказал он, — да в стогах и ночевали, к утру только приехали. Спасибо еще к стогам прибились, а то все бы чисто позамерзали — холод был. И то один ноги позаморозил, так три недели от них умирал.
— А теперь ведь не холодно и потише стало, — сказал я, — можно бы ехать?
— Оно тепло-то, тепло, да метет. Теперь взад, так оно полегче кажет, а метет дюже. Ехать бы можно, кабы кульер али что, по своей воле; а то ведь шутка ли — седока заморозишь. Как потом за вашу милость отвечать?
История
Обстоятельства создания
Публикация
В седьмом часу вечера я, напившись чаю, выехал со станции, которой названия уже не помню, но помню, где-то в Земле Войска Донского, около Новочеркасска. Было уже темно, когда я, закутавшись в шубу и полость, рядом с Алешкой уселся в сани. За станционным домом казалось тепло и тихо. Хотя снегу не было сверху, над головой не виднелось ни одной звездочки, и небо казалось чрезвычайно низким и черным сравнительно с чистой снежной равниной, расстилавшейся впереди нас.
Едва миновав темные фигуры мельниц, из которых одна неуклюже махала своими большими крыльями, и выехав за станицу, я заметил, что дорога стала тяжелее и засыпаннее, ветер сильнее стал дуть мне в левую сторону, заносить вбок хвосты и гривы лошадей и упрямо поднимать и относить снег, разрываемый полозьями и копытами. Колокольчик стал замирать, струйка холодного воздуха пробежала через какое-то отверстие в рукаве за спину, и мне пришел в голову совет смотрителя не ездить лучше, чтоб не проплутать всю ночь и не замерзнуть дорогой.
– Не заблудиться бы нам? – сказал я ямщику. Но, не получив ответа, яснее предложил вопрос: – Что, доедем до станции, ямщик? не заблудимся?
– А бог знает, – отвечал он мне, не поворачивая головы, – вишь, какая поземная расходится: ничего дороги не видать. Господи-батюшка!
– Да ты скажи лучше, надеешься ты довезти до станции или нет? – продолжал я спрашивать. – Доедем ли?
– Должны доехать, – сказал ямщик и еще продолжал говорить что-то, чего уже я не мог расслышать за ветром.
Ворочаться мне не хотелось; но и проплутать всю ночь в мороз и метель в совершенно голой степи, какова эта часть Земли Войска Донского, казалось очень невесело. Притом же, несмотря на то, что в темноте я не мог рассмотреть его хорошенько, ямщик мой почему-то мне не нравился и не внушал к себе доверия. Он сидел совершенно посередине, с ногами, а не сбоку, роста был слишком большого, голос у него был ленивый, шапка какая-то не ямская – большая, раскачивающаяся в разные стороны; да и понукал он лошадей не так, как следует, а держа вожжи в обеих руках, точно как лакей, который сел на козлы за кучера, и, главное, не доверял я ему почему-то за то, что у него уши были подвязаны платком. Одним словом, не нравилась и как будто не обещала ничего хорошего эта серьезная сгорбленная спина, торчавшая передо мною.
– А по-моему, лучше бы воротиться, – сказал мне Алешка, – плутать-то что веселого!
– Господи-батюшка! вишь, несет какая кура! ничего дороги не видать, все глаза залепило… Господи-батюшка! – ворчал ямщик.
Не проехали мы четверти часа, как ямщик, остановив лошадей, передал вожжи Алешке, неловко выпростал ноги из сиденья и, хрустя большими сапогами по снегу, пошел искать дорогу.
– Что? куда ты? сбились, что ли? – спрашивал я; но ямщик не отвечал мне, а, отвернув лицо в сторону от ветра, который сек ему глаза, отошел от саней.
– Ну что? есть? – повторил я, когда он вернулся.
– Нету ничего, – сказал он мне вдруг нетерпеливо и с досадой, как будто я был виноват в том, что он сбился с дороги, и, медлительно опять просунув свои большие ноги в передок, стал разбирать вожжи замерзлыми рукавицами.
– Что ж будем делать? – спросил я, когда мы снова тронулись.
– Что ж делать! поедем куда бог даст.
И мы поехали тою же мелкой рысью, уже очевидно целиком, где по сыпучему в четверть снегу, где по хрупкому голому насту.
Несмотря на то, что было холодно, снег на воротнике таял весьма скоро; заметь низовая все усиливалась, и сверху начинал падать редкий сухой снег.
Ясно было, что мы едем бог знает куда, потому что, проехав еще с четверть часа, мы не видали ни одного верстового столба.
– Что, как ты думаешь, – спросил я опять ямщика, – доедем мы до станции?
– Ну, так пускай назад, – сказал я, – и в самом деле…
– Стало, ворочаться? – повторил ямщик.
– Да, да, ворочайся!
Ямщик пустил вожжи. Лошади побежали шибче, и хотя я не заметил, чтобы мы поворачивали, ветер переменился, и скоро сквозь снег завиднелись мельницы. Ямщик приободрился и стал разговаривать.
– Анадысь так-то в заметь обратные с той станции поехали, – сказал он, – да в стогах и ночевали, к утру только приехали. Спасибо еще к стогам прибились, а то все бы чисто позамерзали – холод был. И то один ноги позаморозил, так три недели от них умирал.
– А теперь ведь не холодно и потише стало, – сказал я, – можно бы ехать?
– Оно тепло-то, тепло, да метет. Теперь взад, так оно полегче кажет, а метет дюже. Ехать бы можно, кабы кульер али что, по своей воле; а то ведь шутка ли – седока заморозишь. Как потом за вашу милость отвечать?
В это время сзади нас послышались колокольчики нескольких троек, которые шибко догоняли нас.
В 1811 г. в поместье своем проживал с женой и дочерью Машей Гаврила Гаврилович Р. Был он гостеприимен, и многие пользовались его гостеприимством, а некоторые приезжали ради Марьи Гавриловны. Но Марья Гавриловна была влюблена в бедного армейского прапорщика по имени Владимир, проводившего отпуск в своей деревне по соседству. Молодые влюбленные, считая, что воля родителей препятствует их счастью, решили обойтись без благословения, то есть венчаться тайно, а потом броситься к ногам родителей, которые, конечно же, будут тронуты постоянством детей, простят и благословят их. План этот принадлежал Владимиру, но и Марья Гавриловна наконец поддалась его уговорам о бегстве. За ней должны были приехать сани, чтобы отвезти ее в соседнее село Жадрино, в котором было решено венчаться и где Владимир уже должен был ее ожидать.
В назначенный для побега вечер Марья Гавриловна была в сильном волнении, отказалась от ужина, сославшись на головную боль, и рано ушла к себе. В условленное время она вышла в сад. На дороге дожидался ее кучер Владимира с санями. На дворе бушевала метель.
Сам же Владимир весь этот день провел в хлопотах: ему необходимо было уговорить священника, а также найти свидетелей. Уладив эти дела, он, сам правя в маленьких санях в одну лошадь, отправился в Жадрино, но, едва выехал он за околицу, как поднялась метель, из-за которой Владимир сбился с пути и проплутал всю ночь в поисках дороги. На рассвете только добрался он до Жадрина и нашел церковь запертою.
А Марья Гавриловна утром как ни в чем не бывало вышла из своей комнаты и на вопросы родителей о самочувствии отвечала спокойно, но вечером с ней сделалась сильная горячка В бреду повторяла она имя Владимира, говорила о своей тайне, но слова ее были столь несвязны, что мать ничего не поняла, кроме того, что дочь влюблена в соседского помещика и что любовь, должно быть, была причиной болезни. И родители решили отдать Машу за Владимира. На приглашение Владимир отвечал сумбурным и невразумительным письмом, в котором писал, что ноги его не будет в их доме, и просил забыть о нем. А через несколько дней уехал он в армию. Происходило это в 1812 г., и через некоторое время имя его было напечатано в числе отличившихся и раненных под Бородином. Эта новость опечалила Машу, а вскоре скончался Гаврила Гаврилович, оставив ее своей наследницей. Женихи кружились вокруг нее, но она, казалось, была верна умершему в Москве от ран Владимиру.
«Боже мой, Боже мой! — сказала Марья Гавриловна, схватив его руку, — так это были вы! И вы не узнаете меня?
Бурмин побледнел… и бросился к ее ногам…
В седьмом часу вечера я, напившись чаю, выехал со станции, которой названия уже не помню, но помню, где-то в Земле Войска Донского, около Новочеркасска. Было уже темно, когда я, закутавшись в шубу и полость, рядом с Алешкой уселся в сани. За станционным домом казалось тепло и тихо. Хотя снегу не было сверху, над головой не виднелось ни одной звездочки, и небо казалось чрезвычайно низким и черным сравнительно с чистой снежной равниной, расстилавшейся впереди нас.
Едва миновав темные фигуры мельниц, из которых одна неуклюже махала своими большими крыльями, и выехав за станицу, я заметил, что дорога стала тяжелее и засыпаннее, ветер сильнее стал дуть мне в левую сторону, заносить вбок хвосты и гривы лошадей и упрямо поднимать и относить снег, разрываемый полозьями и копытами. Колокольчик стал замирать, струйка холодного воздуха пробежала через какое-то отверстие в рукаве за спину, и мне пришел в голову совет смотрителя не ездить лучше, чтоб не проплутать всю ночь и не замерзнуть дорогой.
– Не заблудиться бы нам? – сказал я ямщику. Но, не получив ответа, яснее предложил вопрос: – Что, доедем до станции, ямщик? не заблудимся?
– А бог знает, – отвечал он мне, не поворачивая головы, – вишь, какая поземная расходится: ничего дороги не видать. Господи-батюшка!
– Да ты скажи лучше, надеешься ты довезти до станции или нет? – продолжал я спрашивать. – Доедем ли?
– Должны доехать, – сказал ямщик и еще продолжал говорить что-то, чего уже я не мог расслышать за ветром.
Ворочаться мне не хотелось; но и проплутать всю ночь в мороз и метель в совершенно голой степи, какова эта часть Земли Войска Донского, казалось очень невесело. Притом же, несмотря на то, что в темноте я не мог рассмотреть его хорошенько, ямщик мой почему-то мне не нравился и не внушал к себе доверия. Он сидел совершенно посередине, с ногами, а не сбоку, роста был слишком большого, голос у него был ленивый, шапка какая-то не ямская – большая, раскачивающаяся в разные стороны; да и понукал он лошадей не так, как следует, а держа вожжи в обеих руках, точно как лакей, который сел на козлы за кучера, и, главное, не доверял я ему почему-то за то, что у него уши были подвязаны платком. Одним словом, не нравилась и как будто не обещала ничего хорошего эта серьезная сгорбленная спина, торчавшая передо мною.
– А по-моему, лучше бы воротиться, – сказал мне Алешка, – плутать-то что
– Господи-батюшка! вишь, несет какая кура! ничего дороги не видать, все глаза залепило… Господи-батюшка! – ворчал ямщик.
Не проехали мы четверти часа, как ямщик, остановив лошадей, передал вожжи Алешке, неловко выпростал ноги из сиденья и, хрустя большими сапогами по снегу, пошел искать дорогу.
– Что? куда ты? сбились, что ли? – спрашивал я; но ямщик не отвечал мне, а, отвернув лицо в сторону от ветра, который сек ему глаза, отошел от саней.
– Ну что? есть? – повторил я, когда он вернулся.
– Нету ничего, – сказал он мне вдруг нетерпеливо и с досадой, как будто я был виноват в том, что он сбился с дороги, и, медлительно опять просунув свои большие ноги в передок, стал разбирать вожжи замерзлыми рукавицами.
– Что ж будем делать? – спросил я, когда мы снова тронулись.
– Что ж делать! поедем куда бог даст.
И мы поехали тою же мелкой рысью, уже очевидно целиком, где по сыпучему в четверть снегу, где по хрупкому голому насту.
Несмотря на то, что было холодно, снег на воротнике таял весьма скоро; заметь низовая все усиливалась, и сверху начинал падать редкий сухой снег.
Ясно было, что мы едем бог знает куда, потому что, проехав еще с четверть часа, мы не видали ни одного верстового столба.
– Что, как ты думаешь, – спросил я опять ямщика, – доедем мы до станции?
В 1811 г. в поместье своём проживал с женой и дочерью Машей Гаврила Гаврилович Р. Был он гостеприимен, и многие пользовались его гостеприимством, а некоторые приезжали ради Марьи Гавриловны. Но Марья Гавриловна была влюблена в бедного армейского прапорщика по имени Владимир, проводившего отпуск в своей деревне по соседству. Молодые влюблённые, считая, что воля родителей препятствует их счастью, решили обойтись без благословения, то есть венчаться тайно, а потом броситься к ногам родителей, которые, конечно же, будут тронуты постоянством детей, простят и благословят их. План этот принадлежал Владимиру, но и Марья Гавриловна наконец поддалась его уговорам о бегстве. За ней должны были приехать сани, чтобы отвезти ее в соседнее село Жадрино, в котором было решено венчаться и где Владимир уже должен был ее ожидать.
В назначенный для побега вечер Марья Гавриловна была в сильном волнении, отказалась от ужина, сославшись на головную боль, и рано ушла к себе. В условленное время она вышла в сад. На дороге дожидался ее кучер Владимира с санями. На дворе бушевала метель.
Сам же Владимир весь этот день провёл в хлопотах: ему необходимо было уговорить священника, а также найти свидетелей. Уладив эти дела, он, сам правя в маленьких санях в одну лошадь, отправился в Жадрино, но, едва выехал он за околицу, как поднялась метель, из-за которой Владимир сбился с пути и проплутал всю ночь в поисках дороги. На рассвете только добрался он до Жадрина и нашёл церковь запертою.
А Марья Гавриловна утром как ни в чем не бывало вышла из своей комнаты и на вопросы родителей о самочувствии отвечала спокойно, но вечером с ней сделалась сильная горячка. В бреду повторяла она имя Владимира, говорила о своей тайне, но слова ее были столь несвязны, что мать ничего не поняла, кроме того, что дочь влюблена в соседского помещика и что любовь, должно быть, была причиной болезни. И родители решили отдать Машу за Владимира. На приглашение Владимир отвечал сумбурным и невразумительным письмом, в котором писал, что ноги его не будет в их доме, и просил забыть о нем. А через несколько дней уехал он в армию. Происходило это в 1812 г., и через некоторое время имя его было напечатано в числе отличившихся и раненных под Бородином. Эта новость опечалила Машу, а вскоре скончался Гаврила Гаврилович, оставив ее своей наследницей. Женихи кружились вокруг неё, но она, казалось, была верна умершему в Москве от ран Владимиру.
Повествование ведётся от лица автора, отправившегося в опасное, но необходимое путешествие на санях в сильную метель. Рассказчик неоднократно просит извозчика повернуть обратно, так как боится, что непогода может усилиться, и сани занесёт снегом. Однако извозчик не торопится возвращаться и продолжает движение. Затем происходит встреча с обозом саней, одними из которых управляет извозчик Игнат (Игнашка). Путешествие продолжается.
Вскоре извозчик, управляющий санями, в которых едет рассказчик, предлагает Игнату забрать у него пассажиров. После долгих уговоров Игнат соглашается. Новому извозчику без особых затруднений удалось доехать до места назначения.
Характеристика персонажей
Извозчик Игнашка
Извозчик Игнатий воплощает собой простого русского мужика, наделённого многими качествами человека, принадлежащего к его сословию. Извозчик неравнодушен к алкоголю, что не порицается рассказчиком. В метель и стужу водка становится единственным способом согреться. Как и всякий простой русский человек, Игнашка отличается неунывающим характером. Он привычен к трудностям своего ремесла и ничего не боится. Игнатия поддерживает не только алкоголь, но и его позитивный душевный настрой. Чтобы снять напряжение, извозчик громко поёт, заряжая своим позитивом окружающих.
Образ рассказчика
О жизни и происхождении рассказчика можно, в основном, узнать из его снов. Известно, что этот человек – выходец из состоятельной семьи. Он вырос или провёл какую-то часть своего детства в имении. В снах рассказчика фигурируют крепостные и некоторые эпизоды из их жизни. В частности, упоминается несчастный случай, во время которого утонул один из мужиков. У барина была тётка, занимавшаяся его воспитанием.
О настоящем рассказчика известно немного. Его характер проявляет себя в том, как барин относится к простым людям. В рассказчике нет высокомерия по отношению к простолюдинам, свойственного людям его класса. Он наблюдает за Игнашкой и не чувствует неприязни. Бравый извозчик вызывает неоспоримое восхищение богатого барина.
Главная героиня
В рассказе присутствует и ещё один персонаж, который бесспорно может быть назван главным героем, а точнее, героиней. Это метель. Главная героиня не абстрактна. Она предстаёт перед другими персонажами в образе бескрайней белой равнины. Извозчики даже могут слышать её зловещий голос – завывание ветра.
Беспощадная природа
Метель, словно единоличная владычица, никого не пускает в свои владения. Но вот появились люди, самонадеянно решившие бороться с жестокой царицей, войти в белоснежное царство без её разрешения. Метель не намерена прощать подобной дерзости. Она вступает в яростную схватку, заставляя бояться себя.
Но способна главная героиня и на уважение. Не один извозчик погиб от рук суровой королевы. Оказавшись на заснеженной равнине, люди поддаются панике и признают могущество метели, подписав себе тем самым смертный приговор. Извозчики, подобные Игнашке, не боятся жестокой хозяйки. Вместо этого они становятся хозяевами сами. Метель уважает смелых, выносливых и неунывающих, приклоняясь перед ними и предоставляя им возможность путешествовать по своим владениям.
Главная идея
Человек давно отделился от природы. Он вступил в конфликт с той силой, частью которой когда-то являлся. Обратного пути у человека больше нет.
Стремление победить природу, перестроить её под свои нужды часто заканчивается трагедиями и катастрофами. Природе безразлично социальное положение человека, его материальная обеспеченность. Покорить её можно только духовной силой. Игнашка, не имея богатырской внешности, отважно бросается в бой с разъярённой стихией. Он показывает ей своё презрение, напевая песни и даже не пытаясь спрятать от пронизывающего ветра оголённую шею. Природа вынуждена отступить перед отважным человеком и позволить ему достигнуть своей цели.
Анализ произведения
На протяжении всего повествования рассказчик, словно невзначай, обращает внимание читателя на бесконечные пространства, открывающиеся его взору. В этих случайных заметках слышится гордость автора за свою родину, огромную и необъятную страну.
Простолюдин, не чувствуя никакой поддержки со стороны господ, вынужден решать не только свои проблемы, но проблемы всей страны самостоятельно. Но простой человек не имел заграничных учителей и гувернанток. Его скудных знаний недостаточно, чтобы управлять страной. На помощь простолюдину приходит оптимизм, тот самый, благодаря которому простой русский человек смог победить немалое количество неприятелей. Игнашка не видит нужных ориентиров, но он знает, что обязательно доедет, хотя и не может объяснить, почему он в этом так уверен.
Также вы можете прочитать краткое содержание и историю написания Также вы можете прочитать краткое содержание и историю написания “Севастопольских рассказов” Льва Толстого, которые можно назвать исторической справкой или хроникой.
В своем романе “Анна Каренина” Лев Толстой проявил себя как новатор, так как на передний план в сюжете он ставит этику и психологию семейной жизни.
Метель – тоже символ. Это те враждебные силы, во власти которых так часто оказывается Россия. 1850-е годы были особенно тяжкими для Российской империи. Страна ещё не успела до конца восстановиться после разрушительной войны 1812 года, а на пороге уже стояло новое кровопролитие – война с Турцией. Льву Николаевичу Толстому всегда были враждебны любые вооружённые конфликты, требующие человеческих жертв. Писатель никогда не понимал назначения войн. Он был крайне возмущён тем, что люди не могут научиться мирно жить на одной планете. Однако обстоятельства и долг перед отечеством вынудили Толстого участвовать в войне с турками.
Описание книги “Метель”
Рассказ Толстого “Метель” – это яркое классическое произведение в русской литературе. Толстой мировой писатель мыслитель. Писатель написал этот рассказ в подробностях о себе, представляя зимний лес и окружающую путника природу. В произведении описывается не только о трудностях жизни заблудившегося человека в лесу, но также о том уметь жить в гармонии с внешним и внутренним миром и при страшных ситуациях в жизни.
В произведениях описываться то что человек эмигрант из благополучной семьи, и собственное детство и юность провел в родительском доме. Семья сильно состоятельной, что даже разрешала себе содержать крепостных. Однажды рассказчику приснился сон о нескольких эпизодах прошлых лет жизни. В особенности стоит напомнить несчастное происшествие, во время которого утонул один крепостной. О жизни героя читатель узнает мало, поскольку главной идее произведения стало стремление автора показать людям, как стоит к людям относиться, которые по статусу ниже. Рассказчик не проявляет в разговоре с простолюдинами никакой гордыни и высокомерия, общается с ними на равных, чем заслуживает их уважение.
Кроме рассказчика и извозчика, в повести присутствует еще один герой – это метель. Метель оказалась не абстрактной природой и не фоном, а одухотворенной личностью, которая окунулась в образ заснеженной равнины, метель общается с путниками на языке ветра.
Это произведение о храбром человеке, который вступил в борьбу с силой природы и победил метель собственным упорством и смелостью. Лев Толстой сделал в собственный рассказе “Метель” символичные образы: сани автор представил могучими и непобедимыми, а сидящих пассажиров как жителей собственной страны. Игнат обыкновенный человек, возглавляющий сани, преодолевает опасности и верит в благополучие, в собственные силы и победу, которую получает в конце рассказа.
Повествование ведётся от лица автора, отправившегося в опасное, но необходимое путешествие на санях в сильную метель. Рассказчик неоднократно просит извозчика повернуть обратно, так как боится, что непогода может усилиться, и сани занесёт снегом. Однако извозчик не торопится возвращаться и продолжает движение. Затем происходит встреча с обозом саней, одними из которых управляет извозчик Игнат (Игнашка). Путешествие продолжается.
Вскоре извозчик, управляющий санями, в которых едет рассказчик, предлагает Игнату забрать у него пассажиров. После долгих уговоров Игнат соглашается. Новому извозчику без особых затруднений удалось доехать до места назначения.
Характеристика персонажей
Извозчик Игнашка
Извозчик Игнатий воплощает собой простого русского мужика, наделённого многими качествами человека, принадлежащего к его сословию. Извозчик неравнодушен к алкоголю, что не порицается рассказчиком. В метель и стужу водка становится единственным способом согреться. Как и всякий простой русский человек, Игнашка отличается неунывающим характером. Он привычен к трудностям своего ремесла и ничего не боится. Игнатия поддерживает не только алкоголь, но и его позитивный душевный настрой. Чтобы снять напряжение, извозчик громко поёт, заряжая своим позитивом окружающих.
Образ рассказчика
О жизни и происхождении рассказчика можно, в основном, узнать из его снов. Известно, что этот человек – выходец из состоятельной семьи. Он вырос или провёл какую-то часть своего детства в имении. В снах рассказчика фигурируют крепостные и некоторые эпизоды из их жизни. В частности, упоминается несчастный случай, во время которого утонул один из мужиков. У барина была тётка, занимавшаяся его воспитанием.
О настоящем рассказчика известно немного. Его характер проявляет себя в том, как барин относится к простым людям. В рассказчике нет высокомерия по отношению к простолюдинам, свойственного людям его класса. Он наблюдает за Игнашкой и не чувствует неприязни. Бравый извозчик вызывает неоспоримое восхищение богатого барина.
Главная героиня
В рассказе присутствует и ещё один персонаж, который бесспорно может быть назван главным героем, а точнее, героиней. Это метель. Главная героиня не абстрактна. Она предстаёт перед другими персонажами в образе бескрайней белой равнины. Извозчики даже могут слышать её зловещий голос – завывание ветра.
Беспощадная природа Метель, словно единоличная владычица, никого не пускает в свои владения. Но вот появились люди, самонадеянно решившие бороться с жестокой царицей, войти в белоснежное царство без её разрешения. Метель не намерена прощать подобной дерзости. Она вступает в яростную схватку, заставляя бояться себя.
Но способна главная героиня и на уважение. Не один извозчик погиб от рук суровой королевы. Оказавшись на заснеженной равнине, люди поддаются панике и признают могущество метели, подписав себе тем самым смертный приговор. Извозчики, подобные Игнашке, не боятся жестокой хозяйки. Вместо этого они становятся хозяевами сами. Метель уважает смелых, выносливых и неунывающих, приклоняясь перед ними и предоставляя им возможность путешествовать по своим владениям.
Главная идея
Человек давно отделился от природы. Он вступил в конфликт с той силой, частью которой когда-то являлся. Обратного пути у человека больше нет.
Стремление победить природу, перестроить её под свои нужды часто заканчивается трагедиями и катастрофами. Природе безразлично социальное положение человека, его материальная обеспеченность. Покорить её можно только духовной силой. Игнашка, не имея богатырской внешности, отважно бросается в бой с разъярённой стихией. Он показывает ей своё презрение, напевая песни и даже не пытаясь спрятать от пронизывающего ветра оголённую шею. Природа вынуждена отступить перед отважным человеком и позволить ему достигнуть своей цели.
Метель (Рассказ)
В седьмом часу вечера я, напившись чаю, выехал со станции, которой названия уже не помню, но помню, где-то в Земле Войска Донского, около Новочеркасска. Было уже темно, когда я, закутавшись в шубу и полость, рядом с Алешкой уселся в сани. За станционным домом казалось тепло и тихо. Хотя снегу не было сверху, над головой не виднелось ни одной звездочки, и небо казалось чрезвычайно низким и черным сравнительно с чистой снежной равниной, расстилавшейся впереди нас.
Едва миновав темные фигуры мельниц, из которых одна неуклюже махала своими большими крыльями, и выехав за станицу, я заметил, что дорога стала тяжелее и засыпаннее, ветер сильнее стал дуть мне в левую сторону, заносить вбок хвосты и гривы лошадей и упрямо поднимать и относить снег, разрываемый полозьями и копытами. Колокольчик стал замирать, струйка холодного воздуха пробежала через какое-то отверстие в рукаве за спину, и мне пришел в голову совет смотрителя не ездить лучше, чтоб не проплутать всю ночь и не замерзнуть дорогой.
— Не заблудиться бы нам? — сказал я ямщику. Но, не получив ответа, яснее предложил вопрос: — Что, доедем до станции, ямщик? не заблудимся?
— А бог знает, — отвечал он мне, не поворачивая головы, — вишь, какая поземная расходится: ничего дороги не видать. Господи-батюшка!
— Да ты скажи лучше, надеешься ты довезти до станции или нет? — продолжал я спрашивать. — Доедем ли?
— Должны доехать, — сказал ямщик и еще продолжал говорить что-то, чего уже я не мог расслышать за ветром.
Ворочаться мне не хотелось; но и проплутать всю ночь в мороз и метель в совершенно голой степи, какова эта часть Земли Войска Донского, казалось очень невесело. Притом же, несмотря на то, что в темноте я не мог рассмотреть его хорошенько, ямщик мой почему-то мне не нравился и не внушал к себе доверия. Он сидел совершенно посередине, с ногами, а не сбоку, роста был слишком большого, голос у него был ленивый, шапка какая-то не ямская — большая, раскачивающаяся в разные стороны; да и понукал он лошадей не так, как следует, а держа вожжи в обеих руках, точно как лакей, который сел на козлы за кучера, и, главное, не доверял я ему почему-то за то, что у него уши были подвязаны платком. Одним словом, не нравилась и как будто не обещала ничего хорошего эта серьезная сгорбленная спина, торчавшая передо мною.
— А по-моему, лучше бы воротиться, — сказал мне Алешка, — плутать-то что веселого!
— Господи-батюшка! вишь, несет какая кура! ничего дороги не видать, все глаза залепило… Господи-батюшка! — ворчал ямщик.
Не проехали мы четверти часа, как ямщик, остановив лошадей, передал вожжи Алешке, неловко выпростал ноги из сиденья и, хрустя большими сапогами по снегу, пошел искать дорогу.
— Что? куда ты? сбились, что ли? — спрашивал я; но ямщик не отвечал мне, а, отвернув лицо в сторону от ветра, который сек ему глаза, отошел от саней.
— Ну что? есть? — повторил я, когда он вернулся.
— Нету ничего, — сказал он мне вдруг нетерпеливо и с досадой, как будто я был виноват в том, что он сбился с дороги, и, медлительно опять просунув свои большие ноги в передок, стал разбирать вожжи замерзлыми рукавицами.
— Что ж будем делать? — спросил я, когда мы снова тронулись.
— Что ж делать! поедем куда бог даст.
И мы поехали тою же мелкой рысью, уже очевидно целиком, где по сыпучему в четверть снегу, где по хрупкому голому насту.
Несмотря на то, что было холодно, снег на воротнике таял весьма скоро; заметь низовая все усиливалась, и сверху начинал падать редкий сухой снег.
Ясно было, что мы едем бог знает куда, потому что, проехав еще с четверть часа, мы не видали ни одного верстового столба.
— Что, как ты думаешь, — спросил я опять ямщика, — доедем мы до станции?
— Ну, так пускай назад, — сказал я, — и в самом деле…
— Стало, ворочаться? — повторил ямщик.
— Да, да, ворочайся!
Ямщик пустил вожжи. Лошади побежали шибче, и хотя я не заметил, чтобы мы поворачивали, ветер переменился, и скоро сквозь снег завиднелись мельницы. Ямщик приободрился и стал разговаривать.
— Анадысь так-то в заметь обратные с той станции поехали, — сказал он, — да в стогах и ночевали, к утру только приехали. Спасибо еще к стогам прибились, а то все бы чисто позамерзали — холод был. И то один ноги позаморозил, так три недели от них умирал.
— А теперь ведь не холодно и потише стало, — сказал я, — можно бы ехать?
— Оно тепло-то, тепло, да метет. Теперь взад, так оно полегче кажет, а метет дюже. Ехать бы можно, кабы кульер али что, по своей воле; а то ведь шутка ли — седока заморозишь. Как потом за вашу милость отвечать?
Помещик Гаврила Гаврилович славился в округе своим радушием и добротой. Особый интерес для его окружения представляла Марья Гавриловна. Она интересовала соседей и их сыновей, поскольку была невестой с богатым приданным.
Начитавшись французских романов, Маша влюбилась без памяти в человека, не относящегося к ее кругу. Предметом ее воздыханий стал Владимир — армейский прапорщик из бедной семьи, отвечавший ей взаимным чувством. Родители, заметив их отношения, запретили влюбленным видеться.
После долгих колебаний Марья Гавриловна согласилась. Вечером в назначенный час девушка со служанкой должна выйти к заднему крыльцу, где ее будут ждать сани. Они помчатся за пять верст в село Жадрино, прямо в церковь, где ее встретит Владимир.
Накануне тайного венчания Марья Гавриловна написала два трогательных прощальных письма – родителям и подруге. Она объясняла свой поступок силой любви к Владимиру, просила ее понять и простить. Она считала самым лучшим моментом тот, когда бросится к ногам отца и матери с покаянием. Заснув только под утро, она видела тяжелые сны – бездонное подземелье, Владимира с окровавленным телом.
Утром следующего дня Маша вышла к родителям, и вела себя как обычно. К вечеру ей сделалось дурно. Лекарь диагностировал горячку, и две недели организм девушки боролся со смертью. По бессвязным фразам Маши, пребывавшей в бреду, родители лишь поняли о ее страстной любви к Владимиру.
Маша выздоравливала, не разу не упомянув о своем возлюбленном. Однажды она прочла его фамилию в перечне раненных под Бородином и отличившихся в бою. После этого известия девушка лишилась чувств, но вскоре отошла.
После смерти Гаврила Гавриловича, Маша стала богатой наследницей. Мать с дочерью переехали в ***ское имение. У Марьи Гавриловны не было отбоя от женихов, но девушка никого не выделяла из них. Она знала, что Владимир умер, но свято берегла память о нем: все вещи, напоминавшие о бывшем возлюбленном.
Война с Наполеоном завершилась блистательной победой. Русские женщины прославляли героев отечества. Они отдавали предпочтение военным, оттесняя ухажеров во фраках. В это время в соседнем имении поселился полковник Бурмин, получивший ранение в бою. Между ним и Марьей Гавриловной вспыхнуло взаимное чувство, но мужчина упорно молчал.
Наконец, он отваживается объясниться с Машей, но рассказал о непреодолимой преграде. Он уже несколько лет состоит в браке, не имея понятия о том, кто его жена.
После этого признания Бурмин рассказал об одном досадном недоразумении. В 1812 году он торопился присоединиться к своему полку, стоявшему в Вильно. Бушевала метель, и ямщик, сбившись с пути, подъехал к церквушке. Войдя внутрь, Бурмин оказался в роли жениха. Увидев хорошенькую невесту, он не стал препятствовать венчанию. Впоследствии Бурмин сетовал, на собственную непростительную ветреность. В момент поцелуя недоразумение раскрылось. Невеста закричала, что это не ее жених, а Бурмин спешно покинул церковь.
Аріанда,
- Ммм.. - Пельмешек, к несчастью, все таки удедила ей внимание - Мне нужно подумать - уклонилась она от ответа - я же все-иаки не писатель
Прайдонианка улыбнулась и спрятала лицо за блокнотом
Повествование ведётся от лица автора, отправившегося в опасное, но необходимое путешествие на санях в сильную метель. Рассказчик неоднократно просит извозчика повернуть обратно, так как боится, что непогода может усилиться, и сани занесёт снегом. Однако извозчик не торопится возвращаться и продолжает движение. Затем происходит встреча с обозом саней, одними из которых управляет извозчик Игнат (Игнашка). Путешествие продолжается.
Вскоре извозчик, управляющий санями, в которых едет рассказчик, предлагает Игнату забрать у него пассажиров. После долгих уговоров Игнат соглашается. Новому извозчику без особых затруднений удалось доехать до места назначения.-размяла руки посмотрев что ей осталось расказать
перевев дыхание продолжила говорить
Главная героиня
В рассказе присутствует и ещё один персонаж, который бесспорно может быть назван главным героем, а точнее, героиней. Это метель. Главная героиня не абстрактна. Она предстаёт перед другими персонажами в образе бескрайней белой равнины. Извозчики даже могут слышать её зловещий голос – завывание ветра.
Но способна главная героиня и на уважение. Не один извозчик погиб от рук суровой королевы. Оказавшись на заснеженной равнине, люди поддаются панике и признают могущество метели, подписав себе тем самым смертный приговор. Извозчики, подобные Игнашке, не боятся жестокой хозяйки. Вместо этого они становятся хозяевами сами. Метель уважает смелых, выносливых и неунывающих, приклоняясь перед ними и предоставляя им возможность путешествовать по своим владениям.
Аріанда, поправив волосы, Осень дополнила записи еще парой предложений, попутно представляя описанную картину - дорогу, сани и метель
Читайте также: