Купол святого исаакия далматского куприн краткое содержание

Обновлено: 02.07.2024

По большому счету это не художественное произведение, а автобиографические записки. Небольшие по объему. Для меня, родившейся и выросшей в СССР, взгляд на события того времени с другой стороны.

Скопируйте код и вставьте в окошко создания записи на LiveInternet, предварительно включив там режим "Источник"

+8 Зарегистрируйтесь и получите возможность оценивать материалы, общаться в комментариях и многое другое!')"> Зарегистрируйтесь и получите возможность оценивать материалы, общаться в комментариях и многое другое!')">

LiLa321

08.01.2017

4 комментария

Построим каркасный дом вашей мечты

Каркасный дом V012 "Манти"

Каркасный дом с котельной, террасой и балконом V473 "Тафт"

Каркасный дом с террасой и балконом V189 "Озарк"

Каркасный дом V202 "Атморе"

Сегодня пришлось мне поутру отводить сына на уроки. Проводила до дверей, дала ЦУ, поворачиваюсь обратно ехать. И тут бабушка его одноклассницы мне в спину говорит: "Вяжет-вяжет, а у самой дети брошенные! Детьми надо заниматься!" Вот почему так, ведь рукодельничаю я в ущерб своему свободному времени, сну в основном, а не в то время, когда с детишками.

Я отношусь к малочисленному виду "мамаша-пофигист". Учится ребенок, и ладно. Золотая медаль в доме уже есть, висит-пылится на видном месте. Свой мозг в головы дочерей все равно не вложишь, поэтому приходится обходиться заводской комплектацией. На каждое собрание прихожу с открытой душой новорожденного ребенка: закономерные вопросы других, ответственных мам, типа "как вы решали №768 со страницы 878787 по учебнику Засланца-Марсианского" вводят меня в ступор. Однако и меня не обошел стороной конфликт с учителем. Но я смогла решить его с наименьшими потерями. Как? Об этом расскажу в своей записи.

Скрепя сердце, публикую этот пост с фото, так как очень стесняюсь себя. Но пусть эта запись будет мне памятью, стимулом и небольшим хвастом! В начале месяца я начала худеть. Вяленько, неохотно. Начала ходить на стрип-пластику. Потом взялась за себя основательно. В общем счёте нормального активного похудения у меня 2 недели. Что имеем? 2 раза в неделю активные танцы с бешеной разминкой на данный момент 11 сеансов антицеллюлитного массажа. Далее фото "до" и "после".

Решила написать, как у меня ведётся этот самый семейный бюджет. Знаете, я сама не семи пядей во лбу и путём проб и ошибок научилась-таки вести домашнюю бухгалтерию. Для себя я нашла "золотую середину" и вычислила "золотое правило".

На глазах Александра Куприна произошло два переломных события. Первое – социалистическая революция. Второе – наступление лоялистов на Петроград. Они оказались переломными в жизни писателя.

За минуту

1917 год Российская Империя встретила в крайне тяжёлом положении. Война опустошила ресурсы России. Солдаты предпочитали дезертировать из действующих военных частей, а народ всячески давал понять своему правительству, что не хочет более участвовать в боевых действиях.

На этом фоне свою революцию поднимают большевики и свергают прошлый режим. Сторонники царизма начинают своё противостояние с социалистами.

На момент начала перемен, Александр Куприн находился непосредственно в Петрограде. Писатель видел своими глазами и приход большевиков к власти и даже попытку верных прошлому режиму людей восстановить контроль над столицей.

Находился писатель в пригороде Санкт-Петербурга. О захвате власти Александр узнал из газет. Однако наступление армии Юденича на Петроград писатель застал собственными глазами.

Произведение является повествованием очевидца боестолкновений в Петрограде и личным мнением автора о событиях, происходивших в периоде с 1917 по 1919 года.

Александр Куприн - Купол Св. Исаакия Далматского краткое содержание

Купол Св. Исаакия Далматского - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Купол Св. Исаакия Далматского - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Александр Куприн

Купол Св. Исаакия Далматского

Осень 1919 года была очень хороша на севере России. Особенно глубоко и сладко-грустно чувствовалась ее прохладная прелесть в скромной тишине патриархальной Гатчины. Здесь каждая улица обсажена двумя рядами старых густых берез, а длинная тенистая Баговутовская улица,[1] пролегающая через весь посад, даже четырьмя.

Весною вся Гатчина нежно зеленеет первыми блестящими листочками сквозных берез и пахнет терпким веселым смолистым духом. Осенью же она одета в пышные царственные уборы лимонных, янтарных, золотых и багряных красок, а увядающая листва белостволых берез благоухает, как крепкое старое драгоценное вино.

Урожай был обилен в этом году по всей России. (Чудесен он был и в 20-м году. Мне непостижимо, как это не хватило остатков хлеба на 21-й год — год ужасного голода.) Я собственноручно снял с моего огорода[2] 36 пудов картофеля в огромных бело-розовых клубнях, вырыл много ядреной петровской репы, египетской круглой свеклы, остро и дико пахнувшего сельдерея, репчатого лука, красной толстой упругой грачовской моркови и крупного белого ребристого чеснока — этого верного противоцинготного средства. Оставались неубранными лишь слабенькие запоздалые корешки моркови, которых я не трогал, дожидаясь пока они нальются и потолстеют.

Весь мой огород был размером в 250 квадратных сажен, но по совести могу сказать, потрудился я над ним весьма усердно, даже, пожалуй, сверх сил.

Тогда все, кто могли, занимались огородным хозяйством, а те, кто не могли, воровали овощи у соседей.

Труднее всего было приготовить землю под гряды. Мне помог милый Фома Хамилейнен из Пижмы. Он мне вспахал и взборонил землю. Я за это подарил ему довольно новую фрачную пару (что мог сделать мой честный, добрый чухонец с этой дурацкой одеждой?) и собственноручно выкопал для него из грунта 12 шестилетних яблонь. Я их купил три года тому назад в питомнике Регеля Кесельринга. Сам посадил с любовью и ухаживал за ними с нежностью. Раньше, щадя их детский возраст, я им не давал цвести, обрывал цветения, но в этом году думал разрешить им первую роскошь и радость материнства, оставив по две-три яблочных завязи на каждой. Очень жалко было расставаться с яблоньками, но трезвый будничный картофель настоятельно требовал для себя широкого места.

И ведь, как на грех, на соблазн, выдалась такая теплая, такая чудесная осень! На оставшихся у меня по границе огорода шести яблоньках-десятилетках, поздних сортов, плоды никогда еще не дозревали: их мы срывали перед морозами, закутывали в бумагу и прятали в шкаф до Рождества.

Теперь же на всех шести налились и поспели такие полные, крепкие, нарядные, безупречные яблоки, что хоть прямо на выставку.

А цветов в этом году мне так и не довелось посадить. Побывал раннею весною в двадцати присутственных местах Гатчины и Петрограда на предмет получения разрешения на отпуск мне семян из социализированного магазина, потратил уйму денег, времени и нервов на проезды и хлопоты, ничего не смог добиться и с озлоблением плюнул.

Простите, что я так долго остановился на этом скучном предмете и отрываюсь от него с трудом. Мне совсем не жалко погибшей для меня безвозвратно в России собственности: дома, земли, обстановки, мебели, ковров, пианино, библиотеки, картин, уюта и прочих мелочей. Еще в ту пору я понял тщету и малое значение вещей сравнительно с великой ценностью простого ржаного хлеба. Без малейшего чувства сожаления следил я за тем, как исчезали в руках мешочников зеркала, меха, портьеры, одеяла, диваны, шкафы, часы и прочая рухлядь. Деньги тогда даже не стоили той скверной бумаги, на которой они печатались.

Здесь была прелесть чистого, простого чудесного творчества. Какая радость устлать лучинную коробку липовым листом, уложить на дно правильными рядами большие ягоды клубники, опять перестлать листьями, опять уложить ряд и весь этот пышный, темно-красный душистый дар земли отослать в подарок соседу! Какая невинная радость — точно материнская.

Так, впрочем, бывало раньше. К середине 19-го года мы все, обыватели, незаметно впадали в тихое равнодушие, в усталую сонливость. Умирали не от голода, а от постоянного недоедания. Смотришь, бывало, в трамвае примостился в уголке утлый преждевременный старичок и тихо заснул с покорной улыбкой на иссохших губах. Станция. Время выходить. Подходит к нему кондукторша, а он мертв. Так мы и засыпали на полпути у стен домов, на скамеечках в скверах.

Как я проклинал тогда этот корнеплод, этот чертов клубень — картофель. Бывало, нароешь его целое ведро и отнесешь для просушки на чердак. А потом сидишь на крыльце, ловишь разинутым ртом воздух, как рыба на берегу, глаза косят, и все идет кругом от скверного головокружения, а под подбородком вздувается огромная гуля: нервы никуда не годятся.

Ветренко ослушался прямого приказа. Он продвигается к северу на правом фланге, подпирает слегка наступление Пермикина, затем под прикрытием 2-й армии уклоняется вправо, чтобы занять Павловск. На тревожный телеграфный запрос Штаба он отвечает, что дорога Гатчина — Тосно испорчена дождями и что Павловск им необходимо занять в целях тактических. Совсем непонятно, почему главнокомандующий не приказал расстрелять Ветренко и не бросил на Тосно другую часть: вернее всего предположить, что под руками не было резервов.

Но упустили время. Троцкий с дьявольской энергией швырял из Москвы эшелон за эшелоном отряды красных курсантов, коммунистов, матросов, сильную артиллерию, башкир. Разведка Талабского полка по распоряжению Пермикина быстро пробралась к Тосно. Но уже было поздно. Подступы к станции были сплошь забаррикадированы красными войсками.

Северо-западники склонны объяснять непростительный поступок Ветренко его героическим и честолюбивым стремлением ворваться первым в Петербург. Сомневаюсь. Офицер Генерального Штаба должен был понимать, что его упущение дало красным возможность усилить свою армию вдвое да еще прекрасным боевым материалом. Более, чем множество других печальных обстоятельств, — его преступление было главной причиной неудачи наступления на Петербург.

Утром я сидел по делу у бессонного капитана Лаврова. При мне пришел в комендантскую молодой офицер 1-й роты Талабского полка, посланный в штаб с донесением. Он торопился обратно в полк и забежал всего на секундочку пожать руку старому командиру. Он был высокий, рыжеватый, полный, с круглым, потным, безволосым лицом. Глаза его сияли веселым рыжим — нет, даже золотым — светом, и говорил он с таким радостным возбуждением, что на губах у него вскакивали и лопались пузыри.

— Не ошиблись ли, поручик? — спросил Лавров.

— О! Мне ошибиться, что вы! Я с третьего класса Пажеского знаю его, как родного. Он, он, красавец. Купол святого Исаакия Далматского! Господи, как хорошо!

Он перекрестился. Встал с дивана длинный Лавров.Сделал то же и я.

Весть эта обежала всю Гатчину, как электрический ток. Весь день я только и слышал о куполе св. Исаакия. Какое счастье дает надежда. Ее называют крылатой, и правда от нее расширяется сердце, и душа стремится ввысь, в синее, холодное, осеннее небо.

Свобода! Какое чудесное и влекущее слово! Ходить, ездить, спать, есть, говорить, думать, молиться, работать — все это завтра можно будет делать без идиотского контроля, без выклянченного, унижающего разрешения, без грубого вздорного запрета. И главное — неприкосновенность дома, жилья. Свобода!

После обеда в корпусном штабе был другой офицер, кажется, Семеновского полка. Он рассказывал, что один из белых разъездов, нащупывающий подступы к Петербургу, так забрался вперед, что совсем невдалеке мог видеть арку Нарвских ворот. Позднее другой разъезд обстрелял какой-то из трамваев, в которых Троцкий перебрасывал пачки курсантов на вокзалы.

Быстротечные, краткие дни упоительных надежд! На правом фланге белые пробирались к Пулкову II, где снова могли бы перехватить Николаевскую дорогу. Слева они заняли последовательно: Таицы, Дудергоф, Лигово и докатывались до Дачного, намереваясь начать поиск к Петергофу. Божество удачи было явно на стороне С.-З. Армии.

Красные солдаты сдавались и переходили сотнями. Калечь отправлялась в тыл для обучения строю. Надежные бойцы вливались в состав белых полков и отлично дрались в их рядах. У полководцев, искушенных боевым опытом, есть непостижимый дар узнавать по первому быстрому взору ценного воина, подобно тому как настоящий знаток лошадей, едва взглянув на коня, узнает безошибочно его возраст, нрав, достоинства и пороки.

Этим даром обладал в особенно высокой степени ген. Пермикин.

Этот необыкновенный человек обладал несомненным и природным военным талантом, который только развился вширь и вглубь от практики трех войн.

Многие коммунисты умирали смело. Вот что рассказывал офицер, которому, по наряду, пришлось присутствовать при расстреле двух коммунистов.

— Все равно Бог не простит нас.

Но и красные солдаты, а впоследствии курсанты и матросы, в день плена, присевши вечером к ротному котлу, не слыша ни брани, ни насмешки от недавних врагов, быстро оттаивали и отрясались от всех мерзостей большевистской пропаганды и от привитых рабских чувств.

А один стрелок из рыбаков, не вставая (на отдыхе и за едою стрелки не встают), говорит на чисто талабском языке:

— Он только цицась пересодцы. Есцо сумушаетцы. Ницого парень. Оклемаетсцы.

Большевики, должно быть, понимают, что песни порою бывают сильнее печатной прокламации. Полковник Ставский отобрал в Елизаветине у пленного комиссара карандашное донесение по начальству.

Пермикин и, конечно, другие военачальники понимали громадное преобладание добра над злом. Пермикин говорил нередко стрелкам:

— Война не страшна ни мне, ни вам. Ужасно то, что братьям довелось убивать братьев. Чем скорее мы ее покончим, тем меньше жертв. Потому забудем усталость. Станем появляться сразу во всех местах. Но жителей не обижать. Пленному первый кусок.

Для большевиков всякий солдат, свой и чужой, — ходячее пушечное мясо. Для нас он прежде всего человек, брат и русский.

Иллюстрации

Произведение Купол Св. Исаакия Далматского полностью

Читать онлайн Купол Св. Исаакия Далматского

По мере того, как век американского величия подходит к концу, величественный Филип Рот предлагает вашему вниманию роман неискусного величия, подводя итог всем обещаниям 20-го века: о всеобщем процветании, общественном порядке, и внутреннего благополучия.

А потом, в один прекрасный день 1968 года красивая американская мечта и удача покидают Шведа. Его обожаемая веселая дочь выросла в угрюмого подростка, склонного к тоталитарным политическим актам.
©MrsGonzo для LibreBook

Главный герой романа, Бернар Жансуле – нувориш, прибывший в Париж совсем недавно. Сколотивший огромное состояние в Тунисе, он намерен занять подобающее его богатству положение в парижском обществе, которое тут же дало ему оскорбительное прозвище: набоб.

Прежде всего, Жансуле решает обзавестись полезными связями с представителями аристократии и прочими полезными людьми, не подозревая, сколь цинична может быть элита.
©MrsGonzo для LibreBook

Эдвард Резерфорд рассказывает историю великого города так, как до него никто еще не смог. Величественный эпос от основания до небоскребов города, который никогда не спит, с трогательными подробностями жизни давно забытой теми, кто обитает в нем сегодня на бешеной скорости.

Роман начинается с описания крошечной рыбацкой индейской деревеньки и голландских торговцев, гонимых надеждой на новые земли. Увлекательная сага богатых и бедных, аборигенов и иммигрантов – вымышленных персонажей, чьи судьбы переживают взлеты и падения вместе с городом.

Революции и войны, превращение города в торгово-финансовый центр, ужасы Гражданской войны, соблазны золотого века, иммиграционная волна конца 19-го и начала 20-го века, испытания Второй мировой войны, экономические депрессии и рев возрождения в 1990-ых, террористические атаки 2000-х.

Гремучая смесь боевика, романтической мелодрамы, семейных кланов и личных триумфов. Поиск свободы и возможностей в самом сердце Америки.
©MrsGonzo для LibreBook
Впервые на русском языке.

Богатый человек, или бедный; интеллигентный, или малообразованный; целеустремленный, или лишенный амбиций; занимающий высокое положение в обществе, или самый рядовой гражданин; молодой, или убеленный сединами – все равны пред этим страшным заболеванием. Каждый может оказаться в тринадцатом корпусе этой больницы, прозванном раковым.

Но, оказавшись пред ликом смерти, люди ведут себя по-разному. Кто-то теряет мужество, а кто-то продолжает бороться. Но всех их объединяет одно общечеловеческое чувство – неуемная жажда жизни.

По пыльным и узким горным тропинкам, от одного дачного крымского поселка до другого, идет маленькая бродячая труппа: старик, мальчик и пудель. На своих нехитрых выступлениях с шарманкой, акробатикой и собачьими фокусами они зарабатывают на жизнь.

Александр Куприн умел рассказать своему читателю о любви так, что затрагивал самые потаенные уголки его души. Но рассказ “Гранатовый браслет” стоит особняком не только в его творчестве, но во всей русской литературе 19-го века. Пронзительное, оголенное чувство трагической и величественно-подлинной любви обжигает душу читателя, очищая и преображая ее. Все обыденное, все, что казалось важным еще только некоторое время назад в одночасье теряет всю свою значимость, уступая простому осознанию предназначения души человеческой. Осознанию того, сколь велик может быть обычный человек, обладающий неоценимым даром бескорыстной любви.
© MrsGonzo для LibreBook

Городской молодой барин Иван Тимофеевич приезжает погостить в полесскую деревушку Переброд и окунается в первобытную атмосферу полного слияния человека и природы, где христианство легко уживается с язычеством, а о достижениях цивилизации и слыхом не слыхивали. Встреча с деревенской красавицей Олесей переворачивает все естество молодого человека, окуная его в настоящий водоворот чувств. Но суждено ли сбыться их любви?
(с) MrsGonzo для LibreBook

Читайте также: