Лагерная проза краткое содержание
Обновлено: 04.07.2024
Неизвестно какое время могла бы продержаться эта точка зрения. Но тут внезапно посадили писателей (людей довольно не плохих) и все резко изменилось.
… ненужным довеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
… под шинами черных марусь.
Теперь коснемся вопроса о градации этой литературной эпохи. И не столько градации временной (так как имеем дело с возвращенной литературой 89-90 гг.), сколько пространственной.
Небывалое крепостное право в расцвете XX века открывало для писателей плодотворный, хотя и гибельный путь. Владимов, Кураев, Можаев и Гинзбург… Миллионы русских интеллигентов бросили в лагерь не на экскурсию: на увечья, на смерть и без надежды на возврат. Только сам став крепостным, русский образованный человек мог теперь (если поднимался над собственным горем) писать крепостного мужика изнутри.
Так впервые в мировой истории (в таких масштабах) слились воедино опыт верхнего и нижнего слоев общества! Этот путь прошли буквально считанные единицы уцелевших ученых, писателей, мыслителей. И лишь им было дано — историей, судьбой или Божьей волей — донести до читателей этот слившийся опыт — интеллигенции и народа.
Ясно одно: русская литература изучила пенитенциарную систему чуть ли не со всех сторон (не было бы счастья, да несчастье помогло). А отвергать ее громадный исторический и научный опыт было опасно.
Особенности лагерной прозы:
v автобиографичность, мемуарный характер
v документальность, установка на правдивость;
v временнóй интервал как авторского опыта, так и отражаемого явления – сталинская эпоха;
v убеждение автора в ненормальности такого явления, как лагерь;
v разоблачительный пафос;
v серьёзность интонации, отсутствие иронии.
Изображая человека в условиях несвободы, Солженицын восходит к традиции европейской литературы девятнадцатого века. Для него лагерь - это не только место растления, что в лагере может наступить духовное пробуждение человека. При этом он отнюдь не идеализировал неволю, в его произведениях нет ни малейшего намека на тюремную романтику. Так, в повести "Один день Ивана Денисовича" автор совершенно беспристрастно описывает рабочий день заключенного от подъема до отбоя со всеми его трудностями, хотя Шаламов считал, что Солженицын в этом произведении сильно смягчил реальность: "В настоящем лагере ложка - лишний инструмент. И суп, и каша такой консистенции, что их легко выпить через борт миски. Около санчасти ходит кот - невероятно для настоящего лагеря - кота давно бы съели. Махорку меряют стаканом! Не таскают к следователю. Не посылают после работы за пять километров в лес за дровами. Не бьют. Хлеб оставляют в матрасе. В матрасе! Да еще набитом! Да еще и подушка есть! Где этот чудный лагерь? Хоть бы с годок посидеть там в свое время". Но Солженицына никак нельзя обвинить в искажении фактов, достаточно вспомнить, что его осудили почти сразу после окончания войны (июль 1945). Тем людям, которые начинали свой срок именно в это время, не пришлось в полной мере испытать на себе ужасы печально известного тридцать восьмого года, когда гулаговский режим ужесточился до предела, чего не мог осознать Шаламов, утверждавший, что "Солженицын не знает лагеря". Кроме того, очень многое зависело от направления этапа. Да, разница между условиями жизни зэка в Казахстане и в Магаданской области была очень велика. Если у солженицынских героев тридцатиградусный мороз вызывал тоску, то шаламовские, напротив, были ему безмерно рады. Для обитателей Колымы это значило, что наступает долгожданная весна.
Помимо Шаламова, на Колыме отбывал срок литератор - поэт Анатолий Жигулин, которому довелось провести десять лет в Бутугычаге, а это был самый тяжелый лагерь на всей территории Советского Союза. Урановый рудник, где вероятность выжить была ничтожно малой. Много опасностей таил Бутугычаг (само слово "бутугычаг" переводится с местного наречия как "долина смерти"), и это не только постоянные голод, холод и радиоактивное излучение. Здесь проводились сверхсекретные медицинские опыты на человеческом мозге. Подопытным материалом для этих преступных действий служили беззащитные зэки. По официальным данным, с 1937 по 1956 год в Бутугычаге было уничтожено 380 тысяч человек. Численность населения современной магаданской области почти в три раза ниже показателей того времени. Однако Жигулин, как и Солженицын, не терял надежды на лучшее даже в таких страшных условиях.
Многие критики разделяют точку зрения Шаламова: в нечеловеческих условиях заключения быстро стирается грань между добром и злом, измученные доходяги превращаются в полузверей, живущих одними инстинктами. Здесь нет и не может быть такого понятия как "личность". Человек за две недели становится тенью в бушлате. Иногда бушлат с номером. Как отмечал Шаламов, "на Колыме глаза ни у кого не имеют цвета". Это выражение позже встретится у Солженицына при описании Натальи Герасимович, героини романа "В круге первом". Ее глаза также не будут иметь цвета.
Очень быстро люди расставались с чувством собственного достоинства, за триста граммов хлеба они терпели всякие унижения. Голод затмевал сознание даже самых гордых лагерников.
По свидетельству Солженицына, началом подавления личности в лагере был номер, который присваивался заключенному вместо имени. Это обычай немецких концлагерей, который со временем перешел в ГУЛАГ. Все начинается с малого, не случайно знаменитая повесть Солженицына называется "Один день Ивана Денисовича", хотя изначально планировалось название "Щ-854". Есть имя - есть живая душа, а значит, есть и надежда на спасение. Если человек не забыл самого себя, то у него еще найдутся силы побороться за свои права. Так, кавторанг Буйновский реагирует на голос надзирателя только тогда, когда слышит собственную фамилию. Некоторые персонажи этой повести носят номера Щ-311, Щ-854, Ю-81. Буквы, которые стоят почти в конце алфавита и трехзначное число говорят о невероятных масштабах сталинских репрессий. Людям приходилось заниматься непосильным физическим трудом на холоде по 12-16 часов в сутки при постоянном недосыпании. Рацион заключенных был скудный и однообразный, отсутствие витаминов влекло за собой цингу и пеллагру. Особо мучительным было постоянное недоедание, за которым неизбежно наступала дистрофия. А зимой - серьезные обморожения. Очень часто люди намеренно сами себе наносили телесные повреждения, чтобы хоть на один день освободиться от тяжелых работ. Иногда это помогало, иногда нет. Можно было на всю жизнь остаться калекой и при этом продолжать трудиться. Относительно благополучно проживали отведенный срок те, кто сумел устроиться на более легкую должность вроде нормировщика или парикмахера. Но это было непросто. Многие умирали, даже не ступив на территорию лагеря. В тюремных камерах, где находились арестанты до отправления на этап, была ужасающая скученность. Как свидетельствует Солженицын, в камеру на 25 мест могли поместить 80 человек, и это не предел. Невозможно было лечь, вытянуть ноги. В этой давке не сразу обнаруживались трупы. То же самое было и при транспортировке в вагонах, люди быстро задыхались, а в пути они могли провести месяц, не меньше. Месяц без света и воздуха, а часто и без воды. Тех, кто пытался бежать, расстреливали конвоиры. Неважно, в какой части страны располагался лагерь, ведь опасности, подстерегавшие заключенных, везде были одинаковыми. Но разные люди и относились к ним по-разному.
Центральный персонаж вышеупомянутой повести, сорокалетний крестьянин Иван Шухов сидит уже почти восемь лет. Со своим положением Шухов давно свыкся и старается соблюдать все лагерные законы. Главная для него задача - выйти на волю с наименьшими потерями. Срок Ивана Денисовича подходит к концу, но он знает, что за малейшую провинность вполне реально получить еще один, и потому не радуется преждевременно. К серьезным жизненным испытаниям Шухову не привыкать, во время войны он прошел немецкий плен, за что и был осужден у себя на родине. Шухов отлично разбирается в людях, с начальством держится вежливо, но не заискивающе. Может пуститься на небольшую хитрость, если это будет ему выгодно, но старается особо не выделяться. Однако высокая степень приспособляемости Шухова не имеет ничего общего с унизительным лакейством. Как в свое время высказался Чуковский, "Шухов - обобщенный характер простого русского человека: жизнестойкий, "злоупорный", выносливый, мастер на все руки, лукавый - и добрый".
Полной противоположностью Шухова является капитан Буйновский. Он сидит совсем недолго (меньше трех месяцев из присужденного ему двадцатипятилетнего срока) и еще не успел адаптироваться, по-прежнему чувствует себя властным морским офицером, с однобригадниками разговаривает резко и называет их "краснофлотцами". Когда конвоиры собираются конфисковать его жилет, Буйновский кричит на них - он еще не знает, какие последствия может повлечь за собой прямое сопротивление режиму. А теми последствиями были десять суток карцера, что значило подорванное на всю жизнь здоровье: верное приобретение туберкулеза. Солженицын дал понять, что полюбившийся многим читателям капитан, резкий внешне и чувствительный изнутри человек, просто обязан "нарастить шкуру", так как это единственная возможность выжить в нечеловеческих лагерных условиях. И чем скорее он это сделает, тем будет лучше для него: "Это же самое главное. Тот, кто не отупеет в лагере, не огрубит свои чувства - погибает. Я сам только тем и спасся. Мне страшно сейчас смотреть на фотографию, каким я оттуда вышел: тогда я был старше, чем теперь, лет на пятнадцать, и я был туп, неповоротлив, мысль работала неуклюже. И только потому спасся. Если бы, как интеллигент, внутренне метался, нервничал, переживал все, что случилось - наверняка бы погиб".
Шухов приучил себя жить по принципу "кряхти да гнись, а упрешься - переломишься". Буйновский уже согнут, а еще один заключенный по фамилии Фетюков сломлен окончательно. Это опустившийся человек, который не брезгует шарить по помойкам и вылизывать чужие миски, за что периодически бывает избит. Он часто плачет и не скрывает своих слез. Фетюков - это фигура по-своему трагическая. Данный образ совсем не похож на солженицынских "благородных" зэков. Его легко представить на месте героев "Колымских рассказов", где такие фетюковы были обычным явлением. Они отрубали себе пальцы, надеясь попасть в лазарет, рыдали, получив к завтраку миску кипятка и ничего больше, смиренно прислуживали уголовникам, чтобы получить вознаграждение в виде куска хлеба или папиросы. На Колыме подобное поведение было нормой, и слезы лагерников не считались постыдными. Но если шаламовским героям искренне сопереживаешь, то Фетюков вызывает жалость, смешанную с презрением. Автор дает читателям сведения о биографии героя, из которых можно узнать, что на воле он занимал некую крупную должность и создавал жесткие условия своим подчиненным. Падение Фетюкова в лагере часто трактуется литературоведами как закон бумеранга, акт возмездия.
Среди лагерников выделялась отдельная категория, более известная как "придурки". Это банщики, парикмахеры, хлеборезы, повара, кладовщики, нормировщики, фельдшеры - те, кому не приходилось заниматься тяжелым физическим трудом наравне со всеми. В лагере они считались почти элитой. "Придурки" значительно влияли на жизнь "рядовых" заключенных. Есть "придурок" и в бригаде Шухова - это помощник нормировщика Цезарь Маркович, очень неоднозначный персонаж. Бывший кинорежиссер, он поддерживает в лагере отношения лишь с образованными людьми, со всеми остальными держит дистанцию. Это роднит его с Дмитрием Сологдиным, героем романа "В круге первом". Цезарь еще молод, и лагерный быт не стер лоска с его лица. Он часто получает посылки с воли, имеет возможность носить гражданскую одежду вместо тюремной. Цезарь Маркович не скупой, он щедро угощает своего друга Буйновского, к которому не приходят посылки, отдает ужин с хлебом Шухову. Старается отгородиться от жестоких реалий мыслями об искусстве. Но есть у Цезаря недостаток, который роднит его с капитаном Буйновским и не позволяет считаться истинным интеллигентом - барственная снисходительность к людям "из народа", которые уступают ему по уровню интеллекта и образованности. На людей, подобных Шухову, он обращает внимание только тогда, если ему требуется их помощь. Когда Иван Денисович приносит Цезарю в контору обед (общей столовой Цезарь принципиально никогда не посещал), тот молча протягивает руку за миской, не глядя на человека, который ее принес. Вроде бы мелочь, но говорит о многом. Лагерный аристократ принимает услуги простого работяги как нечто само собой разумеющееся. Конечно, он не забывает их оплачивать продуктами или сигаретами, но все же такое поведение не красит Цезаря. Однако незлобивый Шухов не осуждает его, а напротив, даже немного жалеет.
Мы говорим об арестантах, но были также и арестантки. Солженицын свидетельствует, что у женщин было больше шансов выжить в тяжелых условиях, если они становились сожительницами надзирателей или даже высокопоставленных "придурков": "Если ты приехала в лагерь физически сохраненной и сделала умный шаг в первые дни - ты надолго устроена в санчасть, в кухню, в бухгалтерию, в швейную или в прачечную, и годы потекут безбедно, вполне похожие на волю. Случится этап - ты и на новое место прибудешь вполне в расцвете, ты и там уже знаешь, как поступать с первых же дней". Красота заключенной - это палка о двух концах: "Только явная старость или явное уродство были защитой женщины - и больше ничто. Привлекательность была проклятьем, у такой непрерывно сидели гости на койке, ее постоянно окружали, ее просили и ей угрожали побоями и ножом, - и не в том уже была ее надежда, чтоб устоять, но - сдаться-то умело, но выбрать такого, который потом под угрозой своего имени и ножа защитит ее от остальных…". Красота могла одновременно спасти и погубить женщину. Самые гордые арестантки быстро уступали тем, к кому испытывали отвращение, просто чтобы сохранить жизнь и здоровье. Остальных ждали тяжелые физические работы на лесоповале и медленное умирание. Но даже в гулаговском аду порой встречалась истинная любовь, это можно рассмотреть подробнее на примере главной героини драмы "Олень и шалашовка".
Люба рассказывает Нержину свою историю: жизненные трудности Любы начались с того момента, когда ее семья была раскулачена. Девочка рано осиротела и жила в семье старшего брата на положении типичной бедной родственницы: " А как мы жили потом! Комнаты не было, пять лет в темных проходных сенях, нет даже окна, чтобы готовить уроки. В школу всегда иду одетая, как нищая, есть хочется. И нельзя жаловаться, нельзя просить помощи, чтоб никто не узнал, что мы раскулаченные. А одеваться хочется! И в кино хочется! Брат женился, свои дети… И в четырнадцать лет меня выдали замуж". Негневицкая была замужем дважды, оба раза - неудачно. Мягкий, интеллигентный, романтично настроенный Нержин, который находится в лагере недавно, понимает, что любит эту женщину с тяжелой судьбой: "Ты - просто отчаянная какая-то… Ты меня - выпиваешь всего. Я… теперь не буду без тебя, слышишь? Я не могу без тебя! Я - полюбил тебя, Любонька. Не по-лагерному, по-настоящему. После твоего поцелуя мне - хоть и не жить…".
Люба тронута, она и сама проникается теплыми чувствами к Нержину. Но по жестоким лагерным законам у этой чистой, искренней любви не было продолжения. Люба понимает, что не может отказаться от тех немногих благ, которые сулит ей связь с врачом Тимофеем, Глеб же не хочет делить свою любимую с "придурками". Кончается все тем, что Люба отправляется по этапу. Как отметил Солженицын, "кто-то шел содержанками придурков без любви, чтобы спастись, а кто-то шел на общие и гиб - за любовь".
Одной из новаторских и интересных тем в литературе 60-х годов была тема лагерей и сталинских репрессий.
Но главное в его рассказах — это не только передача атмосферы ужаса и страха, но и изображение людей, которые в то время сумели сохранить в себе лучшие человеческие качества, готовность прийти на помощь, ощущение того, что ты не только винтик в огромной машине подавления, а прежде всего человек, в душе которого живет надежда.
В повести у Руслана одна производственная забота, ради которой он и живет: это, чтобы соблюдался порядок, элементарный порядок, и арестанты сохраняли бы установленный строй. Но в то же время, автор подчеркивает, что он слишком добр по природе (смел, но не агрессивен), умен, рассудителен, самолюбив, в лучшем смысле этого слова, он на все готов ради хозяина, пусть даже и умереть.
Эпоха сталинского правления в истории нашей страны запомнилась не только быстрой индустриализацией, победой над фашистской Германией, но и попранием законов, массовым террором в отношении собственных граждан, выстраиванием системы исправительно-трудовых (а по сути — концентрационных) лагерей
Лагерная литература
Познание человека стало главным в лагерной прозе. Писательская задача как раз и заключалась в том, чтобы осмыслить человеческое измерение лагерной системы, оценить те психологические и нравственные потери, которые понёс в этой системе человек. Факты были столь ужасны, что само их изложение было сродни жестокости. Дело было даже не в том, чтобы описать всё происходившее. Гораздо важнее было осмыслить, что же нового открыл в себе человек.
Человек в лагере терял, подобно замятинскому герою, даже имя, однако взамен не получал ничего, кроме страха. Страх составлял главную эмоцию, окрашивавшую лагерную жизнь. Остаются ли в силе библейские заповеди? Что приходит им на смену?
К вершинам лагерной литературы справедливо относят прозу Солженицына, Домбровского, Шаламова. К прозе примыкают и воспоминания репрессированных, в частности Е. Гинзбург, Л. Разгона и
других.
Обрушиваясь на официальный советский язык, превративший омертвевшие формулы и шаблоны в средство общения, Солженицын пронизывает свой рассказ живыми голосами убиенных своих современников.
Кажется, что история, археология являются для Зыбина единственным средством закрепиться в вечности или хотя бы прикоснуться к ней. Одно из главных его занятий в музее — надписывание текстовок над экспонатами. Он даёт имена этим безмолвным свидетельствам прошлого. Он, и только он, получает право продлевать жизнь экспонатам. Манипуляции историей — это занятие директора музея и массовички, которые противопоставлены Зыбину и по моральным критериям, и профессионально.
В конечном счёте отношение к истории становится моральным критерием:
«Всех неустойчивых, сомневающихся, связанных с той стороной, готовящихся к измене, врагов настоящих и будущих, всю эту нечисть мы заранее уничтожаем. Понял? Заранее!
Понять-то понял, — сказал я, — чего ж тут не понять. Но разве можно казнить за преступление до преступления? Это значит — карать не за что-то, а во имя чего-то. Так ведь эдак жертву Молоху приносят, а не государство укрепляют. Молоху-то что? Он бронзовый! А вот Советскому-то государству не поздоровится от такой защиты.
В отличие от Солженицына, который видел свою задачу в яростном разоблачении и обличении коммунистической системы, Домбровский рассматривает коммунистическую систему как частный случай исторической несправедливости и неправедности земного суда. Это подчёркивается у Домбровского библейским контекстом. Мы с вами помним, что тема эта была поднята на трагическую высоту в романах Достоевского и Толстого.
Директор — фанатичный атеист, но он же — убеждённый богостроитель. Он представитель поколения, которое отказалось от Бога в душе ради идолов, ради бога во плоти. В этой апологии культа личности примитивные размышления становятся основой существования могущественной цивилизации.
Буквально через несколько страниц Зыбин подвергает всё это сомнению. Сомнение здесь — лучшее средство сохранения личности. Арест становится аналогом рока, судьбы. Он столь же неожидан и непредсказуем. Это и есть гнев или благоволение небес. Разгадка ареста, его причин — это разгадка тайны мироздания, и здесь нет преувеличения.
Зыбин — ровесник директора — одухотворяет прошлое. Зыбин словно воочию видит перед собой драмы, разыгрывавшиеся много веков назад. Но ему трудно рационально воспринимать те драмы, которые разворачиваются у него на глазах.
В сцене, где рассказывается о беседе Зыбина с директором городского музея, вдруг «между ними. возникает некто — человек секретный, фигуры не имеющий. Он рождается прямо из воздуха этого года — плотного, чреватого страхами — и идёт третьим, вслушивается в каждое их слово, запоминает их всех и молчит, молчит. Но он не только запоминает. Он ещё и перетолковывает услышанное. И перетолковывает по-своему, то есть по самому страшному, не совместимому с жизнью. Потому что он самый страшный человек из всех, кто ходит по этому побережью, из тех, кого сейчас несут суда, машины и самолёты. Он непостижим, бессмыслен и смертоносен, как мина замедленного действия.
Позже выяснится, что он ещё и очень, смертно несчастен.
Трудно представить себе Зыбина унывающим, отчаявшимся человеком. Конечно, здесь присутствует элемент идеализации. Однако изящный, лёгкий стиль изложения резко контрастирует с патетикой лагерной прозы. Можно сказать — выгодно отличается, раздвигает её рамки, расширяет возможности.
Пёс Руслан вовсе не положительный герой. Он окрашен авторской симпатией, но эта симпатия ещё контрастнее оттеняет своеобразие персонажа.
Реалистическая манера Владимова характеризуется тонкой игрой между авторским словом и словом героя, между авторским планом повествования и планом героя. Эта тонкая эстетическая позиция не позволяет читателю воспринять авторский план в произведении как банальное морализирование.
Лагерные мемуары
Лагерная литература касалась самых мрачных, самых трагичных страниц советской истории (и советской действительности!). Она дала запоминающиеся произведения, искренние и правдивые. Однако стоило лишь измениться общественной ситуации, как лагерная проза неожиданно стала историей. Для правды оказалось достаточно нескольких газетных публикаций. Вновь выяснилось, что литература живёт не сиюминутными интересами и не отражением действительности, а чем-то иным. Лагерная проза отобразила удивление человека своему падению. Она стала невероятно действенной прививкой против тоталитаризма. Человек не ожидал, что бездна падения столь глубока. Лагерные рассказы проникнуты пафосом правдивого отображения истории.
Выскажите своё отношение к прочитанному
С каким из упомянутых в обзоре произведений вы успели ознакомиться? Чем оно запомнилось вам?
Что нового в истории нашей Родины открыла вам лагерная проза?
Какими художественными особенностями объединены прочитанные вами произведения?
Давайте поспорим
Лагерная проза описывает трагический период жизни нашей страны. В этот период страна стала крепче и могущественнее, вместе с тем миллионы жителей были лишены своих конституционных и человеческих прав. Иногда говорят, что эти лишения в исторической перспективе оправдались: ведь государство укрепилось и продолжало развиваться. Является ли это в какой бы то ни было мере оправданием временного ограничения человеческих свобод?
Виртуальная кладовочка
Читайте также: