Любовь властелина краткое содержание
Обновлено: 08.07.2024
Эта книга достойна минуты почтительного молчания.
А собственно, что мы знаем о любви? Что она нечаянно нагрянет? Что она не вздохи на скамейке и не прогулки при луне? Что она принимает разные обличья от агапэ до эроса? Что лучше любить и потерять, чем вообще никогда не любить? Что любовь сильнее смерти и отчаяния? Что от любви можно потерять голову? Что кто не любил, тот не жил? И т.д. и т.п.? Но всё это, в общем, теряет смысл, когда мы вдруг незримыми, но прочными узами привязываемся к кому-то, неистово и бесстрашно стремясь смешать свою идентичность с чужой, чтоб только ты и я, я и ты. И даже если до этого мы чувствовали себя вовсе не новичками, и уж тем более не профанами в любви, мы всё равно перед её лицом оказываемся беспомощными: не способными перед ней устоять и одновременно не желающими быть остановленными, сметающими все преграды, пренебрегающими рациональными и осторожными призывами разума. И под какой бы маской он не скрывался, нас манит этот волшебный дурдом, мы все не прочь немного сойти с ума, если есть по кому. И пускай потом колокол звонит по нам, сколько захочет. Это ведь потом.
Для меня это был не просто дайвинг в сознание героев, а глубоководный заплыв туда, где мысли и чувства бьются наружу, танцуют свой танец дервиша перед нами, переливаются всеми оттенками смысла, играют свою пьесу в человеческом театре с многочисленными, мимолётными и мгновенными сценами. Хочу ещё.
Химически чистая любовь
Однозначно, эта книга – открытие моего книжного 2015-го года. Всегда несказанно удивляюсь, как среди непопулярных, малоизвестных книг отыскиваются такие вот жемчужины.
Первые 40% книги – это была вообще песня. Стиль написания, прекрасно прописанные потоки сознания, юмор и сатира, откровенно злобное высмеивание чиновников и добрый, мягкий юмор в изображении родственников Солаля, романтичный дневник Ариадны, блестяще изображенная семейная парочка Дэмов – все это вызывало живейший отклик в моей душе. Впрочем, это же самое продолжало нравиться и в дальнейшем, но раньше, чем повествование перевалило за середину, в жизни героев случилась Любовь. Высокие, высокие отношения!
Неправда, они любят, но они все время были вместе, одни с этой своей любовью. Одни, да, совершенно одни со своей любовью вот уже три месяца, и никто, кроме любви, не составлял им компанию, они ничего не делали, кроме того, что старались понравиться друг другу, их связывала только их любовь, они могли говорить только о любви, они могли заниматься только любовью.
), мучили друг друга, сжирали друг друга, ненавидели и любили друг друга, эти приговоренные к вечной страсти несчастные изгои, эти врущие друг другу и самим себе актеры в театре без зрителей. Потрясающий эффект достигается с помощью длительных потоков сознания героев, когда читатель изматывается от этой, черт бы ее побрал, настоящей любви вместе с героями. Я, если честно, буквально ненавидела их обоих последнюю треть книги, меня всю трясло.
Поэтому я эту историю любви не могу воспринимать иначе как сатиру, пародию, высмеивание – в то же время высмеивание максимально трагическое. Редкие размышления Солаля над судьбой своего несчастного народа еще больше подчеркивают это – эти трагические нотки просто потопают на фоне бесконечных мыслей-повторов о полных зубами ртах и крупных грудях с тугими сосками. Когда вокруг все стены пестрят надписями "Смерть евреям!", он вынужден думать преимущественно о том, как бы продолжать радовать свою любимую образом гориллы и продолжать подогревать уже давно истлевшее пламя страсти. Истинное мнение на все это, пожалуй, высказывает служанка Мариэтта, вначале радовавшаяся адюльтеру несчастной и неудовлетворенной мужем девушки, а много позже, увидев, в какой театр абсурда все это певратилось, плюнувшая и сбежавшая из этого дурдома. И правильно сделала, здесь уже пахло смертью, они уже были ходячими мертвецами, здесь уже было благородное болото, в котором они из месяца в месяц совершали свой тоскливый ритуал необыкновенной любви.
Обсуждаем эту книгу здесь.
Приторный земной рай со вкусом печенья для собак
Ты девушка или женщина, которой хочется и нравится читать любовные романы? Ты веришь в красивую, чувственную любовь? Ты ищешь ее в каждом понравившемся мужчине, с которым сводит тебя судьба? Ты веришь в принцев, в благородство, ты оцениваешь красоту и остроумие противоположного пола? А потом ты просто подсаживаешься на секс, не правда ли? Возможно, у тебя есть постоянный партнер, но ты ищешь удовлетворения, потому что ничто так не распаляет вожделение, как новые ощущения с другим… Тебе хочется тайны. Но потом хочется раскрывать ее перед своими, потому что эта тайна распалит и их чувства. И ты несешь запретный плод угощением всем, кто, по-твоему, замкнут в невинности незнания и наивности размеренности доставшейся ему судьбы. Это истерия. Это сумасшествие. Это самоубийство, наконец.
Это вера в рай, не создаваемый Богом. Это рай бога-любви, бога-страсти, бога-безумия, который стыдит телесную связь, но возникающий именно там, на границе прикосновения губ и проникновения языков. Книга даже дает гениальные названия этому плотскому волшебству:
Книга превосходно демонстрирует эволюцию отношений, замыкающуюся в любви, стараясь довести положение до ее кристальной чистоты, когда в мире двух влюбленных не существует практически ничего, кроме чувственности. И дальше властелин прочитает нам и про теорию чувственности. Он знает о любви все, и только он способен на высшее проявление любви и к женщине, и к своему народу, и к Богу, в которого почему-то не верит… Кажется, что он, имея способности угодить и помочь всем, и Бога своего готов променять на Бога гоев, а не Бога Израиля. Но только Бог Израиля – его Властелин. И он не может не быть Ему рабом, как все вокруг – рабами природного начала в человеке, которому когда-то Бог Израиля через Моисея впервые объявил войну. Но он уже сам практически стал триединым, слившись с женщиной, впитавшей в себя телесные привычки остальных своих любовников; и он создатель своего игрушечного рая. А она вообще протестантка, которая в детстве ходила смотреть с сестрой и тетей на верящих в триединого Бога католиков, как на диковинных зверушек. Да и в игрушки ей до сих пор нравилось играть, как и ее властелину.
Солаль – согрешивший левит, которому его Бог и так не давал удела, как слуге Господа своего, а теперь сделал и социальным изгнанником. Вся эта эволюция любви, так похожая на торжество духа, - его деградация, конечным пунктом которой станет покупка брошенной пожилой дамы настоящей собачки и последовавший за этим суицид… И такое ощущение, что дьявол в книге объявляется в образе негров, перед которыми готовы сдаться даже самые светлые расистские бабенки, продавая им остатки своих падших душ… Не стоило сомневаться, что тот эпизод станет предтечей финала истории любви Солаля и Ариадны…
Читая книгу, я как будто проходила по эпизодам собственной жизни. В ней даже была та самая дама с собачкой, живущей с мужчинами вне брака, любовник которой годился ей в сыновья, зато она всегда оправдывалась, что по-настоящему, куда сильнее людей, способны любить только ее корги. Мне вспоминались мои наивные желания первого любовного чувства – те же стремления к какой-то пафосной, героической смерти и как будто спасения от нее. Смерть всегда проникала сквозь тоску любви, смерть как будто сама становилась моим любовником. И все умирало. Все уходило в отчаяние. Все перечеркивалось. Все продавалось пошлости. Но, вот что обнадеживало: эпизоды деградации книги выстраивались в моей собственной жизни в совершенно противоположном порядке – от самого примитивного к самому нравственно возвышенному, от едких, тревожащих фантазий к прагматическому спокойствию, от поиска приключений к преданности и верности… И до того момента, когда я прикоснулась к этому произведению, у меня в голове и мыслей не было о том, что я когда-нибудь заведу семью… Мне уже давно стало понятно, насколько показушны любовные страсти, мне стали не важны внешность и ум мужчин, теперь я искала у них только праведное сердце, совесть, которые и так делают, по моим убеждениям, человека красивым. Безнравственность уродует людей. И даже красота – испытание духа, соблазн, с которым приходится справляться. А наивная красота уродлива…
ярких находок простонародной лексики:
"миранколия", "ватеркорсет", "по року судьбы";
приключений и разговоров пятерки Доблестных:
и заканчивая множеством бытовых сцен и даже метких метафор в изощренных монологах Солаля.
Смешно было читать, как Ариадна снимает огромное состояние, чтобы кинуть своему отлучившемуся любимому телеграмму. И только потом мы узнаем, насколько она огромна и ни о чем. И, читая ее, впервые испытываешь омерзение, отвращение к происходящему. Да и сама Ариадна только и видит ужасающие ее вещи, но они не задерживаются в ней – она выливает словесный мусор, потому что это ее выражение чувства любви, больше она ни на что не способна. Что-то это напомнило… А потом она сама становится такой, о ком сообщала с осуждением…
Альбер Коэн - Любовь властелина краткое содержание
Любовь властелина - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Спешившись, он шел вдоль кустов орешника и шиповника, а за ним конюх вел под уздцы двух лошадей, шел в шуршании лесной тишины, обнаженный по пояс, в лучах полуденного солнца, шел и улыбался, загадочный и царственный, уверенный в победе. Два раза он струсил и не решился — вчера и позавчера. Сегодня, в первый майский день, он должен решиться, и она должна полюбить его.
Он шел вдоль зарослей по дремучему неподвижному старому лесу, пронизанному солнечными бликами, прекрасный и благородный, как его предок Аарон, брат Моисея, шел, внезапно разражаясь смехом, самый безумный из сынов человеческих, смеясь от избытка молодости и любви, то срывая цветок и принимаясь грызть стебелек, то пританцовывая, знатный вельможа в высоких сапогах, танцуя и смеясь в ослепительных лучах солнца, пробивающегося сквозь ветви, танцуя грациозно, в сопровождении двух умных животных, танцуя от любви и предчувствия грядущей победы, пока его подданные, все лесные твари, предавались бездумной суете: крохотные ящерки замирали под пластинчатыми шляпками больших грибов, блестящие мухи вились в воздухе по причудливым траекториям, пауки выглядывали из зарослей вереска и подстерегали долгоносиков с их доисторическими хоботками, муравьи то ощупывали друг друга, обмениваясь одним им понятными знаками, то спешили по своим делам, проворные лекари-дятлы долбили деревья, жабы оплакивали свое одиночество, звенели пугливые кузнечики, недовольно ухали совы, разбуженные среди бела дня.
Он остановился, снял с плеча конюха сумку, нужную для задуманной им инсценировки, и приказал привязать лошадей к ветке и ждать его — столько, сколько понадобится, до вечера или даже дольше, пока он не свистнет. И как только ты услышишь свист, приведешь мне лошадей, и я дам тебе столько денег, сколько захочешь, клянусь честью! Потому что то, что я надеюсь сегодня испытать, не испытывал еще никогда ни один человек, знай это, ни один человек с начала времен. Да, браг, столько денег, сколько захочешь! Так сказал он, и от радости хлестнул хлыстом свой сапог, и направился навстречу судьбе к дому, где жила эта женщина.
Остановившись перед богатой виллой в стиле швейцарского шале, настолько вылизанной, что она сверкала, как черное дерево, он заметил на крыше чашечки анемометра — и решился. Держа в руке сумку, он осторожно толкнул калитку и вошел. Береза склонила перед ним свою кудрявую голову, в ее ветвях множество птичек тонкими дурацкими голосами щебетали, как прекрасен этот мир. Чтобы под ногами не хрустел гравий, он отпрыгнул на обочину, к бордюру из гортензий, окаймленному камушками. Подойдя к окну, он укрылся в извивах плюща и заглянул внутрь. Она играла на пианино в большой комнате, отделанной красным бархатом и позолоченным деревом. Играй, моя красавица, ты еще не знаешь, что тебя ждет, прошептал он.
Он залез на сливу, подтянулся до балкона первого этажа, поставил ногу на перила, рукой схватился за какую-то выступающую деревянную деталь, добрался до подоконника на втором этаже, раздвинул полуоткрытые ставни и занавески и одним махом оказался в комнате. Ну вот, опять у нее, как вчера и позавчера. Но сегодня он объявится ей, он решится. Быстрей, надо успеть подготовить представление.
Обнаженный по пояс, он склонился над сумкой и вытащил из нее обтрепанное пальто и траченную молью меховую шапку, удивился командорской орденской ленте, на которую натолкнулась его рука. Раз уж она здесь, такая красная и красивая, надо ее надеть. Завязав ленту вокруг шеи, он направился к большому зеркалу. Да, красив до тошноты. Бесстрастное лицо, увенчанное мраком спутанных кудрей. Узкие бедра, плоский живот, широкая грудь, и под загорелой кожей, как змеи, шевелятся тугие мускулы. И всю эту красоту — потом на кладбище, желтенькую здесь, зелененькую там, совсем одинокую в полусгнившем от сырости ящике. Да, посмотрим, как они его захотят такого, молчаливого и одеревеневшего в своем коробе. Он радостно улыбнулся и снова принялся бродить по комнате, время от времени взвешивая на ладони пистолет. Остановившись, он внимательно всмотрелся, чтобы оценить достоинства маленького мощного друга, всегда готового оказать услугу. Там притаилась пуля, которая вскоре… да, вскоре. Нет, только не в висок, можно выжить и ослепнуть. Сердце — это да, то что надо — но ведь можно промахнуться и попасть ниже. Хорошее местечко — в углу, образованном грудной костью и третьим межреберным промежутком. Он взял с туалетного столика ручку, валявшуюся рядом с флаконом духов, обозначил ею заветное место и улыбнулся. Там будет маленькая звездчатая дырочка, окруженная черными точками, в нескольких сантиметрах от соска, который столькие нимфы любили целовать. Ну что, покончить раз и навсегда с этой каторгой? Развязаться с людишками, способными только на ненависть и ложь? Свежевымытый и тщательно выбритый, он будет очень даже презентабельным покойником — и к тому же командором. Нет, прежде надо опробовать сию неслыханную затею. Благословенна будь, если ты такова, какой я тебя считаю, прошептал он, а тем временем пианино внизу рассыпало сладостные аккорды, и он, поцеловав свою руку, снова принялся ходить по комнате, полуголый и нелепый командор, держа у самого носа флакон с духами и без устали вдыхая их аромат. Перед столиком у изголовья он остановился. На мраморной поверхности — книга Бергсона и шоколадные батончики. Нет-нет, спасибо, мне не хочется. На кровати — школьная тетрадь. Он открыл ее, поднес к губам, затем принялся читать.
Альбер Коэн. Швейцария. 9 ноября 1967 года
Ариадна и ее властелин
Николай Александров
1968 год — столь важный для Франции и для Европы вообще. Бурлящий студенческими волнениями Париж внимает Жан-Полю Сартру на пике его славы, его значительности. Еще слышны отзвуки прошедшей войны, еще живы участники, свидетели и очевидцы, но постепенно вновь обретающая себя Европа устремлена в другое время и толком еще не осознает груз прошлого как давящую мучительную тяжесть.
А кто же герои? Еврей Солаль — молодой красавец, занимающий высокий пост в Лиге Наций, гордый своей молодостью, богатством, положением, красотой, еврейством и с презрением взирающий на бессмысленную чиновничью возню. Швейцарская аристократка Ариадна, романтическая девушка, которой снобский герметизм ее родственников уготовил не самую счастливую судьбу. Ее муж Адриан Дэм, достойный сын пошлейшей, самовлюбленной и с претензией на благородство родительницы, мечтающей утвердить значимость своей персоны в свете, и добродушного, но жалкого, трепещущего при виде супруги отца. Милейшее семейство.
Адриан Дэм — бельгийский буржуа. Служащий все той же Лиги Наций, мечтающий из чиновника ранга Б стать чиновником ранга А, упоенный приятными мелочами своего респектабельного существования. Солаль его начальник, босс, почти бог. О его покровительстве можно лишь мечтать. И мечты сбываются. Другое дело, какой ценой.
Да, с самого начала романа Солаль добивается любви Ариадны, швейцарской благородной барышни, по недоразумению, по девической шальной вольности и девической же привязанности к подруге и конфидентке — олицетворению предчувствия настоящей любви, — ушедшей из дома и ставшей легкой добычей маленького Дэма. Она ненавидит и презирает своего ничтожного супруга, его торопливую невнимательную похоть, его мелочность, его эгоизм, его трусливую слабость. Прекрасная Ариадна ждет своего властелина, ждет настоящей любви, желанного принца, для которого и созданы ее прекрасное тело, ее благородная душа, которого взыскует ее жаждущее любви сердце. Солаль дерзок, почти оскорбителен, самоуверен, демонстративен, откровенен, но этим он и силен. Ариадна — изначально жертва высокой страсти, а властелин Солаль — изначально победитель. Свершается предопределенное. Адриан Дэм едет в Париж с дипломатической миссией, упиваясь удачей, то есть избранностью своей: он замечен начальством, он успешен, он растет. А в это время Солаль соблазняет его жену. Соблазняет откровенностью, цинизмом, убежденностью в своей силе. Ариадна сдается — а могла ли она поступить иначе? Влюбленные танцуют свой первый вальс под страстную скрипку виртуоза Имре. Песня любви торжествует, а роман переходит в следующую стадию.
Я с чистой совестью пересказываю сюжет, раскрываю карты Коэна, потому что на самом деле никакого представления о романе этот пересказ не дает. Потому что главное не сюжет, не действие. Главное — сама романная плоть, сама ткань повествования, изысканное плетение словес, словесная мозаика, которую разглядывает удивленный читатель. И, право же, здесь есть чему удивляться. Шестьсот пятьдесят страниц плотнейшего — иначе не скажешь — письма, завораживающего своей подробной тщательностью, почти садистской мелочностью. Что действие! — оно, кажется, порой застывает, замирает на глазах у читателя. Минуты растекаются в вечность, мелькание мыслей и чувств, калейдоскоп помыслов, умыслов, намерений, мечтаний, позывов сознательных и бессознательных, импульсивных подергиваний тела и души — растягиваются на многостраничные масштабные описания. И нет этим барочным узорам конца, и не иссякает словесный поток, и эпитеты громоздятся друг на друга, и каждое лыко — в строку, и каждая вещь — в дело.
Вот Адриан Дэм приходит в свой рабочий кабинет и берется за работу, то есть проводит очередной день:
Он сел за письменный стол, наполнил бензином зажигалку, которая вовсе в этом не нуждалась (ведь он заправлял ее только вчера), но он так любил своего маленького друга, так хотел окружить его вниманием и заботой… Покончив с этим занятием, он снова взглянул в карманное зеркальце, чтобы не чувствовать себя одиноким. Полюбовался своим круглым детским лицом, честными голубыми глазами за стеклами массивных очков в роговой оправе, подправил тоненькие усики кисточками и круглую холеную бородку, бородку интеллигента — но творческого интеллигента. Великолепно. Язык не обложен. Нет, порядок, розовый, можно позавидовать. Великолепно.
— Неплохо, сир Дэм. И впрямь красивый мужчина, законной половине не на что жаловаться.
Он спрятал зеркальце в футляр из крокодиловой кожи, зевнул. Сегодня вторник, унылый день, сплошная безнадега. Еще три с половиной дня тянуть лямку.
Вот Ариадна лежит в ванне и предается эротическим мечтаниям:
мне бы нравилось целовать мои груди кончики сосков долго но увы невозможно можно свернуть шею ладно хорошо пусть придет но сначала горячей воды чтоб было приятно вот теперь закрыть глаза чтобы полностью погрузиться в себя хорошо все себе рассказать главное не менять позы а то не получится итак я одна в закрытой комнате всегда одна целыми днями жду совсем голая так более торжественно он целыми неделями не приходил я караулю у окна вот я вижу идет весь в белом идет быстро по пыльной слепящей дороге кажется что он не ступает по земле босыми ногами он уже близко я такая чистая совершенно обнаженная но вовсе не плоская вот время пришло готово он переступил барьер он святой он царственный он властелин отшельник я на коленях очень серьезная верная ученица вот он передо мной но он не смотрит на меня не замечает очень важно надо чтобы он мной слегка пренебрегал иначе не получится я рядом с ним ничто лишь один ласковый взгляд подобие улыбки и он больше не пренебрегает это так трогательно доброта и улыбка гордеца и вот я обезумела я его служанка но при этом таинственная близость когда в конце концов он принимает меня но в этот момент не глядя на меня он говорит о Б-ге устремив глаза ввысь он учит меня пути истине и жизни я слушаю на коленях такая чистая он уже не говорит он стоит возле меня потому что знает что сейчас произойдет
Вот семья Дэм ожидает Солаля, высокого гостя. Все готово, стол накрыт, хозяева застыли в значительных, то есть полных должного достоинства, позах. Они начали ждать великого начальника, могущественное лицо, благодетеля и проводника в счастливый мир избранных задолго до оговоренного времени его прихода. А Солаля нет. Ни через десять минут, ни через пятнадцать, ни через полчаса. Нет ничего мучительнее бесплодного ожидания. Разве что подробнейшее описание этого мучения.
Коэн — великий мастер останавливать время, обрушивать на читателя пеструю неподвижность, то есть почти неподвижность вяло текущего бытия. Здесь время осязается, становится материальным, вещным, предметным. Коэн как будто реализует мечту экзистенциалистов — останавливает и тщательно рассматривает в свой писательский микроскоп частицу бытия, поворачивает ее из стороны в сторону. Это настоящая магия, беллетристическая алхимия, волшебство. В этом смысле Коэн нашел свой философский камень, то есть универсальный метод превращения любой вещи в золото образа.
Его алхимия прекрасно работает в целях обличительных, сатирических — вот какое насекомое чиновник, вот какие у него лапки, вот как устроен его хитиновый покров — и, посмотрите, можно разглядеть каждую хитинку, каждую клеточку его сетчатых глаз. Но все тот же метод, всю ту же внимательную художественную вивисекцию мы видим и в других эпизодах. Вот Солаль признается в любви Ариадне и речь его — пламенная, пылкая, громоздящая слово на слово — растягивается на многие томительные страницы. И потом — что это за речь? Сатира, обличение, злая правда о женской природе — или речь соблазнителя, речь влюбленного, добивающегося взаимности возлюбленной? И то и другое. Поэтому чуть дальше, когда в страстном танце Солаль сливается с Ариадной, когда они обмениваются бессвязными словами любви, — здесь же, без абзацев и отточий, в том же сплошном тексте, без пауз и специальных обозначений, в один ряд идет пошлый поток сознания уезжающего в Париж навстречу официозным дипломатическим наслаждениям Адриана Дэма. Все едино, всюду жизнь…
Он родился в конце XIX века на Корфу в еврейской, как нетрудно догадаться, семье. В начале XX века эта семья переехала в Марсель. Альбер Коэн большую часть жизни провел в Швейцарии. Закончил юридический факультет Женевского университета, работал в Лиге Наций и в ООН. А еще он общался с известными сионистами и в начале Второй мировой войны вел переговоры о создании еврейского легиона во французской армии.
Роман, помимо любви и страсти, полон меткими до безжалостности наблюдениями за нравами: женевская буржуазия и аристократия, зарождение европейской бюрократии, еврейские родственники главного героя, бельгийцы, французы и многие другие. Множество сатирических сцен. Все это, само собой, на фоне роста антисемитизма в Европе и надвигающихся бедствий.
«Тридцатые годы. Солаль, красавец еврей родом с Кефалонии, высокопоставленный чиновник в Лиге Наций, влюбляется в замужнюю женщину, Ариану, и кадрит ее на протяжении 350 страниц до тех пор, пока она не бросает своего жалкого мужа Адриена Дэма, который стреляется с горя. Любовь за закрытыми дверями, “возвышенный и неугасимый пламень”, приводит либо к скуке, либо к саморазрушению. Точно такая же история рассказана уже в тысячах романов: Тристан и Изольда, Ромео и Джульетта, Поль и Виргиния, Даниэль Дюкрюэ и Фили Хаутман, но тогда почему же Ариана и Солаль так трогают наши сердца?
Я думаю, книга обязана успехом своему мощному, выразительному почерку, абсолютно раскрепощенному, одновременно и циничному, и возвышенно-романтическому (сам Коэн именовал свой стиль “великолепно разросшейся раковой опухолью”). Следует знать, что Коэн не писал эту книгу, а диктовал ее в течение 14 лет своему секретарю, а затем своей жене Белле; этим объясняются некоторые ее длинноты (например, монологи Арианы, сидящей в ванне), но, главное, ее завораживающий лиризм. Кроме того, книга пронизана чисто еврейским юмором, и приниженным, и горделивым, высмеивающим братьев автора по крови и прославляющим страдания его народа. Как все великие книги, “Любовь властелина” — неисчерпаемый кладезь: при каждом новом чтении она открывает вам новые миры.
Итак, герои романа соединили наконец свои судьбы и уже довольно давно живут в изоляции. Солаль скрывает от Арианы увольнение с высокого поста и многие другие неприятности.
Любовь властелина. Отрывок из романа
Очередной раз приняв ванну, очередной раз побрившись, очередной раз он натянул роскошный халат. Да, сегодня ему как никогда необходимо быть красивым. Пария не может рассчитывать ни на какую иную жизнь, кроме биологической. О, Проглот, о, Соломон, о, Салтиель. Он поцеловал свою руку, воображая, что это дядина щека. Может, бежать, жить вместе с ними?
За окнами темно. Десять часов. Она долгие часы сидит одна, бедняжка, она не осмеливается его побеспокоить, поскольку считает, что у него болит голова, она даже не сообщила ему о прибытии, только лишь подсунула под дверь записку, написанную так старательно, таким намеренно красивым почерком. Я готова, я жду вас, но приходите, только если почувствуете себя лучше. Я нашла все шесть концертов. Одна-одинешенька со своими пластинками, ожидая возможности поставить их для него, ожидая, когда он по доброй воле придет их слушать.
Дорогая, дорогая девочка, во что, во что, во что он втравил ее? Да, нужно идти, нужно выполнять свой долг. Он остановился возле шкафа.
— Я придумал, — сказал он зеркалу.
Когда он вошел к ней, раздались неумолимые звуки Бранденбургского концерта. Она стояла в вечернем платье, положив руку на адскую машину, и улыбалась, бедняжка. Он изобразил, что страшно рад, изобразил внимательного слушателя этих перепиливателей скрипок и божественных пожарных. Когда пластинка закончилась, он выключил граммофон и сказал, что хочет с ней поговорить. Нет-нет, ничего страшного, дорогая.
В темноте он поцеловал ее руку, когда она прилегла рядом с ним, потом заговорил. Вот что, он решил полностью, навсегда порвать со всем, что не есть он и она, со всем внешним миром, со всеми посторонними людьми. Важна лишь одна вещь на свете — их любовь. Как все это неубедительно, подумал он и прижал ее к себе, чтобы она более благосклонно восприняла его слова.
— Ты ведь тоже так думаешь, да?
— Да, — едва слышно шепнула она.
— Я хочу, чтобы ничто не отвлекало нас от нашей любви, — продолжал он вполголоса. — Единственная опасность для нас здесь — эта Форбс, которая скоро опять вцепится в тебя. Я только что встретил Хаксли. Он очень любезно поздоровался со мной. — (Ему тут же стало стыдно за эти слова, слова подчиненного, мелкой сошки, вот кем он стал теперь.) — Он предложил познакомить меня с его кузиной. Я представил себе, что последует, если я соглашусь: приглашения, партии в теннис и в бридж, время, похищенное у нашей любви.
— И я попросил его извиниться перед кузиной и сказать, что мы не можем присоединиться к ней для партии в теннис. Я плохо поступил? Ты будешь скучать?
— Да нет, нисколько. Она, вероятно, разозлится и перестанет с нами здороваться, но что уж тут поделаешь. Важно лишь то, что касается нас двоих.
Спасены. Он поцеловал глаза своей послушной девочки, которая так легко с ним согласилась, но подсознательно была в ужасе. Необходима компенсация. Он прижал ее, и их губы соединились во мраке. Теперь не нужно переезжать в другой отель, Форбсов удалось обезвредить, и новых знакомых она тоже не станет заводить, сказал он себе во время поцелуя, который был долгим и бурным, так как беседа взволновала их обоих.
Так думал он, пока его губы терзали губы наивной бедняжки. А еще путешествия, круизы, все убогие радости, которые я смогу для нее придумать, размышлял он во время этого бесконечного поцелуя. Да, все что угодно, чтобы скрыть от нее, что они — прокаженные, чтобы развести сады в пустыне их любви, все он сделает, обещал он ей в душе, прижавшись губами к губам той, которую хотел защитить и уберечь.
Но на сколько его хватит? Лишь бы я один был несчастен, подумал он.
— Раздень меня, — сказала она. — Я люблю, когда ты сам меня раздеваешь. Но включи прежде свет. Я хочу, чтобы ты видел меня.
Он зажег. Он раздел. Он увидел. Да, нужно взять ее, нужно дать ей маленькое счастье — чувствовать себя желанной, жалкое счастье, которое может дать прокаженный своей прокаженной подруге, подумал он, нависая прекрасным лицом над прекрасным возбужденным лицом своей улыбающейся бедняжки. Ах, во что, во что он втравил ее. Девочка моя, мое дитя, говорил он ей в душе, пока уныло обладал ею, как мужчина женщиной.
На следующий день они пили кофе в своей столовой, где уже был подан завтрак. Молчаливый, сосредоточенно сдвинувший брови, он погрузился в строительство флотилии. Воткнув в апельсиновую корку дымящуюся сигарету и две спички, изображающие мачты, он расположил три ялика на взбитых сливках. Суда в полярных льдах, объяснил он, молча взглянув на нее. Она попыталась улыбнуться, сказала, что это очень мило. На что он подозрительно поглядел на нее. Нет, она говорила совершенно искренне, она правда восхищалась им. О, непобедимая любовь женщины, странная власть сексуальности. Если в один прекрасный день ему придет в голову сделать пирожок из песка или закукарекать, она заставит себя прийти от этого в восторг и увидеть в этом волнующее присутствие гения.
— Это правда так мило, — повторила она. — Будто они затерты во льдах. — (Он поднес ладонь ко лбу и мрачно отсалютовал в знак благодарности. Она, довольная, приподняла полы пеньюара и встала в подобие реверанса.) — Я думаю, пора мне идти собираться. Вы правда не против прогулки на лошадях?
— Тогда я позвоню на ипподром в Канны. Вы тоже идете собираться?
— Я тоже иду собираться.
— Тогда до встречи, я постараюсь побыстрее.
Наконец-то она пошла одеваться, дело хорошее. Десять минут безответственности. Всегда полезно. Но, вернувшись, она задаст мучительный вопрос, дамоклов меч, спросит у него, какие планы на вечер, после катания. Какие новые удовольствия бы придумать, чтобы замаскировать их одиночество? Никаких новых идей. Все те же суррогаты общественной жизни, доступные изгнанникам, — театры, кино, рулетка, прогулки верхом, стрельба по голубям, чай с танцами, покупки платьев и прочих подарков.
И вечно эти экспедиции в Канны, Ниццу или Монте-Карло завершал нудный изысканный ужин, и нужно было беседовать, находить новые темы для разговора — а у него уже не было новых тем. Все Ариаднины истории он уже слышал, знал наизусть про тонкую душу кошечки Муссон и чудесный характер совы Магали, и все эти жуткие детские воспоминания, песенка, которую она выдумала, и музыка водосточных труб, и стук капель дождя по оранжевому тенту, и поездки в Аннмасс, чтобы посмотреть на католиков, и декламации вместе с сестрой на чердаке, и все остальное, и всегда одними и теми же словами. Сколько можно переливать из пустого в порожнее. И что же тогда делать? Придется обсуждать посетителей ресторана.
Да, они больше ни с кем не общаются и лишены возможности обсуждать друзей, приятного занятия принятых обществом, они не могут обсуждать никакую деятельность, поскольку он был с позором изгнан, как сказала рыжая Форбс, но необходимо при этом хоть как-то поддерживать разговор, поскольку они были влюбленными млекопитающими, наделенными членораздельной речью. Вот они и обсуждали незнакомых людей в ресторане, пытаясь угадать их профессию, характер, взаимоотношения. Унылое занятие одиночек, ставших поневоле шпионами и психологами.
Покончив с комментариями по поводу этих незнакомцев, таких неприятных и презренных, таких необходимых, приходилось придумывать еще что-то. Тогда они обсуждали новое платье или персонажей романа, который она читала ему на ночь. Догадывалась ли она о их трагедии? Нет, она была честно и стойко убеждена в непогрешимости их любви.
Но сегодня нет сил пичкать ее суррогатами. Значит, никакого Канна, он изобразит приступ мигрени и до ужина будет валяться у себя. Нет, невозможно вот так бросить ее, чтобы она томилась от скуки в своей комнате, в своей камере. Но что сказать ей тогда, если она придет, благородная, любящая, благоуханная, преисполненная благими намерениями? Нечего ей сказать. Ах, был бы он почтальоном, тогда он смог бы рассказать ей, как ездит по городу на велосипеде. Ах, был бы он жандармом, тогда он смог бы рассказать ей про избиение. Все это живое, прочное, вещественное. И он бы видел, как она расцветает, поскольку их пригласил на ужин младший сержант и заместитель начальника почты. Ох, если бы нежность могла удовлетворить женщину! Но нет, он был обречен на страсть. Сделать ей детей, чтобы у нее появилась какая-то цель в жизни помимо его? Нет, дети подразумевают женитьбу, а женитьба — вступление в общественную жизнь. А он изгой, пария. И вообще, они не могут пожениться, потому что она замужем. И вообще, она все бросила ради чудесной жизни, а не ради деторождения. Ему остается только служить героем ее романа.
Это был красный, как рак, Паоло, в странном белом пиджачке и с черным гастуком; споткнувшись, он спросил, можно ли убирать со стола. Спасибо, месье. Нет, месье, он больше не лифтер. На его место взяли господина негра. Да, его повысили, слава богу. Какие у него планы на жизнь? Да хорошо бы накопить немного денег и вернуться в Сан-Бернардо дела Акве, это его деревня, купить немного земли и потом жениться, если будет на то Божья воля. Он еще поблагодарил и собрался уходить. Но Солаль снял со своего пальца кольцо с большим брильянтом, сверкающим белым и голубым, протянул его ошалевшему парнишке, обнял его на прощание и вытолкнул в коридор.
Ну вот, он завидует маленькому дурачку, которого не выгнали, который сумел продвинуться по службе, у которого было гражданство, который вскоре женится. Паоло будет счастлив в Сан-Бернардо, его будут уважать его сограждане, может быть, он станет мэром Сан-Бернардо. Он в самом деле похитрее Солаля, он со всеми ладит, поднимается по служебной лестнице, верит в Бога.
— Мы не поедем в Канны, — сказал он. — Мне очень жаль.
— Это не страшно, — улыбнулась она. — Пойдем ко мне, будет так приятно спокойно посидеть дома. Сядем поудобнее. — (И станем болтать, подумал он.) — А потом выпьем чаю. — (Блестящая преспектива, подумал он. Несчастная пытается как-то разрядить обстановку с помощью этого жалкого чая, сделать из этого пустого занятия, маскирующего полную беспомощность, некую цель, к которой следует стремиться ближайшие два часа. Что сталось с Изольдой?)
— Хотите послушать этот хорал?
— Да, конечно, дорогая.
Когда диск закончил свою жуткую круговерть, он отважно потребовал Voi che sapete. Она поблагодарила его улыбкой, обрадовавшись, что он сам попросил принадлежащую им двоим мелодию, своего рода знак их любви. Пока в который раз неистовствовала венская певица, он думал о том, что мог бы сейчас быть министром или хотя бы послом, вместо того чтобы слушать этот диск, терзаясь вопросом, какое бы еще занятие придумать, дабы вдохнуть жизнь в эту бедняжечку, которая могла быть счастлива в качестве жены посла и пользовалась бы всеобщим дурацким уважением. Конечно же, жалкая должность — посол, и вовсе незначительная, просто один из многочисленных ненужных чиновников, но, чтобы так думать, надо им быть. Посол — важная фигура для того, кто не посол. Когда ария закончилась, он сказал, что обожает эту музыку, такую нежную, буквально пропитанную счастьем. Он не особенно-то понимал, что говорит, но это было и неважно. В разговоре с ней важней всего была интонация.
— Поставь еще раз Voi che sapete, — сказал он для пущего эффекта и едва сдержал горький нервный смешок, когда она устремилась выполнять его волю.
Она завела граммофон, легла на кровать и посмотрела на него. Он подчинился. От тоски и усталости заметней стали его носатость и круги под глазами; он устроился рядом, с новой силой ощущая убогость их жизни, а в это время мелодия Моцарта, их национальный гимн, наполнял Ариадну светлыми чувствами и уверенностью в любви к своему ненаглядному. Певица вдруг утробным баритоном сообщила, что это любовь, потом начала рычать, будто ее тошнило, Ариадна извинилась, что плохо завела пружину. Он, радуясь предоставившейся возможности, не пустил ее, сам выскочил из кровати, крутанул ручку с такой яростью, что пружинка сломалась. Он извинился, сказал, что нечаянно. Ну вот и спасение, зверь издох.
Вернувшись к ней, он не знал, что сказать. Пусть сама говорит? Но тогда последуют детские воспоминания или истории про зверей. Самый удобный выход — овладеть ею.
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Любовь властелина: краткое содержание, описание и аннотация
Альбер Коэн: другие книги автора
Кто написал Любовь властелина? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
Читайте также: