Лукиан разговоры в царстве мертвых краткое содержание
Обновлено: 07.07.2024
Полидевк собирается снова вернуться на землю. Ему нужно передать Мениппу (высмеивающему всех спорщиков пустозвонов), что в подземном царстве у него будет намного больше поводов повеселиться, ибо здесь так много богачей, тиранов и сатрапов, ранее - могущественных и великих, а ныне - таких жалких и ничтожных. Диоген велит передать богачам, чтобы не копили богатства - в царстве мертвым они им не к чему. А бедняков - успокоить. После смерти все будут равны.
Крез рассказывает Плутону о том, что Менипп постоянно донимает бывших богачей своими насмешками. Плутон призывает всех к миру, но у Мениппа иное мнение! Амфилох и Трофоний, после окончания земной жизни были удостоены звания пророков и наделены храмами, но гордыня не смогла завладеть их сердцами.
Гермес напоминает Харону о денежном долге, на что последний сетует о невозможности расплатиться по счетам в данный момент и просит подождать. Гермес соглашается. Плутон просит Гермеса продлить жизнь богатому старику Евкрату, а молодых и алчных его наследников забрать в царство мертвых. Гермес весьма удивлен, но приведенные Плутоном весомые аргументы убеждают его.
Терпсион жалуется Плутону на несправедливость его ранней смерти. Но Плутон справедливо замечает, что, именно, корыстолюбие погубило Терпсиона и так будет со всеми ему подобными.
Каллидемид поведал Зенофанту причину своей смерти. Он хотел отравить старика Птеодора, но выпил яд вместо него.
Кратет рассказывает Диогену о трагической гибели братьев - богачей Мериха и Аристея. Несмотря на свое богатство, братья были хорошими людьми. Александр и Ганнибал борются за первенство в царстве мертвых. Первое место присуждают Александру. Диоген старается наставить Александра на путь истинный, ведь последний, несмотря на свое происхождение, все же, оказался в царстве мертвых. В подземном царстве происходит встреча отца с сыном. Александр вынужден признать многие свои ошибки.
Антилох упрекает Ахилла в неблагодарности. Тот пытается оправдаться. Диоген мучает вопрос: как Геракл мог умереть и попасть в царство мертвых, ведь, учитывая божественное происхождение последнего, все должно быть иначе. Душа Тантала чувствует жажду, как живое тело, но напиться нельзя. Это его кара.
Философ Менипп, попавший в царство мертвых, желает поскорее увидеть прославленных красавцев и красавиц. Увиденное его поражает и заставляет задуматься. Протесилаю не дает покоя жажда мести. Но Эак напоминает ему где они находятся.
Менипп неприятно удивлен знакомством с некоторыми обитателями подземного царства. Кербер рассказывает Миниппу о эмоциях различных людей, которые входили в мир умерших. Протесилай уговаривает Плутона отпустить его на один день в мир живых, чтобы забрать с собой горячо любимую жену. Плутон соглашается.
Кентавр Хирон отказывается от бессмертия в пользу Прометея. Мениппу не дает покоя вопрос: правда ли Тиресий был при жизни как мужчиной, так и женщиной. Тересий поведал, что на землю он приходил в нескольких обличьях, но в женском ему было, все же, комфортней. Аянт ненавидит Одиссея. Доспехи Ахилла, которые достались Одиссею, все не дают покоя Аянту и вызывают у него приступы бессильной ярости.
Содержание
Крёз. Плутон, мы не можем терпеть эту собаку Мениппа своим соседом. Отправь его куда-нибудь или нам позволь переселиться в другое место.
Плутон. Чем же вас обидел ваш сомертвец?
Крёз. Мы все плачем и стонем, вспоминая свою земную судьбу: вот этот, Мидас, — золото, Сарданапал — великую роскошь, я, Крёз — свои сокровища, а он смеётся над нами и ругается, называя нас рабами и негодяями, а то вдруг начнёт петь, нарочно мешая нам плакать; одним словом, он надоедлив.
Плутон. Что это такое они говорят, Менипп?
Менипп. Сущую правду, Плутон: я ненавижу их за то, что неблагородны и жалки! Мало того что они прожили свою жизнь гадко, они ещё после смерти помнят о том, что было на земле, и крепко за это держатся. — II. Плутон, или Против Мениппа
Терпсион. Разве это справедливо, Плутон? Я умер на тридцатом году жизни, а старик Фукрит, которому уже больше девяноста лет, всё ещё продолжает жить!
Плутон. Вполне справедливо, Терпсион. Он жив, так как никому из своих друзей не желал смерти, а ты всё время имел против него дурные мысли, дожидаясь наследства.
Терпсион. Отчего же остается в живых дряхлый старик, с тремя сохранившимися зубами во рту, почти слепой, — четыре раба должны его поддерживать, — с насморком в носу, с глазами, полными гноя, ничего приятного не знающий, какой-то живой труп, посмешище для всех молодых, а прекраснейшие юноши в расцвете сил должны умирать?
Сколько мне стоил этот Фукрит! Всегда казалось, что он уже умирает; когда я к нему приходил, он вздыхал и стонал сдавленным голосом, совсем как ещё не вылупившийся из яйца птенец; я думал, что вот-вот он уже ляжет в гроб, и посылал ему подарок за подарком, чтобы не дать перещеголять себя моим соперникам. Сколько ночей я не спал от забот, все размышляя и высчитывая! От этого я и умер, от бессонницы и забот. А Фукрит, проглотив мою приманку, стоял позавчера у моей могилы и смеялся. — VI
Харон. Послушайте, в каком мы положении. У нас, видите сами, судёнышко маленькое, прогнившее, во многих местах пропускает воду, и стоит ему лишь наклониться набок, чтоб опрокинуться и пойти ко дну; а вас здесь так много, да ещё каждый столько несёт. Я боюсь вас пустить в лодку вместе со всей поклажей: не пришлось бы вам потом раскаяться, в особенности тем из вас, которые не умеют плавать. садитесь в лодку совсем голые, а всё, что у вас есть, оставьте на берегу .
Гермес. А этот красивый юноша кто такой?
Харон. Хармолей, мегарский красавец, за один поцелуй которого платили по два таланта.
Гермес. Скорей снимай с себя красоту, губы вместе с поцелуями, длинные волосы, снимай румянец со щёк и вообще всю кожу. А ты, Кратон, брось своё богатство, да ещё свою изнеженность и роскошь; не бери с собой погребальных одежд и деяний предков, оставь и происхождение своё и славу, и если город провозгласил тебя когда-нибудь благодетелем, брось и это; брось также надписи на твоих изображениях и не рассказывай, какой высокий курган тебе соорудили: одно упоминание об этом может отягчить лодку. А кто же этот, с таким важным видом, такой гордый, вот этот, с поднятыми бровями, погруженный в раздумие? Какая длинная борода!
Менипп. Это философ, Гермес, а вернее — шут и лгун. Вели ему снять с себя всё, и ты увидишь, сколько пресмешных вещей спрятано у него под плащом.
Гермес. Снимай сначала свою осанку, а потом и всё остальное. О Зевс! Сколько он принёс с собой хвастовства, сколько невежества, охоты до споров, пустого стремления к известности! Сколько коварных вопросов, хитрых рассуждений, запутанных исследований! Да у него и пустого баловства множество, и болтовни немало, и пустомельства, и мелочности… Клянусь Зевсом, и золото есть, и любовь к наслаждениям, и бесстыдство, и гневливость, и роскошь, и изнеженность. Я всё это вижу, хотя ты и тщательно скрываешь. Бросай всё, и ложь тоже, и самомнение, и уверенность в том, что ты лучше всех остальных. Если бы ты вошёл со всей своей поклажей, — даже пятидесятивёсельный корабль не выдержал бы такой тяжести!
Философ. Тогда ты, Менипп, брось свою свободу духа и свободу речи, брось свою беззаботность, благородство и смех: никто ведь, кроме тебя, не смеётся.
Гермес. Напротив, сохрани их: это все вещи лёгкие, перевезти их нетрудно, и они даже помогут нам переплыть озеро.
Философ. А ты, Менипп, разве не опечален тем, что умер?
Менипп. Отчего же мне печалиться, если я сам, без призыва, пошёл навстречу смерти?
Гермес. Тебя одного, Менипп, никто не оплакивает; один лишь ты почиваешь спокойно.
Менипп. О нет, скоро ты услышишь, как по мне жалобно завоют собаки, как вороны станут хлопать крыльями, собравшись меня хоронить.
Гермес. Ты прекрасный человек, Менипп. — X
Александр. Если бы я не обратился на Восток, сочтя Запад ничтожным, — что совершил бы я великого, покорив Италию без кровопролития, подчинив Ливию и все области до Гадейры? Но эти страны казались мне не стоящими военных трудов: они ведь уже тогда боялись меня и признавали своим господином. — XII
ἐγὼ δὲ εἰ μὴ μικρὰ τὰ ἑσπέρια δόξας ἐπὶ τὴν ἕω μᾶλλον ὥρμησα, τί ἂν μέγα ἔπραξα Ἰταλίαν ἀναιμωτὶ λαβὼν καὶ Λιβύην καὶ τὰ μέχρι Γαδείρων ὑπαγόμενος; ἀλλ᾽ οὐκ ἀξιόμαχα ἔδοξέ μοι ἐκεῖνα ὑποπτήσσοντα ἤδη καὶ δεσπότην ὁμολογοῦντα.
Геракл. Что было в Геракле от Амфитриона, то и умерло, и это именно — я, а что было от Зевса, то живёт на небе с богами.
Диоген. Теперь я все отлично понимаю: Алкмена, говоришь ты, родила одновременно двух Гераклов — одного от Амфитриона, другого от Зевса, и вы были близнецами от разных отцов, только никто не знал об этом.
Геракл. Да нет же, ничего ты не понимаешь: мы оба — один и тот же.
Диоген. Не так легко понять, что два Геракла были соединены в одно, разве только представить себе тебя чем-то вроде кентавра, человеком и богом, сросшимися вместе.
Геракл. Да разве ты не знаешь, что все люди таким же образом составлены из двух частей — души и тела? Отчего же невозможно, чтобы душа, происходящая от Зевса, пребывала на небе, а я, смертная часть, находился в царстве мёртвых?
Диоген. Но, почтенный сын Амфитриона, всё это было бы прекрасно, если бы ты был телом, а ты ведь бестелесный призрак. Таким образом выходит уже тройной Геракл. А вот рассуди сам: настоящий Геракл живёт на небе, ты, его призрак, — у нас, а тело его уже обратилось в прах на Эте, — всего, значит, три. Тебе надо теперь придумать третьего отца для тела.
Геракл. Ты дерзок и настоящий софист. Кто ты такой?
Диоген. Диогена синопского призрак, а сам он, клянусь Зевсом, не
с богами на светлом Олимпе,
но живёт вместе с лучшими среди мёртвых и смеётся над Гомером и всей этой высокопарной болтовнёй. — XVI
Менипп. Эак, позволь мне дать Сарданапалу пощёчину.
Эак. Нельзя; у него череп — как у женщины: ты его разобьёшь.
Менипп. Ну так, по крайней мере, я плюну на этого двуполого. — XX
Пифагор. А покажи-ка, нет ли у тебя в мешке чего-нибудь поесть.
Менипп. Бобы, дорогой мой; тебе этого есть нельзя.
Пифагор. Давай! У мёртвых учение другое; я здесь убедился, что бобы и головы предков совсем не одно и то же [2] [1] .
Эак. Вот здесь Солон, Фалес, всего их семь.
Менипп. Одни они не грустят и сохранили весёлый вид. А кто же этот, весь в золе, как скверный хлеб, покрытый пузырями?
Эак. Это Эмпедокл; он пришёл к нам из Этны наполовину изжаренный. — XX
Хирон. Я думаю, приятно то, что разнообразно и не отличается простотой. А я, живя на свете, имел всегда одно и то же: солнце, свет, еду. Времена года были всегда те же самые, все вместе с ними следовало друг за другом постоянно в одинаковом порядке, никогда не нарушая взаимной своей связи. Я пресытился этим. Не в том, чтобы находиться всегда в одном и том же положении, но в том, чтобы ощутить и что-то иное, — вот в чём счастье.
Менипп. Ну, а как тебе нравится в преисподней с тех пор, как ты пришёл сюда по собственному выбору?
Хирон. Мне здесь приятно, Менипп: здесь царит действительно всенародное равенство, и, оказывается, свет нисколько не лучше мрака. А кроме того, здесь никто не чувствует ни жажды, ни голода, как это было на земле… — XXVI
Сострат [3] [1] . … ты несправедливо поступаешь, наказывая нас, послушно исполняющих приказания Клото, и награждая тех, которые, делая добро, повинуются лишь чужой воле? Никто ведь не вздумает утверждать, что можно восставать против того, что предопределено с полной необходимостью.
Минос. Если ты, Сострат, станешь всё точно взвешивать, то увидишь, что ещё много других вещей происходит не по требованиям разума. Своими вопросами ты добился того, что я теперь считаю тебя не только разбойником, но и софистом. Гермес, освободи его: наказание с него снимается. Только, смотри, не учи других мёртвых задавать такие вопросы. — XXX (конец)
Читайте также: