Лоуренс слепой человек краткое содержание
Обновлено: 08.07.2024
— Нисколько. Я буду очень рада.
— Вы случайно приехали сюда?
— Нет, я надеялась встретить вас. Мери сказала, что вы собираетесь рано уехать.
— Вы хотели встретиться со мной? — удивился Джек.
— Не знаю, так хотелось.
— Какая экспансивность! — засмеялся он. Девушка сперва пристально и лукаво взглянула на него, как бы обороняясь, но затем весело рассмеялась ему в ответ.
— Почему вы так внезапно уехали?
— Вовсе не внезапно. Мне надоело.
— Главным образом Мери.
Она еще раз пристально, удивленно и вопросительно посмотрела на него и снова засмеялась.
— Отчего, главным образом, Мери? По-моему она очень мила. Она была бы такой хорошей мачехой.
— Неужели вам хочется иметь мачеху?
— Да, очень. Отец захотел бы тогда освободиться от меня; я стала бы ему только помехой.
— Вам хочется, чтобы от вас освободились?
— Мне хочется уехать.
— О нет, только не это, никогда! Я хочу уехать из Перта. В необитаемые места, на Северо-Запад.
— От всего, просто-напросто от всего!
Ее необыкновенная решимость и самонадеянность забавляли Джека. Он никогда еще не встречал такого оригинального, курьезного маленького существа.
— Вы должны приехать к нам, когда мы будем с Моникой на Северо-Западе. Хотите?
— Охотно. Когда это будет?
— Скоро. Еще в этом году. Можно передать Монике, что вы приедете? Она будет рада женскому обществу.
— Вы уверены, что я не помешаю?
— Уверен. Вы для этого достаточно осторожны.
— Это только с виду.
— Когда же вы приедете?
— Когда угодно. Хоть завтра. Я совершенно самостоятельна. У меня есть маленькое наследство от матери, вполне достаточное для моих потребностей. Притом я совершеннолетняя. Я думаю, что если я уеду, отец женится на Мери. Я бы очень этого хотела.
— Это дало бы мне свободу.
— На что вам свобода?
— Да на все! Смогу тогда свободно дышать, свободно жить, свободно не выходить замуж. Я отлично знаю, что они хотят выдать меня.
— Ах, ни за кого определенно. Просто выдать замуж. Понимаете?
— А вы не хотите этого?
— Нет, конечно, нет. Не за тех людей, которых я знаю. Не за таких мужчин. Никогда.
Он громко рассмеялся, и она, взглянув на него, засмеялась тоже.
— Вы не любите мужчин? — спросил он, улыбаясь.
— Нет, не люблю. Они мне противны.
Ему необыкновенно нравились ее лаконичные, спокойные определенные ответы.
— Всех мужчин вообще?
— Пока да. Вообще мысль о браке мне противна. Я ненавижу его. Мне кажется, ничего не имела бы против мужчин, если бы с ними не был связан вопрос о браке. Я не могу примириться с браком.
— А мужчины вне брака?
— Не знаю, пока нет, невозможно.
— Мужчины. В особенности один мужчина.
Джек умирал со смеху. Она была чем-то совершенно новым для него. Она знала свет и общество лучше, чем он, и ее ненависть к ним была яснее, определеннее и упорнее. В этом отношении она опередила его.
— Хорошо, — сказал он, как бы заключая с ней союз. — На Рождество мы пригласим вас к себе.
— Великолепно! — улыбнулась она. — Мне кажется, вы из тех, которые держат данное слово.
Она встала. Успокоившихся лошадей поймали и оседлали. Она посмотрела сперва на его огненного жеребца, потом на свою дымчатую и рассмеялась.
— Что из этого выйдет? Точно солнце обручилось с луной!
— Действительно! — воскликнул он, подсаживая ее на седло.
— До поры до времени наши пути расходятся, — сказала она.
— До Рождества. Но тогда, не правда ли — лунная царица навестит солнечного царя? Приведите с собой кобылу. В то время она должна будет жеребиться.
— Конечно, приведу! До свидания, до Рождества! Я верю, что вы сдержите слово!
— Сдержу. До свидания, до Рождества!
Он весело пришпорил лошадь. Если Мери и была поражением, то эта встреча была настоящей, неожиданной победой.
Лошадь бежала крупной, веселой ритмичной рысью. Дорога, удаляясь от моря, шла вглубь страны. У последнего холма он оглянулся и посмотрел еще раз на залитый солнцем океан. Затем стал спускаться вниз, в безмолвный кустарник, в котором когда-то заблудился.
Самсон и Далила
С автобуса, что ходит от Пензанса в Сент-Джаст-в-Пенвисте, сошел мужчина и повернул на север, в горку, держа на Полярную звезду. Было всего только полседьмого, но уже высыпали звезды, с моря налетал холодный ветерок и троекратно, ровно пульсировал в ранних сумерках хрустальный луч маяка под утесами.
Мужчина был один. Он шел своей дорогой уверенно, может быть, правда, чуть настороженно, и с любопытством озирался по сторонам. Из темноты, подобно памятникам некоей исчезнувшей цивилизации, то и дело вставали очертания полуразрушенных копров, торчащих над оловянными шахтами. Там и сям, разбросанные по мглистым косогорам, сиротливыми огоньками мерцали окна шахтерских домов, излучая убогий уют, в одиночестве кельтской ночи.
Мужчина шагал твердой поступью, все так же зорко и с любопытством поглядывая вокруг. Он был высок, ладно скроен и, по всей видимости, в расцвете сил. Какая-то скованность ощущалась в развороте его широких плеч, на ходу он слегка клонился вперед, как нагибаются, когда хотят казаться ниже ростом. Но не сутулил плечи, а шел с прямой спиной, слегка подаваясь вперед от бедер.
Время от времени ему попадались навстречу горняки-корнуоллцы, коренастые, приземистые, толстоногие, и с каждым он неизменно здоровался, как бы подчеркивая, что он здесь свой. Слова он произносил на западно-корнуоллский лад. Мужчина шагал по унылой дороге, поглядывая то на огоньки жилья на суше, то на далекие огни на море, где, завидев Лонгшипский маяк, меняли свой курс суда, и вид у мужчины был немного взволнованный и довольный собой; внимательный, приятно возбужденный, он двигался по курсу как хозяин положения, уверенный в своей силе.
Пригнув голову, он шагнул в тепло освещенного трактира. Здесь горела лампа, по выскобленному добела сосновому столу были раскиданы карты, черные, белые, красные; из-за стола встала дородная женщина, и кое-кто из мужчин-горняков оторвался от игры и поднял голову.
Отворачиваясь от взглядов, незнакомец прошел к стойке. Он был в кепке, надвинутой на самые глаза.
— Добрый вечер! — вкрадчиво пропела хозяйка.
— Добрый вечер. Мне кружку эля.
— Кружку эля, — подхватила хозяйка услужливо. — Холод нынче — зато ясно.
— Да, — коротко согласился мужчина. И, когда от него больше ничего не ждали, прибавил: — По времени года и погодка.
— В аккурат по времени, в самый аккурат, — сказала хозяйка. — Правда ваша.
Мужчина сразу поднес кружку к губам и осушил до дна. Со стуком опустил ее на оцинкованную стойку.
Женщина нацедила ему пива, и он, взяв кружку, отошел ко второму столу, у очага. Хозяйка, помедлив минуту, вновь села к игрокам, на прежнее место. Она уже приметила гостя: рослый, видный, хорошо одет и нездешний.
Правда, выговор у него был немного в нос, как у любого шахтера из местных, — смесь корнуоллского с североамериканским.
Рассказ / Любовный роман, Другое
За чёрной полосой всегда идет белая.
Главная улица города. Два часа дня. Все куда-то спешат, все метушатся, все кроме одного человека. Этот человек идет не спеша, ему не куда спешить. Жизнь почти что прекратилась для него. Он в очках и с палочкой в руках. Нет это не плохо видящий дед. Нет. Это здоровый и рослой человек, но какая разница, ведь в его здоровье есть один большой недостаток, он слепой. Все прохожие смотрят на него как на неполноценного, хорошо что он этого не видеть и никогда не увидит. Многие подумают что он слепой с рождение и что этот недостаток с ним уже много лет, но нет. Нет. Когда-то он не был таким, когда-то перед его глазами могло стоять много картин кроме этого чёрного квадрата. Когда-то он был полноценным. Поверьте стать слепым на средины жизни это горестней чем быть слепым с рождения. Ведь тому человеку который знает что такое цвет, краски, этому человеку будет более грустно смотреть чёрную пелену которая будет преследовать его до конца его дней, ему будет грустно потому что он будет скучать за цветом, за теми красками которые он когда-то видел, не то что человек слепой с рождения, он не знает что такое цвет, что такое краски, он себе этого даже не представляет. И вот этот человек идет по улицам города он не видит лица людей которые ясно говорят: ''О господи, бедный человек, бедный человек, он слепой, интересно а как выглядят его глаза, они такие как у всех или кат будто бы пустые, какие они? '' Да, некоторые люди говорят так, а некоторые начинают оценивать его внешность, некоторые считают что в своем горе виноват он сам. Сам. Представьте себе сам. Кат будто бы он хотел стать таким. Нет. Он не хотел быть таким. Этот подарок преподнесла ему судьба. Вся жизнь была для него тяжелым роком. Детство у него была бедное, а юность разбила все ожидания. Рос он как я уже говорила в бедной семье, очень бедной. Те малые годы которые он учился в школе были для него не самими лучшими, в школе его называли нищенкой, а в седьмой класс он так и не пошел, родителям не было чем платить за учебу. Этот мальчик хотел учится, он мечтал об этом, но возможности не было. Многие люди в школе и институте учатся плохо, не из за того что они тупые, а из за своих предрассудков, они считают что это им все не надо, да возможно в школе учат плохо, но во первых не во всех, а во вторых можно проявлять хоть какуе то инициативу, но нет, инициативы нет и никогда не будет. Родители таких детей платят много денег на обучение, родители стараются, но дети нет. Они не хотят воспользоватся моментом, им его дают, но они им не пользуются. О, если бы Джеку (так звали нашего героя) дали такую возможность он воспользовался бы ею в полную силу. Но возможности не было. Так прошло детство Джека. Юность не была лучше. Джек надеялся найти счастье в любви. Он искал свою единственную и казалось бы он ее нашел. Нет. В последний момент когда было уже все решено, когда планировалась свадьба, она, Джемми (так ее звали), она блондинка с голубыми и крупными глазами, она гордо подошла к нему и сказала: ''Ты знаешь Джек я беременна. Но не радуйся я беременна не от тебя. Ты слишком скромен и некрасив для меня. Ты не настоящий мужчина. Нет. Ты не тот кто мне нужен и ребенок не от тебя. Ребенок от настоящего мужчины, от того кто мне нужен. Это не ты Джек. Ребенок от другого, но не от тебя, от тебя может родится только сопляк''. Этими словами она разбила сердце Джека до конца его дней. Он не был сопляк, просто он давал Джемми очень много внимание, может даже за много, но кто не любит внимание? Кто? Неужели никто из женщин не хочет чувствовать себя принцессой? Все хотят, все кроме Джемми. Она была не такая, она любила грубых и неотесанных, она не любила внимание, она была другая. Слова о том что она его не любила его разбили Джеку сердце. Безжалостно и беспощадно. Навсегда. Теперь у него не было сердце. Всю свою юность он посвятил ей. Она всегда говорила что любит его. Но нет. Это была ложь. Наглая и злая ложь. После этого происшествия Джек чуть не покончил с жизнью. Тогда на него свалилось не только горести любви, а еще смерть матери и отца. Они умерли в один день. Как романтично. Но все таки как жестоко поступила судьба. Они умерли в аварии. Быстро, слишком быстро. Хоть родители не дали Джеку образование, они всю жизнь давали ему любовь. Но теперь не было источника любви. Джек хотел покончить с собой, ведь не было уже людей которым он нужен. Он хотел спрыгнуть с моста, но его спасли. ''Зачем? Кто вас просил'' – кричал Джек после этого своим спасателям. После попытки самоубийства Джека на месяц посадили в дурдом. ''Меня спасли люди только за тем чтоб продолжить мои мучения. Все люди козлы, они не дают мне даже спокойно умереть'' – думал Джек. Вышев из дурдома Джек сново начал искать свою любовь. И он ее нашел. Она его тоже любила. Но судьба сново разломала все планы Джека. Он вместе со своей любимой попал в аварию. С этим одним мигом ушла его девушка и ушло его зрение. Теперь он казалось бы обречен на вечное одиночество. Но нет. За свою жизнь он пережил за много горестей и теперь судьба подкинула ему счастье. Он нашел свою любимую. Он никогда не видел ее и она его никогда. Но они любят друг друга. Любовь это не то что ты видишь, а то что ты чувствуешь и эти два человека почувствовали, почувствовали любовь. Пожалуйста люди любите сердцем, а не зрением, ведь зрение может обмануть, а сердце нет и знайте всегда что после чёрной полосы всегда идет белая. Не забывайте зрение обманчиво. Вот идет этот слепой человек казалось бы грустно. Нет. Он идет на свидание, Он идет к своему счастью. Люди радуйтесь каждому мигу и не будьте слепыми подобно тем которые считают Джека уже не живым. Эти люди и вправду слепы, слепей всех слепых.
Дэвид Герберт Лоуренс - Солнце краткое содержание
Страсть. Одиночество. Ненависть. Трагедия…
Вечное противостояние сильной личности – и серого, унылого мира, затягивающего в рутину повседневности…
Вечная любовь – противостояние родителей и детей, мужей и жен, любовников, друзей – любовь, лишенная понимания, не умеющая прощать и не ждущая прощения…
Произведения Лоуренса, стилистически изысканные, психологически точные, погружают читателя в мир яростных, открытых эмоций, которые читатель, хочет он того или нет, переживает как свои – личные…
Солнце - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
И вот, потрясенная, она отправилась домой, почти ничего не различая, ослепленная солнцем и потрясенная солнцем. И слепота была ее богатством, а смутное, теплое, тяжелое, полубессознательное состояние — сокровищем.
— Мамочка! Мамочка! — Ее ребенок бегом бежал к ней, зовя ее с той особой, похожей на птичью, тревогой, какая диктуется необходимостью, постоянной потребностью в матери. Она подивилась тому, что на этот раз ее разомлевшее сердце не отозвалось в ответ беспокойством болезненной любви. Она подхватила ребенка на руки, но подумала: нельзя, чтобы он рос таким слюнтяем! Он окрепнет, когда станет бывать на солнце.
Ее раздражали цеплявшиеся за нее ручонки, особенно за шею. Она дернула шеей. Ей не хотелось, чтобы к ней прикасались. Бережно опустила ребенка на землю.
— Беги! — сказала она. — Беги на солнышко!
И тут же, прямо на месте, раздела его и голенького выпустила на теплую террасу.
— Поиграй на солнышке! — сказала она.
Он был испуган и собирался заплакать. Но в пронизанной теплом расслабленности тела и полном безразличии сердца она покатила к нему по красным плиткам апельсин, и мягкое, несформировавшееся тельце пустилось за ним вдогонку. Но как только мальчик поймал апельсин, он тут же его бросил — его прикосновение к телу вызывало незнакомое ощущение. Недовольный, он обернулся и посмотрел на нее, сморщив личико, готовый заплакать, напуганный своей наготой.
— Неси мне апельсин, — говорила она, изумляясь своей полной безучастности к его тревогам. — Неси мамочке апельсин.
Раньше она была бесконечно поглощена ребенком, своей мучительной ответственностью, словно, родив его, должна была держать ответ за все его существование. Ее раздражало, даже если у него текло из носа, задевало за живое так, будто она должна была выговаривать себе самой: полюбуйся, что ты произвела на свет!
Теперь произошла перемена. Ребенок больше так живо не интересовал ее, и она освободила его от бремени своего беспокойства и воли. И от этого он стал только крепче и здоровее.
Про себя же она думала о солнце, о его великолепии, о своем соединении с ним. Теперь жизнь ее стала целым обрядом. Она всегда просыпалась до рассвета и, лежа, наблюдала, как серый цвет переходит в бледно-золотой, чтобы узнать, не закрыт ли край моря облаками. Ее охватывала радость, когда, расплавленное, оно вставало в наготе своей, озаряя нежное небо сине-белым пламенем.
Но порой оно выплывало, рдея румянцем, подобно крупному, застенчивому человеку. Порой — неторопливое, пунцово-красное, с разгневанным видом медленно прокладывало себе путь. Порой же она не видела его — оно двигалось за ровной стеной облаков, отбрасывая вниз лишь золотой и алый отсветы.
Ей повезло. Неделя шла за неделей, и хотя рассвет порой выдавался облачный, а после полудня все, случалось, затягивало серым, не проходило ни дня без солнца — несмотря на зиму, дни в основном стояли ослепительные. Расцвели маленькие, тоненькие дикие крокусы, лиловые, полосатые; дикие нарциссы вывесили свои зимние звездочки.
Каждый день отправлялась она к кипарису посреди рощицы кактусов на бугре с желтоватыми утесами у подножия. Теперь она поумнела, стала сообразительнее и надевала лишь пеньюар голубиного цвета и сандалии. Так что в любом укромном уголке она вмиг представала перед солнцем нагой. А в то мгновение, как облачалась снова, становилась серой и невидимой.
Каждый день с утра до полудня лежала она у подножия могучего кипариса с серебристыми лапами, под весело катившим по небу солнцем. Теперь она чувствовала солнце в каждой жилочке своего тела, в ней нигде не гнездилась холодная тень. А ее сердце, исполненное тревоги и напряжения сердце, исчезло, подобно цветку, что опадает на солнце, оставляя лишь зрелую коробочку с семенами.
Она знала это солнце на небесах, иссиня-расплавленное, с белой огненной каймой, излучавшее пламя. И хоть светило оно всему свету, когда она лежала, сбросив одежду, оно устремлялось к ней. Это было одно из его чудес — солнце могло светить миллионам людей и все же оставаться лучезарным, великолепным и единственным солнцем, устремленным к ней одной.
Познав солнце, она, уверенная, что и солнце познало ее, в космическом, чувственном смысле слова, испытывала отчуждение от людей, известное презрение ко всему роду человеческому. Они так далеки от стихий, от солнца. Так похожи на могильных червей.
Даже проходившие со своими ослами по древней каменистой дороге крестьяне, хоть и почернели от солнца, все же не были пронизаны солнцем. Словно улитка в раковине, таилось в них мягкое белое ядрышко страха, где, съежившись от страха смерти, от страха естественного сиянья жизни, пряталась душа человека. Он не смел по-настоящему выйти наружу, вечно прятался внутри. Таковы все мужчины.
Но к чему принимать мужчин!
В своем безразличии к людям, к мужчинам она теперь не так опасалась, что ее увидят. Маринине, которая покупала для нее в деревне продукты, она сообщила, что доктор прописал ей солнечные ванны. И довольно с них.
Маринине было за шестьдесят; высокая, сухая, державшаяся совершенно прямо женщина с поседевшими темными кудрявыми волосами, темно-серыми глазами, таившими мудрость тысячелетий, и тем смехом, что неизменно приходит, когда много прожито и пережито. Трагедия — порождение неопытности.
— Прекрасно, наверно, ходить на солнце раздевшись, — сказала Маринина с мудрым смехом в глазах, глядя на женщину проницательным взглядом. Белокурые, коротко остриженные волосы Джульетты легким облачком курчавились у висков. Маринина была родом из Великой Греции[3], и у нее была древняя память. Вновь взглянула она на Джульетту. — Но чтоб не оскорбить солнце, надо самой быть прекрасной. Так ведь? — добавила она.
— Кто знает, красива я или нет, — сказала Джульетта.
Но красива ли, нет ли, она чувствовала, что любима солнцем. А это одно и то же.
Иногда в полдень, удалившись в тень, она спускалась по скалам вниз, минуя обрыв, вниз, в глубокую лощину, где в вечной тени и прохладе висели лимоны, и, сбросив в тишине пеньюар, быстро окуналась в одно из глубоких, ясных зеленых озерец; в тусклом зеленоватом сумраке под листвой лимонных деревьев она замечала, как розовеет ее тело, розовеет, переливаясь золотом. Словно она стала другим человеком. Она стала другим человеком.
И вспомнилось ей, что, как говорили греки, белое, незагорелое тело похоже на рыбье, в нем нет здоровья.
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Солнце: краткое содержание, описание и аннотация
Дэвид Герберт Лоуренс: другие книги автора
Кто написал Солнце? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
Солнце — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
— Увезите ее отсюда к солнцу, — сказал доктор.
Сама она отнеслась к этому скептически, но позволила, чтобы ее морем увезли вместе с ребенком, матерью и няней.
Корабль отплывал в полночь. И два часа, пока укладывали ребенка и пассажиры поднимались на борт, муж оставался с ней. В черной ночи Гудзон колыхал свою тяжелую черноту в россыпях искр струящегося света. Она облокотилась о поручни и, глядя вниз, думала: море, оно глубже, чем можно себе представить, и таит больше воспоминаний. В этот миг море напружилось, подобно извечному змею хаоса.
— Знаешь, эти расставания до добра не доведут, — говорил рядом с ней муж. — До добра не доведут. Не нравятся мне они.
В его тоне слышались настороженность, опасение, чувствовалось, что он цепляется за последнюю соломинку надежды.
— Да, мне тоже, — ответила она безучастно.
Она вспомнила, как им до боли хотелось разъехаться, ему и ей. Расставание слегка взбудоражило ее чувства, но привело лишь к тому, что печаль, гнездившаяся в ее душе, пронзила ее еще глубже.
Они посмотрели на своего спящего сына, и глаза отца увлажнились. Но влага на глазах — не в счет, в счет — глубинный, железный ритм привычки, привычки длиною в год, длиною в жизнь, таящийся в глубине силовой заряд.
А силовые заряды обоих — его и ее — были враждебны. Подобно двум работающим вразнобой двигателям, они разносили друг друга вдрызг.
— Провожающие, на берег! Провожающие, на берег!
— Морис, тебе нужно идти.
Что ж, прощаясь с безотрадным полуночным причалом, он махал платком, пока корабль дюйм за дюймом отходил все дальше от берега, — пылинка в толпе. Пылинка в толпе! C'est ça![1]
На перевозе через Гудзон все еще скользили пароходики, похожие на громадные блюда, увешанные гирляндами огней. Та черная пасть, должно быть, — пристань Лэкавонна.
Корабль удалялся по, казалось, бесконечному Гудзону. Наконец они обогнули излучину, их встретили скудные огни набережной Бэттери. Свобода остервенело вздымала факел вверх. Шумел прибой.
И хотя Атлантический океан был сер, как лава, в конце концов она добралась до солнца. У нее даже был дом над самым синим из морей, с огромным садом или виноградником; лозы и оливы круто сбегали вниз, терраса за террасой, к узкой полоске побережья; с садом, полным укромных уголков, обширных лимонных рощиц далеко внизу, в глубокой лощине, и скрытых от глаз прозрачно-зеленых водоемов; из маленькой пещеры бежал родник, из которого древние сикулы[2] пили еще до прихода греков; в превращенном в закут древнем склепе с опустевшими нишами блеяла серая коза. Веяло запахом мимозы, а за ним — снегами на вершине вулкана.
Ока видела все это, и в какой-то мере это успокаивало. Но все это было внешнее и, по правде говоря, было ей безразлично. Сама она оставалась такой же, как прежде, с засевшим внутри у нее гневом и разочарованием, со своей неспособностью к настоящему чувству. Ребенок ее раздражал — он покушался на покой ее души. С ужасом, с отвращением чувствовала ока свою ответственность за него: словно она должна отвечать за каждое его дыхание. Это было мучением для нее, для ребенка, дня всех, кого это касалось.
— Ты помнишь, Джульетта, доктор велел тебе лежать на солнце раздетой. Почему ты это не выполняешь? — спросила мать.
— Когда буду готова к этому, тогда и выполню. Ты хочешь моей смерти? — набросилась на нее Джульетта.
— Твоей смерти? Да нет, я желаю тебе только добра.
— Ради Бога, перестань желать мне добра.
В конце концов мать настолько оскорбилась и прогневалась, что уехала.
Море побелело, потом вовсе скрылось из виду. Полил проливной дождь. В доме, построенном для солнца, было холодно.
И вот вновь утро, из-за края воды поднялось, рассыпая искры, обнаженное и расплавленное солнце. Дом выходил на юго-восток. Лежа в постели, Джульетта наблюдала восход. Словно никогда прежде не видала, как восходит солнце. Никогда не видала она, как встает на горизонте чистое, обнаженное солнце, освобождаясь из объятий ночи.
И вот в ней тайно зародилось желание погулять обнаженной на солнце. И желание это она лелеяла, словно тайну.
Но ей хотелось уйти подальше от дома — от людей. А в краю, где у каждой оливы есть глаза, где каждый склон открыт взору издалека, нелегко укрыться.
Читайте также: