Механическое пианино краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
Содержание
— Любой человек, который не в состоянии обеспечивать себе средства на жизнь, выполняя работу лучше, чем это делают машины, поступает на государственную службу в Армию или в Корпус Ремонта и Реставрации. — II
"Any man who cannot support himself by doing a job better than a machine is employed by the government, either in the Army or the Reconstruction and Reclamation Corps."
… люди, разрушающие какую-либо систему, всегда вызывают восхищение у тех, кто покорно следует этой системе. — V; парафраз распространённой мысли
… beaters of systems had always been admired by the conventional.
— И ты очень скоро убедился, что старые друзья — всего только старые друзья, и ничего больше — они не умнее остальных и на большее не способны. — IX
"But you find out quick enough that old friends are old friends, and nothing more — no wiser, no more help than anyone else."
Он сознавал всем сердцем что человечество зашло в жуткий тупик, но это был настолько логически обоснованный тупик, и его завели в него настолько умно, что он не видел, куда ещё могло бы привести историческое развитие. — X
He knew with all his heart that the human situation was a frightful botch, but it was such a logical, intelligently arrived-at botch that he couldn't see how history could possibly have led anywhere else.
Обратив внимание на волнение Понда, он понял, что все, о чем тот толковал, действительно было честностью. Этот поросёнок на своей поросячьей должности имеет свои поросячьи принципы и ради них готов пожертвовать своей поросячьей жизнью. Полу представилась вся современная цивилизация в виде гигантской и дырявой плотины, вдоль которой тысячи людей, подобных доктору Пойду, растянулись колонной до самого горизонта, причём каждый из них свирепо затыкал пальцем течь. — XV
He saw how tense the man was, and realized that what Pond was talking about was, by God, integrity. This pipsqueak of a man in a pipsqueak job had pipsqueak standards he was willing to lay his pipsqueak life down for. And Paul had a vision of civilization as a vast and faulty dike, with thousands of men like Doctor Pond in a rank stretching to the horizon, each man grimly stopping a leak with his finger.
Оркестр в дальнем конце зала, точно стадо слонов, набросился на мелодию с такой яростью, будто объявил священную войну тишине. В этом грохоте невозможно было сохранить доброе отношение даже по отношению к себе. — XIX
The band at the far end of the hall, amplified to the din of an elephant charge, smashed and hewed at the tune as though in a holy war against silence. It was impossible even to be cordial to oneself in the midst of the uproar.
— Общество Заколдованных Рубашек, — с насмешкой произнес доктор Гелхорн. — Стоит вам назвать что-либо по имени, и вам уже кажется, что вы наложили на это руку. Но вы не наложили на это руку. Пока вам удалось зацапать всего лишь только название. — XXII
"The Ghost Shirt Society," said Director Gelhorne acidly. "Give a name to something, and you think you've got it. But you haven't got it. All you've got's the name. That's why we're here. All we've got is the name."
— … кто-то просто обязан быть неприспособленным, кто-то просто должен испытывать чувство неловкости для того, чтобы задуматься над тем, куда зашло человечество, куда оно идёт и почему оно идёт туда. — XXIV
"… somebody's just got to be maladjusted; that somebody's got to be uncomfortable enough to wonder where people are, where they're going, and why they're going there. That was the trouble with his book. It raised those questions, and was rejected. So he was ordered into public-relations duty."
Пол проверил, на месте ли его билет, не смят ли он и не порван ли, так как именно этим билетом ему и предстояло открыть себе двери в Айлиуме. Ему приходилось слышать рассказы о глуповатых старых леди, которые оставались взаперти в вагонах по нескольку дней из-за того, что они куда-то засунули свой билет или пропустили свою станцию. Почти ни одна газета не обходилась без увлекательной истории о том, как уборщики-кррахи освободили кого-нибудь из вагона. — XXVI
Paul checked his ticket to make sure it wasn't bent or torn, that it would unlock the door at Ilium. He'd heard tales of addled old ladies locked aboard cars for days for having misplaced their tickets, or for having missed their stops. Hardly a newspaper was printed that didn't have a human interest story about car clean-up crews from the Reeks and Wrecks liberating somebody.
— Анита, — сказал Финнерти, — если ты не проявишь уважения к мужскому уединению, я сконструирую машину, у которой будет всё, что есть у тебя, и которая к тому же будет относиться к нему с уважением.
Анита покраснела.
— Не скажу, чтобы я была в восторге от твоего остроумия.
— Нержавеющая сталь, — сказал Финнерти. — Нержавеющая сталь, обтянутая губчатой резиной и имеющая постоянную температуру 98,6 по Фаренгейту.
— Слушай… — начал было Пол.
— И краснеть она будет по приказу, — добавил Финнерти.
— А я могла бы сделать мужчину вроде тебя из мешка с грязью, — сказала Анита. — И каждый, кто попытался бы к тебе прикоснуться, уходил бы вымазанным! — Она хлопнула дверью, и Пол услышал, как по лестнице простучали её каблучки.
— Ну, и на кой чёрт тебе это понадобилось? — спросил Пол. — Ну, скажи на милость?
Финнерти лежал неподвижно на кровати, уставившись в потолок.
— Не знаю, — медленно проговорил он, — но я не раскаиваюсь.
"Anita," said Finnerty, "if you don't show more respect for men's privacy, I'll design a machine that's everything you are, and does show respect."
She colored. "I can't say I find you screamingly funny."
"Stainless steel," said Finnerty. "Stainless steel, covered with sponge rubber, and heated electrically to 98.6 degrees."
"Now, look -" said Paul.
"And blushes at will," said Finnerty.
"And I could make a man like you out of a burlap bag filled with mud," said Anita. "Anybody who tries to touch you comes away dirty!" She slammed the door, and Paul listened to her heels clicking down the staircase.
"Now, why in hell did you do that?" said Paul. "Do you mind telling me?"
Finnerty lay motionless on the bed, staring at the ceiling. "I don't know," he said slowly, "but I'm not sorry."
Hacketts did not bow back because he wasn't supposed to and he wasn't going to do a goddamn thing he wasn't supposed to do and he had only twenty-three more years to go on his hitch and then he was through with the Army and the hell with it, and in twenty-three years if some sonofabitching colonel or lieutenant or general came up to him and said, "Salute me," or "Pick up that butt," or "Shine your shoes," or something like that he'd say, "Kiss my ass, sonny," and whip out the old discharge and spit in his eye and walk away laughing like crazy because his twenty-five years was up and all he had to do was hang around with the old gang in Hooker's in Evansville and wait for the old pension check and to hell with you buddy because I don't have to take no crap from nobody no more because I'm through and –
The Shah clapped his hands delightedly and continued to stare at Private First Class Hacketts, who was a huge, healthy man. "Niki Takaru!" he cried, exhaling a strong effluvium of Sumklish.
"No Takaru!" said Doctor Halyard. "Sol-dee-yers."
"No Takaru?" said the Shah in puzzlement.
"What's he say?" said General of the Armies Bromley.
"Said they're a fine bunch of slaves," said Halyard. He turned to the Shah again and waggled his finger at the small, dark man. "No Takaru. No, no, no."
"Shah says, if these not slaves, how you get them to do what they do?"
"Patriotism," said General of the Armies Bromley sternly. "Patriotism, damn it."
"Love of country," said Halyard.
Khashdrahr told the Shah, and the Shah nodded slightly, but his look of puzzlement did not disappear. "Sidi ba —" he said tentatively.
And Hacketts thought of how he was going to be left alone in the barracks this week end when everybody else was out on pass because of what happened in inspection that morning after he'd mopped and squeegeed the floor and washed the windows by his bunk and tightened up his blankets and made sure the tooth-paste tube was to the left of the shaving-cream tube and the tube caps both pointed away from the aisle and that the cuff on his rolled-up socks pointed up in his footlocker and that his mess kit and mess cup and mess spoon and mess fork and mess knife and canteen were shining and that his wooden rifle was waxed and its simulated metalwork blackened and his shoes shined and that the extra pair under his bunk were laced to the top and tied and that the clothes on his hangers went: two shirts, O.D.; two pants, O.D.; three shirts, khaki; three pants, khaki; two shirts, herringbone twill; two pants, herringbone twill; field jacket; dress blouse, O.D.; raincoat, O.D.; and that all the pockets were empty and buttoned and then the inspecting officer came through and said, "Hey soldier, your fly's open and no pass for you," and—
The personnel machines had considered the problem and ejected the card of Edgar R. B. Hagstrohm, who was statistically average in every respect save for the number of his initials: his age (36), his height (5'7"), his weight (148 lbs.), his years of marriage (11), his I.Q. (83), the number of his children (2: 1 m., 9; 1 f., 6), the number of his bedrooms (2), his car (3 yr. old Chev. 2 dr. sed.), his education (h.s. grad, 117th in class of 233; maj. in business practice; 2nd string f'ball, b'k'tb'l; soc. comm., sen'r play; no coll.) his vocation (R&R), his avocations (spec'r sports, TV, softb'l, f'sh'g), and his war record (5 yrs., 3 ov'sea; T-4 radioman; 157th Inf. Div.; battle stars: Hjoring, Elbesan, Kabul, Kaifen, Ust Kyakhta; wounded 4 times; P'ple H't, 3 cl.; Silv. Star; Br'ze Star, 2 cl.; G'd Cond. Med.).
And the machines could have made an educated guess that, since Hagstrohm had gone that far in being average, he had probably been arrested once, had had sexual experience with five girls before marrying Wanda (only moderately satisfying), and had had two extramarital adventures since (one fleeting and foolish, the other rather long and disturbing), and that he would die at the age of 76.2 of a heart attack.
"My father used to say, that the barbers would be here long after the last doctor's laid away, and there was a lot in what he said. He was worth listening to.
"Nowadays, by golly, it takes more time and skill to cut hair'n to do what the doctors do. If you had syphilis or the clap or scarlet fever or yellow fever or pneumonia or cancer or something, why, hell, I could cure you while I was drawing the water for a shampoo. Take a little old needle, puncho! squirto! miracle! and give you a clean bill of health along with your change. Any barber could do what a doctor does nowadays. But I'll give you fifty dollars if you can show me a doctor who can cut hair.
"Now, they say barbering isn't a profession, but you take the other professions that got so big for their breeches since the Middle Ages and look down on barbering. You take medicine, you take the law. Machinery!
"Doctor doesn't use his head and education to figure out what's the matter with you. Machines go over you — measure this, measure that. Then he picks out the right miracle stuff, and the only reason he does is on account of the machines tell him that's what to do.
"Used to be sort of high and mighty, sort of priests, those doctors and lawyers and all, but they're beginning to look more and more like mechanics. Dentists are holding up pretty good, though. They're the exception that proves the rule, I say. And barbering — one of the oldest professions on earth, incidentally — has held up better than all the rest. Machines separated the men from the boys, you might say.
"The men from the boys — that's what they used to say in the Army, Sergeant Elm Wheeler would. Memphis boy. 'Here we go, boys,' he'd say. 'Here's where we separate the men from the boys.' And off we'd go for the next hill, and the medics'd follow and separate the dead from the wounded. And then Wheeler'd say, 'Here we go, here's where we separate the men from the boys.' And that went on till we got separated from our battalion and Wheeler got his head separated from his shoulders.
"And another nice thing about war — not that anything about war is nice, I guess — is that while it's going on and you're in it, you never worry about doing the right thing. See? Up there, fighting and all, you couldn't be righter. You could of been a heller at home and made a lot of people unhappy and all, and been a dumb, mean bastard, but you're king over there — king to everybody, and especially to yourself. This above all, be true to yourself, and you can't be false to anybody else, and that's it — in a hole, being shot at and shooting back.
"These kids in the Army now, that's just a place to keep 'em off the streets and out of trouble, because there isn't anything else to do with them. And the only chance they'll ever get to be anybody is if there's a war. That's the only chance in the world they got of showing anybody they lived and died, and for something, by God.
"Used to be there was a lot of damn fool things a dumb bastard could do to be great, but the machines fixed that. You know, used to be you could go to sea on a big clipper ship or a fishing ship and be a big hero in a storm. Or maybe you could be a pioneer and go out west and lead the people and make trails and chase away Indians and all that. Or you could be a cowboy, or all kinds of dangerous things, and still be a dumb bastard.
"Now the machines take all the dangerous jobs, and the dumb bastards just get tucked away in big bunches of prefabs that look like the end of a game of Monopoly, or in barracks, and there's nothing for them to do but set there and kind of hope for a big fire where maybe they can run into a burning building in front of everybody and run out with a baby in their arms. Or maybe hope -though they don't say so out loud because the last one was so terrible — for another war. Course, there isn't going to be another one.
"And, oh, I guess machines have made things a lot better. I'd be a fool to say they haven't, though there's plenty who say they haven't, and I can see what they mean, all right. It does seem like the machines took all the good jobs, where a man could be true to hisself and false to nobody else, and left all the silly ones."
— Нельзя стоять одной ногой в действительности, а другой в мечтах. Иначе для судьбы будет слишком велик будет соблазн разорвать вас пополам, прежде чем вы решите, какой путь вам избрать.
"Don't put one foot in your job and the other in your dreams, Ed. Go ahead and quit, or resign yourself to this life. It's just too much of a temptation for fate to split you right up the middle before you've made up your mind which way to go."
Главный герой – Пол Протеус (и это, кажется, одно из немногих имен, которые я за долгое время запомнила) – управляющий заводом, уважаемый в обществе человек. У него идеальная жена, идеальный дом, идеальная работа и все это ни разу таковым не кажется с самой первой страницы. Каждый диалог буквально пропитан какой-то механической фальшью, чтобы развить у читателя отвращение к сложившемуся порядку вещей. Надо сказать, что в процессе чтения не один раз возникает желание врезать какому-нибудь персонажу по лицу. Разумеется, сомневаться в правильности системы начинает и главный герой, что и приводит его к дальнейшим событиям.
13.08.2007
Действие первого романа Курта Воннегута происходит в недалеком (а от года седьмого века двадцать первого — тем паче) будущем, в котором ручной труд полностью вытеснен машинным. Машины производят еду и лимонадоподобные напитки, разогревают обед и ужин, открывают и закрывают двери и окна, убирают пыль в помещении, ведут учет рабочей силы и присматривают за самими собой лучше людей. Главное достижение ожидаемой Третьей Промышленной Революции — думающие машины.
— Как вы считаете, будет ли еще и Третья Промышленная Революция?
Пол остановился в дверях своего кабинета.
— Третья? А как вы ее себе представляете?
— Я не очень представляю ее себе. Но ведь первая и вторая в свое время тоже казались невообразимыми.
— С точки зрения людей, которых должны были заменить машины, вполне возможно. Говорите, третья? В известной степени она, как мне кажется, уже идет какое-то время, если вы имеете в виду думающие машины. Это, по-моему, и будет Третьей Революцией — машины заменят человеческое мышление. Кое-какие из крупных счетно-решающих машин, ЭПИКАК, например, в некоторых областях уже справляются с этим и сейчас.
Какое же место в этом идеальном обществе уготовано обычным людям? Большинство из тех, кто раньше работал токарем, конструктором или специалистом по кадрам, попадают в КРР — Корпус Реконструкции и Ремонта. Там они ремонтируют дороги, копают землю, в-общем, не позавидуешь. Немногие остальные граждане формируют элиту — инженеров, управляющих и бюрократов (ирония), которая заправляет всем происходящим. Элита отделена от простых смертных рекой Ирокез, разделяющей город Илиум на две части.
Впечатления: очень актуальная тема. Книга читается на одном дыхании. А сколько разных мыслей о нас и нашем веке приходит в голову — не перечесть… И, конечно, иногда очень хочется жить не сейчас, а лет на двести пораньше… 🙂
P.S.: Похоже, что ЭПИКАК — это ЭНИАК :)) Хоть где-то остатки институтских знаний пригодились)
Понравился или оказался полезным этот пост?
Подпишитесь на обновления блога по RSS или читайте его в своей френдленте ЖЖ
Доооолго я мучила это произведение, хотя жанр люблю и читаю обычно залпом.
Суть его в том, что человечество повсеместно заменило ручной труд машинным и из-за этого огромный пласт людей остался без профессий, оказавшись на обочине социальной жизни. В фаворе только инженеры (интеллектуальная элита), которые, с одной стороны дорожат своей работой, с другой, боятся рано или поздно изобрести машину, которая заменит их самих – породить собственного убийцу.
И конечно же, я считаю, что машины очень облегчили жизнь. Я был бы просто дурак, если бы говорил, что это не так, хотя есть множество людей, которые говорят, что это не так, и, честно говоря, я понимаю, почему они говорят это, ладно. Получается так, что машины взяли себе все хорошие работы и оставили людям все самые глупые.
Пол подписал этот документ в присутствии двух свидетелей, а потом наблюдал за тем, как клерк-кодировщик переводит все им изложенное на язык перфорационной карточки, доступный пониманию машины. Потом появилась карточка с его свежей краской и печатями.
Все, вроде бы, хорошо, но.
До чего же нудно!
Это первое произведение Воннегута, так сказать явление таланта свету, и в нем, согласно критикам, только зарождался его авторский стиль. Видимо роды были трудными, ибо какие-то активные действия начинаются только в последней трети книги, а все остальное отдано под соплежуйство несветлые думы героев и невнятные описания взаимоотношений между ними же. Плюс введение в социальный контекст (из-за чего весь сыр-бор).
Любой человек, который не в состоянии обеспечивать себе средства на жизнь, выполняя работу лучше, чем это делают машины, поступает на государственную службу в Армию или в Корпус Ремонта и Реставрации
Вообще общее ощущение от книги именно – невнятная. Невнятные герои, которые невнятно сражаются за что-то невнятное. Когда они, наконец, начинают действовать, то тоже не понятно, чего они хотели добиться. То есть они, конечно, даже говорят об этом, декларируют собственные цели, но последние настолько нереалистичны (особенно по сегодняшним меркам), что тоже как-то невнятно.
Понятно, что целю автора было показать высокоразвитое общество, в котором все-равно выживает только сильнейший и власть системы, какой бы она ни была, но.
Я самым решительным образом протестую против того, что существует какой-либо естественный или божественный закон, согласно которому машины, их производительность и организация производства должны постоянно увеличиваться в масштабах, становиться всё более мощными и сложными в мирное время, подобно тому как это было во время войны. Рост этот я склонен в настоящее время рассматривать как вопиющее беззаконие.
Читайте также: